Вечно трава зелена. Стихотворения

* * *

Ещё бесснежен сумрак вековой,

А ты, до края чашу наливая,

Отчаливаешь в облачный конвой,

Где так вторична участь нулевая.

 

Заткнись и пей. Вторая соколом.

Тверди, мол, мир от смерти заслоняю,

Вобрав немолчный шелест за окном,

Пошатываясь между сном и явью…

 

Не пробуждайся. Молча, сиротей,

Размокшие талоны отоварив.

Оттиснут на сетчатке серый день,

И ранняя зима, и гром трамваев,

 

Когда твоя судьба чернее шпал,

Болезненнее плёток семихвостых,

Уместно вспомнить, как полжизни ждал

Чего-то запредельного, как воздух,

 

Но вымахнув почти на полтебя,

Как сивка перед горками крутыми,

Стоит октябрь, и паче бытия –

Предзимний взбрык унынья и гордыни.

 

* * *

Вот и накаркано столоверченье:

Мне, чьё сознанье – плакат,

Под покаянные звоны к вечерне,

Треск негасимых лампад.

В мире безумном, как страсть пиромана,

Катит судьба посолонь.

Там, где дружина моя пировала,

Тянет остывшей золой.

 

Ельник, дубняк ли, итог одинаков:

Спички, бензин, головня.

Год миновал в расточенье дензнаков.

Голо. До снега полдня.

В окна глядя, собираясь в собранье,

То же лелеешь в уме:

Ранние сумерки, осень сырая,

Будто бы плач обо мне.

 

Что же останется, малость какая –

Просека, россыпь опят?

Безблагодатность свою постигая,

Галочьи стаи вопят:

Жив ли, истаял, юдоль неизменна,

Как до тебя – целина.

Наперекор беснованью безмена

Вечно трава зелена.

 

Вечны – ты слышишь? – бордюрные камни,

Парша газонов и клумб,

Чьи кошельки, как зобы пеликаньи,

Норов задирист и глуп.

Пусть же душа твоя напрочь истлела –

Дух твой затем уцелел,

Чтобы, на миг показавшись из тлена,

Снова обрушиться в тлен.

 

* * *

Эта пыль картонажная, едкая хлорка в сортирах,

Оцинкованный тазик и тряпка засохшая в нём –

Наслаждайся, пацан. Это запах родимых затирок.

От него мы не раз неприятеля прочь шуганём.

 

Нам давно не в новинку сливные потёки на трубах.

Нас рожали на смерть подмосковные вечера.

Мы наследники тлена, последыши приисков рудных,

И душа голосит, в неминучее вовлечена,

 

Что и вправду пора, посреди копошенья заглохнув,

Затвердить наизусть – коли нет ничего, шикани:

Пропади в этой мгле между саун и автосалонов,

Подле платных парковок у моргов и бывших НИИ.

 

Это Родина пахнет – невинно, подмышечно, сонно,

И над нею смердят оккупантов клыки и резцы,

Потому что свежи и манящи бесплодные стогна

Вдоль заборов рифлёных и липкой апрельской грязцы.

 

* * *

Когда над крышами горит

Усталость ледяного плена,

И явь отсвечивает бледно

Меж Сцилл кровавых и Харибд,

На ржавых пиках арматур

Трепещет горизонта сажень,

Чтоб ветер, землю искусавший,

Аллеям слёзы промокнул,

 

Мне холодно в родном краю,

Протопленном с такой натугой,

Что ноздри забивает уголь

И злаки чахнут на корню.

Мне – холодно в краю родном,

Без мыслей, чувств, надежд, желаний,

Когда манит зрачок шерханий

На запасной аэродром,

 

Где хором дизели козлят,

Не помня, как весны хотели,

И март врывается в котельни,

Удушьем затыкая взгляд.

Что делать мне? Охолону

Под ликами канонов строгих,

Стадами блёклых новостроек,

Расписанных под хохлому.

 

И лишь густая синева,

Дымясь эффектом парниковым

Встаёт враспор, как в горле комом,

Самой собой осенена –

Одна, не пятясь, не юля,

По испохабленному праху

Внесёт прижизненную правку

Последним снегом февраля.

 

* * *

Враньё, что за юность вторую отдашь

Последнее, лишь бы не дать слабину.

Те годы изгадил нам Ельцин-алкаш,

От этой вины не отмыться ему.

 

Как нас убивали, тащили ко дну,

Как спиртом Рояль выжигали глаза,

Поди ж ты попробуй простить крикуну,

Что судьбы народные гнал на ловца.

 

Молились в церквах, чтоб избранник просох,

И жизнь пролетала почти без труда,

Но годы текли, как ножом о брусок,

И вместо рассвета плыла пестрота.

 

И пахли рассветы сплошной тошнотой,

Бесились уродцы в своём Эн-Ти-Ви,

А мы по грязи в Гудермес и Шатой,

А нам – первопутков дожди-октябри.

 

Вожди в лимузинах, а мы кое-как,

По муторной слякоти, в сорном дыму,

Лишь Тот, что над нами, и есть олигарх:

Цена нам известна Ему одному.

 

* * *

Не любуясь ничем – не собою, ни прошлым, ни прожитым,

Кое-как сознавая масштабы и сроки работ,

Над путями стоишь, проводами и гравийным крошевом,

И звенит, словно нимб, однодневной мошки хоровод.

 

Отчего ж не домой? Иль почудились некие трещины,

Где не надо им быть и не могут нигде и никак?

Но посадки шумят, и, друг с другом навек перекрещены,

Родники пробиваются в тёмных лесных родниках.

 

То, что будет всегда, то, что свято, и мило, и дорого,

По ходатайству бед, истекающих ржавой слюной,

В поднебесную гавань ракушечным корпусом торкнуто,

Словно ты отмолил и ручьи, и коллектор сливной,

 

И дренажной канавы заросшие ряской промоины,

И облезший, как череп, поросший травой бензобак –

Все они на земле этим шелестом скорбным отмолены

Под свистки электричек и вой одичалых собак.

 

МОЕМУ ДОНБАССУ

 

Прощаешь и содом, и запустенье,

Когда, истерзан бесконечным сном,

Недели две не в силах встать с постели,

Лежит январь, предсмертно невесом.

А день уже прибавился немного,

И, неба задымленного густей,

Скрипит заслонкой царствия дневного

Холодный свет зеркальных плоскостей.

 

И вдалеке, где отмели песчаней

Курантов, что фатально отстают,

Сквозь череду надежд и обещаний

Просвечивает некий абсолют.

И в дверь его уже не постучаться,

В сенях не снять вакульих черевик;

Гармония природы безучастна

К людским стадам и назначенью их.

 

Но чьей бы плотью дух не облекался,

В нём каждый атом вечно выжидал,

Когда отпавший примет, как лекарство,

Рябящего экрана высший дар

И тот язык, лепечущий суконно

Змеиные слова – «гноись, иовь»,

И колокол, подвешенный за горло,

Боднувший воздух и умолкший вновь.

 

* * *

Дмитрию Филиппову

 

Не могу осознать, а раз так, то, наверно, не надо мне,

Как сливают страну и как мёртвый над нею стою,

И на подиум входят литые самцы доминантные,

А другие в гробах возвращаются в землю свою.

 

И на этой земле, сухоснежьем едва припорошенной,

Штыковыми лопатами роют им скорбный альков,

И звенит в их манерках последней упрямой горошиной

То ли хруст мировой, то ли слышанный в детстве Тальков.

 

Не журись, пацаны, неизвестно, кому тут хреновее:

Вы-то вон, залегли аж до самого Судного дня.

Остающимся – память о том, что не стали героями,

Поменяться бы с вами местами… такая фигня…

 

За три выстрела взводных, овальный портретик на мраморе,

За гвардейскую ленту венка, что от хмари промок,

Оловянную кружку со ста милосердными граммами,

Поменялся бы с вами и я, если только бы мог.

 

* * *

До каденций ли ражих, мажорных,

Если стелется к славе Твоей

Эта осень, сухая, как шорох

Притворённых за летом дверей.

 

И без разницы, раньше иль позже

Вспоминать о минувшем тепле –

Подморозило, Господи Боже,

И воистину – слава Тебе.

 

Пионерски ничтожной речёвкой

Раздербаненный прет кавардак -

Побежалость листвы обреченной,

Хороводы ее во дворах,

 

И одно ощущение крепнет,

И один лишь пейзаж и видней -

Нескончаемый ветреный трепет,

Содрогание голых ветвей.

г. Москва