Илья Лиснянский

Миниатюры

О СЕСТРЕ МОЕЙ, ПЕЧАЛИ


Рассказ

 

«Людям портит аппетит

Гарь от керосина.

Если примус твой коптит

Значит, ты скотина».

 

Вадим Шефнер. Из стихов дяди Бобы

 

Начало марта в нашем уральском городе редко бывает солнечным. Свинцовые облака, мокрый снег с дождем, ветер. Под ногами грязная холодная жижа, обильно сдобренная солью, которой дворники посыпали лед на прошлой неделе. От соли ботинки становятся в белых разводах и подошва быстро трескается. Холод проникает в каждую клеточку тела, но никаких признаков простуды нет. Мне не до болезней. Мне гораздо хуже: у меня ужасная тоска.

Причин для нее много. В институте все очень плохо. Зачет по анатомии закончился для меня тем, что и предсказывал доцент Кузнецов. Значит, снова зубрить проводящие пути центральной нервной системы. Еще один такой заход – и до экзамена не допустят. А там, глядишь, прощальный разговор с деканом и безрадостная встреча с военкомом.

На работе в психбольнице тоже очень плохо. Во время моего дежурства сбежал один гадкий тип. Сначала он лечился от депрессии, а потом повеселел, стал разговорчив и активен. Потихоньку активность переросла в агрессивность. Кстати, и сбежал-то прямо из картонажного цеха, куда другой санитар его водил клеить коробки для тортов. Меня при этом не было, я был в отделении, но Кузьмич, бывший алкоголик, отвечающий за трудотерапию, умудрился перевернуть все так, что мне позвонила заведующая прямо домой и минут десять орала, чтобы я забыл о премиальных за первый квартал. Потом швырнула трубку, дав понять, что оправдания не нужны.

И со своей девушкой я расстался.

Она говорила с иностранным акцентом, прожив в Польше пару лет, где отец служил офицером. Для всех нас это был западный мир, загадочный и недоступный. Почти как другая планета. И Фара казалась инопланетянкой в фирменном джинсовом костюме WRANGLER, который в нашем городе нельзя было купить ни за какие деньги. Нет, за «какие-то», наверное, можно было; только «таких» ни у кого не было. И когда мы с ней заходили в бар ресторана «Башкирия», то бармен Стас предлагал ей купить не «БТ» или «Родопи», а «Салем», почти по своей цене, справедливо полагая, что инопланетянкам болгарские сигареты не к лицу. И коктейль «Тройка» она потягивала через соломинку, медленно отводя мизинцем соломенную челку от глаз. И...

Впрочем, после нашей вчерашней встречи над «и» все точки расставлены.

Жизнь казалась бесперспективной и бессмысленной. Наконец, пройдя от троллейбусной остановки через дворы, я зашел в подъезд. На первом этаже соседка, держа двумя руками чемодан, терпеливо ожидала какого-то парня на костылях. Он с трудом взбирался по ступенькам, волоча за собой тряпочные ноги. Я поздоровался, и тетя Люба объяснила:

– Это племянник мой, Сереженька, с Белебея приехал. У него детский паралич был, вот ножки-то и не ходют. А он сам умница, школу на пятерки закончил. А в институт брать не хотят, говорят: «У нас для него лифтов нету». Вот, лечиться в Уфе будет. А ты, Сереженька, не унывай! У нас-то профессора хорошие, тебе и Илюша скажет, он – твой ровесник, у них учится. Подлечат тебя, ты не думай. Печаль да уныние – грехи страшные, смертные, Сереженька. Это – как гордыня перед Господом. А ты надейся да вперед иди.

С тех пор прошло очень много лет. В жизни всякое бывало. Но как только «захочу» я поунывать, так и вспоминаю тетю Любу, соседку нашу, да племянника ее, Сереженьку.

Помогает!

 


О ПРОЩЕНИЯХ И ПРОЩАЕМОСТИ

Рассказ

 

В канун Судного Дня, когда евреи просят прощения у Всевышнего за грехи свои, когда наши имена записываются в книги жизни (или не жизни), задумался я над тем, что мешает мне написать «Записки врача». Опыта много, ситуаций сколько угодно, каждая из них достойна иронической улыбки, саркастической мины, а порой – издевательского смеха. Так и тянет поделиться своим возмущением с читателями, перемыть косточки «этим идиотам и хамам», на которых так часто сетуют мои коллеги. Тянет – не то слово, рука просто рвется к клавиатуре, но что-то останавливает ее, и она опускается.

Вдруг осознал, что, хотим мы того или нет, но, описывая «забавные» случаи из практики, полагаем себя судьями, которым дано понимание истины. А ведь не так все!

 


*

Разгар ракетных обстрелов центральных районов Израиля, у меня в клинике....

Заходит очень пожилой человек с внучкой. Вся левая половина лица у него восстановлена после тяжелой травмы. Стеклянный глаз. Через минуту уже ясно: война, осколочное ранение, несколько госпиталей, полная потеря слуха с левой стороны (естественно!), а вот сейчас ... Он кричит, чуть не плача:

– И справа тоже! Это ужасно!!! Я был у доктора в своем городе, где живу, в Ашдоде, он ничем не помог!

Кричит, кричит, кричит!!!

Включается внучка, очаровательная девушка лет двадцати пяти:

– Дедушка, ты не волнуйся так. Этот доктор тебе непременно поможет. Ты помнишь, тетя Ася его советовала, сказала, что он ей помог и тебе поможет?

Тем временем я уложил пациента и, обнаружив огромную серную пробку в правом ухе, потихонечку ее убрал. И всех дел-то!

– Я слышу!!! – кричит так, что я сам начал глохнуть. – А вы не из Баку?

– Нет. А почему вдруг из Баку?

– Так фамилия же. И Инна Лиснянская из Баку... Я вам сейчас стих почитаю. Вы понимаете на идиш?

– Нет. А может, в другой раз как-нибудь?

Внучка, оценив ситуацию, пытается что-то сделать:

– Дедушка, в другой раз, пожалуйста! Нам пора идти.

– Подожди! Я доктору всего пару стихотворений прочитаю!

Начинает декламировать в полный голос. Стекла в кабинете звенят. Я переглядываюсь с внучкой, она берет деда за локоть, собирается потихонечку его вывести. В это время врывается немолодая блондинка солидной комплекции и гневно кричит: «Я что, для того тут в очереди сижу, чтобы идиш учить?!»

Сцена дикая. Чтобы хоть как-то снять напряжение, приходится в категоричной форме попросить даму покинуть кабинет. Когда она заходит вслед за дедом и пытается продолжить свой критический монолог, спокойно объясняю ей ситуацию: «Ну, согласитесь, ведь не могу же я выкинуть контуженного и очень пожилого человека за шиворот, вот и приходится проявлять терпение и понимание». Дама срывается на откровенное хамство по отношению к знатокам идиша, ветеранам войны... Все это очень кратко, поскольку я, подхватив в полете ее фразу, закончил довольно невежливо: «А сейчас у вас есть всего лишь две опции: закрыть рот, набрать воздуха и приступить к медицинским проблемам, которые вас ко мне, собственно, и привели, или же закрыть рот, встать и уйти отсюда, никогда больше не возвращаясь».

Дама выбрала опцию первую, я ее осмотрел и отправил на рентгеновский снимок, втайне желая, чтобы она не вернулась. Рассуждал так: «Очереди ко мне большие, указания на прием без очереди я ей не дал, был с нею неласков, наверняка пойдет к соседу, благо, рядом со мной еще полдюжины таких же специалистов. И очень хорошо! Незачем иметь дело с такой идиоткой!»

 


*

Но она вернулась. Упросила секретаршу, та ее «всунула» между очередными пациентами, и...

– Здравствуйте, доктор! Это скандалистка пришла.

– Послушайте, мне неприятно вам говорить, но такое поведение неприемлемо. Оно очень опасно, в первую очередь для вас.

– Я это поняла. Поняла минут через десять после того, как от вас вышла. А тогда меня просто «перемкнуло». Нашло что-то. Была не в себе. Мама в онкологическом отделении. Папа в доме престарелых со «специальным уходом»: тяжелая деменция, ничего не понимает, никого не узнает. Ждала сына из Москвы в гости, его не выпустили: у очередной жены, стриптизерши, возникли проблемы с законом. Зато в свое время он отправил незаконнорожденного сына от какой-то проститутки к нам с мужем в Израиль. А муж несколько лет назад умер от сердечного приступа, внука растила я одна. И вот, вырастила себе на голову. Его арестовала полиция, сейчас под следствием.

У меня болит половина лица уже пару месяцев, страшно боюсь рака, пришла к вам. По дороге сирена тревоги из-за ракетного обстрела. Только зашла в приемную – звонок из папиного отделения. Он услышал сирену, сильно возбудился и начал громко кричать. Уколы не помогли, медсестры требуют, чтобы я приехала его успокаивать. Вот сижу у вас под дверью вся «на иголках», а тут декламируют стихи... Ну, меня и перемкнуло. Вы уж на меня не сердитесь, пожалуйста!

 


*

Хорошей вам записи в Судный День! И, вне зависимости от религии, национальности, места проживания и степени веры, пусть Всевышний будет к нам милостив. Ведь не со зла мы. А от непонимания и «перемыкания».

 


ПЛАТЬЕ СТАРОГО КОРОЛЯ, ИЛИ ЗЛОЙ МАЛЬЧИК

Рассказ

 

И начал Ной возделывать землю, и насадил виноградник. И выпил он вина, и опьянел, и обнажился в шатре своем. И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и рассказал двум братьям своим вне шатра. И взяли Сим и Иафет одежду, и, положив ее на плеча свои, пошли задом, и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назаднаготы отца своего они не видали. 

(Бытие, 9: 20-23)

 

Дед мой Зуся был очень сильным человеком, обладавшим к тому же крутым и решительным нравом. Жил он долго, успел и повоевать в первую мировую, и в плену германском побывать, и сбежать с семьей из горящего Полоцка за день до вступления в город немцев, и проехать через голодную страну до заснеженной Башкирии, и детей похоронить: Исаак на фронте погиб, а Роня от рака умерла. Остался только младший, мой папа, к которому он и переехал жить, когда здоровья уже осталось «на чуть-чуть». Незадолго до своей смерти дед вдруг обнялся с Альцгеймером и закружился с ним в страшном танце, не видя и не слыша никого.

– Фима! – кричал он гневно. – Фима, коза!

И мой папа, охая и растирая свою больную поясницу, натруженную долгим стоянием у операционного стола, поднимался и шел к деду в комнату.

– Папа, не волнуйся, козу я подоил.

– Лошади! Распряги!

 Папа брал газету, надевал пальто и выходил на лестничную площадку. Минут через десять, дочитав статью, он возвращался с победной реляцией: «Коза подоена, лошади распряжены, помыты и покормлены!» Только после этого успокоенный дед позволял принести ему еду.

 Так повторялось каждый день. Иногда папе крепко доставалось за немытую козу, иногда за некормленых лошадей, но ни разу, ни разу он не сорвался в этой странной и утомительной игре.

 Дед давно умер, мы переехали в другую страну, и я совсем было забыл про этот эпизод, но вспомнил совсем недавно, перечитывая сказки Андерсена, и среди них «Новый наряд короля».

 А рассказ-то мне показался совсем не таким простым, как выглядел на первый взгляд. Можно его прочитать и иначе.


*

И вот король, веселый добрый малый, вместо того, чтобы рвать подданным ноздри за воровство и рубить головы за мнимую измену, радует их своим беззлобным нравом. Он любит, приодевшись, выйти из дворца, погулять в лесу, пошутить с солдатами, потанцевать на балу, съездить вечером в театр или хорошо посидеть за столом с чужестранными гостями.

И чего ж не обожать такого монарха? Да ведь он для слуг своих отец родной!

Но время неумолимо. Король постарел, стал апатичен и настолько забывчив, что перестал узнавать даже знакомые предметы и близких людей. Из всех прежних радостей осталась у него одна: страсть к красивым нарядам. Да только вот беда: он уже не мог отличить камзол от ночной рубашки, а то и вовсе ходил, в чем мать родила.

И бравые старые министры, и придворные, и чиновники, и все-все горожане, которых Андерсен называет «люди на улицах и в окнах», не отворачиваясь и не пятясь задом, говорили:

– Ах, новый наряд короля бесподобен! А шлейф-то какой красивый! И камзол, модный камзол так чудно сидит!

Pia fraus! Святая ложь. Все они были далеко не наивны и не бесстыдно льстивы. Ими двигало милосердие. Утешение своему королю они предпочли горькой, никому не помогающей правде.

И только мальчик в своей злой невинности радостно кричал: «Да ведь король-то голый!»

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера