Перевоплощение. Рассказ

 

Прозаик и художник. Публиковалась в журналах: «Юность», «Кольцо А», «Литературная учёба», «День и ночь», «Молодой Петербург», «Волга 21 век», «Бийский вестник», «Новый журнал», «Чайка», «Новый берег», «Побережье», «Слово/Word», «LiteralLatte», «ManhattanArts» и др. Автор книг «Изгой» (роман, издательство «Аквилегия-М», Москва, 2014), «Двойник» (два романа, издательство «Литературная учёба», Москва, 2009). Живёт в США. 

 

 

 

В Лас-Вегас я приехала на неделю, а задержалась надолго. Вначале остановилась в гостинице, потом сняла «скворечник» – однокомнатный деревянный домик на столбах.

Пока я там жила, каждый день спасала пчёл. Они то и дело падали в бассейн на участке. Я подбирала с земли сухие ветки и протягивала им. Они взбирались за них, отряхивались от воды и тут же, словно и не тонули минуту назад, садились на розы – цветы-хамелеоны, имитировавшие любой аромат. Пахли фруктами, мёдом, пряностями.

Пчёлы связаны с моим прошлым, и я продолжала их вылавливать, несмотря на то, что их дни были сочтены.

– Зачем убивать? Вызовите пчеловода, и он заберёт их на пасеку, – сказала я своей хозяйке.

Розалия (так её звали) сердито заявила, что поздно – уже вызвала истребителя насекомых. «Не лезьте не в своё дело!» – читалось в её ответе. Хотя она могла изменить своё решение – настроение у неё скакало. Человек она сложноватый, с причудами. Выглядела как загримированный клоун. На широком лице – густой слой грима. Одета в расшитый блёстками балахон. На голове – золотистый длинноволосый парик. Вся в побрякушках. По бренчанью её многочисленных украшений я определяла, куда она идёт.

– Они же пользу приносят, особенные существа, – настаивала я.

– Ага, инопланетяне! – хмыкнула она. – Покусают, сразу по-другому запоёте.

– Если их не трогать, не покусают.

– Ну-ну, – усмехнулась она.

Несмотря на странности Розалии, жить у неё мне нравилось. Жилья дешевле, чем скворечник, нигде не найти – достался он мне практически даром. Помимо этого, хозяйка разрешала пользоваться бассейном. Когда я въехала, он походил на мутное болотце – был заброшен, как и всё на участке. От травы остались одни клочки, на пожелтевших пальмах болтались сухие листья-щиты, скрежетавшие, как железо, когда их раскачивал ветер. Стебли у них твёрдые и зубчатые – вылитые пилы. Один щит как-то свалился вниз, едва не полоснув меня по руке. «Надо бы их отрезать, а то покалечат», – предупредила я Розалию. Она в ответ пробурчала, что есть дела поважнее, но послушалась. На следующий день прикатил на потёртом пикапе усатый мужичок и подстриг пальмы. Пользуясь её неожиданной уступчивостью, я уговорила привести в порядок «болотце». Заверила, что ей не придётся раскошеливаться, сама всё сделаю, умею – три года работала чистильщицей бассейнов. Она не особенно поверила, но согласилась.

В её гараже-свалке я нашла окутанные паутиной щётку, сачок, ручной пылесос, а хлорку и остальные химикаты пришлось покупать самой. Пока я трудилась, Розалия наблюдала, явно сомневаясь в моих способностях, и очень удивилась, когда вода стала цвета местного неба – прозрачно-голубого, как будто тоже очищенного хлоркой. Облачным оно в Лас-Вегасе редко бывает – солнце шпарит с утра до вечера.

На тот момент я ещё не знала, что она наблюдала за мной не только, чтобы проверить, справлюсь ли. Вскоре выяснилось, что я её интересую…

Экзекуция пчёл была назначена на пятницу. Отговорить хозяйку мне не удалось. Непрошибаемая упрямица. Где здесь логика? Полезных насекомых ей не терпелось уничтожить, а жирных тараканов она щадила и не поливала спреем. Аккуратностью Розалия не отличалась, отбросы еды пеклись на улице в помойных вёдрах, и тараканы пировали, размножались и наглели на глазах.

«Удирайте!» – предупреждала я пчёл об опасности. Мой отец утверждал, что они понимают тех, кто о них заботится. Уж он-то знал – в юности работал у своего деда на пасеке. К насекомым отец бережно относился. Говорил, что у каждой букашки есть своё предназначение. Его взглядов я не разделяла и с радостью прихлопывала ненавистных комаров, но истории про всяких мошек слушала с интересом. За тот короткий год, что мы с ним общались, он немало мне про них рассказал, а про себя – почти ничего. Эх, папа, папа… Мысли о нём всегда вызывают слёзы. Вот как сейчас. Скрывая их, я нагнулась – сделала вид, что поднимаю с пола программку. Но на меня никто не смотрел. Народ пил, хохотал, веселился. Сидела я в Цирке Дю Солей. Билет мне дала Розалия – приболела и не смогла пойти. Деньги взять отказалась. Ворчливая, но щедрая.

По залу ходили парни с подносами – в мешковатых штанах, в бесформенных футболках, с раскрашенными краской лицами. «Вино, напитки, попкорн!» – выкрикивали они с хрипотцой. Одного из них подозвала сидевшая рядом со мной компания. Когда он подошёл,  оказалось, что это девушка. Она наклонилась надо мной, протягивая им банки пива, и обдала меня сладким запахом духов и мятной жвачки, которую шумно перекатывала во рту. «А что вы желаете?» – спросила она меня. «Переделать прошлое», – могла бы ответить я. Банальное и неосуществимое желание.

– Спрайт, – попросила я.

Она вручила мне напиток и спустилась на несколько рядов вниз к человеку –  полному, наголо обритому. Обернувшись, он нетерпеливо махал ей рукой. Что-то в нём привлекло моё внимание, но в полумраке я не могла разглядеть. По зрителям забегали лучи прожектора, упали на него, и я увидела, что глаза мужчины направлены в мою сторону. Взгляд был настойчивый и осязаемый, словно он дотронулся до меня. Где же я его видела? В Вегасе мелькают лица, исчезают, вновь появляются, их легко перепутать. Память у меня – вроде головоломки. Держу в ней всякий мусор, а, где его подобрала, не могу вспомнить. Не сталкивалась ли я с этим бритоголовым в тот день, когда решила здесь остаться? Точно! Я тогда гуляла по центральной улице «Стрип», он шёл навстречу и также цепко посмотрел. Впрочем, могло померещиться – солнечные лучи ослепляли, всё искажали, а вокруг сверкали рекламы, глаза туристов, костюмы Элвисов Пресли. В тот день Элвисы попадались мне на каждом углу. Я подошла к двум. Один – молодой, второй – пожилой. Пока я раздумывала, сняться ли с ними, набежали старушки в шортах и облепили первого. Мне достался пожилой. Он оказался весьма болтливым. Поведал мне историю своей жизни: вырос в Минске, уехал оттуда тридцать лет назад, сейчас на пенсии, разведённый. «Давайте сходим вечерком в бар», – предложил он. Я сказала, что жаль, не смогу, уезжаю.

Сфотографировавшись с ним, я двинулась дальше. Свернула на соседнюю улицу. Прошла несколько кварталов и очутилась в пустынной местности. Впереди – длинная серая дорога, ряд одинаковых непримечательных домиков и бредущая мне навстречу кривая тощая фигура. Вроде мужик. «Доллара не найдётся?» – прошепелявила он, когда мы поравнялись. Я дала. Он буркнул: «Спасибо».

Я продолжала идти под лай собак, бегавших за низкими каменными оградами. Ни души. Ни пятнышка тени. Только высушенные солнцем деревья и бурые скалистые горы вдали. Не попала ли я в иное измерение? Нет, сзади также светились зеркальные вышки гостиниц. Центр города – это отдельная страна, кипящая, полная соблазнов, а за её пределами – повседневность, однотонность, но – простор и безграничность. 

Вдруг я уловила фруктовый запах. С каждым шагом он становился острее и подвёл меня к участку – запущенному, но с кустами роз. Удивительно, что цветы не погибли в этом местечке! Я стояла у калитки и вдыхала их аромат. Он дурманил, расслаблял, и мне захотелось здесь остаться. Почему бы и нет? Момент подходящий – я свободна: рассталась со своим бойфрендом, затем уволилась, а новую работу пока не нашла. Накоплений на то, чтобы поразвлечься в Вегасе, хватит на полгода. Сдадут ли комнату на такой короткий срок? «Сдадут!» – звенел воздух, уже не душный, внезапно посвежевший. Я смотрела на круживших над розами пчёл. Одна села мне на руку. Я не согнала – знала, что не укусит. На участке между бородатыми пальмами стоял домишко с табличкой «Сдаётся» на косой двери. Ко мне подошла хозяйка – крупная, в блестящем балахоне, в золотистом парике.

«Розалия, – представилась она. – А вас как зовут?»

«Катерина».

«Хотите взглянуть на домик? Помещение удобное, чистое. Возьму недорого».

 Она не обманула. Скворечник, в отличие от её участка, был вылизан и стоил копейки. На следующий день я туда въехала…

После цирка я послонялась по городу. Идти приходилось по шажку – вечером в центре яблоку негде упасть. Вон и сами яблоки лежат в ящике у входа в магазин. Я купила несколько штук и двинулась дальше, глядя на витрины. В них – огни, пестрота, отражение толпы. Лица, лица… и вдруг мелькнул среди них бритоголовый субъект, которого я видела в цирке. Я обернулась. Никого. Опять померещилось. Всё в Вегасе призрачно – город маскарадов.

Нагулявшись, я отправилась домой. У Розалии горел свет. Я постучала. Она приоткрыла дверь. Выглядела она хмуро. Глаза – чернющие, растёкшиеся, словно лопнули зрачки. Одета в любимый балахон, походивший на костюмы циркачей, которых я только что видела. Она целыми днями ходила в нём по участку с сигаретой в руках и убивала дымом благоухание роз. Я удивлялась стойкости цветов – она халатно за ними ухаживала. В её отсутствие я их тайком поливала.

– Спасибо за билет, – поблагодарила я.– Потрясающее шоу, обязательно сходите.

– Некогда, много дел, – буркнула она.

О каких делах она говорит? Работой она себя не утруждает. Сидит дома, дымит и следит за мной. Я постоянно чувствовала её внимание, но относилась к этому спокойно – она же мужчина, вот и смотрит на женщину. То, что она – мужик, я поняла сразу, но, не желая её смущать, притворялась слепой. Актёрство Розалии меня не смущало – я знала одного музыканта (чистила ему бассейн), тоже ходившего в женской одежде. Человек он был приятный, безвредный. Так что подобные переодевания меня не волнуют.

– Вы не передумали насчёт завтра? – спросила я Розалию.

– О чём вы?

– Я имею в виду пчёл. Что вы решили?

– Утром увидите.

Её ответ не обнадёживал.

– Давайте я вызову пчеловода и всё оплачу, – опять предложила я.

– Не надо, я уже вызвала, он их заберёт, – отклонила она и захлопнула дверь.

Неужели она сжалилась над пчёлами? Завтра узнаю. Но до утра ещё далеко, в окне – та же темень, как и в глазах Розалии. И только вдали сверкал центр с казино. Там теряли деньги, выигрывали, снова теряли. Пили, целовались, вжимались друг в друга жаркими телами. Там бурлила жизнь, а я сижу одна в пахнущем трухлявым деревом скворечнике, в котором буду жить, пока не иссякнут деньги. Потом улечу из Вегаса, сохраню его в сердце и снова буду драить бассейны. Это намного веселее, чем перебирать бумажки в офисе, как я делала одно время.

Я распахнула окно и, глядя на небо, прошептала: «Папа, прости меня». Прощение я просила каждый день в надежде, что он услышит. Если только в той точке мироздания, где он находится, можно что-то услышать. Я – скептик и не верю в это. Однако продолжаю с ним разговаривать. Поддерживаю так связь с ним.

Отца я разыскала шесть лет назад. Все были против наших встреч: его жена, её родственники и моя мать, сочинившая сказку, что он погиб в Афганистане. Будучи ребёнком, я поверила, хотя не понимала, почему в доме нет его фотографий. Герой же! На мои вопросы мать не отвечала, плела что-то невразумительное. Повзрослев, я  потребовала правды. Мать призналась, что отец её бросил, и все его фотографии она уничтожила. Зачем выдумала историю про Афганистан, она не объяснила. Парадокс: не смогла его простить, но превратила в смельчака. В действительности всё было прозаично. Отец ушёл не на войну, а к другой женщине, от которой спустя несколько лет его увела нынешняя – моя ровесница. Выяснилось, что жил он рядом – на Таганке. Представляя, что мы с ним ходили по одним и тем же дорожкам, наступая на незримые следы друг друга, забегали в одни и те же магазины, возможно даже где-то сталкивались, я рассердилась на мать. Она не имела права меня обманывать!

Слушая в детстве небылицы про Афганистан, я представляла отца мужественным красавцем. Этот образ настолько прочно обосновался у меня в голове, что, когда мы с ним встретились, я растерялась. Передо мной стоял, смущённо улыбаясь, сухощавый, лысоватый незнакомец. Но я сразу его приняла и не спросила, почему он не искал меня. Он вернулся – остальное не имеет значения. Я даже обрадовалась, что он оказался робким и мягким. Хотя потеряла я его как раз из-за тех качеств, которые мне в нём нравились.

Многие видели в покладистости отца безволие. Но причина – в другом. Он не выносил конфликтов, при малейшем намёке на ссору отключал слух и отстранялся. Нона (его жена) этим пользовалась и крутила им, как хотела. Узнав о наших встречах, она запретила ему со мной видеться. Он послушался. «Почему, ну почему? – мучилась я и ложно утешала себя: – Он меня оберегает, знает, на что способна криминальная семейка его женушки». Но, как я себя ни убеждала, меня жгла обида. С лёгкостью отказался от родной дочери! Всяких букашек жалеет, а меня нет! Да и слово «обида» – мелкое, совсем не отражает того, что я испытывала тогда.

Пытаясь поговорить с отцом, я звонила, ходила к нему, караулила. Трубку он не брал, мои сообщения игнорировал. «Тебе ж сказали, он не хочет тебя видеть», – шипела Нона, не впуская меня в квартиру, но я была уверена, что отца держат взаперти против его воли. От безвыходности я стала запугивать Нону, что приму меры. Она в ответ прислала своего братца-мордоворота, который пригрозил, что, если я не уймусь, худо будет. Поначалу я думала, что Нона ревнует, но всё было проще. Она боялась, что я буду претендовать на наследство. «Бери себе всё на здоровье!» – кричу ей из скворечника.

В итоге я сдалась и перестала добиваться встречи с отцом. Вскоре моя мама вышла замуж, и я уехала из России. Как и почему – долгая история…

Утром приехал пасечник в скафандре. Я подошла к нему.

– Вы пришли забрать пчёл? – уточнила я.

– Ага, – улыбнулся он и велел идти назад в дом, чтобы меня не покусали пчёлы. Убеждать его, что они меня не тронут, я не стала. Он бы не поверил, как и Розалия.

Я вернулась в скворечник и стала наблюдать через окно. Пчёлы, нисколько не воодушевлённые тем, что будут жить в лучших условиях, носились, как бешеные, по участку. Оказавшись сообразительней меня, они мгновенно поняли, какова их участь. Их становилось всё больше и больше. Я даже не предполагала, что улей вмещал такое количество. В воздухе колыхалось грозовое облако. Разрастаясь, оно окутало пасечника, но его костюм был непробиваем, и он, нисколько не задетый укусами, облил всё какой-то жидкостью. Облако, тотчас рассыпавшись на сотни трупиков, упало на землю, а этот тип преспокойно ушёл. Розалия солгала. Это был истребитель насекомых.

Пока я стояла, глядя на мёртвый улей, примчались ещё стайки пчёл. Пометавшись с яростным жужжанием по участку, они уселись на забор, беспорядочно поползали по нему, и, как по команде, слиплись в комок. И тут я увидела то, о чём рассказывал отец. Увеличиваясь с каждой секундой, ком превратился в большой шар. Он шевелился, вибрировал, походил на бьющееся сердце. Я смотрела на него, как завороженная. Что-то в нём было магическое. Покрутившись по забору, сердце улетело. Навсегда.

Я вышла на улицу. Стояла тишина – особая, как бывает после ураганов. Притаился ветер. Листья пальм уныло повисли вдоль шершавых стволов. Даже разжиревшие тараканы, отрядами бродившие до этого по участку, куда-то попрятались.

–  Вы дома? – постучала я к хозяйке. В ответ донёсся хруст паркета. Похоже, она на цыпочках отходила от двери.

Зачем она обманула? Да, это её право всем здесь распоряжаться, но какая ей разница, куда бы отправились пчёлы. Выходит, она умышленно их убила. Надо остыть. Пойду в казино – идеальное место, чтобы развеяться. Раньше я туда ходила только как зритель.

В зале – огромном и шумном, как стадион – я села за автомат рядом с  возбуждённой старушкой в инвалидной каталке. Судя по её ликованию, ей везло, а мне – нет. Потеряв двадцать долларов, я прекратила попытки разбогатеть и отправилась в кафе. Взяла напиток и вышла на улицу. На ней, как обычно – столпотворение и шатанье. На углу белорус Элвис фотографируется с девушкой, обнимает её за талию. Она жмурится от режущего солнца. Её улыбка застывает, становится вымученной, пока их снимает её подружка. Сейчас Элвис предложит им сходить вечерком в бар.

По городу я бродила до вечера. Вернулась в скворечник и открыла окно. За ним – ночь, всплески звуков. Проголосила с плачем птица. Пискнуло какое-то насекомое. Отец сразу определил бы, что за насекомое, а я не умею. «Зато я умею чистить бассейны», – посмеялась я. Превращаю воду в зеркало, в котором отражаются деревья и крыши домов с приделанными к ним спутниковыми тарелками. Если раскрутить воображение, то можно уронить в бассейн и другие, не попавшие в него отражения. Неплохое развлечение: отдираешь щёткой желтизну со стен, а в голове мечутся образы, картинки, люди и падают в воду. Однажды во время такой игры я вдруг увидела отца – как живого. Нахлынул ветер, пробежал рябью по воде и смыл его лицо. Я так разволновалась, что не находила себе места.

В судьбоносные знаки я не верю. Судьба – это случай. Повернёшь направо – получишь одно, повернёшь налево – получишь другое и никогда не узнаешь, куда следовало повернуть. Отчего же я тогда растревожилась, увидев отца?

Звонить ему раньше я не решалась. Боялась нарваться на его холод и хамство Ноны: «Тебе ж сказали: отвали!». Зачем навязываться, если он от меня отрёкся? Но, увидев его лицо – живое и ужасно печальное, я поняла, что отцу плохо, и тотчас забыла про самолюбие, страх быть отвергнутой и прочие мелочные чувства, из-за которых люди расстаются. Я набрала его номер.

«Только бы он подошёл», – повторяла я заклинанием, слушая бесконечные гудки. Через десять минут я опять позвонила. Снова гудки – в этот раз особенно длинные и тревожные. Под конец они слились в один непрерывный, точно прозвучавший из другого мира. Я звонила несколько дней подряд. Маме – тоже. Может, она что-то знает. «Нет, не знаю», – ответила она. На пятый день, наконец, трубку взяла Нона. Процедила сквозь зубы, что отец в отъезде, вернётся нескоро, до свиданьица.

Сколько раз я переделывала в уме прошлое, ругала себя и оправдывала. Винила отца, а потом просила у него прощения. Неправильно было на него обижаться. Он никогда не жаловался на сердце, а оно отказало в тот день, когда я почувствовала, что ему плохо, и звонила, звонила, звонила... Отец вообще ни на что не жаловался, утверждал, что всё в порядке, даже когда его глаза говорили обратное. С тех пор я постоянно себя изводила, представляя, как он уходил из жизни среди чужих людей, мечтавших поскорее прибрать к рукам его имущество. Моё воображение меня наказывало, не щадило, рисовало жуткие подробности. «Папа, я звонила тебе», – повторяла я, надеясь, что все те букашки, которых он любил, ветер, небо, солнце донесут до него мои слова. И всё время ждала тех знаков, в которые не верила, повсюду их искала. И однажды послал мне улыбку в Цирке Дю Солей актёр в костюме пчелы. Только мне одной послал.

Утром меня разбудил крик цикады. Умудрившись забраться в скворечник, она истерично орала за тумбочкой. Вызволив её, я открыла входную дверь, и она тут же удрала. А тумбочка, которую я отодвинула от стены, присела на расшатанную ножку и свалилась на пол. Из её сломавшегося ящика вывалились катушки с нитками, заржавевшие ножницы, какое-то барахло и фотография. Я подняла фото. На нём – Розалия, средних лет женщина и девушка. На обороте надпись: «Жена и дочь». Я удивилась. Про свою семью Розалия ни разу не упоминала. Наверное, развелись. Вид фотографии намекал на разрыв – в том месте, где Розалия и женщина прижимались друг к другу плечами, тянулась царапина. Как будто кто-то сердито провёл по ней чем-то острым. Впрочем, какое мне дело до их отношений!

Я положила в пакет всё, что выпало из ящика, и отправилась к хозяйке. Заглушив голос разума, пытавшийся меня остановить, я решила с ней объясниться. Зачем она уничтожила пчёл? Хотела поставить меня на место: дескать, это моя территория, а не ваша? Или так их ненавидит?

В этот раз она держалась приветливо. На ней был тот же наряд, вспыхнувший всеми блёстками под солнцем, когда она открыла дверь.

– Держите, выпало из тумбочки, – протянула я ей вещи.

Сейчас обвинит, что я нарочно взломала ящик! Но она, как ни странно, прореагировала нормально и даже поблагодарила.

– Почему вы меня обманули? – напрямик спросила я. – Сказали, что придёт пчеловод, а явился истребитель. Убили полезных насекомых, а мёд наверняка с удовольствием кушаете.

– Нет, не кушаю, предпочитаю варенье, как раз сейчас ем с оладьями. Не хотите отведать?  – предложила она.

– Вы насмехаетесь? – нахмурилась я.

– Помилуйте, Катерина, какие насмешки! Я предлагаю вам со мной позавтракать.  Давайте проходите.

Прозвучала она вроде искренне. И сразу обезоружила. Поколебавшись секунду, я вошла внутрь. Она обрадовалась, стала меня обхаживать. Зная, как уединённо хозяйка живёт, я никак не предполагала, что она умеет быть гостеприимной. Она всех сторонилась. Даже, когда наведывалась соседка, разыскивая свою непослушную кошку, Розалия не приглашала её в дом, а коротко бросала из-за калитки, что кошку не видела. Как это не видела? Та часто прогуливалась по её участку, нюхая розы.

Её жилище оказалось чистым и довольно обыкновенным: стандартная мебель, лубочные картинки. Глядя на карнавальный костюм Розалии, на её недовольное лицо и неряшливый участок, я ожидала увидеть грязь, паутину, а на стенах – маски с сердитыми гримасами. Она налила мне кофе, протянула тарелку с оладьями и, усевшись рядом на диван, сказала:

– Не обижайтесь. Меня как-то оса укусила, к врачу пришлось бежать. Осы или пчёлы, не вижу никакой разницы. Истребителя я вызвала, потому что иначе от них не избавиться, они бы вернулись, я слышала такие истории.

Пока она нудно оправдывалась, её глаза блуждали по моей фигуре. Чтобы стряхнуть с себя её нахальный взгляд, я перевела внимание Розалии на абстрактную скульптурку на полке – единственный выделявшийся в комнате предмет.

– Хорошая работа, – похвалила я.

– Это моя дочь сделала.

– Она скульптор?

– Нет, одно время увлекалась этим делом, потом бросила.

Её откровенный взгляд стал напрягать, и я поднялась.

– Спасибо за угощенье. Мне пора.

– Куда вы? Давайте ещё посидим, вино попьем.

– Как-нибудь в другой раз.

Я вышла. Она выскочила за мной. 

– Погодите, куда же вы, погодите, – быстро повторяла она и с каждым словом, липким, как и её взгляд, приближалась ко мне. Её глаза ещё больше почернели, превратились в две скользкие маслины, они щупали меня, раздевали. Она резко меня схватила. Я попыталась вырваться, но её руки были, как наручники. Она стиснула меня своими лапами и вдруг, заорав, выпустила. Истошна крича, она сорвала с себя парик,  а под ним оказалась круглая выбритая голова, на которой сидела пара пчёл. И я узнала следившего за мной в цирке мужчину. Размахивая руками, он ринулся в дом.

Ошарашенная, я стояла перед захлопнутой дверью, из-за которой доносился его рёв. В первую минуту я даже не поняла, что произошло. Вокруг меня кружились пчёлы. Две опустились мне на руку, посидели секунду и перелетели на дверь, по которой ползала с жужжанием целая стая. Затем они стали стягиваться в комок – в точности как в тот раз, когда истребитель  разрушил улей. И я также завороженно смотрела на них. Комок превратился в сердце: трепещущее, доброе и недоброе. Сколько же эпитетов можно ему подобрать! Оно взмыло в воздух и исчезло.

Вызывать полицию или скорую помощь? Его же покусали.

– Вы живы? – окликнула я.

– Да пошла ты! – рявкнул он.

Я вернулась в скворечник. Забаррикадировала дверь. Хотя вряд ли он придёт.

Села у окна и посмотрела на бурые горы вдали. Вблизи они – красные. В них есть загадка, угроза и одновременно что-то успокаивающее. Они знают, что произошло. Вся природа знает, а я могу только гадать. Отомстили ли пчёлы этому мерзавцу за уничтоженный улей? Защитили меня в благодарность за то, что я их спасала? Или просто так набросились на него? Мне хотелось верить, что пчёлы – это душа отца. Он бросился мне на выручку – то, что не сумел сделать при жизни. Я ощущала его присутствие везде: в стрёкоте насекомых, в песнях птиц, в растениях, во всём, что отец любил и оберегал. Никогда не верила ни в какие перевоплощения и мистику, а сегодня поверила.

У окна я просидела до позднего вечера. Прощалась с ночным Вегасом, со звуками пустыни, с глубоким небом, на котором светился младенец-месяц. Тонкий и золотой, как волосинки валявшегося на земле парика, он оторвался от неба, полетел в мою сторону, ударил остриём рожка по стеклу окна, разнёс его на множество блестящих осколков. Обсыпав меня, они попали в глаза. И тут я проснулась – мои глаза кололи не осколки, а утреннее солнце. Не привиделось ли мне вчерашнее? Нет – в рыжей траве так же лежал парик.

Я собрала вещи, заперла скворечник и пошла к хозяину. Дверь была приоткрыта, через неё просачивался запах кофе. Я положила на крыльцо ключ. Крикнула, что уезжаю.

– Счастливого пути! – сипло ответил он.

Около моей машины сидела соседская сиамская кошка. Своенравная и независимая, она вечно удирала и гуляла со своими кавалерами по ночам. Нок своей хозяйке была привязана и всегда возвращалась. Я погладила её. Глаза у неё были нежно-голубые и невинные. Из дому вышла соседка. В это время она отправлялась на работу. Мы никогда с ней толком не разговаривали. Сталкиваясь на улице, перебрасывались пустыми фразами и расходились. Она взяла кошку на руки и отчитала, как ребёнка, за то, что та шляется неизвестно где.

– Я уезжаю, – сообщила я.

– Как, уже? Жалко. Розалию опять придётся искать квартирантов.

– Розалию? – переспросила я. – Это его настоящее имя?

– Да, а Розалией он себя называет… ну-у, сами знаете почему, – и улыбнулась. – У всех свои странности.

Я села в машину и помахала ей и кошке рукой на прощанье. Кошка смотрела с сочувствием, как будто догадываясь, что я собираюсь в полицию. Стоит ли туда идти? Начнётся следственная волокита, придётся задержаться. Надо забыть, а не заново переживать. Но наказать этого негодяя всё-таки следует. Он же может ещё на кого-то наброситься.

Пока размышляла, подъехала к красным горам. Тишина там благословенная – нигде такой нет. Даже не верилось, что в двух шагах бурлит и безумствует Вегас. Похожу там, погуляю, успокоюсь. Горы подскажут, как поступить. А потом поеду дальше. Человек я свободный, могу выбирать любой город. Домов – миллионы, и найти работу чистильщице бассейнов – не проблема. В каком месте жить, не имеет значения. Где бы я ни находилась, я услышу звон птиц, треск насекомых, жужжание пчёл. Услышу отца. Он знает, что я ему звонила в тот день… знает…