А ты идешь, почти что невесом. Стихотворения

***

Дрожит отраженье усталого Бога

и медленно тонет в зеркальных глубинах,

а в воздухе торная тает дорога,

чужая дорога, ведущая мимо.

 

Последняя тайна незрячего мира,

как лист, опускается плавно на землю,

и, тихо уйдя с невеселого пира,

пророкам суровым я больше не внемлю.

 

Ведь снова ответил я силой на силу,

и вновь на удар я ответил ударом,

покуда по волнам забвенья носило

кораблик утрат, обернувшихся  даром,

 

безгрешным грехом, добродетелью грешной,

свободой, распятой толпой обстоятельств,

бесплодной смоковницей, тенью кромешной,

веселой игрой шаловливых предательств.

 

Меня призывают неясные тени

и ласковый шепот баюкает нежно,

тебе головою уткнувшись в колени,

я прошлого морок отброшу небрежно.

 

Ах, как мне найти это самое слово?

Ах, как мне поймать этой мысли значенье?

Ах, как мне бежать от разгневанных взоров

неистовых демонов воображенья?

 

А Бог утомленный присел на скамейку,

покашлял, вздохнул и уткнулся в газету.

А там, за стеклом, голосит канарейка

и фикус испуганно тянется к свету.

 

Холодный уют нелюбимого дома,

где призраки бродят, друг друга не видя,

где все позабыто и все незнакомо,

дотла растворившись в случайной обиде. 

 

О, где ты, мираж пасторального рая?

Под поступью тяжкой скрипят половицы,

и молча танцуют в огне, не сгорая,

надменных пророков холодные лица.

 

Мы снова отведаем зрелищ и хлеба,

увядших цветов и ненужных объятий,

зарытых талантов и брошенных в небо

бесплодных молитв и бессильных проклятий.

 

По улице сонной промчат колесницы,

угаснет закат, а восход не начнется,

и сами собой шевельнутся страницы,

и каменный воздух неслышно качнется.

 

А Бог, дочитав, разрывает газету,

и медленно буквы сползают на землю,

и вновь я ищу у пророков ответа,

и вновь я ответу пророков не внемлю.

 

Прекрасные дамы князей и маркизов

в несвежем белье по бульвару проходят,

и падают голуби с грязных карнизов,

и нищие нищих на паперть выводят.

 

Рыдает над пеной морской Афродита –

откормленной плоти холодная груда,

и, молча на старое глядя корыто,

старуха сидит в ожидании чуда.

 

Под взглядом моим разлетаются скалы

и плавится воздух, стекая на землю.

Пророков на свете осталось немало,

но я, как и прежде, пророкам не внемлю.

 

Бездонное небо, пучина морская,

шуршат под ногами истлевшие кости,

но вечно бежит по песку Навсикая

и вечно уходят спасенные гости.

 

А Бог пересел на другую скамейку,

ногой отодвинул пустую посуду,

движеньем бровей усмирил канарейку

и мирно уснул в ожидании чуда...

 

И пляшет иголка в невидимых пальцах,

мелькают обрывки разорванных нитей,

судьба вышивает на сломанных пяльцах

невнятный узор непонятных событий.

 

Бессмысленной веры тоскливую скуку

со вздохом придавит безверия камень,

и, холодом смертным лизнув мою руку,

бушует в кусте несжигающий пламень.

 

А в небе проплыло горящее слово,

трамвай прогремел в никуда ниоткуда,

и смотрит на мир беспощадно, сурово

гиены глава с Иоаннова блюда.

Течет надо мной непонятная сила,

танцуют вампиры под полной луною,

и, мордой уткнувшись в ночное светило,

я хвост подожму и негромко завою…

 

***

Я ждал из зазеркалья знака

и вот, увидел в глубине,

как тень, возникшая из мрака,

безмолвно тянется ко мне.

 

Я сделал шаг навстречу тени,

и, расступившись предо мной,

стена мерцающих видений

сомкнулась за моей спиной.

 

И я спустился в мир фантомов,

где бродят души без одежд,

где воздух плавится от стонов

моих несбывшихся надежд,

 

где время движется по кругу,

ухмылки злобной не тая,

где тени смотрят друг на друга

в холодной мгле небытия,

 

где память оборотнем рыщет,

где ужас прячется в тиши,

где я стою на пепелище

среди руин моей души,

 

где дух во тьме рыдает глухо,

и где, несбывшимся маня,

судьба, как ласковая шлюха,

глядит с улыбкой на меня.

 

Благословенье ли, проклятье,

но в череде ночей и дней

 

тоски холодные объятья

меня сжимают все сильней.

 

И мне не вырваться из круга –

в дневном бреду, в кошмарном сне,

смерть, похотливая подруга,

бесстыдно ластится ко мне.

 

ПАМЯТИ БОРИСА КОРНИЛОВА

  (16 июля 1907 - 21 ноября 1938)

 

                                   Ире Корниловой

 

Цепочкой на снегу следы босые,

вонзились в небо черные столбы.

Чудовище голодное – Россия –

с рычанием взметнулось на дыбы.

 

Я молча бьюсь в его когтистых лапах,

и мне в лицо наотмашь, сквозь пургу,

летит, звеня, застывшей крови запах

следов, навечно выжженных в снегу.

 

А ты идешь, почти что невесом,

на вьюгу глядя отрешенным взглядом,

и вологодский, с грудью колесом,

тебя лениво тыкает прикладом.

 

Овчарки лижут капли на снегу,

топорщатся от холода погоны,

а ты сидишь один на берегу

и молча дожидаешься Харона.

 

И, омочив в потоке рукава,

ты на воде вычерчиваешь что-то,

и медленно плывут твои слова,

втекая плавно в вечности ворота.

 

В холодном сквере шелестит поземка,

и я, присев на каменной доске,

 

с твоей душой беседую негромко,

захлебываясь в собственной тоске.

 

***     

Я снова стремлюсь в никуда ниоткуда,

не ведая жалости, боли и слез,

хрипит, задыхаясь, распятый Иуда

и прячет улыбку спасенный Христос.

 

И демонов грустных печальные лики,

и ангельских полчищ ликующий вой,

проклятья, мольбы и беззвучные крики

остались давно у меня за спиной.

 

Вот так и иду в никуда ниоткуда,

к своей равнодушен беде и судьбе,

готовый повиснуть в петле, как Иуда,

ненужный давно ни тебе, ни себе.

 

***

            To Lady Victoria Jane

 

Части речи и слова части –

мы играем с судьбой в лото,

задыхаясь под игом власти

двух – Эвтерпы и Эрато.

 

Выползает из тьмы измена.

Окрик гневный, тоскливый плач –

Каллиопа и Мельпомена.

Сапожок испанский. Палач.

 

Слово, вздернутое на дыбу,

слово, брошенное в костер,

слово, спрятанное под глыбу,

мысли плакальщик и суфлер.

 

Клио, Клио, твоим упорством

замыкается Мiр в кольцо.

Крючкотворством и стихотворством

переломанная берцо-

 

вая кость. Ножевая рана.

Опаленный порохом лоб.

Нет Урании без Урана.

Впрочем, Талия есть, но чтоб

 

Полигимния с Терпсихорой

оставались в ряду сестер,

пусть им будут всегда опорой

плаха, дыба, петля, костер.

 

Им не ведать стыда и срама,

не стесняйся и не перечь –

из комедии выйдет драма,

а из драмы – пустая  речь.

 

Привлекая твое вниманье,

на костер возведут – и что ж?

Есть Вселенная. Мирозданье.

Есть перо. В просторечьи – нож.

 

ЛЕДИ ГРЕГОРИ

                        To Lady Victoria Jane

 

Воет каменный зверь над разбитой улыбкой,

тает шорох шагов за незримой стеной,

леди Грегори, будет ли это ошибкой,        

если вы полчаса посидите со мной?

 

Кто же я – ваш слуга или ваш повелитель,

назначающий цену любви королев,

на исходе блужданий забредший в обитель,

что дана только тем, кто сумел, умерев,

 

стать несбывшимся сном, безнадежной попыткой,

затихающим ветром, иссохшей рекой,

палачом, обретающим счастье под пыткой,

Эвридикой, нашедшей приют и покой,

легкой тенью, скользнувшей по стенам пещеры,

отраженьем, мелькнувшим в разломах судьбы,

исступленностью страсти, неистовством веры,

беззащитностью тела, упорством мольбы?

 

Леди Грегори, ломтем засохшего хлеба

кем-то пущен по водам кораблик долгов

и сверкающим оком из гневного неба

грозно смотрит на Землю наемник богов.

 

КОТУ ВАСИЛИЮ

Пишу эссе, пишу стихи,

пишу об этом и о том,

и за различные грехи

бываю бит моим котом.

 

Он мне соратник, друг и брат,

а я ему – слуга и раб,

поскольку он – аристократ,

а я – весьма рассудком слаб…

 

ПУТИ ДУШИ

           (Борису Заборову)

                        Нырнули в бездну голубую

                        Домов чудовищные тени,

                        С трудом дыша, на мостовую

                        Упал и гаснет лунный гений.

                                                  Н. Оцуп

                        I

Упал и гаснет лунный гений,

и в тишине, глухой и мутной,

из тени прежних воплощений

раздался вопль души беспутной.

 

Души беспутной и беспечной,

души, скорбящей неумело,

что бродит по дороге вечной,

себе подыскивая тело.

 

И, озарен улыбкой странной,

на мир, подернутый туманом,

глядит из бездны первозданной

слепой старик в халате рваном.

 

А вопль души в застенках бьется,

выносят камень вместо хлеба,

и кровь струей тяжелой льется

из опрокинутого неба…

 

                        II

В фате и платье подвенечном

душа, омытая слезами,

стоит в неведенье беспечном

перед святыми образами.

 

Слепой жених в потертом фраке

в углу заламывает руки,

плывут в печальном полумраке

виденья, образы и звуки.

 

Добро и зло, сплетясь телами,

танцуют вальс на лобном месте,

скребя по полу кандалами

жених торопится к невесте…

 

                     III

Невеста плачет и смеется,

жених под флейту пляшет с крысой,

и лунный свет сквозь стекла льется

на горб его и череп лысый.

 

В чепце и буклях, приседая,

чертя по полу арабески,

выходит фрейлина седая

из-за истлевшей занавески.

 

И, растворяясь в свете лунном,

прижав к груди обрывки тени,

жених в отчаянье чугунном

встает со стоном на колени…

 

 

 

                         IV

… Душа склоняется послушно

к любви без веры и надежды,

и примеряет равнодушно

из плоти скомканной одежды.