Александр Крамер

Из цикла «Арест». Рассказы

АРЕСТ

 

1

 

– Ты кто? И – чего – ты – трезвонишь?! Ну, висит же табличка: «НЕ БЕСПОКОИТЬ». Слепой, что ли?

– А я и не беспокою. Напрасно вы так.  Я по делу. Вы – арестованы. Вот постановление об аресте.

– Как – арестован? За что? Я ж приехал только неделю назад. Пять раз за все время из гостиницы и выходил. Даже жилье постоянное еще подыскать не успел. Когда?.. Что?..

– А я и не говорю, что вы что-то сделали. Вы в превентивном порядке арестованы как житель ниже поименованной в постановлении Территории.

– То есть? Как это – в превентивном? Вы что, с ума сбрендили?! Какой такой еще Территории?

– Слушайте, дурака-то кончайте валять. Повестку вы два дня назад получили? Получили. Значит, что ваш срок пришел, знаете? Знаете. Вам в повестке всё разъяснено было. Так что вещички свои по-быстрому собирайте и – на  выход. А не то конвой вызову!

– Да я посчитал, что это прикол местный какой-то. Думал, фальшивка, розыгрыш чей-то дурацкий. Да и что мне конвой ваш сделает? Ведь не виновен ни в чем!

– Никакой не прикол, не фальшивка. Все правильно там написано. Все очень даже серьезно.

А будет, коль добром со мной не пойдете, позор. До самой тюрьмы под конвоем в наручниках поведут. Вы новенький в наших краях, неужели охота с первого дня перед всем честным людом позориться? А вдобавок к позору полтора срока сидеть будете. Как пить дать, на всю катушку Совет припаяет. А так спокойненько недельку всего отсидите, да на волю и выйдете. Порядок у нас здесь такой, понимаете? Зато преступности почти нет, потому что каждый и всякий в положенный ему час – сидит. И судов тоже нет. Без надобности. Все точно и просто, без крючкотворства – Совет все вопросы решает.

Так что вы фанаберию и любопытность свои на потом оставьте, а сейчас давайте время тянуть не будем. Живой человек вас ждет, срок лишний мается. Совесть надо иметь. Да, вы вещички теплые захватите. Топить в камере еще только через несколько дней начнут, прохладно там пока будет. В общем, хватит лясы точить, собирайтесь.

 


2

 

– Скажите, ну кто все-таки эту штуку у вас придумал? Мы пока добираться будем, может, вы мне хоть что-то расскажете?

– Да нечего мне рассказывать. Не помнит никто. Документы все уничтожили. Любое упоминание порешили считать преступлением. Поэтому ничего не сохранилось. Даже архивов нет. Даже секретных. Известно только, что когда-то у нас жуткая преступность была. Невообразимая. Что только не предпринимали: вводили смертную казнь, заменяли пожизненным, приговаривали к немыслимым срокам, под домашний арест сажали, ссылали на рудники всякие... Ничего реально не помогало: мздоимствовали, насиловали, убивали и грабили – хоть кол на башке теши. Вот однажды и порешили, что каждый – без каких-либо льгот и поблажек – сидеть должен. Сделал что нет ли – сиди! Никаких привилегий. Скидка малая единственно для губернатора сделана: полсрока всего только мается, но по графику и регулярно – нет исключений. И оказаться каждый с кем угодно в камере может. Так что если ты кому гадость какую сделал – пеняй на себя. В камере тебе все честь по чести предъявят, за все расплата наступит.

– А как же свобода? Ведь это...

– Как сказал один, теперь подзабытый, спец по тюремному делу, «свобода – это осознанная необходимость». В каждой камере плакатик такой висит. А губернатор наш говорит: «Раз у общества имеется надобность в вашей временной несвободе, то должна эта надобность быть осознана, и стать вашей насущной необходимостью». Сильно сказано, правда? Вот и осознавайте!

Зато теперь нет у нас почти никаких преступлений. Как вы видели, вырваться за Территорию никакими путями нельзя – колючка, охрана... Отсиди положенный срок – лети на четыре стороны. Только так! Оттого всякий остерегается.

И искать тебя, если ты что совершил, тоже запросто, потому как сидел уже, значит, с головы до пят запротоколирован. Вмиг тебя опознают – малейшей зацепки хватит.

Вот и вы – посидите немного – нашим духом проникнетесь. С людьми в камере познакомитесь. Может, друзьями-приятелями на новом месте обзаведетесь. Ничего страшного в этом нет. Даже нравится некоторым. Кой-какой народ сам, повестки не дожидаясь, к воротам тюрьмы приходит. Для того график посадок открыто висит, всем известен. Даже меняются некоторые, чтобы с кем-то определенным сидеть. Но такая потачка – только по специальному разрешению. Тут не просто, тут отношения всякие, заслуги нужны... Случается изредка, что и на лишний срок люди просятся, но такое пока еще редко кому позволяется – с этим строго.

Курьезы также случаются. Однажды молодоженов прямо со свадьбы забрали. Так подоспело как-то, что у обоих срок сидеть подошел.

– И что, в одну камеру?

– Да вы что! Да кто ж такое позволит?! Понятное дело, по разным помещениям развели. Но тогда Совет довольно-таки лояльно к обстоятельствам подошел, специальным постановлением поблажку им, как губернатору, сделал.

Да, чуть не забыл. Беременным женщинам с пятого месяца до рожденья ребенка срока всего два дня полагается. Так что они на короткое время делаются поважней губернатора. Все, как видите, по справедливости.

Только это всё правила для заурядной отсидки, а если ты набедокурил серьезно где... Ну, к примеру, морду кому с пьяных глаз начистил. Тут другой разговор. Тут тебе сразу срок утраивают – на год целый. И будешь ты свой утроенный срок не как все, а в одиночке, в специальной тюрьме сидеть: ни удобств тебе никаких, ни удовольствия...

А уж если ты что подлинно мерзкое совершил – то, как я уже говорил, судов у нас нет, волокитство такое на Территории не предусмотрено, получаешь без промедленья – по указу Совета – пожизненный срок. Так что сам каждый решай, как вести себя в цивилизованном обществе.

– Так, а дети как?

– А что – дети? Учатся, безобразничают... Дети, как дети. Но понемногу, конечно, и их приучаем. К порядку. Нет, на младших школьников, разумеется, это не распространяется, только на старшеклассников – всему свое время.

В выпускном классе есть раз в месяц – внеклассный урок. На экскурсии их в различные тюрьмы везут. И к пожизненным тоже. Рассказывают, объясняют... В камере – по желанию – на пару часов оставляют – чтоб, значит, посмотрели, примерились... А как же, ведь они постепенно должны в жизнь нашу, в общество врастать-втягиваться.

 

Ну, вот мы и добрались. Теперь я вас, честь по чести, нормально конвою сдам. Так что – рад был знакомству. Увидимся. Мягкой посадки.

 


ВЫБОР

 

– Заходи, Шарун, заходи, садись, познакомься, Верник Виктор Германович. Виктор Германович хочет тебе преинтересное предложение сделать.

– Я, гражданин начальник, не гомик, чтобы мне мужики предложение делали. Если надо что, говорите, только без дальних заходов.

– Да ты, Шарун, не гоношись, не подпрыгивай, человек пятерик тебе может скостить. Неужто, не заинтересует?

– Он кто: папа римский или судья верховный, что пятериками расшвыривается?

– Да нет, вы погодите сразу в штыки меня принимать. Я не папа и не судья, а физик, изобретатель, но пять лет из ваших тридцати сбросить и вправду могу, если предложение мое примите. Ну, так что, будем общаться?

– Ладно, выкладывайте, если что дельное. В камеру я успею.

 


1

 

– Вы про синдром Хатчинсона-Грилфорда ничего, разумеется, не слыхали? Редкий недуг это, неизлечимый и  страшный. На сегодня им всего сорок восемь детишек во всем мире страдают. К десяти годам такие больные выглядят глубокими стариками, а до пятнадцати никто из детей не доживает. И не существует пока что науки, которая смогла б объяснить это стремительное старение.

 

Это вступление. Теперь суть. Мы в лаборатории геронтологии пытались разобраться с причиной болезни. Не разобрались. То есть управлять обратным ходом болезни так и не научились. Но зато знаем теперь по крайней мере, как это работает, и умеем запускать сам механизм старения, потому что открыли поле, которым можем любой живой организм состарить настолько, насколько необходимо. С точностью до одного года. Точней, к сожалению, управлять полем пока не в состоянии. Но это, если удача вас любит, может не только в плюс, но и в минус сработать.

Животных – от мыши до шимпанзе – уже протестировали. Знаем, что поле безвредное, никаких органических отклонений у зверушек за два года не обнаружили. И теперь подошли к тому, чтобы поле старения испытать на человеке. То, что я вам хочу предложить, со всеми ответственными инстанциями уже согласовано. Нужно лишь ваше добровольное согласие на участие в эксперименте. Никто вас неволить не станет. Не захотите – другой кто-нибудь согласится. Но вы, честно сказать, идеально по всем параметрам для эксперимента подходите. Потому к вам первому и пришел.

 

И вот я предлагаю: вас доставляют к нам, вы входите в лабораторную камеру, включаем поле на двадцать пять лет старения (не на тридцать, а на двадцать пять!), вы выходите и… идете домой. Потом, сколько понадобится, будете приходить на анализы и обследования. Судимость ваша нынешняя погасится, да еще пять лет вам простится. Это все. Я к вам через недельку наведаюсь, чтобы ответ ваш услышать. Теперь думайте.

 

2

 

            – Ты, Шарун, что такой тарарам здесь устроил? Чего надо?

            – Твари вы, твари! Я ни есть, ни пить, ни спать не могу. Голова скоро лопнет. Твари!

            – Ты не ори и кулаками не грюкай. Когда подельника своего заказывал, тоже с переполоха на стенку лез? Или только сейчас так расчувствовался?

            Сядь, нормально разговаривать будем. Верник тебе все путем разъяснил. Чего ты кобенишься? Во-первых, добровольно все это: не хочешь – не надо. А во-вторых, неужто тебе на нарах тридцатник приятней сидеть? Ну, меркуй дальше. Три дня еще сроку. Надумаешь – кликнешь.

 

3

 

            – Доктор, хреново мне. Не передать, как хреново. Спать совсем перестал. Ем через силу – противно. Два раза в обморок падал. Может, дадите лекарство какое, чтоб полегчало мне?

            – Вы садитесь, Шарун, не кричите, садитесь и успокойтесь. Давайте мы с вами сначала все мирно обсудим. Я про то, что вам физики предложили, вкратце знаю. Понимаю, что непросто приходится. Может, вас на несколько дней в больничку тюремную положить? Так это запросто. А может, вы просто выговориться хотите, отвести душу, со мной вместе решение попытаться принять? Так я буду вас слушать столько, сколько вам надо. Рассказывайте.

            – Да нечего мне, доктор, особенно и рассказывать. Вы же знаете, мне мою жизнь взамен срока тюремного предлагают продать. Ну не могу я никак, никак, понимаете, выбрать, чему цена выше – жизни скотской возле параши, но чтобы все в свой срок, все как надо, хоть с какими-то радостями-удовольствиями, ведь не все же чернуха; или свобода, но чтобы мох на мне за пять минут вырос, чтобы остался я с житухой сворованной, конченной, никому на фиг не нужной, навроде окурка жеваного. Просвистит недоля мимо в долбанном поле… а потом чего? А может, я в этом поле загнусь, потому что мне не двадцать пять, а всего двадцать лет, кем незнамо, отпущено! Кто такое сказать- знать может? Никто! Что же они мне взамен предлагают? Пятерку говеную, которую надо еще из колоды крапленой вытянуть…

            А тут? Тут сами знаете, что за жизнь! Полова это, эрзац, как дед мой говаривал. Мне тридцать восемь всего. Или уже?! Вся и надежда, что вдруг какая амнистия выйдет. Только вот прикол – по моей статье амнистий никаких не бывает. Разве что чудо случится. Только надежда-то, пусть и на чудо, остается всегда. Никто отобрать надежду не может. Она сердце греет, срок проклятый подталкивает. Все, все за жистянку эту цепляются, все, за любой ее мерзкий чекан. Инвалидам без рук, без ног – и тем запросто с ней не расстаться. Если б не так, давно б уж…

            – Знаешь, Шарун, к сожалению, по-разному это и на воле бывает. У меня друг прошлым летом на машине разбился. А ведь здоровый мужик какой был! Кто ж подумать мог, что ему всего сорок девять годов и отмеряно!

            – Так не знал же, не знал он про то, что умрет. И что умер – не знает. А я своими руками жизнь свою сократить должен. Своими руками!

            Только, если не соглашусь, весь тридцатник свой обязательно помнить буду, что был шансик, малюсенький шансик, но ведь был же!.. А еще жуть как понятие давит, что могу в своей жизни все изменить. Сам могу изменить. Хоть чуток не в тюряге вонючей, а нормально, на воле пожить. Откажусь, а назавтра кирпич на меня с крыши сверзится, руки-ноги от болячки какой откажут, в башке помутится… Печет душу, доктор, печет… Худо мне. Нечем пожар загасить!

 

4

 

            – Господин полковник, караул выстроен в полном составе. Во время несения службы заключенный Шарун найден в камере со вскрытыми венами мертвым. Других происшествий не было. Старший по смене прапорщик Громов.

 


ПЕРФЕКЦИОНИСТ

 

Ну, гражданин хороший, хватит что ли мордой стенку тереть. Подымайся давай! Да что ж ты так телишься, прытче-то можешь? Позднему гостю – глодать, знаешь, кости. Только со мной сроду такого не было, чтоб я кости глодал.

Ну ты и копаешься, право. За каким таким чертом занялся ты шнурками? За каким, говорю я, чертом?! Почти ведь завязаны! Да и подмастерья мои, не боись, не дадут тебе рожу разбить. А и разобьешь – так в твоем положении-то – не велика беда.

А вы чего рты поразинули? Хреново, ясное дело, прису?жденному. И вам, натурально, хреново было бы. Подсобите страдальцу. Да не волоките вы его так-то. Живой пока! Спокойненько бедолагу переставляйте. Спокойненько. От так-то получше будет. А то вроде как на пожар. Нужда будет, передвинем, кто следом за ним, маленько. Делов куча! Главная функция – на помост прису?жденного неупустительно возвести, а там уж, была бы сноровка, мето?д всяческих кой-чего изменить в катавасии этой – хватает.

 

Ты, мужик, сопишь-то чего? Трусишь что ли? Так это ты зря. Ты это зря совсем. Я в том году губернаторский главный приз получил. Этот раз, есть грех, немного не задалось, четвертым всего. Но ошибки-то я теперь все понял, всё осознал. На тот год непременно своё возьму. Потому как мастер я, не то что которые-некоторые! Так что честь для тебя. Не абы кто, не абы как заниматься тобой, мазуриком, будет. Усвоил? Ну так и не трясись ты, как студень. На высшем уровне тебе все устроим, на высочайшем. У меня шнур для тебя припасен английский, ручной работы. И мыло, чтоб узел первоклассно скользил, сам варю, по старинным рецептам, проверенным...

Мне топор, если хочешь знать, наипервейший кузнец городской ковал. Деньжищ выложил!.. Но оно того стоило. Первостатейный, доложу я тебе, инструмент получился. Залюбуешься!

А дознавательный инструментарий? Я ж его целых шесть лет подбирал. Никаких средств не жалел. Кой-какие приспособления у знаменитостей иноземных заказывал. Зато теперь в нашей местности исключительно ко мне по всем этаким делам обращаются. Потому как если надобен дознавателям скрежет зубовный, истинно душу рвущий, – тут, думаю, мало равных мне не только в округе сыщется.

 

Ну, ты, кажись, совсем у меня расквасился. Так-то я тебя и до места не доведу. У меня тут в запасе эликсирчик имеется. Сам варил. Сам на травках настаивал. Замечательный, доложу тебе, эликсирчик. Как раз под твой случай. Хочешь глотнуть? Получшает тебе маленько. Кой-чего просветлеет, кой-чего затуманится... Глядишь, в лучшем виде перед скопищем площадным и предстанешь.

Это тебе только кажется, что я ерунду мелю. Думаешь, если ты в таком виде пришибленном на эшафотку взойдешь, запомнит тебя хоть кто? Кто ты есть, чтоб тобой одним публику потчевать? Пятеро нынче! Можно сказать, на все вкусы. Вот труды мои к концу подойдут, да честной народ расходиться станет, про увиденное растабаривать, обстоятельства да подробности пережевывать... а тебя, вахлака, и не вспомнит никто, потому, как ты, телепень, никакого удовольствия сообществу не доставил. А удовольствие – наипервейшее дело, чтоб тебя знали и помнили.

Опять же ж, меня возьми. Всяк в народе тебе тотчас скажет, кому лиходея позорного отдать в руки надобно, чтобы он приговор неминучий нутром всем своим прочувствовал, всеми жилками; дабы муку телесную долго и трудно вкушал, и в закатный свой час, может, и не желал, а раскаялся... А народец чтоб ушлый, на мастерство мое глядючи, заранее что положено на ус свой хитрый наматывал.

А за то, что подолгу щекочет потом площадную ораву ужас липкий, что аж кровь у толпы в жилах стынет от невиданных преживаний, и угоден весьма я и черни, и власти, хоть, понятное дело, и обиняками.

Тебя, например, беззаконника, вон к нам из дали какой отрядили. Не спроста же так? Имелся, знать, в том у власть и закон предержащих веский резон. И сдается мне, что и я в том резоне учтен – беспременнейшим образом.

 

Ну и дурак, раз хлебнуть мое снадобье чудодейное избегаешь. Видать, ни черта ты, лишенец, так и не понял. Во всем класс держать надобно! Во всем без изъятия. Жалко, времени нет, а то б я тебя на истиный путь-то наставил, обратил, как пить дать, в свою веру маленько.

Ладно, чего уж там, прибыли мы, однако. Самое время тебе видом своим внешним заняться. Вот теперь ты шнурки-то давай завязывай, почисться немного, одежонку в порядок какой-никакой приведи – в самый раз сейчас. Чтоб ажур во всем был, чтоб самый что ни на есть перфект!

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера