На рыбьем и птичьем своём языке. Стихотворения

ПЕРЕКЛИЧКА

 

Храни моё слово, славянская вязь.

Я билась в тенётах твоих, словно язь,

 

Покуда клевало страну вороньё,

Пока шили дело на слово моё.

 

Но рухнули царства, сдались рубежи,

И правду мою утопили во лжи.

 

Назойливой мухой в селеньях слепцов

она колотилась в сердца мертвецов.

 

Прося подаянья, как голь и рваньё,

на паперти слово стояло моё.

 

И, дико куражась, вертясь чумово,

прохожие хамы плевали в него.

 

Твоё достояние шло с молотка.

Но жизнь всё равно мне казалась сладка,

 

пока твой наследник, весь в пятнах чернил,

кириллицей Имя Имён выводил.

 

Я знала наверно, что вся не умру.

И норы точила и грызла кору

 

я с теми, кто свечкой горел на пиру,

трамвайною вишенкой жил на юру.

 

Покуда горчит и клокочет гортань,

язык мой из праха и пепла восстань.

 

Кипела сирень. Повилика вилась.

Царевич Димитрий был. Я родилась.

 

Исчезнет бумага, сгниёт береста,

и клёкот чужой преисполнит уста.

 

Я Имя Имён напишу на песке

на рыбьем и птичьем своём языке.

 

* * *

 

                Лене Витечкиной

 

Ах, Франция! Ах, Франция!

Прелестная страна!

Провинция, шампанция,

где пьян ты без вина.

 

Ах, мон ами, шерше ля фам!

И в розанах лужок!

В Парижцию, во Францию

поехали, дружок!

 

Ах, Немция! Ах, Немция!

Цузамен хенде хох!

Там выдох – как сентенция!

Как аксиома – вдох!

 

И в этой фатерляндии

ты станешь сам собой.

В Берлиндию, в Германдию

поехали с тобой!

 

А Греция! Припомнилось,

как бел овечий сыр!

Чудак один – Макропулос

там создал эликсир.

 

С ним там живут – не старятся.

Сиртаки пляшут – эй!

Ах, к эллинам в Афинцию

поехали скорей!

 

Любовция! Романсия!

Я знаю ту страну.

Там каждый день – экспансия.

Там каждый час – в плену.

 

Да высока инфляция.

Да горек табачок.

И я с тех пор, душа моя,

про ту страну – молчок.

 

 

 

* * *

 

Никогда мне уже не войти в этот дом,

где рос худенький тополь под самым окном,

 

где, накат на обои недавно сменив,

глава дома насвистывал странный мотив,

 

где не дай Бог разбить или что-то сломать,

где из командировки приехала мать,

 

и по этому поводу в доме уют,

ананасы с шампанским на стол подают.

 

Ну, а в будние дни – всё пшено да пшено...

Скоро будет развод. Это предрешено.

 

Где под вечер сестра, накрутив бигуди,

спать ложится со вздохом печальным в груди.

 

Мой не собран портфель. За три двойки подряд

весь отряд исключил меня из октябрят.

 

Никогда мне так чисто про поле не спеть.

И так часто ангиной уже не болеть.

 

След мой смыло волной. Опалил меня зной.

Предал друг. Поглотил океан ледяной.

 

Как ни странно – всё это случилось со мной!

 

Где (всему любопытство, конечно, виной),

меня током ударило в жизни одной.

 

А в другой, дорогой, как последний глоток,

всё другое: и время, и тополь, и ток.

 

 

* * *

 

В последнем времени всё так же, как всегда.

Власть жаждет властвовать. Войска идут парадом.

Цветёт герань. Из крана капает вода.

И так же слесарь не идёт, хотя пора бы.

 

В последнем времени торгуют анашой,

старинной живописью, семечками, прочим...

И каждый рад бы подторговывать душой,

но сей товар уже не ценится – подпорчен.

 

Дух празднословия ласкает змейкой слух,

что речь непраздная почти во всех языках

стучит, как в сморщенном стручке сухой горох,

и, как состав порожний, лязгает на стыках.

 

В последнем времени всё так же ждут Христа,

но не Судью, а вновь голгофского страдальца:

грешат по-чёрному, что каплет кровь с Креста,

и ноет дух, и проступает ад сквозь пальцы.

 

В последнем времени, все роли проиграв,

никто не понял, где же быль была, где небыль.

Всё как всегда... Но чуть острее запах трав,

и чуть взволнованней и глубже дышит небо.

 

В последнем времени природа хороша

и так свежа, как в допотопном вертограде.

Закат божественен. И лишь внутри душа

всё понимает и дрожит, как зверь в осаде.

 

 

* * *

 

Георгиновый сентябрь.

Богоданная погода.

Под холстиной небосвода

мир почти такой, как встарь.

 

Пламенеют кромки крон.

Рдеет трав хитросплетенье.

Будто до грехопаденья

воздух благорастворён.

 

Но внезапно по садам

пронеслись сухие тени.

И попрятались в Эдеме

птицы, звери и Адам.

 

Вся природа напряглась.

Ветер ринулся навстречу.

– Где ты? Где ты, человече? –

Прокатился трубный Глас.

 

Человек не отвечал.

Выпил чай. Вздремнул немножко.

С кресла встал, прикрыл окошко,

глянул в сад и заскучал.

 

Колотила капель дрожь –

Божьих слёз по гулкой крыше.

Человек, конечно, слышал.

Но подумал – это дождь.

 

 

Про овечку

 

Если б я была горою

из гранита и асбеста,

я б гляделась горделиво

в безвоздушный окоём,

и, кристаллами сверкая,

в платье снежном, как невеста,

я не сдвинулась бы с места.

Я б стояла на своём.

 

Если б я была горянкой,

я бы песню песней пела,

и как маков цвет пылала,

и на свадебном пиру

я б шашлык хрустящий ела,

и монистами звенела,

подливая в звонкий кубок

цвета крови Хванчкару.

 

Если б я была овечкой,

я бы думала о вечном.

А о чём ещё мне думать,

глядя в пляшущий костёр?

Чтобы ухало сердечко,

чтоб свивалась шерсть в колечко,

чтоб устойчив был треножник,

чтобы ножик был остёр.