Яшмовый берег

***

                               Цирюльника летающая скрипка…

                                                   Осип Мандельштам

 

Фиолетовый цвет Феодосии – сумерки… Свет

Симпатичной кофейни вблизи айвазовского моря.

Бесноватые чайки кричат с передышками бред,

Белопенные волны подобны осколкам фарфора.

В Киммерии нетрудной так правильно пить не спеша

Эти красные вина за жёлто-блакитные гривны1,

По глотку поднимайся по строфам поэтов, душа,

Обретавшихся здесь, сочинивших нескучные гимны,

 

А вернее – упрятавших в слово живинку-тоску,

Обогретые камни да бьющие колером степи,

Чебуречную жизнь да цирюльника скрипку… Смогу

Что припомнить ещё? Ну какие искусные сцепы?

Этой улочкой брёл фантазёр и обманщиков брат,

Самый светлый алкаш, мореход сухопутных видений –

Молчаливый Гриневский в свой парусный

                                                      солнечный ад:

Галерейная, 10, где только четыре ступени…

 

Этой улочкой шёл, видел эти густые кусты,

Фиолетовый цвет, может, самый спокойный

                                                            на свете…

Наливайся, стакан, опрокинем за буквы-труды,

Нищету к нищете, понимающий музыку ветер,

И случайную жизнь, и считающий денежки порт,

За пустое кафе побелевшей акацией Каффы,

За сливовое море: медузы, актинии, йод

Да пиратские клады, где золото, жемчуг, аграфы!

 

СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ

 

Сколько хочешь могу как придурок смотреть

На фигурки, в какие Гоген

Превратиться сумел: в эту тёмную медь –

В телеса таитянских камен,

В этот колер, замешанный на ворожбе,  

Листик пальмы, густой тамаринд,

В это солнце лежливое, слышишь, как «ж»

В обленившемся слове звучит?

Вот вахина лежит, как лежала вчера,

Завернувшись в свою наготу,

И чернеет не идол? Скорее гора?

Заслоняет лагуну? Звезду?

В этом свете что хочешь привидится для

Самопальной неспешной строфы:

Берега, где от манго краснеет земля,

Тонет в зарослях крепкой листвы.

Слышит хлебное дерево птичью возню,  

Духов мёртвых и шелест сестёр,

Подбираются звери к большому огню

Слушать тёмных людей разговор…  

В этом свете что хочешь смогу объяснить: 

Сновидения, смыслы, холсты,

Будто сети тяну полуночную нить

Стихотворства, иллюзий, мечты…

…Как до хижин Гогеновых мне далеко!

Так Откуда мы? Кто мы? Куда…

Полстакана, стакан – и вздохнётся легко

И всплакнётся совсем без труда

О фигурках, в которых сумел хорошо

Поселиться, без выкрика SOS –

Сифилитик, сердечник, искусник, ещё –

Житель тропиков, жёлтый Христос.

 

***

Никого вокруг – ни родных, ни ближних,

Лишь мерещится, почему-то, море,

Да светило фишкой засело в вышних,

Да волна с другой в непременном споре…

Никого кругом (в стопаре отрава),

Только вечер, как темноты сподвижник,

Накрывает жизнь: не в порядке штрафа? –

Говорил подобное чернокнижник

В кинофильме (кто киноленту помнит?),

Впрочем, там стоял за Творца охотник…

Никого кругом, только морок комнат,

Только призрак – где? – будто вражий сводник

Между миром тем и – на время – нашим:

Между нашим и темнокнижным слоем,

Вот нырнём туда и тогда попляшем

Смельчаком ли, трусом, любым героем…

Там своих с огнём… или там их больше?

Никого окрест– ни родных, ни близких,

Только звёздный свет да бухло, не горше

И не слаще, чем в «Золотых записках».

Никого вокруг... В каждой букве Яхве

Или аспид о четырёх решалках?

Сколько я стою на Кастальской вахте?

Разбери теперь – все стихи в помарках,  

В перекличках с мойрой (приелась пряжей)

И, конечно, с девушкой, что Вермеер

Нам оставил (чтоб понимали…), даже  

С Тем, который ветра ослабил веер, 

С тем, который облачком над погостом –

Херувимом маленьким притаился

В тех краях, где хоспис за Чёрным мостом

С молчаливой теменью породнился.

 

***

Я давно на себя не похож, я давно на себя

Не похож, – говорю, слышу голос настырного ветра,

Что взъерошил листву и, в негромкие трубы трубя,

Притащил на хвосте, как ворона, холодное лето.

Я давно на себя, я давно на себя, я давно…

Вот  заела  пластинка!.. И полночь виниловым цветом

Обросла хорошо, вот такое случилось кино…

Я меняюсь, старею, я вижу: проснувшийся летом,

 

Постучался в окно мотылёк, в постороннюю жизнь…

Может – это посланье под лампой настольной сумею

Переделать в стихи?

                  Может, ангел кому-то «проснись» –

Говорит-говорит… И как будто бы ветер аллею,

Как младенца, качает, и бродят беспечные сны…

Беззаботное лето к светилу прижалось щекою,

От которого много в виниловой тьме белизны

И любые стихи обрастают Его тишиною…

 

БУХТА

Бубен ветра в пределах бухты,

Сколько смотришь – везде песок,

Хоть пиши песочные буквы, 

Всё Восток, да опять Восток.

Голос кайры – глухое чудо,

Солнце выпито, ровно ром,

Да пуста, как душа, посуда,

И молчишь таким дураком,

Что ещё бы глоток – и в море –

В запотевшее темнотой…

Не барахтаться бы в глаголе,

Не лепить мудака, зато –

Флибустьером за чёрной музой,

Рыбаком Галилеи за…

В оболочке таких иллюзий –

В неслучайные чудеса.

Там экзотика полным цветом:

Крабы в камешках… Сундуки…

(Это тянет пиратским бредом,

Это Флинт закоптил мозги.)

Там прибежище осьминога,

Здесь зверёк шевелит песок?

Это всё – прибабахи Бога,

Или – проще – Восток, Восток…

 

*** 

Снег заметает снег,

Можно писать про это,

Точно других утех

В наших пределах света

 

Не отыскать с огнём,

Даже Шерлоком Холмсом.

С Севером мы вдвоём,

Небо фабричным ворсом

 

Пялится на меня,

Медленного такого.

Полная чаша дня

Выпита, будто слово,

 

Выпита, словно ад

Да парадиз вприкуску,

Белой камене рад, –

Что там ещё в нагрузку?

 

Снег застилает снег,

Сколько легло в сугробы?!

Валится быстрый сверх,

Чтоб написалось, чтобы

 

Было о чём сказать,

Зарифмовать дурную

Замять… Прилечь в кровать 

И понимать такую

 

Зи?му, тупую мглу…

Много в башке маразма.

Точку поставишь – ru

Выскочит, как проказа.

 

БАЛАГАННОЕ

 

…То ли бухта Трепанга, то ли

Мореход в химеричном сне –

Это снится густое море, 

Острова в голубом окне,

Где казалось: кино продлится,

Отворит дурак шапито –

И потешная вспыхнет птица,

И поскачет конёк в пальто…

Это снится эксцентрик с айном,

Смешан бред с берегами, где

Любовался оттенком чайным,

Понимал в колдовской дуде,

 

 

Как свинья в апельсинах. Этим

Перепутаны карты все?

Вот и катится жизнь «с приветом»

На неправильном колесе.

Или правильном?.. Кто ответит? –

То ли ангел, смотрящий за…

То ли Зверь, что меня приметит,

В преисподнюю подвозя?..

Старый остров (большая рыба),

Никаким Ихтиандром не…

Остальное мура и липа

И т.д. и т.п. извне.

 

***

Засыпая, впадаешь в виденья… В таком DVD

Видишь старый маяк на Сивучьей скале, и за этим

Возникает какая-то музыка, плачет в груди…

В сновидении бухта Лососей. Кораблик заметен.

Плачет муза о тех, с кем гляделся в густые моря,

Задыхался зимой и в мохнатые кутался вещи.

Возникает и мрёт кавалерией красной заря…

Засыпая, впадаешь… и сон твой едва ли не вещий.

Просто деться куда? Если столько в глубинке прожил,

Химеричное свил…

             Продышал-промурыжил-проквакал,

Вот и лепятся сны, вовлекают в бамбуковый мир

Воробьиных сычей да подводных уродов и дракул.

Не Господень ли знак – острова, островки, маяки?

Может статься, и я – после смерти –

                                     смешаюсь с Охотским

Сатанеющим морем. Какие миры и круги

Заприметят меня – кашалотом, тюленем неброским? 

 

ВАРШАВА. ЗЕЛЁНЫЕ СВЯТКИ

 

Белов наливает, и Штокман советует, но –

Прихватит, что делать?..Зелёные святки. Аптеки

В Варшаве закрыты. Бухалово разрешено. 

И по Маршалко?вской хмельные идут человеки.

Давай под Шопена, которым кафе заросло,

Как стойкий костёл католическим людом сегодня.

Под пепельным небом, в котором полно НЛО,

Не  выпить «Соплицы» – абсурд, ерундистика, збродня!

 

Кто высказал это? – Ружевич, Галчинский, Тувим? –

Константы писал про зелёное пиво со смаком…

Я тоже (при чём тут?), я тоже бывал молодым

И кинуть под жабры умел под краснеющим стягом.

И красный трамвай проплывает в ту сторону, где

На свет появился «трамвайная вишенка» Осип.

И пахнет аиром в костёльных пределах везде,

И тянется рифмочка, вовсе дурацкая: «просып».

 

И вправду всё праздник, и праздник, и праздник –

                                                                           и что?–

Никак не очнутся от праздника местные люди…

И видимый ангел, что свил на костёле гнездо

Живёт без просыпу и ведает больше о чуде,

Чем эти поэты, что выпили снова, зато

Им так хорошо в симпатичном кафе Фридерика

Читать и молчать под гудочки вечерних авто.

В молчанье таком, может статься, замыслится книга.

 

АБСЕНТОВОЕ

 

Когда-нибудь в жёлтый Прованс,

                    где в души подсолнухов дышит

Мистраль – заразительный джаз,

                    да лепятся красные крыши –

По квоте Ван Гога, любви –

                    отправлюсь с простым чемоданом,

С каким-то безумством в крови:

                    ведомый весёлым обманом…

Ты слышишь, обманная жизнь,

                    я двину с простым чемоданом.

Причуды Камены? Каприз?

                    Приятельство с полным стаканом?

Там скалы, и маленький Арль,

                    и церковь Святого Трофима,

И низкого солнышка дар,

                    там живопись солнцем хранима,

Там свет маслянистых олив

                    и скорбная мгла кипариса –

Безумства реальный мотив

                    в реальное небо клубится,

Отрежь моё ухо! – в Прованс

                    поеду под красные крыши,

Там ветер – губительный джаз,

                    с которым намаялся рыжий.

Ты слышишь, обманная мгла?

                    Волшба, диктовавшая строчку?–

Строфа до зимы довела:

                    снег стелется, как по звоночку

Творца… Наливайся, стакан,

                    в наплыве как будто удачи…

В окошке молочный фаянс,

                    да ветер и морок кошачий.

Когда-нибудь – жёлтый баул,

                    полдневное небо в подарок.

Там дружат крестьянин и мул.

                    Там выпорхнет жизнь без помарок

Полынью абсента в кафе,

                    конечно, понятно в котором,

С которым заочно в родстве,

                    в котором овечьим рокфором

Заем изумрудный абсент

                    на улочке старого Арля,

Как будто привычный клиент,

                    в накате хмельного удара.

Когда-нибудь, в старом кафе

                    в обнимку с огромным везеньем,

Провансом, с которым в родстве,

                    с безоблачным стихотвореньем.

 

БАТИСКАФ

 

В окне пейзаж – припомнишь Писсарро–

Перешагнёшь в стихи, держа руками

Видение в сиреневом: тепло

Под серыми, в изломах, облаками.

 

Держу в руках видение – тебя…

Весь в мареве художника ландшафтик,

В котором ветер, в дудочки трубя,

Прохожего закутал в мягкий шарфик,

 

Одел в пальто и – спрятал за углом,

Опять Камиль-художник «вынул дождик»,

Который – раз и – сделался прудом,

Где рядышком лопух и подорожник,

 

Где туча в тучу переходит, как

Видение в виденье – раз и – сплыло.

Я так один. Любой ужастик-страх

По барабану! Пофигу! Квартира

 

Меняет облик: тянет тень крылом,

Над шкафом, подрезая привиденье,

Штормит за шторой шумовым дождём…

Как в батискафе, я – в стихотворенье…

 

КИНО

 

Ну конечно, Жюльет Бинош,

И, бесспорно, Софи Марсо

Постарели. И я «хорош»…    

Жизни крутится колесо.

Жизни вертится… Осень. Дождь.

Все дворы замело листвой.

За какой-то ничтожный кошт

Столько фильмов я видел с той,

Что «Три цвета…» и «Шоколад»

На ступень поднимала вверх,

Там любовный ломился фарт.

Эти ленты – прошедший век,

Эти фильмы и драйв, и секс,

От которого в голове

Наслаждение и рефлекс?!

Всё смешалось в такой строфе,  

Сбилось всё. Говорил во сне

Я с Бинош и Софи Марсо,

И Жюльет усмехалась мне,

Пи?ла крепкое «Кюрасо».

Осень. Дождь. Невесёлый вид.

На планшете Софи Марсо

Ноги тянет в какой зенит?

Жизни крутится колесо

В «Пациенте английском», и

Заметает любовь самум,

Будто кони нечистой тьмы

 

Этот ветер! И быстрый шум

Вместо музыки... Шум войны.

45-й в финале год,

Пациента больного сны

Да луны бледноватый плод.

Постарела Жюльет Бинош,

Постарела Софи Марсо…

И в Москве, и в Париже дождь…

Жизни крутится колесо…

Вот и я, золотой мудак,

Обветшал, как дворовый кот.

Осень жизни – такой подляк?!

Осень жизни – куда течёт?

Я не знаю… Жюльет Бинош,

Я любил вас. Любил Софи.

Кинофильмы за медный грош

Посещал, разумел в любви.

Одинаковость есть у нас:

Сообща постарели мы,

Алкогольный оттяг и транс

Нынче пофигу и в ломы.

…Буду помнить красавиц всё ж

Молодыми, как в ленте про…

Как давала Жюльет Бинош,

Как стреляла Софи Марсо!

 

ВИНО

 

…Как в масть эта полночь примятому взморью,

«Омара Хайяма»^* закушай фасолью

И взглядом лагуну приметь.

Луна сургучом нависает над пальмой,

С которой совсем не рифмуется дальний

Пейзаж, что венчает мечеть.

 

Эль Гунна вдали шевелится огнями,

Смотри, минарет прилепился к рекламе,

Буквальнее – наоборот.

Смешай эту полночь с кебабом, тагином,

Как воздух сошёлся с неместным жасмином,

Как многое жизнь раздаёт…

 

Захочешь – пиши на папирусе строфы,

На пылком Востоке не тешились профи! –

Зато – превратились в вино,

В пустынную повесть – волынку ребаба,

Который смекает, как ухо араба

Пленять, – и пленяет давно.

 

Блуждают (незримо) затейники-джинны,

С кальянами кайфа засели мужчины,

Вкуснее инжира слова.

Из розовых листьев напиток горячий

Спешит наливать мусульманин невзрачный –

Хасан? Мухаммед? Мустафа?

 

Возьми настоящее в крепкую память,

Когда приключится в досадное падать,

Войди в эту полночь опять,

Пускай Аладдином покажется лето

В стихах, на которых везучая мета,

Верблюжьих миров благодать.

 

^* Здесь: вино.

 

ДЖАБОТИКАБА

 

На вывеске отцовской лавки, где Антон Чехов с братьями

должны были сидеть с рассвета до полуночи, значилось:

 «Чай, кофе и другие колониальные товары».

 

Табачок ли, кофе, джаботикаба,

Да Цейлона дух в тепловатом ветре –

Вот такая тянет абракадабра,

Да болеет луч в сумеречном спектре,

Ибо свет крошится: драконит Север,

Ибо смысла мало: в строфе ли, в жизни?

И легко представить фрегат ли, сейнер,

Корабельщиков золотой отчизны.

 

И химера тянется одеялом,

И растёт луна дурианом Бога,

И скорей не старым, скорей – усталым

Я смотрюсь в себя: понимаю плохо…

И сдаётся что? Островное завтра,

Да цейлонский храм с головой слоновьей,

Рамбутан, ещё… Золотая мара

Расстилается в азиатском слове.

 

И раскрытый том Чехонте – цепляет,

Фантазийный дух золотых колоний:

Человек в пенсне на дуде играет

И луну слегка подпирают кони

Мифологий и – девяти помощниц…

Этот старый ром забирает вволю,

И течёт звезда недалёких рощиц,

Как библейский свет к штилевому морю.

 

И фрегат ли? Джонка? Огни Коломбо?

Всё смешалось-спуталось-завязалось…

В толстопузой фляжке густого рома

Капель тридцать-сорок всего осталось.

Капель тридцать-сорок осталось… Мало?

Да каких ещё золотых орехов?

Укрывай меня химеричным, мара…

…Вот вам кофе, чай и другое… Чехов.

 

СГУЩЁННЫЙ  ЦВЕТ

 

                            На полях альбома Поля Гогена

 

…ну, вторник, ну, среда, четверг, вослед –

Ночь с четверга на пятницу, ни слова

Не пишется… Луна как жёлтый бред,

Без всяких «как»! Конкретнее: хреново.

 

Подумаешь, талмуды да стихи…

Зато светло от «Варварских сказаний»,

«Дня божества», втекающих в мозги,

Пестреющих, как сотканные ткани

 

Колониальных выдумок и грёз,

От хижины пославшего Европу,

Смотрящего холстами в макрокосм

Наперекор любому гороскопу.

 

По шмоткам – маориец, галл в любви –

Любитель порно, медных малолеток.

Смотри, с холста стекает, весь в крови,

Большой закат, смущая зелень веток.

 

Вот-вот пирога без меня уйдёт,

Тут – пятница, там – видимое море

Полдневное: креветки, крабы, йод…

Сгущённый цвет в открытую в фаворе.

 

Вот-вот, художник, я услышу, как

Играют жизнь и смерть на дудке-виво,

Одним ударом разбивают страх,

Платя по счёту будущего мифа.

 

Вот-вот, овеществляя этот стих,

Заброшу все стихи к чертям собачьим,

Вплетая слово в твой смертельный цирк –

Банальной рифмой, малодушным плачем.

 

INDIA  ВЧЕРА

 

...Цвета последнего вздоха жако^* –

                       осень. Простудно и тихо.

Это вчера сочинялось легко,

                       жадно мерещилась книга

Странствий, пропахших солёной водой,

                       жиром зелёного мира,

Плавилось сердце амурной игрой,

                       падало в дырочку сыра.

Позавчера – Ришикеш, Харидвар,

                       запах чапати в кафешке,

Бронзой и медью ослепший базар

                       и – саподиллав тележке

Весёлоглазого, что на урду

                       всё перешёптывал что-то...

(Сколько чернил засыхает во рту,

                       сколько наития-мёда?)

 

Тмин, кардамон, кориандр и ваниль,

                       пряность мешая со смрадом,

Жизнь окуналась в капуровский фильм

                       рядом с краснеющим садом.

...Пальцы оближешь, смакуя барфи:

                       лакомство из парадиза,

Это признанье в блеснувшей любви

                        (в паспорте блёсткая виза).

Без барабанов и «ласковых» змей

                       как-то теперь бестолково,

Слушай, сагиб! – сорок капель налей,

                       вспомни факирово слово...

«Старым монахом» натешится стих

                        (вязкий напиток, индусы).

Полночь вдохнула чернил золотых,

                       к Шиве отправились музы...

^* Желто-рыжий. Перед смертью глаза попугая жако становятся ярко-жёлтыми.

 

***

                                           В сторону Мандельштама

Завари эту жизнь в золотистом кофейнике мглы,

Сахаристую речь переплавь в стиховые миры,

Пусть анапест сверкнёт, пусть светлеет

                                                  от ямба в башке

После века в тоске, после птицы-синицы в руке.

 

Завари эту смесь на ромашке, на дольнике, на 

Крутизне-белизне, существительном ярком «весна»,

Пусть когтистая смерть отплывает на вторнике в ад,

Откуси эту жизнь так легонечко, как мармелад.

 

Откуси эту жизнь, чтобы звёзды пролились ручьём

За раскидистый куст, за которым лежалось пластом,

Чтоб перу – канифоль,чтоб смычок

                                             надышался чернил,

Откуси этот рай от Европы до птичьих Курил.

 

Посмотри-ка в тетрадь, там за Стиксом

                                                прощают стихи,

Там Харон раздаёт по тарелке такой требухи,

Что вторую бы жизнь намотать бы поэтам как срок,

Заверни этот бред, как лоточник-пацан пирожок.

 

Завари эту жизнь в Подмосковье, где буковок рать

За китайской стеной волшебству обучает внимать.

Пусть курносая смерть отплывает на вторнике в ад...

Окунись в тишину: дочитай виноградник менад.

 

***

Во всех углах бессонница стоит,

Сопливый ветер задохнулся в коме.

Снега листают белый манускрипт,

Светило – фантастический нефрит,

Желтеет плоть в космическом капроне.

Я в комнате, как в шаре под водой, –

Животное, особенно во взоре.

Зависнув в ноутбукe стрекозой,

Кому сказать спасибо, что – живой,

В живительном сдыхая алкоголе?

Когда кругом бессонница сквозит – 

Ни двойника, ни женского обличья.

Кастальский ключ лакает алфавит

(На кухне демон в мойке шебаршит),

Нок ангельским дверям не та отмычка…

Когда кругом бессонница глядит –

В кенийской маске прячутся виденья,

Кто свет потусторонний объяснит,

Когда глагол под ложечкой болит,

Когда в сиротстве музыки Спасенье?..

 

6  ЯНВАРЯ

 

На улице и дома

 

Снег обнимает снег:

Можно писать о снеге,

Слышен ребячий смех,

Вьюжные саундтреки.

Небо – там добрый Бог,

Ангелы детворою

Учат какой урок?

Светятся теплотою,

Словно с картинок, что

В охре и позолоте.

…Белое вещество –

По? две снежинки, по? две,

Видишь, могу сказать: 

В мире так много Бога!

Вышептать жизнь в тетрадь

Под натуральный мокко,

Вязкий кусок хурмы,

Что обдаёт Востоком,

Этот пейзаж с детьми,

Небо, что смотрит Богом,

Сколько зимы ещё –

Стужи, дуделок ветра?

В сумерках – хорошо,

В бедных остатках света.

Снег застилает снег:

Можно писать о снеге,

Припоминая тех,

Кто отвалил навеки…

Сколько до волшебства,

Сколько ещё осталось

До – Его – Рождества?!

Только самая малость.

 

СМОТРИТЕЛЬ  МЕСТА

 

Драконий мыс равно Господний след…

Слегка хрустит песок береговой

 

Широт, в которых сероватый цвет

Повязан с фиолетовой волной,

 

С идущей джонкой: опиум, табак?

С китайским ширпотребом и т.д.

 

Заросший светом яшмовым маяк –

Лучами распускается в воде.

 

В таком «сейчас» я – необычный знак?

Бемоль харит да ключик аонид,

Встречающий солёный полумрак,

Смотритель места больше, чем пиит?..

 

Ловитель моря на приманку строк,

На шепоток, дыхание Творца…

 

Смотри, как хобот тьмы пробил Восток:

Не вытереть вечернее с лица.

 

Не выхватить из темени причал,

Над волнами фантазии встают: 

 

Сапфирный кит, лиловый скат, финвал?

Скоты из Пятикнижия плывут

 

С чудесным Ноем?.. Господи, я тут,

Где птицы зарифмованы в стихи,

 

Где фарт рыбачий катера везут,

Где Ты кладёшь привычные мазки…