Приключения на речке Каменка. Рассказ

 

 

Подготовка

 

Самое интересное и увлекательное  путешествие – это первое путешествие, когда ты, как первооткрыватель,   проходишь  по  намеченному  маршруту.  Понятно, что во  второй и третий раз, уже зная его особенности, ты  заметишь, увидишь больше, но незабываемым остаётся первый поход. Потом много раз проплываешь по уже знакомым речкам, только всегда помнится  именно первое путешествие, его ощущение и новизна, а последующие походы – как бы повторение того чуда открытия и тех  мгновений,  что происходили впервые.

Уже давно я мечтал проплыть по Удерею до Каменки, потом  спуститься по ней до Ангары, а там и до своего посёлка. На  резиновой лодке, да ещё с рыбалкой, это займёт самое малое – неделю. А вдруг… Как я люблю эти «вдруг». Любому, даже самому маленькому походу, они придают ту изюминку и неповторимость, по которой и вспоминаешь потом зимними вечерами в беседе с друзьями о той или  иной рыбалке, охоте и других путешествиях.

Эти «вдруг» бывают  иной раз очень плачевными, ведь тайга не любит шутить и  новичку может дать такого пинка, что мало не покажется. Потому  без напарников в долгие и дальние походы не  отправляются, да и общение тоже нужно – для рыбака и  охотника это самое важное.  Ну,  перед кем похвастаться трофеем или на кого сослаться при  рассказе: «А вот однажды я такого тайменя выловил!!».

У меня есть такие напарники – мои друзья Олег и Витёк, мы охотимся рядом, и у нас одна общая на троих избушка, где осенью, собравшись на ночёвку, мы, полёживая на лежанках,  травим байки и про охоту, и про рыбалку. Все мы  просто  любители, а не промысловики, и главное для нас – сам «процесс», о котором нам поведал однажды Витёк:   

– Сидят три мужика. Один, охотник, говорит: «Я мясо не ем – вегетарианец, мне в охоте нравиться сам  процесс».  Другой,  рыбак:  «А я рыбу не ем, не люблю,  в рыбалке для  меня главное  процесс».  А  третий  посидел, посидел  и  брякнул:  «А я вот детей тоже не очень, понимаешь, люблю, но вот процесс их создания…»

Посмеялись же мы тогда и  частенько про процесс упоминали.

Олег с Витьком работают электриками, а я сварщиком. Из  всех  я самый старший. Олег невысокого  роста, подвижный, даже суетливый, с высшим образованием, «из  начальников»,  очень педантичный и аккуратный,  иногда  до занудности, но мы с Витьком не обращаем на это  внимания, иногда только Витёк пробурчит: «И как с тобой баба живёт?». 

Всегда у Олега в рюкзаке находится куча мелких вещей,   которыми многие пренебрегают и не берут с собой. Ну,  например, перочинный ножичек в щегольском футлярчике.

– Зачем тебе он, когда на поясе есть охотничий нож? – издевался Витёк, но после того, как однажды он попросил  этот ножичек как отвёртку, когда заело механизм ружья, перестал подшучивать. Только иногда спрашивает Олега:    

– Там в твоём магазине  «Тысяча  мелочей» нет случайно?.. 

Мормышки для рыбалки и «мушки» у Олега получаются  лучше, чем магазинные, удочка и спиннинг всегда в  образцовом порядке, а уж блесёнки разложены все по  гнёздышкам и по ранжиру.

Витёк из нас самый молодой, весёлый и улыбчивый  парень, на таких долго не обижаются, а сам он, наверное,  ни на кого в жизни не обижался. 

В походе без разговора берётся за самую нудную работу, а  главное его качество – миротворец. Он не допускает ссор,   старается погасить их ещё в зачатке. У  него две дочки-близняшки, которых он обожает и любит о них  рассказывать.

Ну а я бродяга-романтик. Для меня увидеть что-то новое и  испытать себя стало неотъемлемой частью моего  существования. Я и уговорил друзей совершить это  плавание на  резиновых лодках и половить  харюза,  ленка и тайменя на таёжных речках, впадающих в Каменку.

Договорились взять по две недели в счёт отпуска и с двадцатого июня уехать до районного центра, оттуда на  рейсовом автобусе добраться до Южно-Енисейска, а уже  там спустить на воды Удерея весь наш флот и начать плавание.

 Десять дней среди тайги, рыбалка, уха и жажда новых  впечатлений подстёгивали нас, и мы дружно готовились к  походу.  

Олег, который раздобыл в лесничестве карту и расспрашивал тех, кто проходил уже этим маршрутом, о местах ночёвок, об  охотничьих  избушках  и о многом другом, похвастался  нам, что уже изучил наш будущий путь. 

– Если только ты, Олег, скажешь мне, чем заканчивается фильм, я на тебя просто обозлюсь. Держи, пожалуйста, свои знания при себе. Я сам хочу пройти этот путь, а не с  проводниками, – сказал я  ему. 

– Ладно, я молчу, – согласился тот.

Решили взять хлеба дня на три, а остальное сухарями:  во-первых, места меньше в рюкзаках займёт, да и какое  удовольствие есть чёрствый хлеб? Витёк предупредил: 

– Не вздумайте брать с собой рыбные консервы – удачи в  рыбалке не будет. 

Мы знаем эту примету, и консервы не собирались брать.

Главное в таком походе – соль. Солить рыбу. А вот, сколько  ты её поймаешь? Поэтому и берут рыбаки её,  рассчитывая  каждый на свою удачу. Тащить в рюкзаке лишние  килограммы никому  не хочется, но нас это не смущало, ведь нам рюкзаки не таскать – плыть будем! Останется  лишняя соль – спрячем где-нибудь, потом пригодится. Но я не помню случая, чтобы мне пришлось, потом пользоваться  своей захоронкой.

 В этом мы похожи на птицу кедровку: та тоже прячет шишки везде и забывает, где спрятала.

Договорились, кто берёт топор,  кто котелки, а уж по куску целлофановой плёнки взяли все – вот незаменимая вещь в  летнем походе: и от дождя укрыться, и вместо скатерти, и  на шалаш, и укрыть груз в лодке.

Да,  чуть не забыл:  никто из нас не курит, так что табачный  дым не будет отравлять нам существование на природе. Некурящий человек чувствует в тайге «табашника» за  триста метров – уж очень едкий табачный дым и запах. Однажды мне пришлось рыбачить с курящим человеком.  Как он страдал, когда его папиросы намокли и превратились в кашу! Как он сушил это размокшее зелье и  заворачивал самокрутку, а потом кашлял от такого  удовольствия!

И вот лодки уложены, рюкзаки собраны, не по одному разу проверено, не забыли ли чего,  завтра с восходом солнца выезжаем, чтобы успеть на автобус.

 

Удерей

 

Рано утром за мной заехали друзья, я затолкал мешок с  лодкой и рюкзак в фургончик и залез сам. Мы посмотрели  друг на друга и начали хохотать. Я, как обычно, надел на  голову красную шёлковую косынку, а вид у меня в ней довольно пиратский, да ещё с тельняшкой. На голове Олега  красовалась белая с капитанской кокардой кепка, а Витёк вырядился в кепку речфлот с цветным целлулоидным  козырьком. 

– Ну, судя по головным уборам, флагманом и капитаном у нас будет Олег! – сказал я. 

– А коком тогда ты! – парировал  тот. 

– Ладно,  лучше  уж коком, чем «каком».  

– Значит, опять дрова  мне  готовить, – грустно подытожил Витёк.

От нас до райцентра семьдесят километров, полтора часа  тряски мы и не заметили за  шутками и разговорами. Началась посадка в автобус до  Южно-Енисейска. Мы  стащили свои мешки в хвост машины и сами устроились там же. Автобус заполнялся пассажирами, в основном это  были женщины, пожилые и молодые,  приезжавшие в  райцентр кто в больницу, а кто к чиновничеству в  присутственные места. Это говорливое и шумное племя обсуждало свои дела, они не виделись целую ночь, и  поговорить им было о чём.

Кроме нас, в автобусе ехали ещё двое мужчин. Одного я  знал, это был Ваня Китаец. Мне пришлось когда-то с ним  немного работать. Моя жена из Южно-Енисейска, и я там  прожил два года, прежде чем переехал на Ангару. Мы работали на шестой драге, я – верхним машинистом, а Иван Иванович – береговым рабочим. Сейчас он меня не сразу узнал, пришлось ему долго напоминать эпизоды  нашего знакомства. 

– Моя многих забыл, старый стал, вот зубы ставить ездила, а то мой жена говорит, что целовать не будет. 

Я сразу вспомнил, что жена в разговорах Вани Китайца занимает первое место, он всегда только о ней и говорил, и по его рассказам выходило, что между ними с самого  начала их жизни идёт смертельная война, которая  составляет смысл семейного существования.

Война не война, а десятерых китайчиков Ваня сотворил. Однажды он рассказывал, как пришёл домой с разгрузки  муки и позвал своих детей, а те врассыпную. 

– Отца родного не узнала! – сетовал Китаец.

 

Женщины переключились со своего разговора на Ваню. Иван Иванович, ты себе там, в больнице, не присмотрел молоденькую медсестричку? Смотри, если Марья  узнает,  то будет тебе!

– Нет, не будет, он моя сказала, чтоб моя черти забрали.

– Вот и подберёт какая-нибудь чертовка. Всё ругает  Марья  тебя?

– Нет, когда деньги есть, она моя зовёт Иван Иванович, а когда нет, то «узкоглазая китайца».

Женщины  долго  смеялись.

А я стал расспрашивать его о рыбалке. Он рассказал, что его  старший сын бегал дня два назад на речку Ишимбу и  принёс ведро отборного  харюза,  все по килограмму.

В  разговор вступил Олег и стал подробно расспрашивать, как ближе пройти на речку Ишимбу.

Тем временем автобус уже миновал большой посёлок шахтёров Раздолинск и мчал по гравийной дороге, всё  больше удаляясь к северу, к Южно-Енисейску. Стала  попадаться карликовая берёзка – верный признак севера.  Помню, мужики шутили о своём посёлке: 

– Лучше Северный Кавказ, чем Южно-Енисейск.

Когда я впервые приехал туда, стояли жуткие морозы, доходило до минус пятидесяти. Южно-Енисейск стоит  в  котловине, по которой протекает Удерей, река быстрая и  своенравная, когда-то она славилась тайменем, но драги,  что взбаламутили реку, выжили того в Каменку, а после и в  Ангару.

Посёлок очень старый, бывший центр золотодобычи, самый  золотоносный в Красноярском крае. Когда-то по  ручьям, впадающим в Удерей, работали старатели и первая, ещё американская одночерпаковая драга. И вот с тех пор  всё перерабатывают и перерабатывают эти ручьи и Удерей, пропуская всё содержимое реки через нутро драги, выбрасывая в отвалы чистый гравий, отправляя глину и ил по Удерею до Ангары – ради суточного смыва золотого песка, иногда доходящего до килограмма.

Драга двигается по реке за счёт лебёдок и тросов, вгрызаясь своими черпаками в дно и берега реки, вываливает породу на транспортёр, который несёт её в  крутящийся барабан, где её размывают сильные струи  воды. Золотой песок проваливается вместе с  водой на  смывочные резиновые коврики, оседает в ячейках, а потом бригада женщин-съёмщиц меняет эти коврики, собирает песок и отправляет в  жарочный шкаф, где песок спекается  в  кусок, цветом напоминающий детскую неожиданность.

Увидев впервые этот кусок, я потерял всякий интерес к  золоту, к тому же мой тесть, драгёр, проработавший всю  жизнь на золоте, меня предупредил: 

– Смотри, будь очень осторожен с золотом, это зараза хуже чумы, заболеешь – погибнешь. Не одного доброго мужика оно сгубило. Лучше держись от него подальше и в руки не  бери.

Я работал верхним машинистом, следил за механизмами, выкидывающими отработанную породу в отвалы. Однажды я попросил нашего драгёра показать, какой золотой песок мы моем. Тот, зачерпнув в деревянный лоток породы, поболтал его и, вымыв несколько бесформенных мелких  кусочков, показал мне, а потом сбросил их снова в породу. 

– Как  мусор, – подумал я тогда.

Помещение на  драге, где оседает золото в коврики, всегда опломбировано, а сейчас,  наверное, везде видеонаблюдение.

Автобус проехал мимо строящейся на Удерее новой сверхмощной сорокачерпаковой электрической драги, мои  друзья с интересом рассматривали это громадное здание на понтоне и потом долго расспрашивали меня, как на ней добывают золото.

Южно-Енисейск открылся перед глазами, как только автобус поднялся на гору. Он  расположился по обе стороны  реки. Через Удерей был построен новый удобный мост,  ниже на тросах висел пешеходный мост, весной по большой воде на нём было жутковато стоять и смотреть в  стремительно несущуюся воду реки. Казалось, что тебя  несёт вода, и не было ощущения хоть каких-то берегов.

Ваня Китаец нам посоветовал дождаться автобуса, который  везёт рабочих, и доехать на нём до драги, тогда нам не  придётся перетаскивать лодки и рюкзаки через разрез, где  работает драга, и мы сможем сразу же начать путешествие ниже по реке. Так мы и поступили.

Накачав наши лодки и разложив в них  всё по своим  местам, мы спустили их  в мутную, рыжую воду Удерея. Отплыли под мерный звук работающей драги:  «ДЗЯНГ,   ДЗЯНГ,  ДЗЯНГ». Подхватив наши лодки, Удерей весело их  понёс на себе, покачивая на волнах, а мы ещё почти  полчаса слышали над рекой разносящийся по тайге этот  металлический звук вгрызающейся в берега реки драги.

Река несла нас мимо берегов, поросших сосняком,   лиственницей, а то вдруг берег становился мшистым  болотом, поросшим карликовой берёзкой, багульником и непроходимыми зарослями жимолости. Впереди плыл  Олег, за ним качалась на волнах моя резиновая лодочка, я  только иногда подправлял веслом её ход, чтобы она шла  носом вперёд, а за мной на расстоянии плыл  Витёк, что-то,   напевая.

 Удерей – петляющая река, да ещё очень быстрая, никогда  не знаешь, что там впереди за поворотом. Тут и случился с  нами первый прокол. 

Олег выскочил за поворот, и струя воды понесла его на  берег, из которого торчали сучья бывшего куста талины.   Как ни старался он отвернуть лодку и отгрести от опасной  ловушки, не успел – один из сучков пропорол борт лодки. Я  и Витёк  прижались к другому берегу и миновали ловушку.

Вытащив Олега с лодкой на гравийную отмель, стали  смотреть на дыру в борту. Олег ругался и был очень расстроен: 

– Ведь говорили мне про эту ловушку, ведь знал, что можно  пропороть лодку – и так оплошал! Придётся плыть на двух лодках  теперь.  

– Не торопись впадать в отчаяние, ещё есть шанс – сказал я. 

– Какой  шанс, какой шанс! Разве такую дырищу заклеишь?  

– Всё можно заклеить. Наверное, нам здесь придётся на  ночлег устраиваться. Или погрузим лодку ко мне, а ты,  Олег, садись к Витьку. Доплывём до избушки  лесоустроителей на берегу, тут всего-то километра два-три  осталось, – сказал  я.

Так и решили. Через час были у избушки. Пока Витёк  занимался стряпнёй, мы с Олегом занялись лодкой. Около  избушки нашли обрезок листового железа, ещё вытащили  задвижку из кирпичной печки. Я достал аптечку с клеящим  арсеналом, вытащил иголку с капроновой ниткой и  схватил края дыры. Потом протёрли клеящееся место  бензином и покрыли слоем клея, то же и на заплатке.   Через пять минут приложили заплату к дыре и прижали листом железа, а под низ подложили заслонку, потом  придавили сверху хорошим камнем. 

– Ну вот, пусть до утра так и лежит, а утром накачаешь и  поплывёшь. 

– Ты уверен в  этом? 

– Абсолютно!

– Кушать подано, идите жрать, пожалуйста! – закричал от  избушки Витёк.

После еды настроение у всех поднялось, и мы даже начали  находить комические стороны в нашем происшествии.

– Я знаю все ловушки на  маршруте – вот вам  показываю, первая, – зубоскалил  Витёк. 

– Ладно,  дальше ты первым поплывёшь, – парировал Олег. 

– Да бросьте вы, посмотрите, какая красота вокруг, какой тихий и тёплый  вечер! – заметил я.

А вечер был действительно прекрасен. Плескался мутными волнами Удерей в берегах, солнце уже давно закатилось, и  наступала самая волнующая пора – граница между днём и  ночью. Вот сейчас дневное последнее тепло заменится  ночной прохладой, наползёт откуда-то туман, от воды  потянет  холодом, а тебя потянет  к костру.  Пошевелишь в  нём сучья, подбросишь новых, и в уже ночное небо с  первыми звёздочками унесутся искры твоего костра – и  сразу на небе станет звёзд намного больше.

Утром всё оказалось благополучно, лодку накачали,  загрузились, попили чаю и отплыли от берега. Километром ниже мы остановились около визирного столба. Как нам объяснил Ваня Китаец, прямо отсюда шла по визире прямая тропа на Ишимбу.

Мы договорились, что Олег и Витёк идут по визире на речку и начинают с рыбалкой. Ишимба впадает в Удерей, так что по ней они смогут потихоньку спускаться к устью, а я тем временем проплыву с  лодками по Удерею до того же устья, готовлю там ночлег и буду ждать моих спутников.

Взяв снасти, рюкзак, ружьё, мои друзья ушли, а я, связав все  лодки в караван, отплыл.

Место, где Ишимба впадает в Удерей, увидел издалека, в мутную воду Удерея вливалась светлейшая вода Ишимбы и почти сто метров текла, не смешиваясь, узкой светлой  полоской.

Вытащив лодки на берег, перевернул их и занялся устройством лагеря. Но мне тоже хотелось поскорее постоять  на какой-нибудь яме и, если повезёт, подсечь и выбросить  на берег харюза.

 

Ишимба. Золото

 

Олег с Витьком пошли по тропе. Тропа вела  по склону горы, поросшей сосняком, и спускалась в  мшистое болото. Через полчаса снова вышли в сосновый  бор и по нему – к бывшей деревне Ишимбе, стоящей на  берегу реки.

Ещё перед Отечественной войной Сталин, как истинный вождь всех  народов, приказал улучшить жилищные условия тунгусов, построить им деревни с бревёнчатыми домами, провести  электричество, мол, хватит им жить в своих чумах.  Но, как  говорится, насильно счастливыми сделать невозможно.  Сам Сталин хорошо знал быт тунгусов – по Туруханску, у  него даже имелся внебрачный сын от тунгуски, который был известен в  тех местах. Правда, он был  дурачок и бегал  по городку,  пока не исчез совсем.

Тунгусы – самые правдивые люди.

Бесхитростные, простые, они не понимают, что такое ложь,  и русским долго пришлось их этому учить. Также они не  понимают, что такое ревность. Гостю тунгус может  уступить свою жену или дочь, наверное, это идёт от  природы, от жизни животного мира. Потому тунгуски  очень неразборчивы в половых связях и почти все болеют  дурными болезнями.

Я помню, как мне пришлось бывать в этой деревне. Мы  привезли какой-то пиломатериал,  разгрузили его и  решили после трудов пропустить «по  стакану». Взяв в  местной лавке две пол-литры, хотели выпить прямо на полянке, но нас пригласил к себе в гости один моложавый  тунгус. Поразила пустота в его доме: стол, на  нём  старенький проигрыватель и куча пластинок, в другой  комнате две кровати с кучей тряпья.  

Старая седая тунгуска с трубкой в беззубом рту поставила  нам два грязных гранёных стакана.   Хозяин, сбегав в чулан, принёс солёной сохатины и копчёных  харюзей. Выпив  свои сто пятьдесят грамм, тунгус моментально захмелел и  начал хвастать, какой он удачливый охотник, а потом  поставил пластинку с музыкой Вивальди и заплакал,  слушая её. 

С тех пор я не люблю Вивальди: мне сразу вспоминается тот дом и жалкое существование «русских  индейцев».

Сам посёлок Ишимба просуществовал лет десять,  потом  тунгусы семьями откочевали к Нижней Тунгуске, тем более что Ангара быстро осваивалась и заселялась, стала  вырубаться тайга, исчез зверь. Остались только пустые  дома, и однажды они сгорели. Лет через десять пожарище  заросло травой и мелкими берёзками да сосёнками, только  кое-где ещё видны были столбы от построек.

 

Миновав  бывший посёлок, Олег с Витьком подошли к  речке и двинулись берегом вдоль неё к устью. На первой  понравившейся яме сняли рюкзаки, решив попить чайку и  попробовать закинуть удочки. Пока Витёк возился с  костром, Олег собрал свою удочку и сделал первый заброс. С небольшой шивёрки струя воды неслась в большую яму и  ударялась прямо в противоположный берег, вот по этой-то  струе и пустил Олег свою мормышку. Почти у самого берега  поплавок исчез под водой, Олег резко подсёк и понял, что  схватила крупная рыба. 

Он стал её медленно вываживать на берег, в прозрачной  воде показался огромный харюзина, изгибавшийся и  старающийся уйти снова в яму. Но место ему было  уготовано на берегу. Когда хариус стал исполнять свой последний танец на камнях, Витёк подхватил его на руки и прикинул:

– Почти  килограмм.  

– А  сейчас проверим, – и Олег вытащил из кармашка  рюкзака небольшие рыбацкие весы.

– Девятьсот тридцать грамм, вот это харюз!

 Витёк схватил свою  удочку и тоже пустил мормышку по  струе, и снова удар – и удилище согнулось от борющейся рыбины. Олег взвесил нового  харюза и скуксился:

– Твой – килограмм и десять грамм.

И они стали по очереди кидать в струю снасть, но всё  впустую. 

 

– Давай попьём чаю, может, успокоится рыба, – сказал  Витёк. Но и после чая забросы были пустые, тогда пошли  берегом к следующей яме за поворотом. На этой яме  задержался Олег, а Витёк побрёл через воду к следующей. На каждой яме стояло по два харюза, какая-то непонятная  закономерность – даже сорвавшись с крючка,  хариус через некоторое время снова хватал мормышку. Так они шли  вниз по течению Ишимбы, обходя друг  друга,   переговариваясь и снова рыбача.

Речка Ишимба имела, как и большинство местных речушек, тунгусское название. В переводе Ишимба значит «горелая  река». Почему так, становится понятным, как увидишь  камни и гальку на её берегах. Они все оплавлены,  вулканического происхождения.

Каких только фигур не отыскал здесь Витёк! Нашёл несколько камней «куриный бог» – галька с дыркой – и множество других сказочных фигурок, которые он складывал в кармашек рюкзака для дочек.

Впереди речка делала петлю, и мужики решили срезать  путь по прямой – пошли лесом. Вышли на небольшую  полянку. Видно было, что здесь поработали немало  топором – везде пеньки, заросшие мхом. 

– Наверное, была избушка охотника, – предположил Витёк и стал оглядываться.

Прогнившие останки с провалившейся крышей стояли  совсем неподалёку.

Всегда интересно в тайге, наткнувшись на человеческое  жильё, заглянуть в него. Это не простое любопытство, а нечто большее.

Олег протиснулся через покосившуюся  дверь и стал оглядывать тёмную и мокрую нору. Пошарив  рукой по лежанке, он нащупал какую-то металлическую  банку весом с килограмм. 

– Наверное,  дробь, – подумал он и передал банку Витьку, а сам сунул руку дальше. Рука нащупала что-то гладкое и  длинное. Олег сжал пальцы и потянул находку на себя. Когда на свету он увидел, что тянет, то дико заорал: это  была человеческая кость с остатками истлевшей одежды.

Его крик услышал я и пошёл к друзьям, время от времени  подавая голос. Подойдя, спросил: 

– Что за шум, а драки  нет? 

– Там покойник, скелет! Наверное, какой-нибудь охотник  когда-то помер! Вот банка с дробью, там нашёл, – сообщил  мне Олег. Я взял банку и отковырнул ножом  приржавевшую крышку – в банке было золото. 

Крупинки и бляшки светились на солнышке, как будто только что вытащенные из старательского лотка.

– Вот тебе и дробь! – присвистнул Витёк. 

– Это останки какого-то бедолаги-старателя. Наверное, одиночка был. Простыл, заболел и отдал Богу  душу, – подытожил я. 

– Значит, золото наше. Может,  пошариться? Там,  наверное, ещё есть? – сказал Олег. 

– Вряд ли, здесь больше килограмма, а это надо целое лето пластаться, чтобы одному столько намыть, – я прикинул, сколько могла занять времени добыча золота в одиночку. – Но если  желаешь проверить, лезь снова в эту могилу. 

– Ну, уж спасибо, хватит нам и этого! – сразу отступился Олег.

– Ты хочешь это золото у покойника украсть? – поинтересовался я.

– Почему украсть, оно ведь ничейное теперь, как  клад, – друг не очень понимал ход моих мыслей.

– Золото, если его вытащили из земли, ничейным не  бывает, оно само ищет хозяина, вот это тебя  нашло.

– А что, разве тебе оно не нужно? – удивился Олег.

– Мне оно не нужно, – твёрдо ответил я, – мы сюда приехали на рыбалку и отдохнуть, а что такое золото, я хорошо по книгам знаю, сколько друзей перессорилось и поубивало друг друга из-за  него.

– Витёк, а ты как будешь брать его? – не унимался Олег. – Можно будет зубы вставить золотые и мормышки отлить.

– Слишком дорогие мормышки будут, – отозвался Витёк, – оторвёшь – расстройство, а зубы у меня пока свои ещё. 

– Но ведь это глупо – бросать золото здесь! – заорал Олег.

– Можешь  забрать себе, ведь его ты нашёл, – сказал я, – но мой тебе совет – взять и вернуть его на место, высыпать в речку. Ладно, пошёл я рыбачить…

Мы покидали ещё с полчасика и пошли к лагерю. Там стали варить уху, кипятить чай, и постепенно плохое настроение, вызванное этим происшествием, улетучилось. В кустах неподалёку какая-то пичуга свила гнездо и радовалась  жизни, насвистывая такие трели, что хотелось подсвистеть  ей.

Уха получилась превосходная, три сварённых харюза белели на бересте, что заменяла нам скатерть. Поужинав и  напившись чаю, лежали у потрескивающего искрами  костра, и лень было даже думать. Смотрели на дым, что столбом тянулся к вершинам елей и только там уже расползался по распадку. Уставшие от пережитого, полного впечатлений дня, скоро заснули.

Утром, сидя за чаем, мы с Витьком с удивлением смотрели на Олега. Он был мрачен, немногословен, что-то терзало  его изнутри.  

– Что с  тобой? – спросил его  Витёк. 

– Всю ночь покойник снился и душил, – ответил тот. 

– Не хрен было в его могилу лазить, – пошутил  Витёк.

– Что делать-то?  Мне, правда, не до смеха.

– Я тебе совет уже давал, выбрось его золото в речку и  забудь, хорошенько вымой руки и лицо после того, – сказал ему я.

Мы сидели и смотрели, как Олег, открыв банку, сыпал в Ишимбу золотой песок. Витёк даже запечатлел этот момент на фотик. Умывшись и вернувшись к костру, Олег сказал:

– Как камень какой-то с себя сбросил.  

– Всё, мужики, не вспоминаем больше это золото всю нашу рыбалку, пусть оно здесь останется, откуда пришло, туда и вернётся, – сказал я, и все согласно кивнули.

А впереди, над Удереем, всходило солнце, заливая всё  вокруг своей живительной силой. Ожили и мы, начали  весело укладывать вещи в лодки. И снова беспокойный  Удерей стал покачивать нас на своей груди. Вперёд,  к  новым приключениям!!!

 

Паренда  и  Каталанга

 

Перед впадением в  Каменку  Удерей сдвинул, как брови,  берега, и его мутная вода бурлила и билась о валуны,   торчащие из воды. Некоторые были не видны, и только водоворот  показывал, что здесь валун или скала.

Мы были предельно осторожны: купаться, несмотря на лето, в ледяной воде не хотелось. Но вот впереди блеснула  вода Каменки.  

– Каменка!!! – заорал Витёк, плывущий впереди.

Интересное зрелище представилось нам. Мутная, рыжая  вода  Удерея, вливаясь в кристально чистую воду Каменки, делала её подобной себе.  Мы переплыли через Каменку на  противоположный берег и решили задержаться здесь часа  на три, чтобы порыбачить в чистой прозрачной воде реки,   где издалека можно было увидеть ленка, стоящего на  плёсе.

Здесь сохранились остатки большой избы семьи  Мутовиных. Это была старейшая фамилия на Ангаре, и по  сей  день  почти в каждом посёлке живут  Мутовины,   или  Безруких – их ближайшие родственники. 

Ниже Удерея находилась большая рыбная яма, там и рыбачил живший тогда здесь Мутовин. Кроме рыбы, тайга давала ему мясо, птицу, пушного зверька, а ягоды, грибов и кедровой шишки здесь навалом и сейчас. Семерых сыновей и четырёх дочерей вырастил здесь старик Мутовин. Учиться детей возил на зиму в деревню Каменку,  что стоит при впадении реки в Ангару. Теперь там живёт один из его сыновей, сам уже глубокий старик.

Мы с Витьком пошли вверх по реке до ближайшего переката, а Олег, взяв спиннинг, поплыл на Мутовинскую  яму.

Идти по берегу Каменки – сплошное удовольствие. Берег, как кремлёвская брусчатка, отполирован весенними половодьями. После половодья вода резко и намного  падает, весь мусор, что она несла из тайги, оседает высоко  на берегу,  среди кустарника и деревьев. К осени берега  зарастают сочной травой – покосы отличные, только кому косить? Медведю не надо. И частенько он выходит из тайги на берег – искупаться и поваляться в этой траве.

На  перекате харюзки брали жадно, частенько срывались с  крючка, но их было не жалко, после ишимбинских килограммовых красавцев это были карлики, их рыбаки  зовут «белячками».  «Белячку» надо ещё год или два пастись в таёжных речках, чтобы, наконец, стать настоящим  харюзом.

– Ладно, в уху пойдут, – успокаивал себя и меня Витёк, выкидывая из воды очередного харюзка на брусчатку.

Внизу у наших лодок потянулся вверх дымок костра. 

– Олег приплыл, пора идти, – сказал я Витьку, и мы отправились вниз. Олег поймал на спиннинг щуку и трёх   окуньков. 

– Ладная  уха будет вечером, – потирал руки Витёк.

Попив чаю, мы поплыли вниз по Каменке. Течение в  Каменке гораздо медленнее, чем в Удерее, и плыть по ней на резиновой лодке иногда становится очень утомительно, особенно по плёсам: там вода казалась совсем стоячей, и мы гребли вёслами.

 Но красота берегов реки перекрывала все эти мелочи, иногда я ложился в лодке и смотрел на небо, а лодка покачивала меня на мелкой волне, убаюкивая равномерными плесками воды о борт. Витёк где-то  впереди распевал песни. Голос у него красивый, и песни он  любит народные.

Олег,  пустив лодку самосплавом, прочёсывал реку спиннингом.

Подплыли к речке Паренда. Это скорее ручей, чем речка, весь заросший кустарником, черёмухой,  так что на нём не было возможности поднять удилище, а уж тем более закинуть мормышку точно в цель. Но в его тёмной глубине стояли под корягами и  перекатиками такие чёрные и сильные харюза, что сразиться с ними просто чесались  руки. 

Эта речка на любителя, я предпочитаю открытые и освещённые, и потому сказал друзьям, что переплыву наискось Каменку до большой речки Каталанга, на которой мы намеревались ночевать в охотничьей избушке.

Олег при мне, зайдя выше по течению Паренды, опустил на воду мушку и стал медленно распускать леску. Мушка  прыгала на воде, и вот из-под коряги вверх метнулась тень чёрного красавца и схватила её. Олег катушкой подсёк  харюзину и стал медленно подтягивать его к себе. Уже  перед самыми его руками хариус сделал рывок и, оборвав поводок мушки, плюхнулся в воду. Я не стал слушать обиженные вопли Олега и, злорадно улыбаясь, отплыл на  Каталангу.

Устье этой речки, заросшее черёмухой и тальником, не очень радовало рыбаков, но те, кто ходил по Каталанге,  знали, что уже выше через три километра речка  разительно меняется. Глубокие плёсы переходили в перекаты, и за каждым поворотом – чудесная яма, где у  самого дна стояли светловатого тона харюза. Дно речки было песчаное с каменюшником. Иногда здесь хватали мормышку и красавцы сиги, ленки.

Метрах в трёхстах от берега в густом ельнике стояла большая избушка моего знакомого из соседнего района, он  здесь с другом охотился осенью на пушного зверька. Я вытащил лодку на берег, перевернул её, поставил флягу с солёной рыбой в холодную проточную воду и перенёс рюкзак в избушку. Там разгрузил его и, взяв с  собою только котелок, чай, сахар и соль для засолки пойманной  рыбы, пошёл по тропе вверх, чтобы сразу  начать рыбачить с чистого места.

Мне везло сегодня, почти за час наловил ведро отборного харюза. Я дошёл до баньки геологов, находящейся прямо на берегу – такая весёлая, освещённая солнцем избушка. От неё сходил в заброшенный лагерь геологов, состоявший из одной большой избы для рабочих-мужчин и одной маленькой – для женщин. В избе мужчин, как водится,  стены были оклеены красотками из журналов.

 Длинный лежак для спанья, стол и развороченная печь, на полу – рассыпанная аптечка, какие-то таблетки в пачках, флакончики. 

– Эти геологи неплохо живут, река под боком, свежий  воздух,  рыбалка, даже баб за собой таскают, – подумал я. 

Пора было идти назад.

Придя к избушке, я увидел моих друзей расстроенными: оказалось, что, снимая с огня котелок, Витёк обварил ногу. Олег смазал ошпаренное, в пузырях, место сливочным  маслом, и теперь они сидели, думая, что наша рыбалка накрылась, и придётся с утра двигать до деревни Каменка.

 – Постойте, мужики, кажется, есть выход. Ждите меня через  час, – сказал я и рванул налегке к избе геологов, где видел разбросанные лекарства.

– Хоть бы там оказалась мазь Вишневского, – думал я всю  дорогу.

 И точно, нам повезло: нераспечатанный флакон с  мазью я нашёл под лежаком. Бинты у нас с собой были. Прибежав  назад, я отдал Олегу мазь, и тот сделал перевязку.

– Где это ты достал? – допытывались друзья. 

– В аптеку сбегал, – отшутился я.

Утром повязку сменили, пузыри пропали, и рана выглядела получше, чем вчера, да и сам Витёк говорил, что чувствует  себя нормально. 

– Ну,  ладно, тогда лежи сегодня здесь и не тревожь рану, а  мы  пройдёмся по Каталанге.

Вечером, подходя к избушке, мы услышали пение нашего Витька.  

– Вот, значит, дело пошло на поправку! – сказал Олег. И  вправду, уже через три дня Витёк забыл, что нога была ошпарена. Спасибо тебе, Вишневский, хороший ты, видать, человек.

 

Бальдога. Таймень-оборотень

 

Ранним утром отплыли от Каталанги и часа три спускались  по Каменке до Бальдоги. Уже за час до речки берега  сменились унылым мшистым болотом. Каменка разрезает  этот мир кустарника и мха, мир кровососущего гнуса и одуряющего запаха багульника. Даже животные избегают это болото, ходить по нему очень трудно: ноги  проваливаются в мох и путаются в мелком кустарнике. Только сохатый – лось – прячется здесь от своих врагов.

Болото кончилось и пошли скалы. В самой Каменке они  торчали огромными валунами, и река бурлила  около них. Самое место для тайменя. Тот любит стоять под такими  валунами, вылетая из-под них за любой живностью, какую  может проглотить.

На правом берегу, прямо напротив устья Бальдоги, стоит  изба и загон с конюшней. Здесь живёт Каменский  лесник,   шустрый, вертлявый мужичонка. У него лошадь, лодка с  мотором «Вихрь», чтобы добираться из деревни на свой  участок. Причалили и остановились около его лодки. Олег,  который изнервничался из-за того, что мы проплыли мимо стольких хороших мест для забросов, схватил спиннинг и помчался к ближайшему валуну – пытать счастье.

К нам вышел хозяин избы, поздоровался, узнал меня, стал  расспрашивать об общих знакомых. В это время у Олега  схватил таймень, и тот ликовал на всю тайгу, но ликование  было недолгим – рыбина ушла, прихватив с собой блесну и  несколько метров лесы.

– Не переживай, ты не один такой, – сказал лесник Олегу. – Этот таймень здесь уже несколько лет всех рыбаков  терроризирует.  Умный зараза, как только почует, что его  тянут – стрелой вперёд и отрезает, как ножом, леску. Как его только ни пробовали ловить: и на «мыша» – корабликом, и даже сетью пробовали – уходит всегда. Ну,  одним словом, оборотень. 

– Почему оборотень? – спросил  Витёк. 

– А вон, видишь, в устье Бальдоги в светлой воде коряга на  дне лежит, похожая на рыбину? Так этот таймень под неё маскируется, постоянно там обитает. Я думаю, не Болотная Баба ли его подсылает? 

– Какая Болотная Баба? – спросил снова Витёк. 

– А речка Бальдога  с тунгусского переводится как  «Болотная  Баба». Её тунгусы очень боялись и не  связывались с ней, даже не селились в этих местах, а  болото стороной обходили. Вот у русских есть леший, так  тот милый парнишка против неё! Ох, и вредная ведьма! 

– Неужели вы верите в этот бред? – сказал  Олег.

– Да никакой тут ведьмы нет, и таймень просто случайно перекусил леску! Вот через пару часиков снова покидаю.

–  Кидай,  кидай, если много блёсен!  У него их там, на дне,  наверное, целый музей.

– А вы эту Болотную Бабу сами не встречали? Какая она? – спросил Витёк, он любил такие истории и верил в них.

– Видеть не видел, – ответил лесник, – но крови она мне много попортила. Я ведь  и не ночую здесь. У меня другая изба повыше отсюда есть,  там и живу, а здесь упаси Бог! Вот три года назад двое  мужиков из Богучан пошли по Бальдоге рыбачить и  встретили сохатого, завалили его и собрались свежевать, да вдруг такой ветер поднялся, такой вой, потом вдруг разом всё стихло. Они смотрят: место как бы другое, сохатого нет. Вокруг то же болото, а речки нет. Пошли они на солнце, два дня шли и вышли на Енисей, аж где-то около Ярцево. Это ж как их перебросило-то за тыщу километров!  Добрались до дома, попросили друга на Каменку сплавать за их моторкой, сами больше никогда здесь не показывались, вот как напугались!

– Может, смерч был? – предположил Олег.

– Какой  смерч! Тут отродясь такого не бывало, это всё Болотная  Баба – её  проделки. Так что не советую вам по речке-то ходить, здесь давно уже никто не ходит. 

– Ну, тогда всё ясно, – подытожил Олег. – Теперь обязательно пойду по речке и посмотрю, что это за баба такая здесь командует.

– Дело хозяйское, иди, посмотри, а я собираюсь, сегодня до дому, так что можете ночевать в этой избе, – сказал нам  лесник и пошёл собираться.

Олег предложил мне идти с ним по речке, а Витьку не  тревожить больную ногу и остаться здесь. Так и решили. 

– Жди к вечеру! – крикнул на прощание Олег Витьку.

Тропа от устья речки была твёрдая, и шли мы по ней легко. Через полкилометра увидели заездок – перегороженную  металлической сеткой реку и лоток, по которому  спускающаяся вниз рыба попадала в ловчую яму. 

– Вот и вся разгадка его басен про какую-то бабу! Думал, на  дураков напал, не хотел, чтобы мы видели его «труды», – сказал Олег.

От заездка тропа стала похуже, но начали попадаться ямы, и мы принялись за рыбалку. Харюза попадались часто и крупные. Мы нашли небольшую отмель, решив вскипятить чайку, а потом почистить и засолить пойманную рыбу.

Сколько есть рыбаков, столько и способов засолки. У  каждого свой метод. Мы перед рыбалкой договорились, что  будем солить «по-ангарски», то есть – выпотрошив кишки,  сразу сунуть в брюшко соли – и в ёмкость, время от  времени присыпая слой за слоем крупной чистой без примесей рыбацкой солью.

Олег сказал, что часть рыбы он засолит для себя по-белому, то есть, выпотрошив кишки, большим пальцем соскребёт с хребта кровяную прослойку и хорошо промоет харюза в проточной воде, а уж потом пересыплет солью. Этот метод плох тем, что рыба начинает  раньше портиться на жаре и сохранить её до дома гораздо труднее. И ещё говорят, что засолка «по-ангарски» имеет особый привкус и запах.

Засолив рыбу, мы пили чай, и Олег предложил срезать по болоту по прямой путь до речки, которая делала огромные  петли, и потом идти назад с рыбалкой – как раз успеем к  вечеру выйти на Каменку. Дёрнул меня чёрт его послушать, ведь знал, что идти мшистым болотом без тропы – это самоубийство, но тоже хотелось как лучше, тем более желанный просвет, на который нам  надо было выйти, казался таким близким.

И вот мы идём уже час, второй, обливаясь потом. Над нами гул от мошки и комара, противокомарные сетки – мокрые от пота. А до заветного места расстояние не  меняется. Через час мы понимаем,  что сбились с курса и  находимся где-то в центре болота,  а где Бальдога – непонятно.

 Ясно только, что идти на  Каменку нужно, на заход солнца.  Олег достаёт компас, и мы, плюнув на рыбалку, думаем только о том, чтобы успеть до ночи выйти на берег Каменки.

Ещё два часа пытки болотом. Солнце закатывается и становится прохладнее, мошки уже меньше. Олег не  выдерживает: 

– Всё, хорош, ночуем здесь, дальше не пойду! Отдохнём, а утром пойдём дальше.

– Отдохнуть  надо.  Давай с часок полежим, и рванём дальше по прохладе, тем более что ночь совсем светлая, а идти по  жаре – мы совсем выдохнемся, – ответил ему я.

Лёжа на мху, как на перине, не хотелось думать, что скоро  вставать и двигаться дальше. Перед тем, как идти,  Олег  высыпал из своего бачка всю засоленную рыбу и  предложил мне сделать то же самое, но я отказался, подумав про себя:

– А вдруг придётся скитаться с неделю, что жрать тогда?  Теперь налегке Олег шёл первым, поглядывая на компас.  Ещё через час я почуял носом присутствие воды. 

– Река рядом, – сообщил я Олегу. 

– Подбадриваешь? – ответил тот, но вскоре его слух уловил шум текущей воды.

Мы вышли на берег Каменки выше избы лесника на километр и пошли вниз к лодке. Потом, переплыв Каменку, ввалились в избу. Витёк не спал, на печке стоял рисовый плов и чайник.

Утром, растолкав Олега, Витёк сообщил ему, что таймень играется в реке. 

– Такие «свечки» делает! – говорил он.

И точно: мы услышали громкий «плюх» по воде. Олег, вскочив, схватил  свой спиннинг и умчался на берег, а мы с Витьком, умывшись водой из Каменки, уселись у  костра чаёвничать  и глядели, как Олег делает заброс за забросом.

Таймень схватил неожиданно для нас, но не для Олега. Тот резко подсёк и, не давая рыбине опомниться, крутил  катушку, выбирая слабину лески. 

– Не уйдёшь, даже не думай! – орал Олег на всю реку. Мы бросились к нему – вдруг понадобится помощь. И она точно понадобилась. Таймень, очухавшись, рванул вперёд, но не рассчитал и вылетел на каменюшник берега, «выплюнув» блесну. Изогнулся головой к воде, собираясь исчезнуть в родной стихии, но мы с Витьком оказались шустрее: заскочив в воду, отрезали ему дорогу к  отступлению и бросились на него. Я пинал рыбину ногами, выкидывая её на берег, а Витёк старался ухватить её  руками под жабры, но скользкий оборотень никак не хотел сдаваться. Подоспевший Олег ударил ножом в череп  рыбины, и та затихла. Оттащив её подальше, мы стали  разглядывать тайменя. 

Это был воин. Весь в заросших шрамах:  рваные раны на  губе и морде, одного глаза не было. Витёк сбегал за  фотоаппаратом и начал фотографировать и победителя, и  побеждённого. Перед тем, как мы отплыли дальше по реке,  Олег написал записку леснику:  «Оборотня я выловил, оставляю тебе его плавник». И  прижал записку плавником тайменя.

 

Удоронга

 

И вот мы снова в пути, снова поёт Витёк, и снова на  понравившихся местах Олег делает забросы спиннингом. А  я сегодня фотографирую фантастические скалы.

Каменка течёт здесь среди гор и скал. Скалы от ветра,   дождей, времени приняли необычайные формы. Вот мы проплываем  сказочного динозавра – голова на длинной  шее. Кажется, сейчас наклонится, схватит и проглотит  вместе с лодкой. А вот гора, а на ней замок с башенками и  шпилями.

Мы ждём слона на задних ногах, там у нас есть дело. На  этой скале в трещинах – каменная смола, похожая на  беловатую соль, она кисловатая на вкус и очень помогает от зубов: стоит положить крупинку на больной зуб – и боль  надолго  отступает.

 Ещё на середине скалы, как раз под передними ногами  слона, есть площадка – метров десять в длину и три в  ширину. На этой полянке  растёт разновидность зверобоя. Заваренный в кипятке, он лечит гастрит и язву желудка. Настой его очень приятный на вкус, запашистый и имеет привкус смолки. Я хорошо знаю тайгу в наших местах – такое растение растёт только здесь.  

Ещё Олег прослышал от кого-то, что на этой скале есть  мумиё. Когда Витёк спросил его, что это такое, Олег начал  рассказывать, мол, это чей-то кал, может, мышиный, а  может, чей-то другой, но очень древний и имеет большую  ценность. 

– Слушай, Олег, а как ты определишь, что это оно, твоё  самое мумиё? – спросил  Витёк.

– Оно чёрное, как сапожный вар, и с резким запахом.

–  Да я тебе такого мумия могу столько навалить!

– Ну, своё ты себе оставь, а я  поищу настоящее.

Тут с горы посыпались камни в реку, мы долго  выглядывали, кто же их столкнул, но никого не увидели. 

– Может, это снежный человек там наверху тебе, Олег, мумиё  делал, а мы его спугнули? –  зубоскалил Витёк, а потом во  весь голос рванул: – На речке, на речке, на том берегу, мыла Марусенька  белые ножки...

Когда подплыли к «слону», мы с Олегом полезли вверх, а  «инвалида» оставили кипятить чай у подножия скалы. Лезть было нетрудно, но и сорваться можно было запросто. Добравшись до полянки, мы нарвали травы, сложили в  мешок и сбросили Витьку, а сами стали искать остальное. Я нашёл каменную смолу и выковыривал её из трещины ножом в спичечный коробок, а Олег искал своё мумиё: он складывал в целлофановый пакет всё, что напоминало его. Набрав целый коробок смолы, я предложил Олегу спускаться, тот согласился, и мы отправились вниз.  Разделив смолу на три части, мы стали пить чай. Витёк всё донимал Олега мумиём, тот, однако, не поддавался на «подлую провокацию умственного инвалида».

Удоронга открылась сразу, как только обогнули скалу «верблюд». Эта речка, впадающая в Каменку, самая рыбная  и самая большая. Такая же, как и  Удерей,  только с  кристально-светлой водой. Каждую весну Каменка корёжит устье  Удоронги и меняет его. Вот и нынче Удоронга  пробила  несколько  ручьёв в гравийном берегу Каменки,  эти светлые ручьи сразу теряются в мутной воде. Но  рыбачить здесь на устье очень удобно: стой себе на берегу  и кидай мормышку точно по струе чистой воды, и как только её подтащит к мути, со дна отрывается хариус или ленок и хватает, успевай только подсекать.

В лесочке на берегу стоит построенный рыбаками шалаш, туда мы стащили вещи, а фляги с рыбой поставили в  холодную воду. Витьку ещё рано ходить, и ему придётся  рыбачить на устье, а мы с Олегом идём вверх по Удоронге. На этот раз я беру с собой небольшой спиннинг, специально  сделанный для забросов по ямам на речках. В Удоронге  стоят по ямам такие ленки и таймешата!

Удоронга – речка, освоенная нашими рыбаками с посёлка. До вершины речки есть лесовозная дорога, и каждые  выходные по реке с удочками ходят наши мужики. Мы поднимаемся с рыбалкой вверх по течению, выдёргивая время от времени харюза на перекате или на яме, харюз  берёт лениво, сытый, наверное. Вся надежда на хороший  лов – вечером.

 И мы ходом идём до острова на речке, там тоже рыбацкий  шалашик – полежим на песочке, попьём чайку, послушаем  говорливое журчание воды, можно даже вздремнуть под это журчание, как когда-то в детстве мы безмятежно  засыпали под песни мамы.

 А как спадёт дневная жара и перестанет так слепить яркое  солнце, купающее свои лучики в струйках речки, можно  будет рыбачить, постепенно спускаясь к нашим лодкам и к Витьку, который, наверное, переполошил всех зверей в  округе своим ангельским пением.

Действительно, спали мы, как  дети,  под колыбельную  Удоронги и проснулись, когда солнце наполовину  спряталось за вершины огромных елей. 

– Давно так не спал, – потягиваясь, сказал  Олег. – И почему дома никогда  так не могу поспать, даже во сне куда-то тороплюсь и бегу. 

– Дом – понятие относительное, знать бы, где он, – сказал я, и мы стали собираться.

На первой же яме у меня схватил приличный ленок. Ох, и  чертовски красив он, когда вытаскиваешь его из воды, переливается всеми красками, а потом на песке начинает  блекнуть. У Олега  тоже схватил ленок, но  полуторакилограммовая  рыбина сразу, же оторвала  поводок вместе с мормышкой,  даже не показавшись в воде. Олег плюнул и пошёл вперёд, а я остался в надежде, что  рано или поздно этот ленок схватит мою  блесёнку.

Только через полчаса мне удалось зацепить этого  красавца.  Из его пасти я вытащил Олегову мормышку.

Через час клёв закончился, и я шёл,  делая только забросы  спиннингом. И вот он, тот миг, о котором с таким упоением  рассказывают рыбаки:

– И тут она  схватила!!!  Да... Рывок был сильный, катушка отмотнула  несколько метров, и я стал выбирать слабину,  леса натянулась как при зацепе. 

– Эх, не на тот спиннинг ты схватил! – подумалось мне, но  сдаваться я не собирался и начал  тянуть. Сорвавшись с места, таймень там, в глубине,  переметнулся в другой край ямы, только леска свистнула  по воде.

– Правильно, голубчик, вот ты и сделал ошибочку, сейчас я  пройду по берегу и с удобного места выволоку тебя на  отмель. И я, держа леску в натяг, перебежал вниз к отмели.

Началась борьба между мной и рыбиной. Если я дам ей  слабину для разбега, то таймень порвёт мою леску, шутя, но  если я буду его изматывать, держа на поводке, как  некоторые жёны держат своих мужей, приучать к мысли,  что он пойман и у него нет шансов к спасению, то ему хана.

Долго шла эта война нервов, не один раз пытался таймень  сделать спасительный рывок в сторону, но я караулил  такие попытки и возвращал его на  место.

И наконец-то он сдвинулся и послушно пошёл ко мне, как объезженный дикий мустанг или укрощённый свободолюбивый муж. Теперь оставался один шаг до  победы. Если я удержу рыбину, когда она коснётся брюхом дна и сделает последний рывок  к свободе,  то я победил.

Таймень был огромен. Чудовище, которое почему-то задержалось в яме и не скатилось с уходом большой воды. Его маленькие чёрные глаза  гипнотизировали меня, он,  казалось, проверял, достойный ли я противник и не  стыдно ли будет ему сдаться мне.

Подумай я в этот момент, что рыбина уйдёт – она бы ушла.  Но я говорил ему спокойным голосом:  «Ты достойный противник и славный воин, но побеждает  только один. Сколько противников было, побеждённых  тобой, но пришёл и твой час. Моя воля сильнее твоей...»

Рывка не было... Подтянув его голову на песок, я просунул  руку под жабры и выволок тайменя подальше к кустам. Он был на треть больше того, что выловил Олег. Просунув  ему кусок шнура через жабры в пасть, я взвалил его на спину и  понёс к нашему шалашу. Хвост тайменя бил меня по икрам.

В этот вечер я был героем дня, и Олег признался, что не  смог бы на такой детский спиннинг вытащить такого «борова».

 

 

Дешауль (Кабарожка). Абориген. Медведь

 

Когда мы отплывали от Удоронги, наши лодки были уже хорошо загружены: мы  знали, что на последних речках слишком  не обрыбишься.

Проплыли остров Седло: здесь постоянный переход через Каменку сохатых, неподалёку находится естественный солонец, и туда идут отовсюду лоси полизать эту  солоноватую землю, грязь. Тут на солонце их ждут охотники и в упор стреляют, вынося мясо на лодки-моторки. Кладбищем стал солонец – везде кости сохатых,  бутылки из-под водки.

Здесь даже валяется рваная гармошка, хорошо, видно,  гульнул  кто-то.

Проплыли остров, река пошла под уклон, вода понеслась  быстрее, и мы, не гребя, домчались  до  Дешауля – его ещё  между собой зовут Кабарожкой,  видимо, потому что по берегам речушки столько живёт этой маленькой и милой  козочки, дожившей, как и глухарь, с древности до наших  дней.

Вдоль речки трактором проложен путь до времянки химиков. Химики давно уже не собирают живицу, а тут  живёт один из них, Абориген. Этот человек здесь уже лет двадцать, но выходит из тайги в посёлок очень редко: закупит продукты, дела какие оформит – и снова в свою  избу.

С  ним очень интересно поговорить – если он, конечно,   разговорится – философ ещё тот.

И снова мы с Олегом пошли до Аборигена, а Витёк остался  на Каменке. Харюза ловить, можно было здесь даже и не  пробовать: каждый день здесь баламутил воду Абориген, ведь он жил полностью за счёт тайги.

Подойдя к  избушке, мы постучались в ободранную – собаками, что ли? – дверь.

– Уходи, скотина! – донеслось до нас из избы.

– Эй, Абориген, ты чего там ругаешься? – крикнул ему я.

– Алексей, ты, что ли? – отозвался тот, и загремели внутри  засовы – что-то тяжёлое отодвигалось. Наконец, дверь открылась, и вышел Абориген.

 Худой, с седоватой бородкой клинышком и очень мудрыми глазами. В них светилось всегда детское любопытство и  доверчивость. 

– Медведь меня доконал совсем, не выпускает из избы! Сначала убил мою собачонку, а теперь, видимо, меня хочет! – говорил он нам, цепко оглядывая каждого. – Я думал, это он пришёл. Как вечер – приходит, вокруг избы походит, в дверь толкнётся и рычит, скотина. Помогайте, мужики, вижу, у вас ружья есть.

Решили переночевать у Аборигена. Олег сбегал к Витьку, предупредил его о предстоящей охоте, взял из рюкзака патроны для своей пятизарядки, фотоаппарат. Мы осмотрели место и прикинули, как встретим шалуна,  чтобы сразу и наверняка.

Рядом с избой из построек был только деревянный туалет. 

– Может, в нём засядешь, и будешь ждать? – предложил я Олегу. – Оттуда прекрасный обзор, как в тире, и если что, то  бежать далеко не надо.

– Думаю «если что» не  случится,  но договоримся, Алексей, что стреляю медведя я, ты только подстраховываешь. У  тебя-то их уже вон сколько на счету, а я впервые.

– Хорошо, я буду держать его из окна на мушке, а ты стреляй только в грудь, – ответил я.

Медведь пришёл, как только село солнце. Олег не растерялся: выждал, когда он подойдёт близко, и выстрелил в упор – промазать здесь было трудно. Это был  пестун, годовалый балбес, но он мог бы стать большим наказанием для людей. Олег снимал с него шкуру и был  очень доволен охотой.

Мясо и жир оставили Аборигену. Тот стал нам другом и приглашал заходить к нему в любое время. У него в избе была целая библиотека: множество журналов и книг. Откуда он только это всё собрал? Он рассказал, что жил когда-то в Москве, закончил МГУ, потом переехал в Красноярск, а жена не захотела уезжать из столицы и подала на развод, детей у них не было.

В Красноярске он не смог вписаться в преподавательский состав и ушёл работать простым рабочим. Потом случайно встретил вербовщика и завербовался в  тайгу вздымщиком. Он тогда и не знал о такой специальности. Родители от  него отвернулись, и он жил в тайге один, но зато свободный от человеческих пороков.  

– Не тянет к людям? – спросил  я. 

– Сначала было такое, а потом постепенно привык. Да и  скучать некогда было: работа, а потом рыбалка. Научился ловить зверьков силками да  капканами – на этом и живу.

 Я понимал его: в тайге жизнь течёт по другому времени. Люди в городах ускорили её темп, и многое им не видится из-за этой скорости, многое пролетает мимо, как за окнами поезда. 

– Однажды мастер приехал на времянку с продуктами, а меня нет, вот, он и сказал: «Где этот абориген хренов?»  Так  и  прилипло ко мне это прозвище, а я и рад, что стал здесь аборигеном, а не москвичом в столице, – рассказывал он.

Когда мы уходили, Абориген подошёл ко мне и показал несколько толстых общих тетрадей, исписанных мелким  почерком.

– Алексей, если со мной что случится, забери это себе. Я знаю, что ты пишешь, может, тебе пригодятся мои мысли.

Витёк нас ждал с нетерпением, он долго выслушивал и  расспрашивал Олега о медведе, а меня одолела грусть. Вот, встретив хорошего человека, пришлось так быстро  расстаться. Но я успокоил себя тем, что буду теперь очень  часто навещать Аборигена.

Умангой. Пожарники. Любовь

 

Почти неделю мы в пути, и за всё время ни единого  дождика. Для нас это хорошо – не очень люблю слякоть и унылый дождь на реке: снизу вода, сверху вода – бррррр. Но для тайги это погибель: всё пересохло, хлам, сучья, трава. Искра – и возгорится пламя.

Ближе к речке Умангой мы почувствовали дым, а позже увидели его над горой. Потом прилетел пожарный вертолёт и стал делать облёт над горою. Через час  мы  подплывали к Умангою, Каменка здесь прямая и широкая – почти полкилометра ширины, а берега как луга, здесь кое-кто косит траву на сено.

Прилетел новый вертолёт и стал выбрасывать пожарный  десант. Витёк радовался, как ребёнок, фотографировал и  кричал, что сейчас враги нас возьмут в плен и будут пытать. Пожарники, ловкие парашютисты, приземлялись  точно в устье Умангоя.  Но вот, видимо, подул ветер, и два  парашюта – один с человеком,  а другой с грузом – потянуло  на ту сторону Каменки.

Олег, плывший сзади, завернул в ту сторону – и вовремя, потому что парашютист приземлился, вернее, приводнился  в реку, а парашют с грузом повис на соснах.

Мы видели, что Олег втаскивает в свою лодку  парашютиста и его парашют, потому подплыли и пристали  к берегу. Старший из пожарников, крепкий краснощёкий мужик, распоряжался среди подчинённых, потом подошёл к нам, поздоровался и попросил выручить их – дать наши лодки, чтобы переплыть на ту сторону Каменки, снять парашют с  дерева.

Мы разгрузились, и двое парней поплыли за своим грузом.  Всё это время наш Олег на том берегу помогал  выловленному из воды парашютисту снимать парашют, выжимать одежду. 

– А ваш парень не промах, – сказал нам старшой, – какую  русалку из воды выловил! Вишь, как около неё увивается!

– Так это женщина?

– Ну да, лесник этого участка, что горит. Прыгать не умеет, опыту мало, но в остальном опытная чересчур. 

Мы  с  Витьком  расхохотались.

Надо же. Жена Олега, некрасивая и ревнивая, бывшая его однокурсница, ревновала мужа ко всем женщинам. Витёк даже как-то пошутил по этому поводу:

– И как она тебя с нами  на охоту отпускает? Не ревнует  случаем?

Тем временем приплыли лодки с пожарниками и с Олегом. К нам подошёл Олег с выловленной «русалкой» и представил нас ей. 

Это была  невысокая, но крепкая женщина с миловидной  мордашкой и пухленькими формами. Пожарники развели костёр и начали готовить, как один сказал, «шулюм». 

– А когда вы пойдёте тушить пожар? – поинтересовался  Витёк. 

– А вот завтра поутру, как проснёмся, – ответил старшой.

– Ты знаешь, что  пожарники спят двадцать пять часов в  сутки?

– Как это? Ведь в сутках двадцать четыре часа?

– А мы на час раньше ложимся! – сказал  пожарник, и все  загоготали.

Нас пригласили к общему столу.  Шулюм оказался гречневой кашей с тушёнкой. Зато у них  был свежий хлеб, которого мы уже неделю не ели.

 Я сходил к воде и наложил в миску из фляги засолившихся харюзей, которых пожарники расхватали с большим удовольствием. А Олег не отходил от Марины, так звали лесничиху (прямо звучит как «лешачиха»), и ухаживал за ней с такой галантностью, что пожарники посмеивались.  Из своего рюкзака он выудил шоколад «Алёнка» и подал ей. После еды предложил ей погулять по берегу Каменки. Мы видели, как они шли рядом, и он услужливо поддерживал  её под руку.

Витёк сказал мне: 

– А Олег-то у нас ходок! Не зря, видать, жена  его ревнует. 

– И чего он около неё так увивается? Ну, сказал бы сразу: «Маринка,  сходим на полчасика в кустики!» И та бы без  слов пошла! – сказал  старшой. 

– Нет, не понимаете вы его, – ответил  я. – Есть порода мужиков, которых зовут «донжуаны», они в  любой женщине видят королеву и красавицу, даже если та прыщавая доярка. Им важен не конечный результат, а вот эта прелюдия ухаживания, они любуются собой и получают от «любви» больше, чем те мужики, которые добиваются  желаемого сразу, обворовывая тем самым себя.

– Ну ты, блин, даёшь, да разве он не того же добивается?

– Того же, но ты заметь, что бабы любят их и тянутся  именно к «донжуанам». Он её до такого состояния доведёт, что она сама не заметит, как разденется перед ним и отдаст ему всю себя без остатка. А другой получит  только то, что  попросил.

– Даааа… Философия...

– Нет,  это  жизнь.

Скоро стемнело, и все устроились на ночлег.  Пожарники залезли в спальные мешки и захрапели. Витёк ещё долго сидел у костра.  «Наверное, заскучал по жене», – подумал я, отрубаясь.

Утром мы проснулись с Витьком первые и стали расшевеливать угасший костёр. Над Каменкой висел  туман, видимо, его прижало к воде дымом. Олег лежал  неподалёку, а рядом с ним, положив ему головку на грудь и рассыпав волосы, спала  «русалка».

Напившись чаю, Витёк стал будить Олега: 

– Простите, сударь, но любовь любовью, а рыбалка рыбалкой. 

Мы ушли укладывать лодки, а Олег прощался со своей  таёжной  красавицей.

Отплыв от Умангоя на приличное расстояние, Витёк негромко пропел: «Любовь растаяла в тумане дымкою, а мне оставила седую  грусть...» 

На что Олег не ответил ни словом.

   

Глубокий

 

Отплыв от Умангоя, стали обсуждать дальнейшие планы  нашего похода. До деревни Каменка, куда за нами приедет машина, сплавляться четыре часа, но осталось ещё три речки, причём каждому из нас нужно было задержаться на  своей.

Решили, что ночуем на Глубоком и Танге. До Глубокого, где  хотел остановиться я, всего час ходьбы берегом, и Олег, воспрянув духом, попросил нас высадить его на берег: мол, он к ночи придёт, а сейчас вернётся и поможет пожарникам  тушить пожар. 

– Вали, вали! Только смотри не сгори там случайно, на  пожаре-то, – хихикнул Витёк.

Мы взяли Олегову лодку на буксир, и нас понесло течение. Здесь начинались Буруны. Вода неслась и разбивалась о  многочисленные валуны, выросшие на её пути. Это было идеальное место для стоянки тайменя, и его не проходил  мимо ни один рыбак.

Сразу за поворотом в Каменку впадает ручей Глубокий, на  нём у меня построен шалаш, и ручей я истоптал вдоль и  поперёк.

Лёд в нём лежит до середины лета, вода обжигающе холодная, собранная из многочисленных  родников. В этот ручей всё лето заходит  хариус – постоять в ледяной воде и  очиститься от всяких паразитов. 

Немногие знают, что иногда в мелких ямках и бурлящих перекатиках, под корягами и  береговыми вымоинами прячется от глаз рыбака, слившись с дном, здоровенный килограммовый   харюзина.  

Прямо в  устье Глубокого издавна лежит огромный валун.  Ручей разбивается об него и делится на два. Почему-то  вода ручья метров пятьдесят не смешивается с Каменской  мутной, и я люблю ночью ходить по этой прозрачной полоске в болотниках с фонарём и острогой. Здесь в  холодную чистую воду на ночь сплывается «отдышаться»  рыба: щуки, налимы, харюза, сиги, мелкие  таймешата и  ленки.

Оставив Витька в шалаше, я пошёл по любимому ручью,  на который добирался всегда из посёлка по дороге и  тропам на мотоцикле. Здесь мне знаком каждый поворот, я  знаю, где и под каким камнем стоит хариус, и точным  забросом кладу мормышку выше его. Здесь хариус хватает  только раз. Не успел подсечь – иди дальше: он, выплюнув мормышку, больше её не возьмёт, хоть ты её ему в рот  затолкай.

 Харюза здесь жирные и толстые. Когда чищу их для засолки, то снимаю жир с кишок – он белый, и вкуснее его  ничего не пробовал, ни одно масло не сравнить с ним по  вкусу и калорийности. Намажешь на хлеб, посыплешь  солью, запьёшь горячим чаем – и целый день до поздней  ночи больше ничего не ешь, и хоть бы что.

Дойдя до раскладушки, где ручей подходит вплотную к  тропе, я, как обычно, сбросил рюкзак и развалился  отдыхать. Года три назад сюда на рыбалку приходил Вован. Он из посёлка тащил раскладушку. Над ним пошутили друзья: мол, спать на холодной земле по ночам плохо, а вот раскладушка – самое то.  И  простоватый Вован пёр её на себе по жаре километров шесть, а друзья  давились смехом. Наконец Вован не выдержал того, что раскладушка цепляется постоянно за сучья и деревья, и бросил её под хохот друзей, не донеся до цели всего два километра. А жаль, если бы донёс, то спал бы у костра на  раскладушке на зависть своим друзьям.

Вернувшись к лодкам и шалашу, попив чаю и поболтав с Витьком, я взял «кораблик» и, распустив леску с «мышами»,  двинулся медленно вверх по течению реки. «Кораблик» – две дощечки скреплённые ещё двумя – оттягивал леску и поводки с «мышами», которые прыгали на воде и  оставляли след,  как плывущие по воде живые мыши.

Витёк со спиннингом  пошёл вниз, делая заброс за забросом. Когда таймень или  таймешонок  хватает  «мыша», он выскакивает из воды, «делает  свечку» и бьёт  хвостом по мыши – топит её, а уж потом заглатывает. Щука  вылетает из воды с «мышом» в пасти и сама подсекает себя на острые зубья «тройника».

Скоро одного из «мышей» схватила щучка и стала болтаться на поводке. Вытаскивать, сматывать леску из-за этой мелюзги не хотелось, и я потихоньку шёл дальше, то натягивая, то отпуская леску. Потом схватил небольшой ленок, и я вытащил обеих рыбин на берег. Пройдя до  поворота, поймал ещё одну щуку, и на этом  клёв  закончился.

Потом лежал у костра и слушал, как гремит Глубокий на  камнях, пока не пришёл Витёк с двумя  хорошими щуками.  Мы поставили варить уху, потом поели и стали ждать темноты. Витьку тоже хотелось посмотреть на мою  летнюю рыбалку с острогой.

 

В темноте, войдя в воду Каменки намного ниже впадающего ручья, я стал осторожно двигаться вверх, освещая дно фонарём в левой руке, а правой – держа  наготове острогу. Прямо передо мной стоял хариус, головой вверх течения, шевеля хвостом и плавниками.

Приподняв острогу, нацелившись чуть ниже головы, резко ударил и выдернул из воды харюза, трепещущего на зубьях остроги. Пройдя ещё немного, осветил налима, он словно прилип ко дну, удар – и точно ниже головы. Заколол ещё трёх харюзей. Подошёл с гуляний наш Олег. Направились к  шалашу, весело обмениваясь впечатлениями.

 

Танга

 

Почти до середины ночи мы проболтали и профилософствовали. А потом легли спать и проснулись,  когда солнце уже стояло высоко и прижаривало. Но сегодня мы не спешили. Ведь до следующей речки Танга – всего минут сорок.

Доплыв до речки и вытащив лодки, мы с Витьком собрались идти по ней вверх, а Олег, взяв удочку,  отправился пробовать ловить на устье.

Мы с Витьком шли по старой дороге вдоль речки, она то отходила от неё и тянулась по некошеным лугам, то снова прижималась к самому берегу. Витёк  рассказывал  историю о тунгуске Танге, именем которой названа речка.  

Когда-то давно, когда на Ангаре ещё жили одни тунгусы, случилась страшная болезнь, от которой вымирали целые  стойбища.  

В те времен  жила тунгусская женщина Танга. Муж у неё  погиб на охоте, а нового она ещё не успела найти. Жила она с  двумя детьми. Однажды, охотясь, она забрела в одно стойбище. Не дымился очаг в чуме, но плакал ребёнок. Войдя в чум, Танга увидела мёртвых обитателей, погибших от проклятой болезни. И только один грудной ребёнок был жив и плакал у груди мёртвой матери. Танга   схватила ребёнка и выскочила на улицу, потом подожгла  чум, чтобы болезнь не расходилась по тайге.

Принеся ребёнка домой, она оставила его со своими детьми, которые уже могли присматривать за младшими, и  побежала к родственнице на их стойбище – там тоже было малое дитё. Она успела вовремя, ребёнок был ещё жив. И вот Танга, накормив детей и оставив их под присмотром своих старших, бежала в следующее стойбище за очередным ребёнком. Болезнь почему-то забирала только  взрослых, а грудников не трогала.

Так у Танги собралось пятнадцать детей – настоящие ясли.  Целый год билась женщина одна, чтобы прокормить эту  ораву. Видимо, добрый дух послал ей трёх оленей, из  которых два скоро стали матерями – и Танга поила  оленьим молоком своих приёмышей.

Прошло много лет. Выросли и переженились тунгусы, которых подобрала Танга, и от них пошли другие дети, но все помнили мать Тангу. Стойбище, где жила она, давно исчезло, и только на его месте остался большой камень-валун.

И вот чудо – на его поверхности проявилось, как на  фотографии, узкоглазое лицо Танги. Оно смотрело как бы из глубины зеркала. Тунгусы стали чтить это место, и по  сию пору с Нижней Тунгуски приезжают потомки тех детей, что выкормила Танга. Все, кто приходит поклониться её образу, умываются в роднике, который стал бить из-под  валуна. Кто-то из камней искусно выложил чашу, и она всегда полна целебной воды.

Вот сюда-то мы с Витьком и пришли. Вода из чаши была  действительно особая, с каким-то привкусом, как у минералки. Набрав с собой небольшие фляги, мы смотрели  на мутноватое лицо матери Танги на камне. Потом Витёк  вытащил из-за пазухи сандалики своих дочерей и положил к камню, где лежало много всяких детских вещей.  Наверное, он, мысленно, просил её уберечь своих дочерей  от болезней. А мне подумалось, что вот у каждого народа  есть своя Божья  Матерь, в силу и защиту которой мы все  так верим.

Когда мы вернулись к Олегу, тот спал: видимо, хариуса в речке не было. Разбудив его, мы поплыли дальше. Теперь  оставалась последняя речка перед деревней Каменка – Инда, на которую стремился Олег. Он частенько там рыбачил и  знал  ямки, где собирался сиг.

 

Инда

 

На Инду мы  попали после обеда. Подплывая к ней, сразу видишь Чёрную гору, которая отражается в светлой воде реки, вытекающей из распадка. Эта гора – выход из земли большого месторождения каменного угля, но он ещё молодой – и для топки не годится. Обыкновенные   каменюки с чёрным отливом лежат по всему берегу,  вывалившись из пластов, которые и образовали эту гору.

Вдоль речки идёт хорошо наезженная дорога, по ней  жители Каменки ездят на покосы, на поля – где сажают  картошку.

 Олег вёл нас этой дорогой и рассказывал, каких красавцев  сигов он выловил на речке в последний раз. Речка была  глубокая и отличалась от всех тех, что мы прошли.  Это  было тихое и спокойное течение воды среди красивых берегов, украшенных белоствольными берёзами. Мы  оказались на чьем-то покосе, на котором стоял трактор «Беларусь» с тележкой, а мужик с бабой  граблями  ворошили подсыхающее сено.

– Бог  в  помощь! – поздоровались мы с ними, те ответили,  не отрываясь от работы, а мы пошли дальше.

До первых ям, о которых  рассказывал Олег,  оставалось  немного. Это было красивейшее место, только картины  писать – чисто русский пейзаж. Берёзы, спокойная речка и  луг, весь пестрящий цветами. Мне совсем не хотелось  рыбачить, видимо, за все эти дни я надолго утолил жажду и  рыболовную страсть, хотелось просто посидеть и  полюбоваться на красоту, созданную Творцом, что я и  сделал. 

Я любовался красотами, и время от времени щёлкал  фотоаппаратом. Хотелось привезти с собой домой не  только рыбу, которую съешь, а нечто большее.

 

Олег с Витьком  уже поймали  по несколько крупных сигов.  Сиг – почти как хариус, тоже сильная и крупная рыба, но в   ловле он спокойнее. За полтора часа наловили с ведро  рыбы, засолили и пошли назад к лодкам, тем более что палящий зной предвещал грозу, и на небе стали  стягиваться отовсюду небольшие тучки.

Дойдя до покоса, увидели, что здесь только приступили к укладке сена в стог.  Мужик на «Беларуси» большими  тракторными граблями стаскивал к стогу сено, потом  укладывал его вилами и снова ехал за следующей порцией. А тем временем небо уже совсем затянуло тучами, и солнце,   палившее нещадно весь день, скрылось за ними, как за  шторой. Мужик остановил нас и попросил помочь им  уложить сено в стог до дождя. 

– Не успеем мы вдвоём, а жаль будет, столько трудились,  – сказал он нам.

Мы согласились, взяли вилы, и работа  закипела.

Многим, наверное, знаком этот азарт сенокосной поры, когда тебя подгоняет дождь, вот-вот собирающийся хлынуть, и ты хватаешь вилами такие охапки сена, что  трещит навильник в руках! Отрываешь от земли это  душистое, осыпающее тебя листочками сено, поднимаешь  его на растущий стог, где его у тебя перехватывает вершний.

Мы втроём подавали на стог сено, а баба, замотанная платком до глаз, принимала его у  нас и  сноровисто укладывала в стог так, чтобы не было пустот.  Она успевала за нами тремя, а её муж подвозил и подвозил  огромные копны, которые мы разбирали тут же. Стог рос  на глазах, и вскоре женщина стала вершить его.  Это самая  ответственная работа, ведь надо так уложить сено, чтобы  дождь не пролил его, а скатывался по ровно уложенной траве, как по крыше. Мужик уже всё свёз, а его жена подравнивала верх, мы  могли передохнуть. Потом придавили стог несколькими жердями, чтобы ветер не  растрепал ещё не слежавшееся сено.

Уже загрузив свои мешки с лодками и рыбу в тележку и усевшись сами, мы с удовольствием смотрели на стог,  который так красиво смотрелся на лугу,  примыкавшему к  речке. 

И только когда трактор понёсся по дороге к деревне, упали первые тяжёлые капли в дорожную пыль. Небо совсем  почернело, его черноту время от времени перечёркивали  зигзастые  молнии, погромыхивал ещё добродушно гром. А где-то далеко над Индой  стояла уже стена падающей с  неба воды, которая постепенно приближалась к нам и от которой мы так спешно удирали, стараясь успеть  добраться до деревни.

Скоро молнии засверкали прямо над нами, раскаты грома   заставляли непроизвольно вжимать голову в плечи, а предгрозовой холод остужал разгорячённые лица и тела.  Перед самым домом гроза всё-таки догнала нас.  

Баба, соскочив с трактора, распахнула ворота двора, и  «Беларусь» остановился у крыльца. Мы, спрыгивая с тележки, получили свою порцию падающей с неба воды. Потом, стоя под крышей, слушали, как стучат по ней  дождевые струи, и смотрели на потоки воды, тут же превращающиеся в  ручьи.

 

Отжав одежду, мы вошли в дом. В доме было чистенько той деревенской чистотой, которая всем нам знакома. Это  неизменные половички на полу и запах травы, который  не  забывается с детства. Уже после, сидя за столом и с  аппетитом хлебая из тарелок домашние щи с чёрным  хлебом, мы думали, что вот и закончилось наше  путешествие, которое было таким длинным и таким  хорошим.

 

30.5.2012