Анатолий Постолов

Американский дом. Стихотворения

АМЕРИКАНСКИЙ ДОМ 

 

                  1.

Вот детская. Игрушек ералаш,

как  мешанина красок на палитре,

а мастихин и кисть попеременно

оттенки беспорядку придают.

Они, подобно паре чертенят,

друг другу строя козни и канюча,

бросаясь в рев и хохотом давясь,

разбрасывают все, что под рукой

вдруг оказалось, и без сожалений

казня любимцев, тут же коронуют.

Едва лишь только хочет мастихин

увековечить свежую добычу,

как кисть тотчас размазывает всё

по-своему, чтоб возродился хаос.

Вот так, не уступая ни на пядь,

они свой мир непрочный создают,

в котором перемирие возможно,

когда лишь гаснет свет.

Умаявшись, они во сне бормочут

необъяснимым языком игрушек,

и сладко спит под смятым одеялом

пес плюшевый, а выше этажом -

барашек, чье простое имя «Ба» -

есть имя детства. Пуговки-глаза

он в детскую ладошку спрятал,

чтоб тоже видеть сны.               

 

2.

В гостиной  обаянье чистоты

и конформизм заметен в интерьере,

хотя и там и сям видны хвосты

эпохи, что распахивает двери

для свежеупакованных  реклам:

прилипчивых, упитанных, кричащих...

И плазменный на полстены экран

заметней всех картин вокруг висящих.

Лишь кресло, сохраняющее вид

примерной пуританской цитадели,

порою погружение сулит

в наивных сказок чистые купели. 

А впрочем, из нетленной старины

еще камин - исчадие стены -

обугленные сохранил поленья.

Он редко зажигаем, ибо тленьем

иного рода коротает дни.      

 

3.

Вот профиль самой темной комнатушки,

где за окном то изгородь, то холм,

и солнце пробивается бочком,

разбрасывая не лучи, а стружки.

Там одноногий правит монитор,

а книжный шкаф давно уже говеет

без умных глаз, чей дорог был призор,

но книжный голод превратился в мор,

лишь корешки под вечер розовеют,

читателя мечтая отловить.

Напрасная ловитва... нет руки, 

что загибать любила уголки

любимых книг, и на полях помет

тех мимолетных карандашных – нет... 

Вот стопка «readers digest» на полу,

дискеты криво сложены в колоду...

лишь старое бюро стоит в углу,

как патриарх печального исхода.

И где-то там, в его отсеках смутных

есть связка писем... крестиком шитье

каких-то встреч, порой сиюминутных,

но в них вся жизнь,

вся музыка ее.

 

            ***

Камены сидят, обхватив колени,

окаменевшие и обветренные,

женщины средних лет,

музицирующие

на кифарах,

ничего не знающие

о контрапункте.

На их пальцах

золотистая пыльца анемонов,

а в глазах проступают

обезвоженные капилляры времени.

Который уж год

ослепший поэт

ищет в темноте их лица,

повторяя сухими губами морфемы,

из которых 

сложатся их имена:

каменья... камеи... камены.

 

                        ***

Да, это жизнь, ее не перепеть.

Старательно и все ж неадекватно

играет наш стареющий квартет,

не потому ли на исходе лет

осьмушки перепутались и кварты.

А музыканты... разве их вина,

что резь в глазах и тщетная струна

теряет звук, прервав свое легато?

...и поздняя обещана весна.

 


                        ЦВЕТЫ


 


                                        Свете Рагимовой


 


                        В легчайшей из сфер предвечерних,


                        На белом холсте непочатом


                        Сперва появилось свеченье –


                        Как ангела отпечаток.


                        И сразу к нему обратили


                        Свои лепестки и тычинки


                        Цветы, что в окошке парили,


                        Как будто в бочаге кувшинки. 


                        И ты мне сказала: “Как страшно,


                        Порой я не в силах без дрожи


                        Коснуться иглой карандашной


                        Холстиновой кожи...”


                        Не бойся, их контур лучистый


                        Готов к этой жертве небесной:


                        Цвести и завянуть на чистом


                        Холсте и на нем же воскреснуть.


                        Еще в докембрийскую эру   


                        Тростник созерцая рутинный,


                        Задумался сеятель сферы


                        Над праздной картиной.


                        Чтоб жить в суете мирозданья,


                        Любуясь геральдикой линий,


                        Он формулу вывел гераней,


                        Ирисов и лилий.


                        Рисуй же, - все страхи развеет


                        Зари золотое сеченье.


                        Раскрывшись, цветы розовеют,


                        Горят от смущенья.


                        Рисуй, им ведь тоже не сладко –


                        Цветущим и вянущим с нами…


                        В эпоху попсы и упадка


                        Цветы – это знамя.


 


                        ЧЕРТОПОЛОХ


 


                        Колючий черт чертополоха,


                        Обходчик скучных пустырей,


                        Всё впрок тебе и всё нароком,


                        Хоть называйся ты репей. 


 


                        Ты к небу тянешься колючей


                        Небритой фурией щеки.


                        А что у неба ты канючишь?


                        Ведь не стихи же, не стихи...


 


                        Казалось, выпиты все соки


                        У обезвоженной травы,


                        И ты стоишь такой высокий


                        С пушистой шапкой головы.


 


                        И ты у неба просишь ласку,


                        Простую ласку лепестка.


                        Ты наделен особой властью,


                        А нежность ищешь у цветка.


 


                        И ветер невидаль откуда


                        Приносит белый лепесток.


                        И ты готов за это чудо


                        Упасть пробелом между строк.


 

                 ГРЕЧЕСКИЙ ХОР

 

                        В некотором  далеке от мира,

                        от общепринятых норм,

                        сохраняя остатки мифа,

                        возникает Греческий хор.

                        За кулисами это паноптикум

                        ксантипп, арахн и пандор,

                        что томятся в тени под портиком,

                        и мусолят свой бабий вздор.   

                        Они - букашки среди колонн,

                        подпирающих неба синь,

                        и мало толку с этих матрон,

                        ревниво шипящих гусынь.

                        Но вот они выходят на сцену,

                        заполняют подмостки собой,

                        и будто прорвав плаценту,

                        возрождают великую боль.

                        Они не мегеры – Медеи,

                        Антигоны клятвенных слов,

                        их голоса, обогнув Пиренеи,

                        замирают у геркулесовых столпов.

                        Их речи напевные судьбоносны

                        (хоть это звучит, как штамп),

                        но в мире, где правит косность,

                        судьбоносность – талант.

 

                        И все же не люди, а колонны,

                        являя собою последний оплот,

                        продолжают удерживать оборону,

                        как Шестой американский флот.

                        Но и они уплывут за кордон,

                        ибо валюта не знает износа,

                        и банкир, ухмыляясь, украсит гальон

                        мраморным мальчиком с Родоса.

                        Что же до хора – ему не узнать,

                        как демос погрязнет в фекалиях,

                        а боги превратятся в местную знать,

                        скупив участки в Фессалии.

 

                        Внезапно хор на высокой ноте

                        замолкает, обрывая слова.

                        Неужели и вы как сон пройдете, 

                        Греческие острова?

 

                        ФЛАМЕНКО

 

                  Дека испанской гитары,

                  Взошла, мерцая селеной.

                  Сдержанность кулуаров

                  Сквозит в ее кантиленах.

                  Муаровые отливы

                  В ее каскадах и рондо.

                  Цыганской страсти мотивы,

                  Будто мантильи блонда.

                  Сперва в  глуховатом регистре

                  Она свои канте бормочет -   

                  Так в углях щелкают искры,

                  Но жар в глубине клокочет -

                  Уже не шепот – бравада!

                  Уже не ручей – стремнина!

                  Так ягоды винограда

                  Давят, сорвав с куртины.

                  Так в губы впиваясь, стонут,

                  Так прыгают в Ниагару,

                  Так захлебнувшись, тонут

                  Стоны на дне гитары.

                  И гаснут в шандалах свечи,

                  И струны по пальцам плачут...

                  Так руки кладут на плечи,

                  И слезы в глазах не прячут.

К списку номеров журнала «Слово-Word» | К содержанию номера