Ольга Ермолаева

Гражданка Атлантиды. Стихотворения

*  *  *

 

где мой Транссиб весной, моя тяга к дыму,

угольный шлак у школ (не держи, пусти!

лучше расстреляну быть, чем тобой любиму…)

цепи платформ, (пожалуйста, не гляди!) –

…что же я делаю, всё улыбаюсь Крыму,

только и знаю – его прижимать к груди…

 

…клуб и стройбат… детдом… уже не приеду.

лывы у станции, мокро и в сапогах.

где моё счастье – шлёндрать легко по свету?

где мои гонки – в ночь на товарняках?

 

всё отдала – чего нельзя исковеркать! –

каждый свой медный грош, нехитрый секрет…

детская мода – сквозь искры в ресницах зыркать:

в радужных пляшущих сферах выходит свет…

 

это метель ночная, Москва сырая,

это отчаянье (якобы торжество!)…

мой протопоп, в Пустозёрске своём сгорая,

«не позволяй, – кричит – себе ничего!»

 

 

Герасим Грачевник

 

Герасимос, лев скорбен, пастью жарок,

«занозу, – просит, – в лапе уцепи!»…

 

…гляди, какой швырнули нам подарок,

как будто псам, сорвавшимся с цепи:

 

с Бетховеном в ютьюбе из оконца,

с победным криком Крыма: «ё-моё!»… –

 

…Она, она опять! – затменье солнца;

не знаешь, как теперь назвать её:

 

печаль и грандиозная афера?

химера, истребительница сна?..

 

…Редакторша, жестокая холера,

персты в крови! — на что тебе она?

 

 

*  *  *

 

вряд ли тронешь слезьми

кладбищенского попа…

(с чёрных ступеней вскачь

об пол бьёт апельсин!).

 

я не хочу терпеть

тяжкий! – повстанцев шик,

и ненавистна мне

дивизия «Галичина»:

 

только волокна слов

реют в табачной мгле,

да алкоголь шумит

в раковинах ушных!..

 

...Спаси Её, сохрани!..

 

в створах ночных пространств

Божье сопрано Вишневской 

сияет, словно линкор!..

 

...пусть мешковат танцор,

но как же он близок мне;

зову его полетать,

или потанцевать,

 

иль покататься вдруг

в Москве на фанерках с гор,

а то и некрасовский

вспомнить «Зелёный шум»...

 

 

учитель киргизского

 

натовский транспортник… аэропорт «Манас»…

…кто же дитём к цыганам-то не снесён?

призрачный гомон хухры-мухры обступает нас,

(выбери здесь, пожалуйста, верный тон!).

 

и не чудовищной шляпы Сатурна, – о! –

в полнебосклона, схода с орбит планет,

надо бояться малого вон того,

бестолочи, дуболома, мой ясный свет!

 

может, цыганский гипноз, чёрный морок слов,

вдруг да и оградит от от ножей, от бит:

вот коридор – глядящей поверх голов –

да, вахта слухае... вахта совсем не спит!

 

...кстати лепёшку с кунжутом испёк тандыр.

чем там кончается дело: резнёй? турмой ?..

бритвы острее киргизский учитель мой,

пишущий мне рассеянно: «барабир*…»

_ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __ __

 * «всё одно» (киргизск.)          

 

Советник

 

в Киеве сдержанно он живёт,

Зверь Одинок... чи пьёт?

неодобрительно смотрит кот.

здравствуй, Поджатый Рот!

 

полно вставлять «очевидный крах»,

жизнь, в двадцать пятый кадр!..

в Ялте проснёшься – а снег в горах,

в тучах амфитеатр.

 

воздух из многих пластов, пластин

чуден, неуместим...

(пусть их! – весенний холодный Крым

греками нелюбим!)

 

на эльсиноры татар плевать;

в номере дыбом кровать;

меркнет, на доли разъят апельсин, –

съесть или поцеловать?

 

Зверь Одинок — советник. Нехай

в шар головы во мгле

тычется рыба «бахчисарай»,

рыба «чуфут-кале»  ...

 

к сведенью всех: узел бурь в окне,

раздрай-караван-сарай,

строй кипарисов, грустным-грустён,

с оперной пальмой газон –

в память Победы в великой стране

Виктором назван он!

 

...лишь оторви-да-брось из Москвы,

(этой никто не указ!)

лепит, смеясь: «да постойте Вы!»

 

 

*  *  *

 

«Фрам» и «Латам» – нет, не фирмы окон-фрамуг.

о, не гляди, как целую я календарь!

 

что ж ты, ночное солнце, такой дундук,

(это притом, что ты, безусловно, царь!)?

 

ждать-подыхать: резца в Господней фрезе,

слова! – ( всё Амундсен – нежели Невельской!..)–

дали б «Латаму», слепнущей стрекозе

радиопеленг – в арктический дым морской...

 

жизнь расточится – зверский мой нашатырь,

но не о том, что трассы асфальт в крови,

или – что ржав арматуры гранёный штырь, –

 

глупое сердце, бычий слепой пузырь

вдруг заблажит о сухих васильках любви!

 

 

*  *  *

Ах, моя твоя помнит, мой нежный! 

                                                    Борис   Рыжий 

 

кто там, Дубровский, в потёмках не мог дормир?!

в пыльном АН-2 кемарит, поддат, десант.

найди у «Лед Зеппелин» песню для них «Кашмир»,

в Минводах на стенке печатными вкривь «Шинданд»...

 

все не расстались, хоть множество их легло,

и поднялось, вошло в атмосферный слой, 

массой воздушной давит в моё стекло –

кумулятивно-бризантной своей волной...

 

и, Атлантиды гражданка, брезгливо зрю:

выпивкой и жратвой тут хоть завались!

что говорю? и кому это я говорю:

«мы не расстались с тобой! и мы не сдались!»

 

 

*  *  *

 

                       …это ветер Петровского парка!

                                         Владимир Луговской

 

слышу, слышу весенний гул,

по Москве дымок хуторской,

между соснами волейбол

в санатории над рекой…

ветер кварц несёт в Барнаул

из Монголии, Луговской…

 

синим зеркальцем блещет рельс.

где припёк, мазут, креозот –

нежный трепет воздушных линз –

Цейс, их целый стеклозавод!

 

а давно ль обещал кранты

конь в пальто, из Караганды;

да во льду собачьи следы –

словно в грубом стекле цветы… 

 

…вот пройду с прозрачной толпой,

к виноградной прильну толпе –

мой татарский словарный слой

лишь о влаге, лишь о судьбе! –

 

слышишь, слышишь: «чишма», «кисмет»!..

...первых сонных шмелей басы,

оголтелый апрельский свет,

поливальных машин усы,

 

и бесплотных тел мельтешня,

и понятней день ото дня

кто зачем-то продал меня

иль случайно пропил меня.  

 

 

*  *  *

 

Первый катер на Керчь в неприютную рань –

запах помню, но выключен звук;

побреши о бессмертной любови, Темрюк,

но останься светла, Тамань.

 

Средь цыганок-шалав, местных с вечным лещом

(зелень-мелень, орехи, кишмиш),

кто меня укрывал офицерским плащом

и смеялся: «Земфира, ты спишь?»

 

Как сигнальные бакены алы вдали;

это водка? коньяк? – «Стрижамент»…

это крупно-зернисто, в станичной пыли

Ходасевича слово «брезент».

 

…Я три года живу точно злой делибаш,

жизнь моя ни о чем – суррогат.

…Эта речь месхетинцев: из русского – мат,

но блеснуло и в ней: «карандаш».

 

И когда, ох, загонят – нет, не за Можай,

мы останемся только вдвоём.

Я скажу ему: «Ну, если что, извиняй.

Погуляла и будет. Пойдём».

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера