ОДА
 
Парк замирает когда ты идешь по дорожке
вслед за тобой кувыркаются кошки пичужки рыбешки
 
обочь бегут ребятишки поддергивая штанишки
вытянув шеи сопя и толкаясь вприпрыжку
 
сыплются с неба конфеты и ленты под аплодисменты
а впереди выступают герольды в плащах с позументом.
 
Так ты идешь под кисейным сачком небосвода
где-то вдали высоко посреди несуразной свободы
 
равно любимая всеми ничейная гостья прохлады
облачко тихих раздумий дитя во главе шутовского парада
 
не замечая вокруг ничего ты бредешь по дорожке
страшно к тебе потянуться но взгляд оторвать невозможно.
 
 
В ПАРКЕ
 
Мы говорим, а надо ли, постой,
мы говорим, но разве дело в том,
блестит листва над нашей немотой,
и птица гладит воздух животом.
 
Мы просто не умеем, как они,
роняем пустяковые слова,
и птица поднимается в зенит,
и воздух ослепительно звенит,
и светом отзывается листва.
 
Мы говорим на разные лады
о том, чего мы всуе не смогли,
и ширятся воздушные следы,
и рушатся обломками вдали.
 
* * *
 
Мы бродили по склону змеиной горы,
ожидая вечерней недоброй поры,
средь колючек и трещин сухих,
но на самой вершине беспечной игры
нисходили дары и кружились миры
в недоверчивых пальцах твоих.
 
Мы наощупь искали пронзительный свет,
заблудившись в изнанке стекла,
торопливый озноб меж лопаток стекал,
но рука все плыла между свеч, сигарет
и несла недопитый стакан.
 
Я не вправе об этом теперь вспоминать.
Я смотрю, как орудует тот
всемогущий урод, распластавший меня,
чтобы взрезать брюшину, ввести электрод
и включить ослепительный ток.
 
Возвратившийся ветер смешал времена,
вихревой кочергой разметал имена,
между ребер вмурована чья-то вина,
словно перстень, стрела и печать.
Так пускай между всеми стоит тишина
толщиной с бесконечность ночного окна.
Слишком стыдно кричать.
 
 
ВСЕ ИМЕНА
 
двадцать имен в одном и одно в двадцати
как эскимосы знают двадцать названий снега
так и я в тебе как в снегу
в снеге в снегу в снеге в снегу в снеге
слово больше чем слово
имя больше чем имя
ты это больше
чем все имена любви
снега любви снега любви снега —
 
 

ДИТЯ СВЕТА

восемь текстов
 
I. БАШНЯ
 
Так в земле прогоркшей бродит холодный сок
то листва став прахом пропитывает песок
чтобы корни нащупать подняться вновь по стволу
так и я тебя осязал сквозь былую мглу
в пустоте без тебя я все же к тебе приник
словно стоя на башне рушащейся каждый миг
и все объяснилось и каждая боль светла
и рука над бездной дожизненной расцвела —
 
II. НЕЖНОСТЬ
 
Ветер входит под ребра
и его не удержишь ничем
только кольцами бедер и рук
изумленьем продольного танца
где никто не помнит себя
Нежность
пронзает навылет
в содроганьях обрушивающейся
воздушной горы —
 
III. ИМЕНА
 
Невозможно даже подумать
о грозных недрах неба
где вздымается сам Господь
милосердно незримый
неужели
это мы под пленкой солнца и облаков
неужели
еще не проснулись для подлинной жизни
неужели
могу касаться пальцев твоих и волос
ничего не зная о мире себе тебе
об огромной грузной скрижали
где два имени врезаны рядом
глубоко и спокойно
имя твое и мое —
 
IV.ЗАЛИВ
 
Когда позабытый отзвук бессилья
в тебе шевельнется
не бойся ибо мы вместе
назови по имени страх
и он уже приручен
отползает куда-то прочь
где ему суждено раствориться
 
Не бойся но просто взгляни вовнутрь
и скажи
это страх наклонной земли
не встречающей вод
это мука громадной воды
разлученной с небом
и ослепшее небо бредет наугад
сотрясаясь
вперехлест корежась внутри самого себя
 
А утром залив
нежит птиц и ошметки тины
и прозрачный взгляд
уютно улегшийся вдоль —
 
V. КОЛОКОЛ
 
Стояли дни такие
стояли дни такие
в груди светлело медленно
далеким медным лепетом
сидела шаль накинув
не жажда летаргии
а жажда с летаргией
 
и вместе с этой жаждою
вплывать во тьму протяжную
благую и глубокую
вокруг себя и около
 
и по наитью встретиться
и отзываться вровень
летучим сгустком трепета
угрюмым плеском крови
 
тесней вожмемся в дрему
сплетем дыханье в кокон
а небеса огромны
и колокол за окнами
 
И колокол за окнами —
 
VI. ТЬМА
 
Крылья тьмы светлее любого света
кровеносной тьмы проросшей в изнанку глаз
это взгляд без взгляда вселившийся в осязанье
и уже только небо пронзенное новым небом
где просторы мрака прозрачны во все концы
слепота первозданная
яростный обморок плоти
накануне рожденья в лучах ослепительной тьмы
это мы это мы это мы
плутаем в корнях
в родниковой влаге
в песке и травах
вот уже задохнулось время
 
Но тьма обнимает камни с той же мощью
как бушует семя в потрясенных извивах тел —
 
VII. ДЮНЫ
 
Я не сумел в протяжной ласке
пересказать всего что будет
 
За шепотом сквозило море
слоилось падало в ладони
ликуя тягой мышц и вздоха
Летали стебли
И это стало нашим домом
И это стало нашим белым
— единственным —
над запоздалой болью
ветвясь торжественным прикосновеньем —
 
VIII. СТЕКЛО
 
Я спал и не слышал как время стекало назад
стремительный воздух свистел и твердел на глазах
и он превращался меж нами в крутое стекло
но ангел касался престола и время цвело
вращаясь чаинками тягой навстречу насквозь
над толщей пространства где быть и не быть довелось
уже не телами а отблеском шепота вспять
и влажно смыкаться блаженно и горестно спать
впадая в летучие звезды по плавной кривой
и ангел смеется уткнувшись в стекло головой —