История одного полета. Рассказ

Человек быстро ко всему привыкает и порой, не имея возможности углубления, ходит надоеденный тем-то, этим-то. И скучно ему и невесело.

Так и наш герой, давно утомленный реальностью, точнее тем, что он так обзывал, искал новые себе приключения. Справедливости ради надо отметить, что в апатию он все же не впал и не проводил лета своей юности во власти постели и потолка, хотя частенько об этом помышлял, наивно полагая, что в этом потолке рассмотреть счастие возможно проще всего. Однако, зов на подвиги не оставлял ему такого простого пути и он снова поднимался и шел.

Некоторый интерес и чувства возникали у него в ассоциациях с психотропными препаратами, казалось ему, что потенциал у них очень большой и познать и открыть помогут они очень многое. Но вставший на путь сей, в большинстве своем, будет боярышник глотать за аптечным крыльцом да феназепам, да циклодол, сквозь пелену испытывая ощущение слабого беспокойства, что скоро может отпустить и реальность возвратится во всем своем ужасном ужасе. Но ощущение слабое и быстро растворяющееся в волне беспамятства.

И вот одно утро выдалось весьма ярким и приятным и тянуло куда-то, хотелось какого-то  эксперимента чего-то нового - в общем уже не так и важно чего именно, но, конечно, из области эксперимента над своим сознанием. Надо отметить, что нашего героя это занимало превыше всего.

Куда бы, дорогой читатель, пошли бы вы за приключениями, в конце XX века, в Барнауле зимой? В магазин за бутылью или быть может в экран телевизора...

Возможно, вы бы отправились выполнять план по начитанности себя или взялись бы отстрелить парочку монстров в мире какой-нибудь компьютерной игры... или сели бы на трамвай, чтобы доехать до филармонии послушать Бетховена, вместе с пожилыми соседями ожидая когда же наконец можно уже бурно поаплодировать и сообщить своим товарищам, что ты впечатлен сверх меры.

У нашего героя был путь иной, не то чтобы он не любил, скажем, книг,... любил!, и порой зачитывался и дни улетали друг за другом, проведенные где-нибудь на Саракше, или в открытом космосе, или где-нибудь в Европе XVIII\XIX веков или в Америке с индейцами, а то и с  Клейном или Чебышевым, но погружаться в них предпочитал довольно редко. Также игры в компьютер занимали порой его глубоко и надолго. Бывало недели напролет разрабатывал он какой-нибудь проект, выдуманный им же самим или его полковым другом Бобом, расширял свой алфавит изучением нового компьютерного языка, или же боролся с серьезными проблемами в мире какой-нибудь игры. Порой даже казалось ему, что его, Боба и человечество от тайн мироздания отделяет совсем уже ничтожное количество ненаписанного кода...

Но хватит об этом, ибо рассказ наш о другом.

В тот день, что, кстати, было совсем не новым решением, а скорее привычным уже, отправился наш герой на Луговую. Если, Вы там не бывали, должно отметить мне, что это чудесное место, оазис свободы и понимания в пустыне социума, бескрайнего монстра пропитанного алчностью, злобой и ложью (по крайней мере, так последний выглядел в глазах нашего героя). В месте этом вы могли найти в те времена приятную домашнюю атмосферу, понимание и, возможно самое главное, внимательную публику, которая выслушает все ваши сверхценные идеи, восхитится вашим интеллектом и умением засунуть его в такие места, что всякая топология затрещит по швам. Бывало, придешь туда, четко спланировав встречу, и неожиданно обнаруживаешь себя в окружении соседних психиатров или хуже того — студентов, чертящим графики скажем зависимостей оптимизма, доказывая, что здесь функция должна быть как минимум дважды дифференцируемая, а здесь вот необходим разрыв...

Но это, конечно, лишь только часть того, что можно получить там. Вторую часть они, подражая Кастанеде с его растениями силы, называли препаратами силы. Конечно, они понимали, что препаратам силы совсем и совсем далеко до растений силы, однако вещества эти были, бесспорно, психотропные, в соответствии с Санькиной подподушной книгой, справочником по лекарственным препаратам Машковского, а, значит, могли приоткрыть какие-то дверки, замочные скважины, шторки перед жаждущем расширения, сознанием. Ну а качество, как известно, всегда можно заменить количеством, они были дети своего времени и своей страны.

Вот Санька уходит с Луговой, он доволен. Не пусто в кармане психотропического бойца... заветные бумажки, защищенные от подделки личной печатью врача и двумя печатями учреждения..., защита, которая безусловно скоро падет. Бумажки эти в специальных местах меняют на товар, кругленький и беленький, который откроет взору внутреннюю вселенную, ответит на то, на что надо ответить или хотя бы просто спасет от настигающих реалий. Эх… вот бы все по настоящему, как пишут в книжках, в место за семью заборами и десятками километров лесов, отдать себя, свой мозг на растерзание алчных, безумных ученых... Никаких памятников, никаких орденов посмертных, никаких потех чувству собственной важности. Настоящий искренний подвиг ради науки! Но ладно, и так, в общем, не плохо. Сегодня новый улов! О чем и свидетельствует соответствующий рецепт. Кроме обычных трифтазина и уже порядком поднадоевшего циклодола, азалептин. Разрабатывался как нейролептик, но в силу почти полного отсутствия дофаминолитической активности и антипсихотическая практически нулевая. Используется как снотворное... хм интересно будет попробовать.



Кухня Гэндальфов. За окном уже темно, горят фонари, падает снег, почему-то создавая ощущение тишины. Иногда, нарушая ее, проезжает редкий трамвай, отвлекая на себя и так весьма ограниченные мозговые ресурсы. На кухне трое: Санька, Моргот и Топор. Здесь происходит одно из самых обычных для этого места занятий — игра в 101, ради интереса усложненная затуманенностью сознаний Саньки и Моргота циклодолом. Играть в карты под циклодолом — весьма увлекательное занятие, потому как у вас в этом состоянии не может быть в мозге длинных мысленных цепочек и нужно научиться действовать «здесь и сейчас». Иногда все это приводит к смешным казусом, что вы забываете в какую именно игру вы играете, хотя, что это игра в карты — сомнений нет, ведь они у вас в руках, а следствия без причины не бывает — это аксиома. Если вы отважны вы можете попытаться вычислить, что это за игра, но времени у вас очень немного, прежде чем вы забудете, что именно вы вычисляете. Где-то в других комнатах мирно существуют Олег и две Олеськи. Не то, чтобы они очень довольны близким контактом с холинолитическим сознанием, но в силу небольшой степени этого, вероятно, особых неудобств не испытывают.

И вот Санька неожиданно вспоминает о своей высокой роли в экспериментальной психотерапии и предлагает испробовать новый многообещающий психотропный препарат. Моргот — отважный психоплаватель, конечно согласен. Топор же, вероятно, решает, что нянькой быть много веселее, говорит, что будет следить за событиями с тыла. Остается количественный вопрос. То ли сказалась какая-то интуиция, то ли то, что герои фронтовики были уже под циклодолом, то ли что-то еще, но они решили съесть лишь по две таблетки — результат в то время столь мизерный, что возможно и куры бы сочли смеяться над этим слишком банальным занятием.

Игра продолжалась. Ход переходил от одного к другому, тикали извечные часы, отбивая до пошлости одинаковые секунды, эпизодически громыхал трамвай, неизменно приковывая к себе взгляд. Мы же наблюдали, наблюдали свои внутренние миры. Вообще сам процесс изменения сознания пока оно еще не стабилизировалось в новое равновесное состояние, очень любопытен, возможно, не менее чем новое состояние само по себе. Мир плывет, аксиомы качаются, мировые константы скачут. То, что только что было очевидной истиной, может обернуться столь же очевидной чушью, а то, над чем всегда насмехался — спасеньем. Обычно в эти моменты можно ухватить новые знания о природе вещей, которые раньше попадали под статьи внутренней цензуры или системы частотных фильтров или еще чего-нибудь непотребного. И мы вглядываемся, вглядываемся, чтобы увидеть тот момент, когда нам перезагрузят матрицу, подсунут другой фундамент, другой мир.

В этот раз ребята сработали чисто. Я обнаружил, что все стало выходить из под контроля совсем неожиданно. Кто кушал холинолитики будучи курильщиком знает о вечной проблеме — забывания про то, что ты находишься в процессе никотинопотребления и потери горящих сигарет. Опытный боец, будучи сознательным гражданином, за этим бдит особенно, довольно быстро замечает что к чему, и лезет за окурком под стул. Однако сей простой алгоритм неожиданно дал течь. Я не мог поднять окурок. Это было пугающе странно. Правда, порой мне казалось, что я уже ухватил негодяя за хвост, но при поднимании его к самому лицу всякий раз оказывалось, что принимал желаемое за действительное. Более того после каждого раза видимых нарушителей моего спокойствия оказывалось все больше. Иллюминаторы запотели безбожно, поэтому увидеть что-либо отчетливо в этом мире, было тяжело. Но радар  совершенно определенно сигнализировал о большом наличие на земле дымящих окурков папирос беломорканала. Многочисленные попытки извлечения, неизменно заканчивались полным провалом. Я попытался себя успокоить, мол, это продукт великой цивилизации, а значит, все предусмотрено. Кроме карты на пачке, по которой советский пилот сможет добраться до ближайшего аэродрома, папиросы созданы негорючими и при отсутствии тяги сразу тухнут. Едва ли я успокоил себя, я не мог быть уверен, что в этом мире состав атмосферы такой же, как на Земле 1, здесь мог наблюдаться избыток кислорода. Не могу сказать, что мое воображение рисовало страшные картины уничтоженных в огне городов и деревень, но действовать я нужно было решительно и без промедления. Я доверился воде. Понимая, что изображение, фокусируемое на сетчатке, вероятно, обманчиво, я не мог довериться локальным водометаниям. Необходима была массированная атака с воздуха.

Что-то подтолкнуло большую Олеську пойти в туалет. Возможно естественное желание организма, а может интуиция, говорящая, что на кухне можно увидеть что-нибудь интересное, а может просто шум и возня, но в самый интересный момент она оказалась в коридоре. В кухне, где на полу всюду валялись папиросные окурки, на табуретке стоял Санька и держал чайник под самым потолком. Из него небольшой струйкой выливалась вода, падая на вершину, составленной из посуды, пирамиды, стекала по ней на стол и далее на пол. Олеська, медсестра дурдома, ошарашена не была. Что она подумала история умалчивает. Возможно она решила, что Санька избрал путь искусства и создал фонтан.

Здесь было все сделано, опять же сказывалось снотворное действие препарата, нужно было передислоцироваться в зал. Где и при каких обстоятельствах был потерян Моргот? Что сталось с нянькой? Может их разорвало приливными силами на входе. Об этом думать не хотелось. Думать вообще не хотелось. Из глубины веков проглядывал смех Моргота, озадаченного поведением окурков, попытка войти в контакт с Топором, ставшим почему-то совершенно к этому неприспособленным, какие-то совсем уж несуразные обрывки фраз. Ставить все на свои места совсем не хотелось, хотелось спать. Добравшись до зала, я нашел необходимую площадь и разместился там по всем принципам комфорта.

Надо отметить теперь, что азалептиновый сон вовсе не похож на привычный вам нормальный здоровый сон. Возможно, какое-то время вы спите, а потом реальность и сон смешиваются в один клубок, распутать который не представляется возможным. Уже возможно в десятый раз вы просыпаетесь из своего бредового полусна с мыслью сходить попить чай и, как и в предыдущие разы, героически встаете, двигаетесь на кухню и в самый ответственный момент понимаете, что все-таки не встали и отложили поход на будущее, как и в прошлый раз. Далее оказывается, что в один из забытых разов вы все-таки сходили и принесли чай, о чем и свидетельствует стакан с чаем находящийся рядом. А потом снова оказывается, что это все тоже плод воображения... Опытный психонавт в таких случаях решает, что чай — излишество и совсем не стоит лезть из-за него в этот капкан. Да и вообще поменьше думать на тему реальности регистрируемой информации.

Я сел и огляделся. За окном был день, на диване спал Моргот с блаженной улыбкой на лице, не так давно он выиграл священную войну за этот самый диван у Олеськи и Олега. Как настоящий солдат, все отдавший отчизне, он заподозрил, что в глубинах их душ еще теплится собственническая жилка и они не искренне рады разделить с ним свое спальное место. Зародившись маленьким и слабым, подозрение росло, крепло и в какой-то момент уже потребовало какого-либо разрешения. Он стал ложиться по диагонали, поперек, залазить на них сверху, убеждаясь все сильнее, что людей этих надо спасать, что инфекция собственничества пробралась в них очень глубоко. В результате они были изолированы на пол, где имели уникальную возможность поработать над своим эго.

Внутренний наблюдатель сказал мне, что так садился и оглядывался я далеко не первый и последний раз, но это меня уже не беспокоило и я решил, что коли мне переживать это все снова и снова, то пусть переживания мои будут по возможности приятнее, возможно это в моих силах. Где-то далеко слышались голоса, чудилось, что там какие-то гости, хотелось пойти подглядеть кто же там, чтобы в случае чего было проще выстроить выгодную линию поведения, однако я казался себе совсем неготовым узнать прямо сейчас чем наказуемо излишнее любопытство. Я перебрал все видимые варианты и выбрал сон.

Я сел и огляделся. Все тот же день за окном, все тот же Моргот, все те же голоса. Но этот раз был не совсем таким. Будущее сквозило хаосом, в который я двигался как состав по рельсам, надо было срочно придумать траекторию, не пересекающую его горизонт событий. Назревало желание справить малую нужду, желание само по себе обычно не страшное, но скорость его назревания волновала, заставляя чувствовать в этом всем какой-то подвох. Я решил довериться телу и быстренько сходить в туалет, чтобы врагу не оставить ничего, кроме как сбросить все маски и явиться в своем первозданном виде. Я напрягся и встал, и сразу же рухнул без сознания... сказывался адренолитический эффект азалептина и долгое пребывание в горизонтальном состоянии. Наконец, мне удалось встать и перевести тело в вертикальный режим работы. Все системы барахлили, но все же работали более или менее исправно. Я вызвал в памяти карту местности и двинулся по гладкой дуге (я опасался изломов). Однако нежданка случилась там, где я ее совсем не ждал. В выходе из зала в коридор я наткнулся на невидимую стену и больно ударился об нее лбом. Возможно, какое-то неизученное временное атмосферное явление подумал я, но повторные попытки преодолеть границу между залом и коридором были безуспешны. Я даже воспользовался правым манипулятором и ощупал поверхность — сомнений не было - впереди невидимая стена. Что же случилось? Возможно, произошла путаница и мне подсунули карту не соответствующую текущей действительности. Или барахлят приборы и я не правильно позиционировал себя в пространстве-времени? Первое проходило в опасной близости от паранойи, я склонился ко второму. Мне представилось как я, не попав в проход, уперся в стену и вхолостую прокручиваю гусеницы, выбрасывая в воздух фонтаны раздавленной земли. Это представление развеселило меня и дало некоторое количество дефицитных душевных сил. Я решил, что самое время применить алгоритм выхода из лабиринтов — правило левой руки. Чтобы неверное видеоизображение не отвлекало, было решено закрыть глаза. К сожалению, я не учел, расставленные вдоль стен кресла, столы, шкафы и безнадежно забуксовав у стола, ввел в алгоритм поправку обхода препятствий, лишив его первоначальной красоты и доверия. Я снова попробовал преодолеть видимый проем и снова уткнулся в стену. Тут меня осенило, что возможно ошибка позиционирования вкралась именно во временную ось. Это требовало некоторого обдумывания и главное ставило под угрозу соглашение о неиспользовании машины времени. Между тем положение становилось все бедственнее, здесь и там стали уже проглядывать релятивистские эффекты, уже Моргот поднялся со своего дивана, чувствуя новую несправедливость в мире, уже был принят на рассмотрение вопрос о принятии крайних мер, когда в коридоре послышались приближающиеся шаги.

Вероятно, тот день был выходным, и мама Топора уже давно запланировала съездить, проведать свое детище. Не очень ей нравилась компания, в которую он попал, подозревала она, что люди эти недостаточно социально воспитаны и могут подвести ее сына под свое дурное влияние. Иногда даже казалось ей, что отдельные сограждане из его знакомых могут принимать наркотики или другие вещества неразрешенные правительством к легальному употреблению. Но типы эти были весьма скользкими, и поймать их с поличным никак не удавалось.

В этот приход было все как обычно, разве что ее не пустили в зал, объяснив, что в гостях друзья, которые возможно стеснительны и возможно даже спят, не смотря на столь поздний час. Удовлетворив, на всякий случай, свою подозрительность пересчетом обуви и попытавшись обескуражить жильцов прямым вопросом, не наркоманы ли их друзья, она поддалась течению, которое вынесло ее на кухню. Здесь началась обычная кухонная беседа, чайный ритуал и процесс передачи материальных благ от родителя к ребенку. Однако спокойствие и расслабление не приходило. Неуловимый сквозняк никак не давал согреться и унять внутреннюю дрожь, постоянно заставляя к чему-то прислушиваться, приглядываться... К тому же явственно ощущалась новая сила, пытающаяся вытолкнуть ее из кухни, мимо двери в зал за которой скрывается какая-то тайна, на лестничную площадку, к подъездной двери и дальше, дальше домой...

Наконец томление неизвестностью закончилось, из зала начали поступать звуки. Слышался надрывный рев гусеничного трактора, упершегося ковшом в несдвигаемую цель, сменяющийся гулом турбин реактивного самолета или звездолета в агонии выплевывающего рабочее тело на горизонт событий. Но чаще всего казалось ей, что в зале ревет обычная буренка, которая, будучи недовольной сильным уменьшением собственной свободы, топчет различную мебель. Мир перешел на другой ритм. Были даны какие-то формальные объяснения, например, что один из гостей авангардист, а второй сердечник,... был командирован в зал с проверкой Боб, который по возвращении что-то шептал на ухо Топору, который в свою очередь ушел в зал, было сказано множество пустых и отвлекающих слов, кто-то вел себя так будто,  ничего не происходит и он ничего не замечает. Мама Топора претерпевала бедствие. С одной стороны она чувствовала, что сама судьба поместила ее внутрь детективного романа, где ей предназначалась главная роль — разоблачителя, однако лишь только казалось ей, что она твердо встала на землю и все и всех держит в своей властной руке, как реальность куда-то ускользала люди менялись местами, разговор утекал в какое-то ненужное, непредвиденное русло. К тому же сила, выталкивающая ее из квартиры, становилась нестерпимой. Разумно рассудив, что она уже не молода и борьба со всем миром может негативно сказаться на ее здоровье она, наконец, поддалась ей, прокатилась мимо заманчивой двери с авангардистом и сердечником, в которую как раз с противоположной стороны стали ломиться так, как вероятно зомби вырываются из своих гробов. Она подумала, что долго дверь не выдержит, что за дверью, вероятно все-таки наркоманы и что она была так чертовски близка... Прокатилась по лестничной площадке, по лифту, по подъезду, вырвалась на улицу, где почувствовала, наконец, облегчение, и, возможно, улыбнулась налетевшему ветерку, чувствуя, что пребывает в необычно хорошем настроении.

Дверь в зал, действительно, пала сразу, после того как за мамой закрылась другая, входная дверь и зомби, изрыгая ругательства на языке с одним лишь словом «бу», несдерживаемые более никакими преградами, разгребая воздух перед собой передними лапами, двигались по коридору. Это был великий прорыв. В нем виделась и ярость защитников Сталинграда и чувство свободы птицы вырвавшейся из лап маленьких хулиганов и змеиная сущность шахматиста, готовящая решающую комбинацию и другие осколки распадающихся личностей. Герои рвались к уборным. Мир, чувствуя неудержимость намерений, не стал более чинить препятствий.

Азалептин все действовал и действовал. Он порядком поднадоел подопытным, но еще больше он надоел остальному народу. Давно уж блуждали они по комнатам в поисках территории, не охваченной военными действиями, вынашивая коварные планы по остановке победоносного марша бессознательного. Но бессознательное не сдавалось. Его можно было встретить в ванне, поливающем себя водой, на кухне, возящимся с чайником, на диване, у компьютера... Оно проникало практически во все укромные места и события квартиры. Поэтому когда большая Олеська огласила свой коварный план весь народ принял его с воодушевлением. Весь за исключением бессознательного. Оно тут же смекнуло, что единственное спасение от сговорившейся инквизиции — это тут же стать сознательным, по крайней мере, сделать убедительный вид. Как бы вы, читатель, продемонстрировали свою сознательность? Наверное, сказали бы что-нибудь вразумительное типа: я временно отказываюсь от идей мировой психоделической революции и не буду больше доставать окружающих. Слишком сложно, достаточно было бы и что-нибудь попроще, типа: «ребята, меня отпустило», а вот сказать «бууу бббуу бууууу» было все-таки мало. Тут как раз должно ввести читателя в коварную особенность азалептина, названную выше язык «бу». Видимо вследствие разсинхронизации частот речевого устройства и его буфера не получается говорить как обычно, что сильно осложняет контакт с местным населением. Представьте, что внутри почти как обычно родилась какая-то фраза ну, например, «Здравствуйте, я разумный пришелец с планеты Земля 1», вы ее отправляете в речевое устройство и вдруг вместо привычного звука раздается непонятное «бууу бууууу бббуу». И все контакт сорван, доверие полностью пропало, объект делает вид, что не замечает вас, в критических случаях может даже пройти сквозь вас, оставив психодисантника у проваленного корыта.

Перед отрядом ангелов встала старая, как мир задача отделения зерен от плевел. Делить было решено по языковому признаку: кто говорит на русском тот хороший, а кто говорит на языке «бу» тоже хороший, но подлежит немедленной каре. И вот вооружившись 20ти кубовым копьем, заряженным раствором глюкозы, сознание двинулось на поиски бессознательного. О серьезности их намерений я понял, как говорится сразу, и в отведенные мне жизнью секунды учил русский язык. Не знаю где я смог мобилизовать столько вычислительных мощностей. Наверное, все компьютеры жителей моего внутреннего мира занимались одной задачей генерацией фразы «я в норме», которую я в самый последний момент и смог из себя выдавить, чем немало удивил отряд.  Моргота настигла другая участь. Вероятно ему нехватило компьютеров вследствие более либерального внутреннего мироустройства или что-то другое, но он был наконец пойман в коридоре, прижат к полу и инъецирован. Некоторое время еще он лежал, возможно, обижаясь и, думая, что мстительные люди не справились с искушением и  наказали его за диванные бои. Но вскоре, безусловно, простил.

Я возвращался. Это была дикая, необузданная планета, с удивительными законами. Ее заселяла совсем непонятная, возможно даже чуждая нам, жизнь. Я устал, очень. Наконец-то пройдена долгожданная отметка, дальше справится автопилот, здесь вероятностью нежданок можно легко пренебречь. Как приятно после тяжелого изнурительного полета расслабиться, почувствовать, что все работает само, что не надо все делать руками, можно довериться технике. Еще не раз я вспоминал этот дикий, неподготовленный полет на заре психодесанта, сидя за чашкой крепкого ароматного чая, где-нибудь на Земле 1 и думал о том, что за подобное ребячество командор бы точно уши отодрал... Поставить под угрозу соглашение о времени...