Кирилл Алейников, «Дар речи»

К. Алейников только издал свой первый сборник «Дар речи». а на его доблестную поэтическую грудь уже повесили орден Л. Губанова (см. Н. Палубнев: «По уровню дарования, на мой взгляд, он схож с Леонидом Губановым»). Губанов — третье звено в цепи гениальных: Пушкин, Хлебников, Губанов. Говорить, что К. Алейников и Л. Губанов курят на одной площадке многоэтажной коммуналки русской поэзии не то чтобы необоснованно, но чревато. Можно заметить некоторую стилистическую схожесть с Л. Губановым, но это не означает одинаковую степень дара. Что К. Алейников талантлив, видно невооруженным литературоведением глазом, но далее пенсне все-таки придется водрузить на нос.
Можно играть по-крупному, можно метать бисер. Дело не только в степени притязаний, но и в признании скромности своего таланта. К. Алейников не крутит смущенно носком ботинка (как могла бы крутить, скажем,  «маленькая поэтесса с огромным бантом»), но и не восклицает: «Дай, Лермонтов, мне рюмку, я допью». Однако, думается, К. Алейников играет не только по-крупному, но и по-разному, что проявляется и в разнообразии тем, и в веере размеров. Замечательны иногда строфические рисунки, соответствующие описываемому в стихотворении:

Снег пал и слово пало, и строка, и ритм за ним. Более того, в стихотворении «И налетает утро выклевать звезд глаза…» читаем:

Слово «споткнувшейся» рядом со строкой полной воздуха (засчет наличия сонорных и открытых гласных звуков) читается затруднительно. Ко всему прочему, к строке добавляется еще одна стопа — союз «и», требующий вдоха, повышения интонации, потому именно следующая строка взаправду падает, падает ритмически, падает в гармонию содержания и формы. И хотя бы за это одно К. Алейникову многое можно простить. Как прощаем мы Л. Губанову неоправданные метафоры, которые, к слову сказать, у К. Алейникова тоже находятся (курсив мой):  ex. «И мой язык на блюде стынет, / Как отплясавший скоморох», «Ветер ломает ритм, жертву в зрачке сужая». Прощать, увы, есть за что. Кажется, иногда в нервических приступах К. Алейникову изменяет вкус, говоря короче, попустительствует поэт, позволяет себе разжать тиски цветаевского завета «писать сильно» (ex. «заблудившейся в небе звездой», «Я, как таблицу умноженья, / Разлуку знаю наизусть»). Случается в одном стихотворении на фоне рифм по созвучию, завораживающих звуком (ex. стихотворение «Без стука ночь шагнула в дом»:  ястребов-бровь, взлетела-верой, косноязычный — непривычном) , самый неприличные точные рифмы (там же: во мгле— мне, слов — снов).
Возвращаясь к ордену Л. Губанова (который чреват именно своей тяжестью — она может привести к б´ольшим попустительствам, что обидно), следует заметить: поэзия Л. Губанова во многом — один сплошной гипер-интертекст. Воспринять Л. Губанова, значит, через его призму впитать, в качестве приятного довеска, в общем-то всю русскую поэзию. К. Алейников, конечно, как и предписано М. Бахтиным, в поэтический диалог включен (иногда даже шлет лексические приветы золотому веку русской поэзии). Другое дело, что у К. Алейникова есть свой голос, возможно, сейчас он звучит, хоть и мощно, не во всю потенциальную чистоту, виной тому — стилистические усталости в сильных стихотворениях и, вероятно, медвежьи услуги сравнений с другими поэтами. С развитой метафорической мускулатурой (а давайте-ка здесь назло ввернем о схожести  споэзией В. Набокова, о схожести с развернутой полупрозаической, полупоэтической образностью) К. Алейников может, да уже начал, голосить в полную силу. Только бы поменьше преград и прорех на пути, на груди мундира поэта.