Рукопись

– Трр, стой! Приехали, ваше благородие.

Сани замерли. Пассажир в длинной шубе выбрался из кибитки и огляделся.

– Кажется, этот дом…

– Он самый. Вон их окна в первом этаже.

Извозчик, засыпанный снежной пылью, кивнул на два окна, жёлто тлеющие сквозь метель. Остальной дом, высокий и чёрный, казался необитаемым.

– Откуда знаешь?

– Как не знать – давно возим. Велите обождать?

– Обожди, братец.

Приехавший скорым шагом направился к подъезду. У дверей всегдашнее (тщательно практикуемое) хладнокровие на миг оставило его. Где-то за этими стенами жил его кумир с детских лет. Его божество. «Неужели это будет… так просто?.. – подумал он и сразу оборвал себя: – Fi donc! Военный человек, а робею, как девица». Он громко постучал. Тотчас отворили. Выглянул мужик с горящей свечой в шандале. Гость назвал себя. «Милости просим, – отвечал слуга. – Барин ждут». Сбросив шубу, визитёр оказался юношей в мундире корнета лейб-гвардии гусарского полка. Прямой взгляд. Щёгольские усики над пухлым ртом.

Они прошли тёмным, устланным попонами коридором. Из одной двери бежал, забираясь на стену, тонкий луч.

– Идите прямо в кабинет, господин офицер, – тихо произнёс слуга. – Велели пущать без церемоний.

И удалился, шаркая ногами.

Молодой человек заглянул в просторный, освещённый несколькими свечами кабинет. Снизу доверху – полки с книгами, расставлены буквой «Е». Никого. Гость вежливо покашлял. В нише между полками скрипнул диван. И показался… Он. Невысокий, в халате. Лицо – то самое! Некрасивое, дьявольски магнетическое лицо, известное всей читающей России. Он уже спешил навстречу гостю. «А ростом пониже меня», – быстро подумал корнет и сразу устыдился этой мысли. Хозяин между тем весело говорил, протягивая руку:

– Благодарю, голубчик, что исполнили мою просьбу! Уж позвольте мне, старику, вас так называть.

– Ради Бога. Для меня большая честь…

– Руки-то ваши совсем озябли, – перебил хозяин. – Сейчас же глинтвейну! У нас как раз горячий. Я прикажу, а вы тут располагайтесь.

Гость прошёл вдоль книжных полок. Рассмотрел изысканную бронзовую чернильницу на столе. Хотел было опуститься в вольтерово кресло, но передумал. Придвинул стул. Тут вернулся хозяин. За ним – давешний мужик нёс в подносе толстые бокалы с ручками и кувшин. Тёплый, пряный аромат наполнил комнату. Корнету нестерпимо захотелось глинтвейна.

– За что же выпьем? За нашу встречу?

– Да! Я давно мечтал о ней.

– Удивительно, что мы не встретились раньше. Вы не находите?

– Да, странно. И виделись только раз. Помните, осенью, на балу у государя. Я всё думал подойти и не решался. А когда собрался с духом, вы исчезли.

– Помню. Я вынужден был уйти.

– Потому что явились…

– Не надо этих имён. Извините.

– Я понимаю.

Собеседники помолчали.

– Что? Хорошо? – хозяин кивнул на пустые бокалы.

– Восхитительно.

– Повторим?

– Не откажусь. Но простите моё любопытство: что за дело вы упомянули в записке?

Хозяин наполнил бокалы. Пригубил. И задумчиво ответил:

– Я мог бы ускорить вашу литературную славу. Ведь вы хотите прославиться?

– Положим, но…

– Какое может быть «но»? Я читал ваши стихи. Они замечательны, есть собственный голос. Вы далеко пойдёте. Однако это дело необходимо… подтолкнуть.

– Вы говорите о протекции в журнале?

– Лучше. Я отдаю вам повесть.

– Повесть?

– Условно говоря. Несколько рассказов с общим заглавием и героем. О ней никто не знает. Перепишете своей рукой, оригинал уничтожите. И опубликуете года через три после моей смерти. То есть году примерно в сороковом. Гонорар отдадите вдове. Скажете – забытый долг или что-нибудь такое.

Величайшее недоумение застыло на лице молодого человека. Наконец он произнёс:

– Вам угодно… шутить надо мной?

– Никоим образом. Вот она. Единственный экземпляр, черновики сожжены.

На столе возникла папка, завязанная тесёмками.

– Я… не понимаю. Как можно?.. Это бесчестно.

– Бесчестно что? Разве вы её украли?

– Бесчестно пользоваться… результатом вашего труда.

– А пользоваться трудами крепостных вам честно?

– Это другое. Они – наша собственность.

– Именно другое! Оттого, что литературные творения ещё менее, чем живые души, могут быть собственностью одного человека.

– Допустим. Но в таком случае, почему вы не опубликуете её сами?

– Авторство не имеет значения там, – хозяин указал на потолок. – Но до некоторой степени важно здесь. Повторяю, я хочу сделать из вас знаменитость. И не в сорок лет, когда это пустое бремя, а в двадцать пять. Знаете, у меня есть младший брат, и я его люблю. Но он, к сожалению, далёк от литературы. Впрочем, я не о том. Мне симпатичны вы. Мне нравятся ваши стихи. Нравится то, что слышу о вас.

– Что же обо мне говорят?

– Авантюрист, фаталист. Зол, смел, безрассуден. Довольно? Так отчего бы нам не устроить им… хе-хе-хе… розыгрыш века? А-с?

Он изобразил рожки, подмигнул и усмехнулся, оскалив крупные зубы. «Дьявол! – подумал юноша, не в силах отвести взгляда от тёмно-серых с фиалковым отливом глаз. – Да он меня гипнотизирует».

Его собеседник остался доволен эффектом.

– Соглашайтесь, повесть хороша, – добавил он спокойнее. – Её станут цитировать, играть в театрах. Переведут на другие языки. Вы будете в моде. Напишете ещё много славных вещей. Хвалебная критика, восторг читателей, поклонницы… Мне этого довольно. А там, – он поднял глаза, – и вовсе без надобности.

– Но как вы можете знать, что скоро умрёте?

– Могу. Во-первых, дуэли не избежать. Притом мерзавец, говорят, отменно стреляет.

– А если…

– Исключено. Кроме того, нагадала мне одна дура… А главное, сам чувствую – осталось уж недолго. И – верите ли? – я не боюсь. Как-то устал от всего. Устал.

Он потёр ладонями виски.

– Не сочтите за дерзость. Может быть, вам уехать? В деревню. Или за границу.

– Потом. Если повезёт.

– Что ж тогда будет с рукописью?

– Ничего. Отошлёте назад. Так мы, стало быть, договорились?

– Нет. Я не могу. Я мало сочиняю прозы. Ведь не поверят! Скажут, откуда взяться блестящему слогу в такие года?

– Поверят. Я нарочно изменил стиль. Подбавил мрачности, насмешничанья, романтизма. Представил себя молодым офицером, таким, как вы. И героя вывел похожим.

– Но вы меня едва знаете.

– А воображение на что? Решайтесь. Ну?

– Я согласен.

– И сделаете всё, как я просил?

– Слово дворянина.

– За это – ещё по кружке!

Когда офицер вышел на улицу, метель затихла. Стало холоднее. В небе между рваными облаками кружились и мигали звёзды. «Будто фейерверк, – подумал он, – или это в голове у меня кружится? Опьянел с трёх стаканов. Позор. И что у него за рецепт такой?..» На минуту весь эпизод почудился ему сном. Из тех истинно живых снов, о которых, пробудившись, не можешь забыть весь день. Кумир юности, глинтвейн, рукопись… Корнет шёл вдоль замёрзшей реки, сам не зная куда. Ровный хруст снега под ногами успокаивал его. «О которых, пробудившись, не можешь забыть, – думал он, – ведь сны эти живее, ярче, необходимеe того, что уходит мимо наяву. Иногда в подобных снах мы рассуждаем, вот как я теперь. Сомневаемся – вправду ли это? И боимся дать ответ».

Вдруг за плечом его кто-то сказал:

– Я здесь, ваша милость.

Корнет вздрогнул, обернулся и узнал извозчика.

– Испугал, чёрт!

– Виноват. Прикажете домой?

– Домой.

«Но если завтра я проснусь и всё это окажется видением, – размышлял он далее, устроившись в кибитке, – то надо скорее поглядеть – что там». Корнет стащил перчатки. Развязал папку. Дождался фонаря.

На титульной странице красивым, летящим почерком было выведено…