Маршрут

И  ВСЕ  БЫ  НИЧЕГО

 

Но дождь был ненасытен, слыли дни

листвой повеселевшей, где-то повод

давало буйство цвета, и неловок

качался сквер, лишённый тишины.

 

И всё бы ничего – гроза, скользя,

ветвилась, всё живое устрашая,

и хлюпали рогатые трамваи,

и прятались пернатые друзья.

 

Всё словно содрогалось – под и над,

отдавшись трезво приказанью свыше, –

народ искал спасения и крышу,

нарушив неторопкий променад.

 

Сюжет легко вписался бы в кино-

снуют машины, льются тротуары,

и светопреставления кошмары

уже приблизились вплотную, но...

 

Он на скамье сидел... казалось мир

проплыл громадным призрачным ковчегом,

а он сидел последним человеком,

оставшимся... не спасшимся одним.

 

Он наблюдал за неуютом мест,

лучом фонарным...

                            – Профиль долгих капель

касался трав, где древний обитатель

трещал свой земноводный манифест.

 

Он видел – жизнь заботится сама,

чтоб ночь устроилась в колодцах окон.

Стекались сны по гулким водостокам

в застывшие сутулые дома.

Он ощутил, примерившись рукой,

как тяжелел приятно войлок шляпы,

но дождь уже практически не капал –

теперь он слышал как звучал покой.

 

Там в кронах укоряюще луна

глядит в глаза слезливых георгинов

и тополя потряхивают спину, –

Он это счастье выпивал до дна.

 

ПЕРЕХОДЫ

 

Погасший полдень – агнец на закланье,

спешащий в жерло, где гнусавый звук

и перестук, как чёткий код разлук,

завёрнутый в вокзальное дыханье.

Темнеет сиротливый околоток,

в каморочном рассохшемся окне –

уснувший клён, а кроне-пятерне

тянуться бы... тянуться...

только знобок

уже ноябрь.

И так привычно, слева,

придвинув ближе к краю табурет,

увидеть можно, как сочится свет

сквозь пористый лоскут пустого неба.

Подступит одиночество и рядом

лежит в запаутиненых углах

кудрями стружка,

иногда и страх...

Таращатся чурбанчиков отряды, –

мастеровитым жестом, плавно... прочно

строгает кукольник и, словно жизнь,

в шарнирный немудрёный механизм

он продевает шёлковый шнурочек.

 

Там необтёсан ветер за холстиной,

по переходам разохотил прыть –

пытается скольженьем повторить

дома, мостову вздыбленную спину.

В глазницах луж по каплям тонут будни,

где придорожная густеет седина,

и травной ризы утлые тона

изчезнут скоро в непогожей смуте.

 

МНЕ  ПОКАЗАЛОСЬ

 

Мне показалось обрывается,

скользит и вьётся в глубине,

кружась за опустевшей станцией,

по воздуху...

ещё слышней

покажется, как благозвучностью,

затеплится в который раз

на ветках шёпот, где излучиной

протиснулся полночный час

у спящей поредевшей рощицы,

сверкнув глазами темноты,

он где-то словно заполощется

в утробе вызревшей звезды.

Не называешь крайним случаем,

но осени проймёт мотив –

круг судьбоносный не получится

не разорвать, не обойти.

Вдохнёшь, но так и не надышишься,

и в ливнях обнаружишь суть

необходимости под крышами

неисчерпаемость вернуть,

того, что кажется обыденным,

обыгранным в толпе, листве,

в одежде, в воздухе и, видимо,

в особом пряном веществе.

Привычно жить чересполосицей,

не заприметив за окном,

как чёрно-белым снимком просится

сентябрь в потерянный альбом.

 

ВДЫХАЯ  НЕОБЪЯТНОЕ 

ПРОСТРАНСТВО

 

Заблудший ветер словно ненароком

затронул молодые деревца –

как тяжкий вздох стоявшего у окон

седого и угрюмого жильца,

cмотрящего, как встрепенулась ветка –

«Взмах дирижёра... занавес... огни»,

а, на карниз попав, полоска света

скользнула в сумрак комнаты –

впусти...

 

впусти, где дома прежним постояльцем

пылится и сутулится рояль, –

сирень и музыка на чёрном глянце:

колокола, Воздвиженка, печаль

повремени, в той тишине фермата

уместна, чтобы вспомнить, отчего

под вечер аромат сырого сада

звучал непревзойдённым мастерством.

 

Была нужда услышать этот ливень,

был с толку сбит желанием на «бис»

сыграть когда-то птичьи переливы

и сотни расцветающих реприз.

Там жизнь ключом скрипичным открывалась –

без одиночеств сцен, холодных стен,

гардин, картин и прочих... в коих малость

осталась... только – музыка, сирень.

 

Вдыхая необъятное пространство

симфонии из нынешнего дня,

где всё живет надеждой продолжаться,

как по весне понёсшая земля.

 

 

В  СИЛУ  РАЗНЫХ  ПРИЧИН                    

 

                                             В. Н. Тростникову

В силу разных причин

                                этот воздух горчит,

расправляет дыхание звонница –

будто настежь простор, а резной мезонин

тёмным сводом за ветками сходится.

Эта тяжесть впитавшего влагу бруска,

скособоченной бочки заржавленной,

сердцевины забытого в скобах замка...

Только утро раскрытыми ставнями

смотрит вдаль, там стоит долгоног сухопар

перелесок и Устья беглянкою

исчезает в глуши, где сластит медовар

свои будни янтарною чаркою.

Не ссудить этих дней предрассветную синь –

в перепевках заходятся кочеты,

тут и завтрак, где кряжистый стол и скамьи

под навесом навечно сколочены.

Приютившей хозяйки шаги, под крыльцом –

кот-слепец между балками тычется,

чтоб коснуться ладоней, смурчать в унисон

исполать, несомненно, провидчески –

Всё истлеет рогожей, наградою ей

вне времён... вне дождей... вне распутицы

станут годы стелить серебро тополей

драгоценной и жертвенной мудростью.

 

Пусть запишет Философ, что воздух горчит,

а в саду мякоть зреет мгновения,

в силу разных причин мы о многом молчим,

чтобы в этом найти откровение.

 

НАДЕЖД  ЕДВА  ПРОБИВШАЯСЯ  ОЗИМЬ

 

Листала,

и, казалось, во дворах,

своей ошеломляя тишиною,

пространный звук застывшею слюдою

блестел на складчатых чердачных лбах.

Чрезмерно тушью вычернил листы

курсив ветвей и птичье многоточье...

здесь отчего-то долго тлеют, Отче,

вчерашние погасшие костры.

Когда уже покоится на дне

и тяжелеет воздух мглистым соком, –

еловая бледнеющая тога

встаёт застывшим парусом извне.

Листала, где непрочные снега

залатаны стернёй;

свинцовым взглядом

глядят там берега гранитных градов,

как вечность тесно стелется к ногам

земных мгновений,

немощна пока

надежд едва пробившаяся озимь, –

декабрь, мешковат и скрупулёзен,

освоил обозримые верха.

Казалось, что отыщутся твои

там без вести пропавшие объятья

среди заиндевелых колких прядей,

среди летящей нежной толчеи.

Листала, но ни слова, что в сердцах

календарей исполнятся причуды, –

и нет конца покуда свет повсюду

совсем иной – немеркнущий,

в церквах.

 

МАРШРУТ

 

Ты вернёшься, в контрасте почувствуешь, наверняка,

этот город устроен на удивление просто –

за трамвайным кольцом под мостами лоснится река,

фонарей многолунье, витые решётки. В набросках –

 

свет здесь клином сошёлся,

                               разлит по колодцам-дворам,

но пока в пору звать твоих снов

                                       неотложную помощь –

спи по улицам... спи по шагам, по заветным словам,

вспоминая обратный маршрут,

                                    и как только захочешь –

 

три пролёта наверх... три пролёта, где вьют небеса

свои хрупкие гнёзда в заброшенных

                                           пыльных мансардах,

в старых фикусных кадках, проёмах, настенных часах

зреют звёзды... прозрачные звёзды, и пятятся рядом

 

по Фонтанке туманы, зашёптанным фарсом ветра

рассылают по форточкам стылых рассветов приветы.

Как дожить до себя, когда ворохом сыпать горазд

на окраинах снег плюс на встречи наложено вето.

 

Возвращайся домой, раздевай свою суть донага,

в этих ты переулках давно позабытый прохожий,

поспеши до главы, где совсем обмелеет строка,

слишком призрачна жизнь, оттого и прочтётся

                                                           тревожно.

 

На прибрежных проспектах покажутся

                                               мысли вьюжней –

станешь сравнивать быт,

                  пресловутый нордический климат,

взглянет нежно каналья-сфинкс королевских кровей

вслед тебе, вдруг услышится резко и неумолимо, –

 

закалившись в подземках, питейных подвалах,

                                                               тщетах,

где-то Время грохочет навстречу тяжелым трамваем.

И зачем отрицать, будет счастье ещё, но когда

ты вернёшься. Вернёшься, надеюсь...

                                            да нет – точно знаю.

 

ЧТОБ  НЕ  ЗАБЫТЬ

 

Значенья не придашь – стихи и встречи,

но зорким кропотливым ремеслом

сведёт на нет и крестиком зачертит

разлуки неразменное число.

За поворотом в сумерках укроясь,

и здравому рассудку вопреки,

так непривычно кроткий мегаполис,

забыв про гордость, кормится с руки, –

на алтаре речном лампады шатки;

вдоль улиц, где ажур оград свинцов,

заметишь: ночь троллейбусной «десяткой»

помчится на Садовое кольцо.

Как прежде будто, в расстояньи шага,

вдыхаешь почерк дыма и тоски –

из первых листьев скроенная сага

в дворовых москвошвейных мастерских.

Ты скажешь, что всего лишь пережитки:

... окно слезливо, грузен потолок,

и горизонт ольшаником прошитый

напомнил глухариное крыло.

В театрах, вестибюлях, на галёрках

слова вмещают судьбы,

рад не рад, –

свирепствует и движет шестерёнки

вдогонку меднолицый циферблат.

Чтоб не забыть, не отпустить порожним –

стихи и встречи... встречи и стихи

нашли привычку уживаться с прошлым,

с которым мы давно уже близки.

 

 

ПЕРЕДЕЛКИНО

 

                            Памяти Е. Б. и Н. А. Пастернак

 

Где в комнатах застыли зеркала

и тишина берёт оброк поныне, –

укроются в преображенном мире

сиявшие за полем купола,

а полый звук ещё вмещает суть

сиротства безголосой половицы,

когда тропой нехоженой страницы

порог высокий не перешагнуть.

Больней и безнадежней не узнать,

как нараспев молиться научили

застишия витых чернильных линий,

сухой дымок, железная кровать;

как тянется закатная свеча,

сгорая у проселочной излуки, –

до тонкости когда-то знали руки

рояля запредельную печаль.

Где неба старость тысячью морщин

заглядывает в безучастность окон,

в саду зацвел засохшей вишни локон

без всяких оснований и причин...