Сердце боксера. О стихах Якова Андреева

Яков Андреев — поэт-минималист и на уровне слова, и на уровне стихотворения, и на уровне книги. Его стихотворный принцип, если можно сформулировать стиль как принцип, таков: «Не писать после восьмой строчки!» Иногда он еще ужесточался: «После четвертой!», и тогда стихотворение, кажется, усилием воли сворачивалось до коды, то есть заканчивалось, когда, вообще-то, дыхания у «внутреннего рассказчика» могло бы хватить еще на несколько строф. Но Андреев, в юности серьезно занимавшийся боксом, не развозил сырость, разлюли-малину и эстраду (все три сии «грации» как-то связаны с длиной стихов) и прекращал говорить раньше, чем читатель успевал привыкнуть к стихотворению. Бил, так сказать, под дых. Да, поэзия женского рода, и каждый поэт в душе немного барышня, но тут мы имеем дело с чисто мужскими стихами — по отношению к себе автора и отсутствию кокетства.

 

Ничего у нее не проси.

Просьбы все и пусты и нелепы.

Выйди в полночь. Окликни такси

И умчи на край полночи этой.

 

В переулке каком-то сойди.

Не спеша закури сигарету.

Только звезды одни впереди

На окраине полночи этой.

 

Эти короткие волевые тексты хорошо врезались в память двух девятиклассников, когда Яков Борисович читал их нам на занятиях поэтической студии «Ветвь» при свердловском Дворце пионеров и школьников, куда мы таскались со своими виршами. В таких случаях он говорил — а случалось это редко, всего один-два раза за год: «Сегодня я прочитаю вам свое новое». Доставал машинопись и читал одно-единственное небольшое стихотворение, после чего, моргая влажными глазами, закуривал и, выдержав паузу, просил профессиональных отзывов на равных. Мы, ясное дело, мямлили что-то детское, так что наш ментор, помню, был не очень доволен. Видно было, что стихотворение много значило для него, но что мы могли изречь? Мы ориентировались тогда на гораздо более яркие и доступные поэтики, а Якова Борисовича ласково называли меж собой Яшей. Думаю, впрочем, что он все понимал и, не надеясь, конечно, всерьез пронзить нас, балбесов, своими стихами, на какое-то другое воздействие все-таки рассчитывал. Сейчас я понимаю, что ЯБ не ошибся, урок был дан.

 

В предместном расстанемся парке.

Недолгой прогулка была.

Над нами прощально и ярко

Закат расправляет крыла.

 

Настанут дни осени рыжей,

Холодное время утрат —

Ты станешь дороже и ближе,

И дальше, чем этот закат.

 

Так вот, я думаю, что благодаря этой негромкости, краткости и даже скупости ЯБ, большую часть своих стихов написавший в советские времена, в итоге, в сегодняшнем прочтении, советским поэтом не выглядит. Впрочем, дело тут не в уровне звука — вполне себе бывает и советская тихая лирика, секретарские стихи «о чувствах». Дело в том, что Андреев серьезен и сгущает краски, жертвуя почти всем, кроме сдержанной и умной сердечности, и, обрывая стихотворение, таким образом математически повышает удельный вес каждого слова. Почему он так делал? Может быть, из противовеса многопишущему себе молодому? Или взял когда-то за принцип урок опытного советского зубра (руководителя семинара в Литинституте?), когда тот из целой поэмы ЯБ оставил четыре строчки (об этом есть стихотворение в первой книге)? Или здесь позднее влияние гениального минималиста чуть более старшего поколения Решетова — первого лирика Урала? Или, испытав какой-то жизненный надлом, в стихах не стал давать подробности, а лишь кратко констатировал его. В любом случае это принцип, но таких «принципиальных» стихов много не сочинишь — и ЯБ за всю жизнь написал всего несколько десятков таких стихотворений.

 

И вот опять я к пропасти пришел.

Могильным холодом пахнуло люто.

Я сам ее искал и сам нашел,

Как будто нету лучшего приюта.

 

Мой нищий дух сорвался с высоты

И покатился в бездну без возврата,

Как будто в этом виновата ты...

Ты, ангел мой, ни в чем не виновата.

 

Будучи поэтом поздним, не ранним, как бы старым, а не молодым, ЯБ, как и многие такие поэты, всю жизнь писал одну, так скажем, абсолютную книгу стихов. Не зная о своей близкой смерти (ЯБ умер от осложнения гриппа на сердце в январе 1997 года), он тем не менее в 1996 году успел собрать и издать книгой корпус стихотворений, который соответствовал его жесткой требовательности к себе. Итоговая эта книга «Стихи» небольшая — всего 40 страниц, и она почти наполовину повторяет первую, раннюю книжку, тоже вполне лаконичную, и одновременно является вариацией промежуточной, предфинальной книги 1994 года. Такое вот трехкнижие.

Удивительно, но во всех трех изданных сборниках ЯБ немногим больше полсотни стихотворений. По сути, это одна книга, только разной степени прозрачности. В первом издании, 1986 года («Ветры сентября»), увы, имеются стихи-паровозы, простительная, мне думается, дань времени. (Я тут написал «увы», но, впрочем, кто я, чтобы судить? Стабильно малопишущий, в зрелые годы Андреев окончил Литинститут в 1979 году, первая книга вышла через семь лет, когда ему было сорок, — мягко говоря, не самый ранний дебют. Свердловск образца 1986 года опять же не самый вольный город, а с первой книгой, вероятно, были связаны надежды на профессиональный статус.)

Вот пример такого стихотворения:

 

ЛЕСНИК

 

Сминая родные березы,

Вел танк

сквозь огонь

напрямик

Достойный гранита и бронзы,

В сержантских погонах лесник.

 

Потом на земле своей древней,

Где в каждом селе обелиск,

Сажал молодые деревья

Огнем обожженный танкист.

 

Больную солдатскую душу

Непросто сквозь время нести,

Он столько в сраженьях разрушил,

Чтоб мир обреченный спасти!

 

Весенние трогает ветки,

Идет через лес не спеша,

И в каждом зеленом побеге

Его оживает душа...

 

Эти средне-публикабельные стихи того времени, стихи «о войне», скорее всего, литинститутской поры. Они немного прямолинейны, всеобще-наглядны. Так или почти так в 60-х писали почти все печатавшиеся поэты на Урале, это некий, так сказать, стандарт, хотя у ЯБ в них есть и надлом, и слово «душа». Проблема в том, что они, в целом неорганичные, на мой взгляд, для него, в книге занимают непропорционально большое место. Такой же фокус в составлении есть в книгах лидирующих свердловских поэтов 60-х — и у Бориса Марьева, и у... да у всех — и странно видеть сейчас, как два-три проходных текста непоправимо меняли и интонацию, и тему книги. Впрочем, борьба с редактором, предполагаю, шла не столько за уменьшение количества «паровозов» в издании, сколько за присутствие в ней нескольких действительно важных для автора текстов. По-видимому, такая тактика «малых побед» казалась оправданной, сам факт выхода сборника, печатаемость значили тогда больше, чем итоговый уровень книги, и давали надежду в будущем опубликовать спрятанные в стол вещи.

По первому ощущению «Ветры сентября» книга шестидесятническая, или, по крайней мере, младошестидесятническая и должна была выйти лет на двадцать раньше. По ней видно, насколько свердловское время отставало от условного московского, и как искусственно задерживалось поколение свердловских поэтов, чья молодость пришлась на 60-е годы (а за ним и последующие), — а местами и пропалывалось, если вспомнить судьбу Вячеслава Терентьева, выдавленного в тюменскую тундру, или Рины Левинзон, выдавленной в другую пустыню, в эмиграцию. И одновременно это зрелая книга, где уже есть Яков Андреев — философ, лирик, поэт сердечного высказывания.

 

С началом листопада

Все стало много проще —

И большего не надо,

Чем шум сентябрьской рощи.

 

И большего не надо —

Да и откуда взять?..

Начало листопада,

Открытая тетрадь.

Или:

 

Бредем по знакомой тропинке

И видим, в подлесок войдя:

На тонкой висят паутинке

Лиловые капли дождя.

 

И сердцу вдруг стало понятно,

Что кончились эти дожди, —

И нету дороги обратно,

И только зима впереди.

 

Минимальные, тихие, экономные средства — повтор рифмы, строки. Простые слова, неяркие картины. Скромный, но точный эпитет. «Лиловые капли дождя» — потому что прозрачные, насквозь, в темном подлеске. Но какой контраст с «военными» стихами! Боже упаси, автор не продавал за них душу, это честные и человечные стихи (и не о партии, не о маршалах, а о людях), но, судя по тому, что в книгах девяностых этих текстов нет (кроме одного — о матери, сдававшей кровь в годы войны), автор прекрасно понимал, что он все-таки не поэт гражданского высказывания, а поэт другого склада. В любом случае, читать «Ветры сентября» интересно: видишь, как культура возникает внутренними, стиховыми путями, несмотря ни на что, даже, возможно, невзирая на самого автора.

Наверное, это можно определить как семидесятничество: надежд прекрасных 60-х на изменение системы уже нет, но зато есть какая-то твердость, стойкость сопротивления изнутри, даже подчас во вполне официальной форме (первая книга поэта в провинциальном издательстве). Может быть, это то, что и принесло важные результаты, ставшие заметными только в 80-е, обеспечившие удивительную многолюдность поздней советской культуры. Это еще не контркультура, но уже и не официоз, какая-то важная сосредоточенность на внутреннем, тогда как шестидесятые брали внешним, громкостью. Рискну сказать, что по-настоящему несоветское, новое в провинции рождалось не из антисоветского, а из самой советской культуры, которая незаметно внутренне очеловечилась, переродилась в собственную противоположность. Впрочем, эта метаморфоза — уже совсем другая тема.

Как бы то ни было, по всему видно, что первая книга собиралась тяжело, возможно, была исковеркана редактором (и согласием на то автора), но при этом в нее вошли и переводы, кстати, блестящие — тоже к вопросу о том, как в рамках разрешенного шло производство культурных смыслов. Но главное — в дебютном сборнике уже есть образ будущей идеальной книги Андреева, и оставалось лишь, воспользовавшись притоком свежего воздуха, по-боксерски перенести вес на другую ногу...

Вот стихотворение, в котором «поздний», трагический Андреев — испытавший внутренний разлом и приблизившийся к вере:

 

Я к ночи старым стал,

И жить мне — неохота,

Поскольку я устал

От ваших анекдотов,

Поскольку плох был тем,

Что жизнь переиначил,

Но жить не так хотел,

А как Господь назначил.

 

Или другое, может быть, лучшее, безглагольное и космическое стихотворение Андреева:

 

Ни обиды, ни боли,

Ни тоски, ни беды —

Только белое поле,

Свет высокой звезды.

 

Уральская поэзия 60–70-х терпеливо ждет своего большого исследования. Во-первых, это было не так уж давно, а во-вторых, поэтические величины регионального (и общероссийского, если вспомнить, скажем, Бориса Рыжего) масштаба, в том числе представители «новой волны», несут в себе часть той культуры. Яков Андреев и его стихи — часть нашего уральского поэтического кода, достойная деятельной и благодарной памяти.

 

Я прожил жизнь за пару строк,

Всего за пару строк.

Ведь я не пушкинский пророк —

И большего не смог.

 

Но этой самой парой строк,

Взыскующий собрат,

Тебе никак я не помог —

И в этом виноват.

 

И вот кончается мой срок...

Планеты старожил,

Я прожил жизнь за пару строк.

А ты за что прожил?..