Чужому не рад. Рассказ

Весна какая- то холодная на этот раз случилась. Холодная и сырая, до костей холод пробирает. Я захожу в подъезд, запах мочи и табака. Поднимаюсь по лестнице, на втором этаже сталкиваюсь с соседкой с первого этажа. Она  берет меня за полы пальто, я немного отталкиваю ее, пячусь, но упираюсь в подоконник и она прижимается ко мне. Что – то бормочет на ухо полушепотом. Трогаю ее талию, упругое тело, хорошие бедра. Но, лицо! У нее по всему лицу щетина клоками! Я знаю, что официально она была два раза замужем, от первого брака у нее две дочки, одной тринадцать, другой четыре. Но дело не в этом, у нее на лице щетина всех мужиков, которые в ней побывали. От каждого она оставила себе по клочку. От каждого разная щетина, поэтому борода у нее  не равномерно по всей харе, а как плешивая кошка, подсохшая после купания. Некая мозаика из фрагментов кожи с толстыми мужскими волосками.

  Да что же ты будешь делать, да отстань ты от меня уже! Пытается губами защипнуть кусок моей щеки. Да…блять ты такая  иди своей дорогой! На силу отвадил. Чуть с куском меня в зубах не ушла. Что за воспитание, из семьи все это идет, из самого детства. Если сразу не привили, то потом мало что изменить можно.

   Наблюдаю  в окно; вышла из подъезда, ждут подруги, группа, - достала пачку винстона-легкие, раздала все, сама звонит кому - то по мобильнику, договаривается, бухать пойдут. Тоже с ними чтоль пойти? Пить не охота, и плохо как – то, может и выпить немного? Нет, не пойду, неудобно будет с ней общаться, после того как я ее прогнал, да и подруги ее выглядят как- то поношенно – не помыто. Люблю таких, но не сегодня.

    Устал. Замерз. Домой хочу. Где дом? На каком этаже я живу? Какая дверь? Забыл как всегда. Пока буду подниматься, забуду, что забыл, где живу, и не пойму, зачем поднимался. Вот ведь, хоть крестик на руке ставь, да не чем. Чернила не взял, а карандаша у меня своего никогда не было. Вру, был, в детстве один, химический, на день рождение подарили. Но им не удобно, если портфель в лужу упадет, тетрадки намокнут и буквы расплываются, ничего не понятно, что написал. Я его потом, как совсем коротким стал, дяде отдал, ему все - равно чем писать, а мне этот обрубок был уже не нужен. Не уважаю старые карандаши.

    На третьем этаже все спокойно, на втором уже был, хотя и помню смутно, но пока помню. А вот на четвертом? Что на четвертом нам предстоит выяснить. Подниматься на четвертый очень тяжело. Тут я могу уже встретить не просто знакомых мне, а вполне конкретных личностей, встреча с которыми чревата последствиями. Правда я могу пропустить четвертый и сразу подняться на пятый, но так лучше не делать, это не честно, обманывать старшего по подъезду, таким старым и всем известным способом.

   Собака, на уличную не похожа. Опять соседи, семейная парочка выпустили на ночь свою дворнягу и забыли. Скалится своими мелкими клыками, злится псина, не рада чужому. Иди от - сюда, иди. Или нет, пойду я, мне все равно выше.  А выше уже нельзя, но ведь, можно же подняться. Напрячь каждую мышцу и, превозмогая  боль и тяжесть в груди, взмокшим перенести свое тело уровнем выше. И это и будет то, за что все соседи тебя похвалят, скажут: «Гаврила, молодец какой! Все в семью, на будущее работает! А ты паразит Ленька, ни жены не работы, на шее у матери сидишь, а ведь четвертый десяток тебе. Но это только пока,  мать то не вечная. А не станет матери, что делать будешь?»

    Вечная Сибирь, дует на третьей ступеньке, изморозь на лице, на бровях сосульки. Пашка! Бери лопату, сбивать пойдем. Лесопилка здесь - же, недалеко, рядом. Но сперва их, - деревья, сосны свалить надо, а это ох, какой нелегкий труд. Тут одной ступенькой не ограничишься. Пойдешь к бригадиру, выдадут валенки в калошах, ледокол, заварку. И идешь, идешь себе потихоньку, крушишь грязный лед заледеневшим ломом. И ничего. Вот уже и на четвертой ступеньке, только чай уже заваривать нечем, а пока пойдешь за новым пайком, кипяток остынет. И думаешь, остаться и водичку простую, но тепленькую пить и не мерзнуть, или за заваркой побежать, авось успеешь, чефирнуть удастся?

    И это конечно не самое страшное, и даже не страшное вовсе, если правильно посмотреть. Бывают случаи, когда утром совсем бодрым и молодым просыпаешься. Тогда и пробежку можно совершить, только бежишь не филонишь, время то сам себе назначил, значит и обманывать некого. Все по - честному делаешь. Перед собой не перед богом, наебешь, - ответить по - полной придется. На наклон вдох, на расклон выдох, все как в книжках, дыхание важная вещь, нельзя этим пренебрегать. Йоги черпают силы именно из этого, - дыхание, хотя  точно не знаю, я их не видел, не до них мне, - мне лед колоть надо. Сейчас подышу на ладони, немного согреюсь и за дело.

    Питание? Питание тоже не малую роль играет. Ладно, хоть чай и соль регулярно выдают. С хлебом труднее. С хлебом напряжно. Нет его часто, или бригадир себе закрысит, а то и выдадут, но такой, что сам есть не захочешь. Шавке соседской отдашь, жалко ее. Она все съест, она безответна. Бывает, конечно, по праздникам  и редьку со сметаной подадут, кофе с печенюгами и даже, макарохи с томатом, если в будни хорошо поработаешь. От такого благолепия о любви поразмышлять тянет. А что о ней размышлять? В таких условиях, любовь это просто кусок дрянной пизды, забота и уважение к большому, крепкому хую.

    Сел. Уработался. Спина болит, ноги ломит. Передохну. Бригадир подходит:

- Ты чего не работаешь? До конца рабочего дня еще пахать и пахать.

- Присел ботинки вытряхнуть, золы дюже в них залетело. Полные ботинки. Вытряхну и начну. Сейчас, сейчас.

    А что за зола там, не ясно, но ноги дико натирает, мозоли лопаются, приходится останавливаться, ждать пока заживет. А заживает медленно, антисептиков никаких, лист подорожника найдешь, приложишь, вроде бы помогает.



*********************

   Другая собака, совсем другая. Смесь бульдога с алобаем, специально обученный. Подбегает и хватает меня за руку, в которой телефон. Не кусает, но держит. Дергаться желания нет, стоишь неподвижно, страх нарастает. Говорю хозяину: «Товарищ, у меня в руке, которую он зажал мобильник, мне позвонят, трубка завибрирует, пес среагирует и сомкнет челюсть. Уберите пса, я вас не хотел своим грубым тоном задеть, просто меня вывело то, что боевая собака у вас без намордника и не на привези». Тот поморщится, моргнет, и ничего не говоря команду собаке даст: «Фу бля! Отпусти!», а псина, не в какую, она уже надкусила, распробовала кровь, азарт проснулся, а тут ей «фу бля». Соседи подбегут, челюсти помогать раздвинуть. Раздвинут с десятого раза, уже подпевая хором рабоче  - пролетарскую: «Смело товарищи в ногу...». На кисти следы зубов, кому звонил уже не помнишь.

    Ты, наверное, все ждешь меня. А я работаю, по двенадцать часов работаю, шесть дней в неделю, чтобы тебя увидеть. Хоть узнать, какие у тебя черты, с кем ты сожительствовала все эти годы, о чем мечтала, как ты улыбаешься, когда скажешь что – то пошлое и отвратительное. Я никогда не хотел просто хотеть тебя. Смотреть на тебя, как на животное. Это эти пидары меня заставили. Только я все правильно делаю, убиваю их потихоньку, пока они спят. Вырезаю целые семьи. Насилую их матерей, опускаю отцов. Все это в конце рабочего дня, как правило. Днем  то не выберешься, аврал на работе.



******************

   -Динь – динь(звонок поставили, теперь долбиться в дверь не надо) - проходите, а у нас еще ничего не готово. Как всегда, гости помогать будут. Мойте руки, засучивайте рукава. Это вам не ресторан, здесь  в суп не плюют. Мне нравится ваш подарок. Это чудное панно из мозаики. Вы, наверное, его очень долго собирали? Поставьте на полку и садитесь за стол, я сейчас накрою, вы можете пока выпивать. Выпивки все – равно мало, а на голодный желудок вы сильнее опьянеете.

   Все готово, угощайтесь, гречка с подливом,  иишенка с луком, зелеными сочными лепестками, все это приправлено старыми сухарями. Ой, да вы уже пьяны, как мало вам надо. Пойдемте в спальню, я вас у себя ночевать оставлю. Вы девственница? Да? Тогда обязательно, непременно оставайтесь!



**********************

   В детстве смотришь на воду, которая уходит сквозь пальцы, затем снова загребаешь ладонями и снова смотришь, как она уходит. Со временем  привыкаешь и уже не замечаешь этого. Соц – дебильная система воспитания построена так, что не оставляет в тебе ничего от воинствующего эго, и выращивает бесформенно и безответное чмо. Чувство, примерно такое же, как при отказе в помощи, когда ты изъявляешь желание всерьез заниматься музыкой или рисованием. Жить можно, но дышать уже, нет. Дышать без воздуха, это же, как перегружать физически тело, не давая ему при этом достаточно белка и витаминов, -  портятся волосы, ногти, кожа шелушиться, крошатся зубы. Но, не нагружаясь, будешь чувствовать себя еще хуже. Это слабость иного рода. Слабость никчемного человека.

  

***********************

   Вот, умудренный жизнью зрелый  мужчина переводит старушку через дорогу. Интеллигентным голосом рассказывает ей о чем-то увлеченно. Нет, не старушке, девочке. Да и не мужчина вовсе, а пидар. А кто он еще? Весь разговор, был лишь разводка на тело. После разговора он уверенно трахает восемнадцатилетнюю куклу, не моргнув и глазом. Пидар. И так и эдак извертелся, искренне старался бедолага, а в итоге все равно был послан нахуй.

   Сидит в коляске, подыхает от старости, пуская блаженные слюни. Никто к нему не подходит. И нет никого. Зло вернулось, только принимать его обратно, не так приятно, как совершать.



***********************

    Восьмой шлакоблок. Опять бригадир послал не по регламенту норму сдать. До конца смены доживают только худые, здоровые ребята невыносливые, быстро ломаются.

    Только операцию на поджелудочную сделали, сильно, как раньше работать не могу. Но, пол года прошло, уже можно потихоньку.

    Есть, всё запретили. Спрашиваю, что можно? Это нельзя, то нельзя. Да я и так ничего не ем. Кефир можно, молоко можно, больше ничего. Как Христа распяли. Руки – ноги привязали. С приступом привезли и сразу в операционную. Жена ухаживала, каждый день приходила, судно убирала, брила меня, зубы чистила. Мама приходила. Больше никто не приходил. Всем наплевать было, для галочки по разу только пришли

    А на улице все уже тает. Гризюка. Сыну комбинезон надо шить, а то тяжело постоянно вымывать  весеннюю грязь и черной густой шерсти. Еще не сшили, сын без комбинезона ходит, не одетый. Гулять жена с ним пошла, на шину пописить, - вернуться промокшие, холодные, - купать его будем вместе. Она у меня баба хорошая, умная, работящая, сына правильно воспитывает. Меня б так воспитывали, и я б правильным получился.

    О, цемент привезли, наконец – то, а то уже успел отвлечься. На ступеньке посидеть, и о следующей замечтаться. Ехать надо. Билета нет. Без билета попробую, дуракам в дороге везет. Надо просто работать и по - меньше сидеть на ступеньках. От этого проку мало, только седалищный нерв застудишь и пятнами весь покроешься. Изредка, если сосед добрый попадется, понимающий, к себе позовет, пересидеть, отогреться.

   Только сейчас понял, это стружка в башмаках, не зола. На лесопилке, много древесной стружки, и она в колоши залетает, от того и боль такая при ходьбе. Раздражение, мозоли незаживающие.

   Я, конечно, умею и отбойным молотком работать, не как лопатой им надо, - не поддевать, а просто колоть. Но здесь эти навыки бесполезны. Сырая земля кругом, мерзлый, сырой чернозем. Подойдешь к двери, прислушаешься, - тихо, шавка только воет, так иногда, а между тем, постоянно, неотвратимо. За дверью, которая в тебе. Нет, Сибирь не злая, это она просто чужому не рада.