Андрей Дмитриев
Стихотворения
***
В подстаканнике –
стекло
отпускает
выпитое тепло,
как железный язык,
высунув ложку
изо рта, где стали ясны
сложные
иероглифы,
что на русский манер
будто крестики-нолики,
впрочем, пример –
прямолинеен.
На угол стола –
придвинут в истоме ленной
подстаканник, чья форма почти пуста…
Это было в купе –
качало реальность,
и бегала по скуле
жилка в мыслях, что алый
закат – цветок на полмира –
будет кому-то
последним, летящим мимо
светом из абсолюта –
в абстрактную тьму.
Рельсы – выли,
скулили – под стать дитю,
лишённому выбора –
губу закусив –
так, чтобы слышен был
только курсив –
и ничего лишнего.
В стекле –
остались чаинки –
словно последние на земле
люди, чьи фотоснимки
выплеснет в сеть
неряшливая рука,
чтоб по купе сосед
взамен им налил коньяка.
***
«Тогда мы тебя вычёркиваем», –
и вычеркнули. Однако, чирк-чирк –
спички сырые, о чём и кивает
дворник перед охапкой тетрадей – будто ничьих
(или, всё-таки, листьев?).
У дворовой собаки цепь – длиннее судьбы.
Вычеркнутым проще определиться,
с мотивами списков, пока пересуды-суды
шлифуют присяжных,
им проще принять пустоту,
где и творится всё самое важное –
из того, что можно держать на весу…
«Тогда мы тебя вычёркиваем», –
сказали. Что ж, росчерк – резок и смел.
Закусив прометеевой печёнкою,
орёл на край скалы сел
и смотрит, как догорает огонь.
Тянет черта хвост свой грифельный
по твоему в клеточку имени – далеко
за предел твоего же мифа.
***
Веткой в глаз,
а всё ж – в лес,
где лаз
в заборе древес –
выстлан мхом,
где сосновой шишкой
одарен Иерихон,
в котором вышло
родится этой хвое живой.
Всё гудит и трещит.
Эх, да ухнем совой,
приколотим дубовый щит
к высоким воротам чащи
под трубный лосиный зов,
сигналящий павшим
об окончании рабочих часов
и начале новой зимы.
Впереди – у дикой природы – роды –
птичий крик и кровь бузины.
Покачаешь дитя –
почувствуешь сгусток неба,
пока рука – не культя,
пока шахматная королева
ищет смолы в прожилках доски,
чтоб замазать рубцы сердцевины.
И покажется мир простым,
но растительным, по-древесному сильным…
***
То ли – петелька,
то ли – дырка от бублика.
В 2013-м смотрели с Ай-Петри,
сколько воды уже убыло
или прибыло – пенным прибоем.
До сих пор – качается что-то у пирса,
и небо стоит голубое –
будто создатель выспался
после долгой работы.
Но вино – истекло,
вино и стекло –
в ином, и стихов –
ничем не запить…
«Мы стояли на плоскости», –
пел когда-то сквозь пыль
и коросту
допотопный динамик
ломким голосом
бродяги Дхармы.
Мы – стоим, мы – по-прежнему босы.
Только плоскость –
зачищена…
Ночью космос –
предоставляет пищу
и кров.
Млечного возгласа кринка –
обычное молоко,
бегущее горлом, уставшим от крика,
и белеющее в уголках
обветренных губ.
Побелеют вот так же луга,
у которых город в долгу
за возможность расти.
То ли – петелька,
чтобы простым
и мелким
зацепиться крючком,
то ли – дырка от бублика,
в которую чай ручьём
убежал
вечером в кухне.
С этого рубежа
глаз уступает уху…
То ли – петелька,
то ли – дырка от бублика.
В чьём-то пухлом конверте –
шелестит-рукоплещет публика,
в чьём-то мутном окне
осыпаются георгины,
в чьём-то сумрачном ноябре
затухают гвардейские гимны,
оставляя лишь медь…
«Мы стояли на плоскости», –
так и хочется снова спеть,
в грудь взяв зябкого воздуха.