Вячеслав Запольских

Соленый запах ананаса

1

 

Соликамск окружают и рассекают, как осаждающие армии, отроги рукотворных гор. Натиск неудержим, кольцо окружения стягивается. Обороняющийся город кусками разложился вдоль Камы, ломтиками и клинышками присунулся к пойме заросшей ивняком речки Усолки, втиснулся отчаянными плацдармами меж неприступных бастионов пустой породы, им самим вынутой из шахт. А чаще всего он прикидывается, будто его вовсе нет, но бурьянные пустыри, перелески, промзоны, заборы с начесами колючей проволоки, редуты почернелых халуп и секонд-хенды — это все Соликамск. Насчитывающий полтысячелетия существования, он уныло безвиден, не имеет цельного образа.

С момента возникновения на богатых соляных скважинах городу приходилось ежиться и озираться на ногайцев и сибирские племена, не дававшие в шестнадцатом веке покоя. На овчарок и винтовки вохры. Сейчас город исподлобья косится на офисы компаний олигархического пошиба, чьи безвидные, как и он сам, владельцы обозначают себя только в рейтингах «Форбса» и в международных скандалах.

Зимой Соликамск вовсе слит с плоскими пространствами неба и земли, горбы терриконов растушеваны присыпкой снега поверх соляной корки. Вот такой же нерадостной зимой, в декабрьский, воздухстекленящий мороз 1742 года, Иоганн Георг Гмелин отряхивал долгополую шубу, стаскивал меховую просторную шапку с головы, отвыкшей от парика за долгую камчатскую экспедицию. Хозяева, зазвавшие знаменитого путешественника, были отменно учтивы, их дети благовоспитанны и старательны в демонстрации ученому гостю своего недурного немецкого языка. «Домишко», как говорил Григорий АкинфиевичДемидов, у них скромный, деревенский, ведь обитают они не в самой Соли Камской, а в подгородном селе Красное. «Ивану Георгиевичу», как Анастасия Павловна повеличала профессора и действительного члена Петербургской академии де сиянс, следовало извинить их житейскую простоту и откушать уральских яств, каких Бог послал. Гмелин, впрочем, лишь браво опрокинул с мороза поднесенную большую рюмку очищенной и, едва бросив в рот прядь квашеной капусты, тотчас потребовал показать оранжерею.

— Королевская! — восхищался, обходя по скрипучему снегу обширную постройку, обросшую мохнатым инеем. — Поистине королевская! Где вы заимствовали архитектурный прожект для столь правильной планировки?

Демидов развел руками:

— Отчего же заимствовать... Да и в которых местах оные прожекты следует раздобывать, того не ведал, когда своим умом да советом тутошних мужиков соорудили сей малый кусочек рая.

Гмелин почему-то сразу поверил самоучке-ботанику. В безветрии из трубы вертикально вверх убегал песцовый хвост белого дыма. Парниковое стекло густо заросло изнутри инистыми папоротниками и еловыми лапами, сквозь пелену обещающе светились тропики. Едва отодрали примерзшие двери, как напористо дохнуло влажной духотой. Источали аромат лимонные и апельсиновые деревья. Широкие лопасти банановых листьев затеняли полуметровые кофейные кусты. Ананас, словно крупная еловая шишка, выглядывал из рождественской розетки своих игольчатых и колючих, подобно хвое или вымороженной звездной зелени, вифлеемских лучей.

В тисках неимоверного холода, в краю, где царствует один цвет — снежно-белый, мужики в мокрых рубахах ворочают кадки с пальмами, промерзлые березовые поленья летят в жарко гудящие зевы печей. Дико, невозможно прекрасен зимний расцвет амариллисов, ошеломляет напор лаврового благоухания там, где положено произрастать репе и моркови, и страшно смотреть, как самоубийственно тянется обреченная лапка мирта, стремясь ощупать льдистые барельефы на кусачем оранжерейном стекле. В искусственном царстве тропиков, когда шагнешь в него со стужи, сыро тяжелеет шуба и пробирает болезненный озноб: откуда здесь взяться мечте о цветах и плодах дальних стран?

Гмелин немало попутешествовал по России и знал уже, отчего в русских сказках рядом с березками растут палестинские кипарисы. Видел павлинов и иных райских птиц на поливных изразцах соликамской Троицкой церкви. Затейливые каменносечные хитрости на фасадах прельстительно именовались «дыньками», хоть на здешних почвах и огурец затруднительно вырастить. Северный портал Богоявленской церкви будто облеплен лимонными дольками и какими-то вовсе уж фантастическими фруктами. В мясистых пальметтах и спиральных волютах церкви Крестовоздвиженской распознавал Иоганн Георг все то же северное мечтание о земном вертограде, о жизни, по-иному устроенной.

— Говорят, чтобы саженцы не вымерзли в здешние суровые зимы, их своими телами согревают крепостные люди, — осторожно поинтересовался просвещенный академик.

Демидов, нимало не смутившись, объяснил, что ананасы и виноград соликамского урожая он отсылает к столу матушки-государыни, а санный путь до столицы неблизок. Слугам же строго наказано доставлять экзотические яства в виде непомороженном. А как уж они приказ исполняют, своим пузом фрукты греют или еще как, он, Григорий Акинфиевич, не интересовался.

Полюбовавшись в оранжерее на тропические произрастания и на флору экваториальных островов, вернулись в дом. Поднялись в кабинет, и в этой Григория Акинфиевича всяческих ботанических кунштовкамере стало понятно, что хозяин не только балуется оранжерейными диковинами, но весь подход его к ботанической науке серьезен и современен: на полках пузырьки с коллекцией семян, многочисленные гербарные папки, причем Демидов надписывает листы по биноминальной латинской номенклатуре. И самое важное, — выяснилось, что в ботаническом саду его значительный участок занимают виды местного произрастания. Самоучка Демидов понимал ценность уральских невзрачных травок для мировой науки и разводил их усердно, не увлекаясь только артишоками и мушмулой.

При петербургской академии едва составляются планы устройства ботанического сада, а тут, на границе Азии, уже создан и процветает таковой, причем устроенный по географическому принципу: на сих цветниках — Америка, в оных оранжереях — Африка, а на особой полянке представлена Сибирь. Среди демидовских трав находятся редкости таковые, что Гмелин не встречал их более нигде.

— Отчего вы назвали мою оранжерею королевской? — поинтересовался Демидов, отхлебнув кофе из своерощеных зерен. — Мы ведь проживаем в империи самодержицы Елизаветы Петровны, а не в европейском малом королевстве.

Гмелин в душе посмеялся над тщеславием россиянина и поспешил успокоить:

— Я имел в виду оранжереи, устроенные «королем ботаников» Карлом Линнеем, книга которого «Systema Naturae» у вас на почетном месте в кабинетной библиотеке.

Слово за слово, и петербургский немец-академик, смакуя напиток, аромат которого успел в долгой экспедиции позабыть, обещал написать о коллекциях Демидова знаменитому профессору Упсалы. Карл Линней, говорил он, с превеликим удовольствием вступит в переписку с русским коллегой, ведь для него самая большая радость — получать посылки с семенами и черенками из разных стран, он всегда собственноручно вскрывает конверты с ними, будто священнодействует. Его ботанический сад при университете сделался всемирной столицей флоры...

При этих своих словах Гмелин обратил внимание на некоторую внутреннюю досаду, что проскользнула во взгляде у Демидова. «Неужто ревнует? Похоже, он желал бы, чтоб не сад Упсалы, а его собственный, не менее северный и не хуже устроенный, считали бы ботанической столицей», — заметил для себя.

Сетовал, что из экспедиций удается привозить только описания растений, редко — рисунки, а гербарных коллекций считанные единицы, ведь бумаги-то в России недостаток, да и в классификации до сих пор царит путаница. Поэтому Карл Линней предпочитает от своих корреспондентов получать семена, дабы собственноручно вырастить незнакомый вид и самому встроить его в новоизобретенную им систему биологических таксонов.

Григорий же Акинфиевич признался, что коллегой Линнею счесть себя покуда не осмеливается. Подлинно научной организацией его ботанический сад обязан адъюнкту Георгу Стеллеру, что останавливался у него на пути в Сибирь четыре года назад. Ведь до появления Стеллера соликамское собрание даже не имело каталога. Конечно, дальнейшие советы и указания светил ботанической науки ему очень пригодятся. Не знает ли почтенный гость, когда следует ожидать возвращения Стеллера с Камчатки и проезда его через Соликамск?

Гмелин, который в экспедиции был непосредственным начальником молодого адъюнкта, почувствовал себя уязвленным. Но вынужден был признать: именно такие подвижники науки, презирающие житейские трудности и рвущиеся в неведомые края, куда сам Гмелин отправиться поостерегся, ныне восходят подлинными светилами над царством Флоры. Демидову он мог сообщить только, что Стеллеротплыл с Берингом к американским берегам, предчувствуя либо полную свою погибель (Иоганн Георг автоматически выговорил это по-немецки, как было написано в прощальном письме взбалмошного помощника:«Seinenvölligen Untergang»), либо важные и редкие открытия.

О, немало открытий совершил Стеллер, чудом избежав смерти на островах, позже названных Командорскими, и прибыв с баснословной коллекцией в соликамскую усадьбу Демидова на пути в Петербург четыре года спустя. Здесь, вместе с хозяином, они начали проращивать привезенные семена, высаживать ростки на грядках, планировали масштабные научные исследования всего Пермского края. Но беззаветно преданные научному служению бессребреники в делах житейских всегда наживают завистников и недоброжелателей. Вот и на адъюнкта донесли, что он самовольно освободил из Большерецкого острога ительменов-камчадалов — зачинщиков бунта против русской администрации. Стеллер был арестован прямо в доме Демидова. Уводимый под вооруженным конвоем, на вопрос пораженного Демидова: «А как быть с коллекцией?» — успел бросить: «Перешлите Линнею!».

Демидов выполнил обещание, данное другу, переправил собрание камчатских растений в Швецию. Линней с радостью заполучил соликамского ботаника в корреспонденты. У него уже был заведен отдельный садик, где шведский профессор выращивал сибирские растения, полученные от русских ученых — Степана Крашенинникова, Иоганна Аммана, Иоганна Якоба Лерхе. Приговаривал: «В Российской империи больше найдено незнаемых трав через десять лет, нежели во всем свете через половину века». Писал своим коллегам по всему миру, зная, чем тронуть сердца ботаников: «Заклинаю любовью к растениям!.. Хоть цветок, хоть веточку, хоть одно семя...» О, истинный ботаник не пренебрегает никакими скромными травками, он клянется любовью к травинке, цветку, семечку — от Демидова «князь ботаников» получил семена десятков видов деревьев, кустов, трав Урала, Предуралья, Западной Сибири. Однако и взамен Демидов желал получать посылки, слал Линнею списки растений, какие надеялся заполучить из европейских ботанических садов. Патриотом будучи, часть растений из собрания Стеллера Григорий Акинфиевич направил в Российскую академию наук.

 

Ах, век Просвещения, что ты сделал с прагматиками Демидовыми! Сыну забавы, сановному отцу горе. Акинфий Никитич злился: младший сын вместо того, чтоб взяться за солепромышленный промысел, увлекся ботаникой, и в том молодая жена его, купеческая дочь Настасья, немало способствует. А ведь намерения Акинфия, пристроившего сына в Соль Камскую, были очевидны. Демидовы давно зарились на земные богатства, дарованные Строгановым еще Иваном Грозным. Присматривались к рудным месторождениям и лесным запасам у впадения Кына в Чусовую, а это ведь строгановские законные владения. Позже демидовские рудознатцы нашли железо близ Губахи, и там нахально был построен завод, из перводельного чугуна отлили и на вершине Крестовой горы установили памятный крест — это был вызов едва не дуэлянтский. Главная контора уральских владений Строгановых располагалась менее чем в 20 верстах ниже по Каме, в Усолье Новом, а сюда, в Соликамск, руки именитых конкурентов не дотягиваются, здесь властвуют местные купчины Турчанинов, Ростовщиков да Суровцов, да как было б хорошо прибрать к рукам прикамские соляные скважины и варницы, тем самым щелкнув Строгановых по носу.

Для Демидовых главное —ПРИБЫЛЬ и политика. Строгановы же идеалисты, склонны к меценатству и жизни изящной. Так недолго и по миру пойти в шелковых дырявых кюлотах да с микроскопом под мышкой.

Акинфий Никитич рассуждал, как многие. Как те же соликамские промышленники, косившиеся на Гмелина, когда тот с походным блокнотом в руках расспрашивал их о скважинах и варницах. «Не было бы никаких препятствий в исследованиях этих солеварниц, если бы они принадлежали короне. Но они принадлежат частным лицам, у которых при подобных проверках возникают удивление и различные мысли о том, какие цели эти исследования имеют. Интерес этих людей направлен только на понятие собственной выгоды, и никто из них не может себе представить, что можно заниматься исследованиями, только исходя из интереса изучения природы», — записал Гмелин в дневнике. Отложил перо, отодвинул чернильницу. Подпер кулаком подбородок.

Забавный этот Григорий Демидов являет собой новый тип по-своему скроенного русского европейца. Даже в домашней обстановке ровнехонько насаживает на молодые кудри парик о четырех тщательно завитых буклях и шлафроку предпочитает тесноту камзола. У внука тульского кузнеца выражение лица надменно-аристократическое. С ним он взирает на недоумение и неприязнь, что достаются ему от соликамских жителей. Холодным упорством отвечает младший Демидов на отеческие угрозы лишения наследства. Лишь только один из горожан откликнулся сердцем на чудные затеи барина, и только с ним Демидов бывает самим собой, самозабвенным любовником... Флоры. Обложившись лексиконами, самолично переводит этому мужику-садовнику голландские наставления по выращиванию лилей... Вздохнув, Иоганн Георг обмакнул перо и дописал в дневнике: «Господин Демидов имеет прекрасную аптеку, в которой он знает каждое лекарство и его действие. Он также большой любитель естественных наук, особенно науки о растениях, большое количество которых он не только сушит в бумагах, но и содержит изящный сад, который стоит ему немалых расходов; и в котором для этой страны есть поистине королевская оранжерея. Многим местным жителям это непонятно. Но он сумел вырваться из предрассудков, и его не беспокоит мнение ни единого человека, кто бы сказал ему: к чему такие расходы? Какой от этого получается доход?»

Посеянное в мерзлых душах редко дает всходы, разве что чудом, через поколения.

Часто случается, что небывалое дело держится одним человеком. Уходит энтузиаст, и его начинание быстро сходит на нет. Григорий Демидов умер молодым, при его сыне-наследнике сад купил соликамский скоробогач Турчанинов, и вскоре захирели гиацинты и амариллисы, сгнили под разбитыми стеклами теплиц кактусы и мирты, делянки с аптекарскими травами затянуло лебедой и репьями. Первый в России ботанический сад исчез, будто и не было его никогда в Соликамске.

Но память осталась.

Старший брат, Прокофий, также не чуждый ботаники — на знаменитом портрете Левицкого он изображен демонстративно опершимся на лейку, в окружении домашних растений в горшках, — вывез в Москву отводки братниного сада, от соликамского корня дав начало Нескучному саду.

А в Соликамске почти никто и не ведал о пальмах и агавах, финиках и кофе, что росли в XVIII веке в подгородном селе Красное. О первом в России ботаническом саде.

 

 

2

 

По весне 1954 года начали таять снега, неуловимо менялось суровое устройство жизни, те спецпереселенцы из западных областей, которых после войны под конвоем свозили в Соликамск, стали возвращаться в родные края. Но были и такие, что оставались в малогостеприимном северном городе, у них ведь и пепелища не сохранилось, к которому можно было стремиться. Переселялись из бараков, начали строить себе собственное жилье: избы в здешних краях невиданные, даже с таким приспособлением, как форточка в окне. Вот тогда очкастый мальчишка из поселка Карналлитовый впервые увидел палисадники.Чалдонская изба ведь вдоль бревенчатого фасада впритык обложена поленницами, а тут под окнами загородочка, и посажены цветы. Самые простые: астра, львиный зев, космея. Но тогда скромные попытки украсить барачно-промзонный быт казались дивом на фоне привычных репьев и крапивы.

Мальчишка был обыкновенный, соликамский и побезобразничать мог в компании ровесников-угланов, так что очкариком, «профессором кислых щей» его не дразнили. Но лирическая струнка в душе имелась. Любил побродить по лесам, остаться наедине с миром дикой природы, нежно относился к животным, анютины глазки сушил в книжках. И вот как-то соседка подарила ему луковицу гладиолуса. Он ее и сейчас помнит, свою первую луковичку: небольшую, рыжевато-морковного цвета. Тогда и возле его дома появился цветник, бутоны распахнулись лепестками оттенков прозрачных и тонких, неуличимых в красках здешних небес, в неброской палитре лесных далей. Даже когда служил в армии под Семипалатинском, ухитрялся озеленять место дислокации воинской части, подобрав несколько гладиолусовых сортов для климатических условий северного Казахстана.

На участок Анатолия Калинина в садовом кооперативе соликамского завода «Урал» пацаны страдовать не лазали: ягод, деревьев плодовых почти и нету, цветочки и прочая растительность «для красоты», поживиться нечем. Зато учителя водили экскурсии, знакомили школьников с богатством и разнообразием мировой флоры.

Заплетаются, стелются, путано гнутся можжевельники разных причудливых видов. Средиземноморский кипарисовик ощупывает корешками соликамский суглинок. Очевидная уроженка южных климатов туя пружинит чешуйчатую хвою на поддуве уральских сквозняков, упруго парируя их, словно привычные наскоки мистраля и сирокко. Альпийский привет шлет густохвойная горная сосна, а в отличие от этого почти кустарника, уверенно идет в рост американская Веймутова сосна, с иголочками длинными, по пять штук в пучке, как у кедра. Приземистый конус колорадской пихты прижимается к земле, стараясь поширерасстелить пышный подол серебристо-голубых хвоинок.

Лиственные, что ни сезон, едва ли не день ото дня непредсказуемо меняют палитру садовых красок. Манит дотянуться сквозь мелкие колючки до пунцовых кисленьких ягодок-конфеток барбарис; осенью его листочки наливаются фиолетовым густым пурпуром, сигналят неунывающими желтыми нотками, а могут полыхнуть огненно-пунцовым сиянием. Спирально, всегда по часовой стрелке завивается вокруг опоры дальневосточная лиана — китайский лимонник, белые цветочки его к концу весны медленно наливаются застенчивой розовостью. У актинидии вечнозеленой вдруг костяной белизной обметает самые кончики листьев, а рядом бьется листок наполовину красный... В зарослях магонии падуболистной на темную глянцевую листву склоняются пузырящиеся лимонной желтизной метелки. Гуляет по саду непредсказуемое буйство красок, дразнят ананасовые, смоляные, мятные ароматы.

Захаживали знакомые, восхищались, просили семена, советы по уходу. Зазвали в сад тогдашнего соликамского мэра. «Да неужто у нас на Урале такое может вырасти!» — не поверил своим глазам мэр. А ему подсказали: может, еще в XVIII веке и не такое вырастало, — и поведали полузабытую историю демидовского ботанического сада.

Мэр был из таковых, что стремительно принимают решения и сразу берутся за их претворение в жизнь. Надо воссоздать в Соликамске ботанический сад! Где находился прежний? Да примерно там, где сейчас Иоанно-Предтеченская церковь. Вот там и воссоздадим! Так ведь село Красное давно уже в городской черте, и все там плотно застроено. А мы на правом берегу, в пойме Усолки. Говорите, по весне пойму затопляет? Тогда дамбу!.. Впрочем, мэр тут же осекся: ясно было, что городской бюджет не потянет такие траты. Поэтому Калинин принялся бродить по городу и его окраинам, отыскивая новое подходящее место.

Нашлось, но на другом конце города. Пустырь, где скопились ворохи деревянного мусора. Здесь в послевоенные годы на Усолке была запань, вверх по течению в послевоенные годы зэки пилили и сплавляли ёлтыши — годные только на топливо полутораметровые бревешки. Вот на этом месте их вылавливали, складировали в штабеля, лесопилку поставили, так что вся площадка была как деревянная, выстланная затоптанной щепой и прочими отходами гортопа. Да еще бетонные фундаменты каких-то давних построек вросли в эту вроде бы совсем не подходящую для ботанических диковин почву. Зато вУсолку здесь впадал ручей, пусть и замусоренный изрядно, и хорошо видна была с речной излучины Иоанно-Предтеченская — перст, указующий на место прежнего демидовского сада. Центр города не так уж далеко, инженерные сети в досягаемости. У Калинина екнуло: вот оно.

Бульдозер три смены ровнял площадку, разгребал залежи корья и каменных обломков, один из бетонных надолбов так и не смог выкорчевать. На нем решили сделать первую альпийскую горку. Самому Калинину собственные смены считать не приходилось, он едва ли не каждую горсть земли перетер пальцами, каждый капризный саженец уговорил прижиться. Там, где сквозь коросту десятилетиями копившегося мусора пробивалось только корявое былье, замерцала нежная прозелень первых всходов.

Работа кипела. А вскоре закипели и пурпурные лепестки агростеммы, поползли вверх по стеблям пузырящиеся гроздья дельфиниума, цинния распахнула жаркое сердечко бархатистого цветка. Подстегивало, чего уж там скрывать, тщеславие — вот был пустырь, а как здорово, что он превращается в цветущий оазис, и люди скоро смогут приходить сюда и любоваться. Вот уже бьют из земли зеленые фонтаны, и травяные волны ходят, закипая на гребнях пышной пеной цветов. Калинин разговаривал с цветами, потому что растения, как всякие живые существа, нуждаются во внимании и в доброжелательном общении с человеком, и был согласен, чтобы его со стороны принимали за сумасшедшего. Ручей очистили, подпрудили плотинкой, перекинули декоративный мостик, в прозрачной воде мелькнули серо-голубые тени форелей.

Конечно, будущий ботанический сад мог быть только достоянием города, но Калинин, с этим не споря, все же хотел, чтобы коллекция, давшая начало саду, оставалась в его личной собственности. Никто не возражал, мэр даже повелел выстроить на территории сада роскошный по соликамским меркам особняк и преподнес его в дар Анатолию Михайловичу, хоть тот и отнекивался, полагая, что в качестве рабочей резиденции подошла бы халупка попроще.

 

За считанные годы питомник-дендропарк вырос до полноценного ботанического сада, был принят в Совет ботанических садов Урала и Поволжья, причем видные отечественные ботаники ни разу не упрекнули в невежестве самоучку, обладателя диплома техника-механика нефтехимического оборудования. Сад занимался интродукцией растений из других климатических поясов с тем, чтобы на соликамской почве прижились доселе невиданные здесь цветы, кустарники, деревья. Но при этом оставался еще и уголком удивительной красоты в не слишком-то обихоженном Соликамске. Очень помогал «Сильвинит»: именно в оранжерее подсобного хозяйства этого богатейшего предприятия Калинин вырастил-таки ананасы. Доказал, что демидовское достижение — не байки, и не зря Григорий Акинфиевич на памятном знаке, вмурованном в стену церкви Иоанна Предтечи, изображен с этим дразнящим фруктом в руке. И на 59-й параллели могут созревать экзотические плоды! Калинин торжественно разрезал ананас — и по всей территории ботанического сада распространился ни с чем не сравнимый аромат.

Городские власти воспринимали ботанический сад как бы в парадной череде непременных достопримечательностей, с которыми знакомят важных гостей — наряду с Троицким собором, Людмилинскойскважиной и шахтами «Сильвинита».

Мягкие лапки и режуще твердые кромки, кричаще яркие цветки и затуманенные оттенки бутонов, всевозможная живая геометрия громоздится, стелется, навивает спирали. Пирамиды голубых елей опрокинули свои ацтекски уступчатые отражения в искусственное озерцо. Разложились причудливыми буграми, словно коралловые рифы, кусты чубушника, спиреи и ломоноса. Падуб распахивает колючие объятия, за плетями амурского винограда похаживают бразильские мускусные утки, а из тайных репродукторов, которых нет смысла искать в тисненых лопастях хосты, плывет средиземноморская истома: «Addio, Napoli» и «Tornaa Surriento» — это мирты, кипарисы и лавры, выставленные в горшках под недолгий солнцепек, тянутся, как на цыпочках, и не решатся затанцевать по соликамской земле, где не то что дуб, даже обычная калина через несколько месяцев может вымерзнуть. От сезона к сезону прокатывается по саду смена красок, за дымчатой лессировкой весенней палитры следуют подмалевки горячих колеров июля, а вот уже рыжеют и лиловеют листья, доселе желтые и розовые, и багровые уголья осени подернуты, как пеплом, жухлой листвой. Наконец, свидина — «вороний глаз» — выкатывает белые шарики ягод, как обещание первой снежной крупы.

Две с половиной тысячи видов и сортов. У Калинина уже и не все сокровища удерживаются в памяти. Раньше каждое растение помнил — когда, где посажено, где семена добыл. Забудет о каком-нибудь цветке — тот сохнет, вспомнит — снова воспрянет и зацветет.

Анатолий Михайлович, как и Гмелин когда-то, понимал, что в России всякое необычное дело держится на одиночке-энтузиасте. Поэтому загодя нашел себе преемника, агронома Алексея Берендеева. Возраст ведь уже пенсионный, а молодой помощник загорелся, стал не менее горячим фанатиком соликамского ботанического сада, чем сам Анатолий Михайлович. Предложил устроить японский садик, продолжить создание каскада прудов на ручье, а на землях за ним прямо-таки просятся фрутицетум — сад кустарников, и кониферетум, сад хвойных растений.

Сырые ленты ноябрьской травы скрипят по резиновым сапогам. Калинин обходит дальний угол сада. Вот кому-то понадобилось размозжить ствол молодой осинки у самого комля. Не нагибаясь, он носком сапога подправляет деревце. Авось выживет. На окраине сада мокнет под дождем рощица голубых елей, у многих варварски срезаны верхушки. Поросль на берегу Усолки, напротив торчащей из воды старинной рассолоподъемной трубы, грызут бобры. В пруду нет-нет, да мелькнет пара форелей. Мало их уже, и боязливы стали. Вспомнилось, как перехватил тут пьяненького мужичка с удочками. «Отец, пойми! — тот чуть рубашку на груди не рвал. — Я р-рыбак!» Калинин в таких случаях выражений не подбирал: «М...к ты, а не рыбак. Рыба здесь непуганая, на голый крючок ринется».

Оставляя растения сада в своей собственности, Анатолий Михайлович будто в торопливую воду Усолки глядел. Планов по развитию и расширению сада была масса, в их реализацию он вкладывал не только свой труд, но и личные средства. А в Соликамске менялись мэры. И однажды Анатолия Михайловича, как руководителя муниципального учреждения, поставили в известность: финансироваться ботанический сад будет из расчета 1760 рублей на человека в месяц. Меньше МРОТа. Калинин вспылил и выставил ультиматум: не наладите нормальное финансирование, ищите другого директора!

И нашли. Потом другого нашли, когда предыдущий, просидев на должности год и почти в сад не заглянув, запросился «на волю». «Уралкалий» поглотил «Сильвинит», теплицы продал, в помощи ботаническому саду в категорической форме отказал. А Калинину и Берендееву хотелось восстановить всю демидовскую коллекцию, включая оранжерейные растения, — но в самодельных теплицах, печки которых приходится топить дровами, как в XVIII веке, бананы и кофе не вырастить.

Из особняка, построенного в саду и переданного Калинину прежним мэром «в вечное владение», Анатолия Михайловича вынудили выселиться, выставив стопроцентную оплату коммунальных услуг (а она превышает зарплату директора). Берендееву предложили согласиться на сокращение оклада более чем в два раза, а потом специалисту с профильным образованием и десятилетним опытом работы в ботаническом саду предложили должность рабочего 4-го разряда. Естественно, он уволился. И Калинин, еще недавно говоривший: «Я при ботаническом саде останусь, даже если придется только дорожки песком посыпать», понял: вскоре и ему придется писать заявление.

«Соликамский сад деградирует, — определил, побывав в нем, директор ботанического сада Пермского университета Сергей Шумихин. — И если погибнет, то окончательно. Такой тонко организованный организм, чувствительный ко всякому нарушению тщательно выверенного равновесия, восстановлению не подлежит».

Власти Соликамска вряд ли поставили себе дикую цель погубить ботанический сад. Но рассматривают научное учреждение то как отрасль ЖКХ, призванную поставлять городу саженцы, то как парк культуры, в котором можно летом проводить экскурсионное обслуживание без какого-либо ограничения (а это вытоптанные газоны, часть растений погибла), зимой — фестивали снежных скульптур, и во всякое время года — шумные свадебные фотосессии. У Калинина, конечно, характер не сахар, он дипломатичностью не отличается и совершенно справедливо считает, что никому ничего не должен, потому что ничего и не просил — сами предложили. А вот у Соликамска перед Анатолием Михайловичем долг имеется. Но какой же начальник захочет это признать и с благодарностью поклониться, нынешние начальники ждут, что кланяться будут им, заискивать, клянчить и благодарить.

Вероятно, не понадобится очередных двухсот пятидесяти лет, чтобы экскурсоводы, указав на местность возле Иоанно-Предтеченской церкви, где располагался первый в России ботанический сад Григория Демидова, вели туристов к пустырю на противоположной окраине города: «А здесь когда-то был ботанический сад Анатолия Калинина».

К списку номеров журнала «УРАЛ» | К содержанию номера