«На той, считавшейся последней»

Я – ребёнок послевоенного поколения.

Помню  Севастополь  середины пятидесятых годов. Он ещё не был полностью отстроен, на окраинах оставалось много «развалок». Взрослые запрещали нам, маленьким детям, играть там и ходить в степь, потому что земля  была буквально нашпигована боеприпасами. Девочки  побаивались, а мальчишки всё равно бегали по степи и лазили «в развалках». Бывало, подрывались. Помню  слёзы и чёрные лица их матерей. А на склоне Красной Горки стоял подбитый немцами наш танк Т-34, превращённый после войны в памятник.

Когда около танка меня вместе с другими учениками нашей школы принимали в пионеры,  на этом торжественном мероприятии я читала наизусть поэму Константина Симонова «Сын артиллериста». Не помню, чтобы я её учила. Она запоминалась сама, потому что была написана простым, «разговорным» языком.

Десять лет пролетело.

Кончилась тишина.

Громом загрохотала

Над Родиною война…

А может быть, она запомнилась мне ещё и потому, что мой отец, Митрофан Фёдорович Гордиенко, был фронтовиком. В День Победы, который тогда ещё не был официальным государственным праздником, в наш дом приходили его друзья, они ставили на стол гранёный стакан с водкой, накрывали его куском чёрного хлеба. Пили водку, закусывали «черняшкой» и вспоминали своих фронтовых друзей – живых и мёртвых.

В пятнадцать лет я знала наизусть поэму Константина Симонова «Пять страниц». 

Впрочем,  тогда  меня больше привлекали военные стихи Симонова: «Майор привёз мальчишку на лафете», «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины?..», «Пожар стихал. Закат был сух…», «Словно смотришь в бинокль перевёрнутый…» и многие другие.  Да что там, многие – я любила все его стихи.

Переехав в начале семидесятых годов на Дальний Восток, в глубинку, к месту службы мужа, я заочно училась в Дальневосточном университете на факультете журналистики. Темой моего дипломной работы стала «Фронтовая публицистика Константина Симонова». В ней, ссылаясь на исследователя творчества Константина Симонова Лазаря Лазарева, я прослеживала параллель между «Севастопольскими рассказами» Льва Толстого и повестью «Дни и ночи» Константина Симонова. Разумеется, я прекрасно представляла себе, насколько далеко на шкале ценностей находится  Симонов от  классика мировой литературы Льва Толстого. И всё же, общим у них было то, что  Симонов, как и Толстой,  считал войну трудной, тяжелой, кровавой работой, которую через дни и ночи долгой войны пронесли на своих плечах фронтовики.

Мне нравится всё, что написал Константин Симонов: стихи, повести, пьесы, публицистика, романы. Особенное место в этом ряду занимают  дневники писателя «Разные дни войны», ибо в них – его фронтовая биография.

            С чего начинается память –

                                                         С берёз?

            С речного песочка?

                                        С дождя на дороге?

            А если – с убийства?

                                        А если – со слёз?

            А если – с воздушной тревоги?

            А если с визжащей пилы в облаках,

            Со взрослых, в пыли распростёртых!

            А если с недетского знания –

                                                           как

            Живое становится мёртвым!..

На третий день войны интендант второго ранга Константин Симонов убыл на фронт.  На нём была военная форма, на боку болталась пустая кобура. Оружия в ней не было.  Редактор сказал: «На месте добудешь». В полевой сумке лежало предписание прибыть в город Гродно, в редакцию армейской газеты.

Выезжая из Москвы, Симонов не мог знать, что в Гродно уже были немцы, что высадится он гораздо раньше, в Борисове, и попадёт в кровавую мясорубку отступления, неразберихи, паники, колоссальных людских потерь и горького недоумения: как же так вышло? В тридцатые годы, он, как и многие другие, охваченный энтузиазмом, победой на Халхин-Голе, песней «Чужой земли мы не хотим и пяди, но и своей вершка не отдадим»,  писал поэмы, наполненные бодрым оптимизмом и уверенностью в молниеносной победе Красной Армии во всех будущих военных конфликтах.

Уже совсем скоро, осенью сорок первого, он с горечью скажет:

Да, война не такая, какой мы писали её:

Это горькая штука…

Но это будет позже, в Москве, когда он сможет проанализировать увиденное.

А пока – Белоруссия. Зафиксированные беспощадной памятью на всю оставшуюся жизнь стоп-кадры начала войны.

Бесконечный поток беженцев на шоссе. Женщины-еврейки  из Западной Белоруссии, выглядевшие нелепо и жалко с растрёпанными  модными прическами и в заграничных пальто с высокими плечами, пропитанных пылью. 

Подростки-воспитанники авиационной спецшколы,  не знавшие, где в этой неразберихе искать свою школу, потерянные и голодные. Что он мог? Лишь отдал им половину своих денег.  Долго смотрел вслед. Было чувство, что они  непременно пропадут. 

Немецкие «мессершмитты», хладнокровно и безнаказанно жгущие наши бомбардировщики,  одиночные «ястребки», отчаянно кидавщиеся в неравную схватку с превосходящими их по скорости и вооружению «мессерами»,  вспыхивавшие, как факел, и взрывавшиеся  под горькие  беспомощные слёзы людей на земле.

Командир-пограничник, вот только что стоявший рядом с машиной. Свист бомбы, грохот, пыль – и перед глазами только груда искорёженного железа да пустая лужайка, по которой катится одинокое колесо от разбитой  прямым попаданием в щепки машины.

И всё-таки Симонову  повезло. Он попал в расположение  полка,    которым командовал полковник  Семён Фёдорович  Кутепов. И там, на поле в шести километрах под Могилёвом он впервые увидел  подбитые немецкие танки. Не один, не два – тридцать девять подбитых немецких танков.  Да, ему повезло, потому что именно тогда, в июле, он понял: немцев можно бить! Этих,  до сих пор  непобедимых  сверхчеловеков, подмявших под себя Европу,  поставивших себя над всем миром, прекрасно подготовленных и вооружённых, упоённых безнаказанностью, – их  можно бить!

Впереди ещё будет четыре года войны. Он сходит на подводной лодке с моряками в рейд под Констанцу, к разведчикам на полуостров Рыбачий, подружится с английскими лётчиками в Мурманске, побывает в Феодосии, Керчи,  Севастополе, Сталинграде – прежде, чем в войне наметится перелом. Он пройдёт все фронты от Чёрного до Баренцева моря, напишет одноимённую книгу, войдёт в Берлин и  явится свидетелем подписания акта о капитуляции Германии в Карлсхорсте – но именно там, на Буйническом поле под Могилевом, в самом начале войны, в июле сорок первого года  придёт к нему уверенность  в том, что мы победим!

«Я не был  солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, – поле под Могилёвом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков…». Пройдет тридцать восемь лет, и в 1979 году прах Константина Симонова, согласно завещанию писателя, будет развеян его родными над этим белорусским полем.

Читая  произведения  Константина Симонова о войне, я открыла для себя любовную лирику Константина Симонова.

Убеждена, что Константин Симонов обладал поэтическим обаянием, ведь  миллионы женщин воспринимали  его стихи, как написанные  «ей одной». Поэт и каждая его читательница были настроены на одну волну. Женщине, читающей строки «Я был у ног твоих с рассветом,/ Машину за ночь  доконав», «Мне хочется назвать тебя женой/ За то, что так другие не назвали..»,  «Я навсегда возьму с собою/ Звук слов твоих, вкус губ твоих…», казалось, что их написал её любимый мужчина, и в ответ на эти проникновенные слова ей хотелось быть любящей, преданной и верной.  Но, что уж совсем невероятно, магии поэтического обаяния Симонова поддавались и мужчины, когда посылали своей любимой женщине с фронта треугольник с заклинанием: «Жди меня, и я вернусь!..» А тем женщинам, которые  не стали дожидаться  мужей, с фронта тоже посылали – только другое стихотворение: «Открытое письмо. Женщине из города Вичуга», в котором с убийственным презрением звучали  симоновские строки  «Примите же в конце от нас/ Презренье наше на прощанье. Не уважающие вас покойного однополчане».

Я уделяю так много места симоновским стихам о любви из книги «С тобой и без тебя», потому  что  назвала бы их не только любовной, но и военной лирикой. Ибо в каждом из них – реалии военного  времени: «Я думал о тебе сначала,/ Потом привычно о войне», «Я пил за тебя под Одессой в землянке,/ В Констанце под чёрной румынской водой…», «Люблю, люблю… ночной вокзал,/ Холодные от горя руки», «Готовясь умереть в бою/, Я всё-таки с собой в кармане/ Нёс фотографию твою», «Мы умираем, заслонив собой/, Вас женщин, вас, беспомощных и милых»… Эти строки были обращены к тем, за кого воевали, кого защищали, за кого, если  придётся, готовы были умереть.

И нам нужно быть  глубоко благодарными  актрисе Валентине Серовой за то, что она вдохновила поэта на создание такой откровенной, такой обнажённой любовной лирики, которая будучи написанной для  конкретной женщины, стала символом любви и верности для целого поколения разделённых войной  людей.

Война, забрав молодость и здоровье писателя, уже никогда не отпускала его от себя. Всё, что писал потом Симонов, было про войну,  о войне, вокруг войны, против войны. Во имя жизни на Земле.

«Продолжаю оставаться военным писателем», – сказал Симонов спустя тридцать лет после окончания войны. Он давал интервью, участвовал в создании документальных фильмов «Шёл солдат» и «Солдатские мемуары», вёл огромнейшую  переписку – ни одного письма без ответа! – с ветеранами и людьми, искавшими своих погибших родственников…  А в 1970 году, побывав во Вьетнаме, написал и издал тоненькую брошюрку стихов «Вьетнам, зима семидесятого».

            Под бомбами, на поле рисовом,

            Лежу, опять двадцатилетний,

            Как в сорок первом, под Борисовом,

            На той, считавшейся последней…

«На той, считавшейся последней» Константин Симонов  не был пехотинцем, лётчиком, танкистом. Он был только, как всегда подчеркивал,  военным корреспондентом. Проявлял чудеса изобретательности, чтобы первым долететь, доехать, дойти и взять материал, а  потом, по свежим следам, срочно написать и срочно передать его в газету. Он прошёл войну с третьего её дня до последнего. За свои шестьдесят три года Симонов столько успел сделать! И ушёл безвременно, как солдат, ибо истоки  его хронической,  а потом и смертельной болезни находились тоже в той войне.

В мае нынешнего года исполнилось  семьдесят лет Великой Победе. А в ноябре – сто лет со дня рождения Константина Михайловича Симонова. Как стремительно летит время!

Недавно я зашла в библиотеку и попросила дневники Константина Симонова «Разные дни войны». Мне вынесли девятый том из его собрания сочинений. Я открыла книгу и увидела, что это дневники за 1942-1945 годы. 

– А предыдущий том с дневниками сорок первого года  можно взять? – спросила я.

– На руках, – ответила библиотекарь…