Светлана Холодова

Там, где бьется сердце. Стихотворения

 


***


Завещали жить,


одарили летом –


лёгкостью, теплом, 


 земляничным днём,


сумерки, июнь, 


проводины света,


в розовом огне 


тонет окоём


 


...лабиринты дел, 


полосы недоли,


но пройдёт насквозь –  


через копоть лет,


через витражи  


опыта и боли –


бережный огонь,  


материнский свет


 


приложу ладонь 


там, где сердце бьётся –


до чего же вдруг 


выдохнуть нельзя…


утекает жизнь –


детство остаётся,


в прописях небес 


ласточки висят...


 


Шиповник


 

И в мёртвую пору виденье


твоё  не позволит пропасть:


о розовых залпов цветенье,


гудение, пиршество, страсть!


 


Шиповник, мистерия лета,


басовые ноты шмелей, 


весь день – вакханалия света,  


округа – в медовом тепле. 


 


Где полнятся плотью исподней


в садах, тяжелея, плоды,


согреты ладонью Господней


земные дела и труды.


 


И кажется – не потому ли


мы живы всему вопреки,


что приняли вёдро июля


из щедрой отцовской руки?


 


Ни язвы потерь не смертельны,


ни острые спазмы тоски –


хоть ужасу мы сопредельны,


но радости больше близки,


 


покуда сакрален, как знамя,


шиповника цвет заревой


и тёплыми сыплет басами


шмелиный оркестр духовой.


 


Больничное


 

I.

Кричит во сне и сам себя не слышит,

глотает воздух –  душный и пустой,

и видит сон: он птицей стал – всё выше

и выше над больничной суетой,

 

палатой интенсивной терапии,

медсестрами и лечащим врачом,

и плещут крылья –  белые, тугие,

и небо необъятностью влечёт.

 

А дальше космос – недра тьмы и света,

и вечность, и столетия подряд

летят, летят бенгальские кометы

вольфрамово созвездия горят.

 

А ровно через сутки было снова:

два вскрика и полёта торжество.

И якорь притяжения земного

уже не для него, не для него…

 

II.

За больничным окном,

                           будто струны, натянуты сосны.

Свечерело, дождит, отключили небесную синь.

А в палате – негромко, уют и покой високосны,

и, чтоб жить, иногда не хватает ни сердца, ни сил.

 

Здесь у всех постояльцев –

                            приметы незримого сходства,

будто в складчину нынче – и сосны, и дождь, и листва.

Здесь в пределах Вселенной –

                             сквозняк векового сиротства,

но в пределах любви – теплота векового родства.

 

Здесь в далёкие  дали  кому-то подписана виза,

и тому, кто отъехал, последнюю ставят печать.

Вот и голубь залётный снаружи прошёл по карнизу,

будто чья-то душа прилетела другую встречать.

 

Но к иным берегам одновременно

                                            всем не добраться…

Корабельная дрогнет струна, потемнеет окно.

Мне останется осень. И это больничное братство,

что  отныне и больно навеки, навеки дано.

 


ДОЖДЬ В МЕТРО


 

Я подъезжала к станции своей,

запутавшись, как муха,  в паутине

случайных мыслей…

Перед остановкой 

нечаянно мне показалось вдруг,

что  с потолка вагона, через крышу, 

единственная капля дождевая

пробилась и под ноги сорвалась

стоявшей рядом девушке на входе…

И грянул ливень –

в чреве у метро,

в вечерней герметичности вагона…

 

Он грянул и собой заполонил

всю внутренность – загадочным свеченьем

(как  будто кинофильм про НЛО

крутил киномеханик сумасшедший 

для тех, кто ехал в пятницу домой),

и в нём вода и свет перемешались,

неразделимым стали веществом.

И люди не утратили людское,

но ангельское вдруг приобрели

 

и двигались, как рыбы, по вагону –

так плавно, без малейшего усилья, 

они, светясь, друг друга обтекали, 

накладывая друг на друга свет,

парили, плыли,  радуясь движенью, 

за  поручни  и стойки не держась …

 

Тогда я и  увидела её,

мою давно погибшую подругу, 

автобус  где-то там, на серпантине, 

с наезженной сорвался  колеи,

когда она сидела у окна…

И четверть века, что она жила,

уже перегнала другая четверть…

 

И вот она была передо мной,

с глазами как у коккер-спаниеля, 

с глазами цвета переспелой сливы

и с грацией лозы дикорастущей,

такая же, как прежде, молодая, 

и улыбалась мне… 

Ну здравствуй, Соня!

И мы с ней обнялись, не прикасаясь

друг к другу, только светом обнялись…

Я  плакала и радовалась вместе.

Ну что ты, всё ништяк, – она сказала, –

жить можно даже там…

 

Теперь я знаю:

когда-нибудь  я встречу всех, кто мил,

вот так – в пути, в движенье серебристом,

где страха нет и боли тоже нет.

 


ЗАСЫПАЛОЧКА


 

Ты почему до сих пор не спишь? 

Долго не спать нельзя.

Слышишь – скребётся ночная мышь,

звёздный орех грызя?

 

Вот сердцевину его куснёт –

сладостней вкуса нет –

брызнет орехово-звёздный мёд,

тихий погаснет свет.

 

Ночь – это чёрный большой  Дракон-

Медленное-Крыло.

хочешь – помчимся за ним вдогон?

Лишь запахнись тепло

 

в этот верблюжий волшебный плед...

правда... а ты не знал?

Я, когда было мне столько лет,

каждую ночь летал,

 

где кашалотовы спины крыш

плавают в темноте.

Знаю, и ты, дорогой, взлетишь,

стоит лишь захотеть.

 

Над чешуей кистепёрой тьмы –

млечные чудеса...

Ходят стадами барашки-сны..

Спи, закрывай глаза.

 


КЛОУН


                       Семёну Шустеру

 

Этот клоун в чёрно-белом,

злегантный и смешной,

что он с миром целым сделал,

что он делает со мной?

 

От всего, что сердце ранит,

не осталось и чуть-чуть,

он за ниточку потянет –

я звеню и хохочу!

 

Эту лёгкость золотую,

это смеха вещество

на глазах у всех колдует

он почти из ничего.

 

И стирает клоунада

грим усталости и лет,

а всего для счастья надо –

звук, верёвочку и свет.

 

И вот это чудо-средство

за каких-то полчаса

отпускает душу в детство,

словно шарик в небеса.

 

***

Нореньга, Сойга, Пиньга –

плёсы да  камыши … 

Княже мой, Игорь, Ингварь –

свете моей души,

 

солнце моё, надёжа,

месяц  в ночи, звезда,

боль  – а и счастье тоже,

да не разлей вода…

 

Сердце, что птицу, вынул,

в сладкий забрал полон…

Дал бы, Ярило, сына –

обликом, как и он.

 

Слышала, что шептали –

хмурили лбы – волхвы:

вскорости быть печали,

бабам по-волчьи  выть.

 

Зори во мгле  алели,

свет их зловеще тлел,

 кликала  Карна Желю,

Див до утра свистел,

 

солнце всходило чёрно,

лемех точила ржа…

Даром ли мы учёны

ждать и детей рожать?

 

Как во широком поле

встретятся рать и рать  –

выйдут мечи на волю

щедрую дань собрать.

 

Знаешь, как смерть ревнует? 

Станет нежней жены…

Кони стоят  под сбруей,

всё  не рассёдланы…

 


ЗОЛОТОШВЕЙКА


 

Растворяется

в глубине высокой

всё, что не исправить,

не изменить,

тянет стрекоза

над речной осокой

света и тепла

золотую нить.

 

Проскользит внизу,

серебрясь, уклейка,

точно истина

в чешуе из слов…

Я золотошвейка,

золотошвейка

в поднебесном храме

Твоих даров

 

И пречистое

повторяя имя,

коим, Господи,

каждый здесь храним,

вышиваю нитями

золотыми

по неугасаемым

дням Твоим

 

***

Знаешь ли ты,

откуда берётся  музыка?

Когда музыканты

во тьме оркестровой ямы

приласкают скрипки –

нежней, чем  любимых женщин –

те расцветают,

будто весенняя сакура,

и смычки,

словно стая  ласточек,

взмывают  ввысь.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера