Алла Докучаева

Диадема для царицы. Окончание

(Окончание. Начало в № 2)

 

…Жара окутала Баден-Баден. Когда стояли в очереди на катанье по каналу вокруг города, какая-то женщина даже упала в обморок. Михаил достал из заплечной сумки зонтик, который всегда лежал там на случай дождя, и Агриппина раскрыла его над своей соломенной шляпкой, получив двойную защиту от горячих лучей. Даже на воде не веяло прохладой; только когда открытый теплоходик оказался в тени монументального здания Европейского парламента, пассажиры на несколько минут вздохнули с облегчением.

Потом гуляли по городу, любуясь его архитектурой, его жилыми зданиями, темные полосы декора которых придавали им геометрическую строгость. Пока переводчик Кирилл ездил на машине по своим делам, успели обойти несколько улиц, заглянуть внутрь вознесшегося к небу знаменитого собора, попасть на Площадь Республики, сфотографироваться там у скульптурной группы в самом центре усаженного цветами прямоугольного пространства, буквально прокаленного сухим зноем. Зато в открытом кафе под надежным тентом можно было расслабиться, заказав клубничное мороженое и холодные коктейли. Там они и просидели весь оставшийся до встречи с Кириллом час, а когда уже устроились в машине и ехали обратно, Михаил неожиданно прильнул к окну. На другой стороне улицы он увидел Франца, экскурсовода из музея Фаберже. «Кирилл, остановите, пожалуйста», – попросил он, но машина уже проехала мимо шикарного ювелирного магазина, откуда выходил их баденский знакомец.

– Это же тот магазин, где мы смотрели подарок для твоей мамы, – узнала Агриппина. – Директор – молодой парень, который с нами занимался.

– Да, точно, – согласился Михаил и, вопреки своему обыкновению размышлять про себя, не удержался: – Интересно, а он что там делал?

Этот вопрос он и задал назавтра Францу, которого как раз вызвали к следователю, одновременно с директором и кассиршей. Тот смутился, даже покраснел, но ответил с вызовом:

– А это мое личное дело.

– Безусловно, – согласился Колокольцев, – но, возможно, оно не содержит особых секретов и может быть обнародовано?

– Вы за мной следите? – блеснул Франц из-под очков сердитым взглядом. – На каком основании? Даже в Страсбурге достали… И всего-то потому, что я честно признался: да, поднимался на второй этаж. Мог и не говорить, меня ведь никто не видел.

– Почему же? Я видела, – подала голос кассирша фрау Эльза. – Я перед этим пришла и открыла окошечко кассы.

– Неважно, это ничего не меняет, – бросил Франц в ее сторону и опять повернулся к следователям. – Я категорически возражаю против ваших методов обвинять без оснований.

– Кто же вас обвиняет? – возразил Мозель. – Мой коллега спросил, что привело вас в ювелирный магазин Страсбурга. Не желаете отвечать – ваше право.

– Вот именно – мое! Я отчитываться не собираюсь. И, если хотите, пока ни одной душе говорить не намерен, зачем я там был.

– Пока, – улыбнулся Михаил. – Значит, придет время – скажете?

– Возможно, – уже спокойнее ответил Франц. – Но эта информация предназначена не для вас.

– Если она нам очень понадобится, то уж поверьте – узнаем, и не обязательно от вас, – заключил Мозель.

Когда Михаил возвратился в отель, Агриппина сидела на балконе под прикрытием полотняного тента и решала кроссворды. Но тут же их отложила.

– Ну, что нового, Мишань? Я вся в ожидании.

– А я весь в ожидании дневного сна, – не торопился с ответом Михаил.

– Пять минут! – взмолилась Агриппина. – Расскажешь – и баиньки.

– В общем, особо ничего не прояснилось. Подозревать можно всех. Может, только директора исключить. И кассирша, и дневной охранник показывают, независимо друг от друга, что он до приезда делегации находился в своем кабинете.

– Но если он кому-то передал ключ? – пожала плечами бдительная добровольная помощница. 

– Конечно, – согласился Михаил, – мы это не сбрасываем со счетов. Хотя вряд ли он мог быть заинтересован в похищении диадемы. Он неплохо устроен на своей должности.

– А кассирша? С нее тоже сняли подозрение? – поинтересовалась Агриппина.

– Не уверен. Алесь – это дневной дежурный – отлучался из вестибюля в каптерку, переодевался. Потом выходил на улицу, когда ему показалось, что хлопнула входная дверь. Этого времени вполне достаточно, чтобы подняться в диадемный зал. А фрау Эльза, между прочим, бегает по утрам и вообще весьма крепкая, спортивного вида особа.

– Откуда известно, что она бегает? – удивилась Агриппина.

– Она, когда вспоминала, во сколько пришла в то утро на работу, обмолвилась: во столько-то кончила бег, облилась, столько-то минут завтракала и так далее. Немка, все по часам.

– А про Франца почему ничего не говоришь? Его что, не приглашали сегодня?

– Приглашали, но ничего от него не добились. Твердит: мое, мол, личное дело, где я был и что делал. Все, Гранюш, отпусти меня, а то засну на ходу.

 

Елена Юрьевна возвращалась с работы снова через парк и опять повстречала Колокольцевых – похоже, что в это время они устраивали себе променад. Она радостно их приветствовала:

– Когда к следователю не вызывают, то вас и не увидишь, и я даже соскучилась.

Они повернули ее проводить. Агриппина расспрашивала, куда еще можно съездить. Елена расхваливала городки Бюль и Раштатт – до них легко добраться на электричке, посоветовала посмотреть розарий.

– Так мы только оттуда, там прелестно, – воскликнула Агриппина.

– Нет, я имею в виду дальний розарий, на горе, – стала объяснять им Елена. Возле дома, куда они ее «доставили», как выразился Михаил, Елена напоследок призналась:

– Знаете, Михаил Алексеевич, я как-то неловко себя чувствую, что мы с Эмми разное время вам назвали. Я повспоминала, и все-таки мне кажется, что я была права. Потому что вообще не имею обыкновения приходить на работу намного раньше положенного. Это даже Алесь подтвердит – он, как правило, всех нас утром видит.

– Я понял, Елена Юрьевна. Но все равно, когда в следующий раз Мозель вас пригласит, повторите это уточнение ему, чтобы было зафиксировано в протоколах.

– Хорошо, непременно. Рада была с вами повидаться. Если понадобится консультация экскурсовода, всегда к вашим услугам, – и Елена помахала им на прощанье.

Едва они отошли, как Агриппина продолжила предыдущий разговор:

– Я все-таки настаиваю, что в Страсбург с тобой поеду. Ну и пусть жара. Она и тут жара. Мне, думаешь, так уж приятно оставаться здесь одной, пока ты занят своими делами? Мишенька, ну пожалуйста. Я, кстати, и помогу в этом ювелирном магазине. Я же с директором общалась…

– Ладно, Гранечка, в конце концов, мне без тебя разве так уж хорошо? Буду только рад, если поедешь. Просто не хотел таскать тебя по жаре…

После завтрака за ними заехал Кирилл, и они отправились «по следам Франца», как это сформулировал Мозель, когда согласовывал с Михаилом поездку.

Молодой директор сразу заулыбался Агриппине:

– Вы все-таки решили купить брошку?

Она взглянула на мужа в растерянности:

– У мамы же юбилей. Может, действительно купим? Мне брошка так понравилась.

– Дороговато, – снова засомневался Михаил.

– А я уступлю, – любезно предложил директор, – пятьдесят евро долой.

– О’кей! – согласился Михаил и, когда Агриппина положила покупку в сумочку, обратился к директору с тем вопросом, ради которого они и приехали. Показал свое временное удостоверение:

– Могли бы вы прокрутить видеонаблюдение на два дня назад? Нам надо найти вот этого молодого человека, – он показал фотографию Франца.

Когда они увидели на экране знакомую физиономию долговязого очкарика, директор позвал продавщицу, у прилавка которой стоял Франц. Кирилл с ней довольно долго выяснял, что именно тот покупал. Наконец перевел: он ничего не купил и, кажется, не собирался, он приценивался. Интересовался, сколько стоит кольцо с бриллиантом, кольцо с рубином, браслет платиновый с рубином, ободки для волос, украшенные драгоценными камнями.

– Что за ободки для волос? – спросил Михаил. – Показать можете?

– Пойдемте к витрине, – позвала продавщица. – Таких ободков для волос полно во всех магазинах, но они простые, в основном, из пластмассы, а наши – дорогие, украшены камешками: сапфирами, бирюзой, изумрудами. Цена, как видите, внушительная.

– Да уж, немалая… А этот покупатель не объяснил, почему только приценивается?

– Объяснил. Сказал, что ему это необходимо для одного мероприятия, и, если все пройдет, как он задумал, то обратится к нам уже с денежным предложением.

– Именно так и выразился? – уточнил Колокольцев.

– Да, я запомнила, – кивнула продавщица. – Потому что такой посетитель – явление не совсем обычное. Мне пришлось с ним довольно долго заниматься. Вы же сами видели.

На обратном пути никаких обсуждений не было. Михаил молчал, а Кирилл и Агриппина делиться своими комментариями «поперед батьки» не сочли возможным. Зато в номере «добровольная помощница», как ее окрестил Михаил, забросала его своими домыслами:

– Тебе не кажется, что он узнавал цену диадемы? Если он выскочит невиновным, то и привезет им ее на продажу. Выбрал Страсбург. Подальше от Баден-Бадена. И, главное, в другой стране. Слушай, многое сходится. На второй этаж поднимался как раз тогда, когда уборщица уже ушла. И эта поездка в Страсбург… Если бы мы случайно его там не увидели, все было бы шито-крыто. Так ведь, Мишаня? Так?

– Может быть, и так. А может, совсем иначе. Сразу, Гранечка, ничего определить нельзя. Надо сопоставлять, проверять, думать, – уклончиво произнес Михаил.

– Надо его припереть во время допроса, – провозгласила свой вердикт Агриппина.

– Что значит припереть? Пытать, что ли, предлагаешь? – улыбнулся Михаил. – Боюсь, что парень он упрямый. И будет стоять на своем: «Мое личное дело». Все не так просто, Гранюшенька. Надо работать дальше.

 

«Высотный» розарий со скульптурами, обрамленными цветочным водопадом, с маленькими фонтанчиками среди благоухающих алых, белых, желтых и – самых благородных – чайных роз, раскинулся внутри дикого леса, и было даже странно, что к ажурным воротам, увитым зеленью лиан, откуда-то изнутри шагнул высокий старик и с приветливой улыбкой протянул два билета, назвав их стоимость. Погода выдалась хотя и жаркая, но с ветерком, и гулять по цветущим аллеям было приятно. Спускаться обратно с довольно крутой горы оказалось труднее, чем взбираться вверх. Зато внизу их ожидало чудо: брызнул дождик. И зонт, что спасал Агриппину от обжигающего солнца, теперь оказался как нельзя кстати. Но вскоре дождь зарядил более основательно, и они спрятались под навес возле магазина, где в витрине две муляжные девицы рекламировали купальные костюмы.

– Смотри-ка, напротив загс, – прочитала немецкую надпись Агриппина. И в этот момент оттуда высыпала целая толпа нарядных людей во главе с женихом и невестой, и вся свадьба бегом бросилась к магазину, где можно было укрыться под навесами витрин. Молодые оказались рядом с Колокольцевыми, оба такие юные, что у жениха даже шея совсем по-мальчишески торчала из-под накрахмаленного ворота рубашки. Невеста заботливо поправляла ему галстук-бабочку, а он смотрел на нее влюбленными глазами.

– Любуетесь на новобрачных? Здравствуйте! – из магазина вышла Елена Юрьевна. Рядом с ней шла высокая красавица, от которой просто невозможно было отвести взгляд.

– Знакомьтесь, моя дочь Татьяна, – с гордостью проговорила Елена Юрьевна. – А это посетители музея Фаберже – Михаил Алексеевич и Граня.

– Очень приятно, – любезно кивнула царственная Татьяна, сверкнув жемчужной белизной улыбки, отчего ее огромные серо-голубые глаза словно зажглись лучистым светом. Она тряхнула волной каштановых волос, сбрасывая непослушный локон с высокого лба, и спросила все с той же чарующей улыбкой:

– Вы первый раз в Баден-Бадене?

– Да. А вы? – продолжила разговор Агриппина.

– В третий. Уже каждый уголок здесь знаю, даже скучновато.

Дождь стал ослабевать, и свадебная процессия дружно ринулась через дорогу к разукрашенному кортежу машин.

– Слушайте, да здесь же рядом кафе, – указал на вывеску Михаил. – Хотите, дорогие дамы, угощу вас мороженым? Если вы никуда не спешите, – обратился он к Елене.

– Танечка, ты как? Не против? Спасибо, Михаил Алексеевич, с удовольствием.

Разговор вертелся вокруг Татьяны, которая, как похвалилась ее мама, только что получила красный диплом об окончании Высшей школы экономики, факультета права.

– Приятно, когда красота сочетается с умом, – сделал Татьяне комплимент Михаил. И тут же добавил, к удовольствию жены: – Имею дома такой же феномен.

– У Танечки еще один подходящий диплом появился, – продолжила Елена. – Победительницы конкурса красоты.

– Какого уровня? – живо поинтересовалась Агриппина.

– На сей раз городского межвузовского, – скромно откликнулась Татьяна.

– Вам надо участвовать в конкурсе «Мисс Россия», – заметила Агриппина. – Вполне можете выиграть.

– Спасибо, – улыбнулась Татьяна. – Только теперь уж «Миссис Россия». Второго сентября у меня свадьба.

– Поздравляем! И кто счастливец? – полюбопытствовала Агриппина.

– Дипломат. Мы уезжаем в Бельгию.

– Очень симпатичный молодой человек, – подхватила Елена. – И родители замечательные. А то в позапрошлом году к ней знаете кто сватался? Франц, наш экскурсовод. Слава богу, пронесло…

– А что, разве он так уж плох? – подключился к женской беседе Михаил.

– Он-то сам еще более-менее, но семейка там… Отец в тюрьме сидел за какую-то растрату, в обувной фирме работал бухгалтером. Мамаша тоже была замечена как нечистая на руку, в магазине торговала этой обувью и то ли цену завышала, то ли еще что-то. В общем, кончилось скандальным увольнением. Второй сын на наркотиках попался. Франц один у них приличный, но гены, сами знаете, все бывает…

– Мама, ну зачем ты? Франц вполне приятный парень.

– А я ничего плохого о нем и не говорю. Он вроде за племянницей фрау Эльзы теперь ухаживает. Из Мюнхена на лето приехала к тетке. Студентка. В музей пару раз заходила.

Едва распрощались с Еленой и ее дочерью, как Агриппина ухватилась за услышанную историю о родных Франца:

– Поговорка о яблоках, что недалеко от яблони падают, не такая уж глупая, чтобы к ней не прислушаться. Я же говорила, что Франц подозрительный. Видишь, родители воровали, вот и он не удержался. Еще, может, и с кассиршей заодно, раз к племяннице неравнодушен. А вы его на допрос не вызываете…

– Граня, ты второе высшее зачем на филфаке получаешь? Поступила бы на юридический. Глядишь, классным следователем бы заделалась, а?

– Все шутишь… А мне и одного следователя достаточно, который только и делает, что насмешничает.

– Да ладно, Гранечка, не сердись. В твоих рассуждениях есть доля истины. Надо только выяснить, насколько эта доля велика и вообще истина ли это. Тут рубить с плеча не годится. Надо набраться терпения. Однако твоя версия, что Франц мог быть заодно с кассиршей, под сомнением.

– Почему? По-моему, вполне годится.

– Ты забыла? Я же тебе рассказывал. После заявления Франца, что, дескать, никто не видел, как он заходил на второй этаж, фрау Эльза и выпалила: «Я видела». Стала бы она его подставлять, если бы они были в сговоре?

– Ну, все равно, – не сдавалась Агриппина. – Франц очень даже тянет на похитителя.

– А ты мне скажи, кто из них не тянет? Та же симпатичная Елена Юрьевна вполне подходит.

– Ой, уж она-то меньше всего. Такая милая, интеллигентная.

– Тем не менее, показания о времени с уборщицей расходятся – раз. Дочь-красавица замуж выходит за престижного жениха – почему бы не украсить ее прелестную головку, чтобы поразить гостей? – это два. А то, что она дочери нас представила как посетителей музея, тебя не настораживает? Почему бы не похвалиться, что со следователем знакома? Ан нет. Не скрывает ли она вообще от дочери, что была кража? А там, глядишь, скажет ей, будто взяла диадему напрокат, – вот тебе и три. Не говоря уж о том, что попадается нам на каждом шагу. Чтобы подружиться и что-то выведать или как-то снять с себя подозрения? Это уже четыре.

– Да, Мишань, я перед тобой преклоняюсь. Как ты всякое лыко в строку…

– Я тебе про каждого из этой семерки выдам версию.

– Про директора не выдашь.

– Тут труднее всего. Но дай срок, и сотворю вполне правдоподобную историю. Кстати, насчет Елены Юрьевны – есть одно странное обстоятельство. Она настойчиво просила нас с тобой подтвердить Мозелю, что была ошеломлена пропажей, и ее реакцию, дескать, даже экскурсанты не могли не заметить.

– Почему бы не предположить, что честному человеку просто противно быть под подозрением? Вот она и захотела как можно быстрее себя обелить, – высказала свой аргумент Агриппина.

– Видишь, Гранечка, сколько мотивов можно подложить под один и тот же факт? Потому и не сводится следовательская работа к спешным выводам. Анализ и еще раз анализ.

– Миша, ты не забыл, что мы завтра в Бюль хотели съездить? Может, Мозель денек без тебя проживет?

– Давай до субботы подождем. А то неудобно, мы с ним по утрам перекидываемся, кто чего надумал. Да и Кирилл утром приходит.

 

У Мозеля с Михаилом составился стандартный сыскной дуэт: один следователь суровый, другой – добрый или хотя бы сочувствующий. Мозель был хмур, недоверчив, пристально вглядывался в собеседника, повторял один и тот же вопрос по два-три раза, как бы проверяя, будет ли ответ однозначным или с некими колебаниями. Вот и в это утро, снова беседуя с Францем, он выпытывал с завидной настойчивостью:

– Так что же все-таки привело вас в ювелирный магазин? Причем почему-то в соседнем государстве? Разве в Баден-Бадене мало красивых драгоценных изделий?

Он варьировал вопросы в разной последовательности и сверлил молодого человека немигающим взглядом своих подсвеченных сталью глаз. Но надо отдать должное Францу – он хоть и сидел нахохлившись и ерзая на стуле, но отвечал одно и то же:

– Я не обязан отчитываться в своих сугубо личных делах.

В конце концов, Мозель припугнул его:

– Речь идет о серьезном преступлении. Вы подозреваетесь в его совершении, и я имею право вас задержать, чтобы вы хорошенько подумали, стоит ли скрывать причину вашей поездки в Страсбург, если она не связана с пропажей диадемы.

– Вы не имеете права! – взвился Франц, вскочив со стула. – Вы докажите сначала мою вину, а потом задерживайте.

– Право вас задержать как раз имеется, – поддержал Мозеля Михаил. – Но следствие пытается договориться с вами без применения вполне законных строгих санкций. Абсолютно непонятно, почему вы не хотите помогать расследованию преступления. Оно кем-то совершено, это факт. Никто вас не обвиняет, но есть подозрительные обстоятельства, так снимите эти подозрения, это в ваших интересах.

– Вы меня подозреваете, вы и разбирайтесь в своих подозрениях, я вам помогать не намерен, – упорствовал Франц.

 

…Утро началось с трагедии: в музее был обнаружен труп дежурившего ночью Герхарда. На дверной звонок пришедшей раньше всех Эмми никто не откликнулся. Она дождалась директора, у которого был запасной ключ от двери, – за ним ему пришлось вернуться домой. Охранная сигнализация оказалась отключенной. Они вошли в вестибюль – Герхард лежал чуть левее входной двери, лицом вниз, одна нога согнута в колене так, словно он шел и был застрелен сзади в затылок. Михаил, вызванный телефонным звонком Мозеля, прибежал, поднятый с постели, когда полиция уже прибыла и занималась своими обычными в таких ситуациях обязанностями.

Было похоже, что Герхард отключил сигнализацию, чтобы впустить кого-то в музей. Очевидно, хорошо знакомого человека. Никаких отпечатков ни на двери, ни на полу – все чисто. Когда произошло убийство, из какого пистолета – все это установят эксперты. А пока можно предположить, что расправился с охранником похититель диадемы. Либо как с соучастником, которого предпочел убрать, либо как с очевидцем преступления. Не исключено, что Герхард шантажировал его (или ее), и вывести его из игры показалось преступнику наилучшим вариантом.

Раньше никто из сотрудников Герхардом особенно не интересовался. Как он живет, есть ли у него родные, друзья, толком не знал даже Алесь. Они не слишком много общались: один пришел, другой ушел, перекинулись двумя-тремя фразами, больше по делу. Правда, Алесь был в курсе того, что где-то в Канаде живет с семьей взрослая дочь Герхарда, но даже город не смог назвать. Чуть позже, вскрыв дверь холостяцкой квартиры, нашли ее открытку, присланную еще к Рождеству, и через полицейские органы передали печальное сообщение.

Вечером Кирилл перевел Михаилу записи эксперта: Герхард был убит часов за шесть до обнаружения его трупа, то есть глубокой ночью – от двух до трех; названа марка бесшумного пистолета. Зацепило внимание Колокольцева, что этот эксперт заново осмотрел шкаф в кабинете директора, где находились ключи от витрин, и тот отдельный раздвижной ящичек с крохотным ключиком от прозрачного куба с диадемой. Эксперт, который работал в день пропажи, был явно другой – тогда еще Михаил отметил росчерк его подписи с каким-то замысловатым закруглением под буквами. А здесь стояла четко обозначенная фамилия, завершающая запись. И была подчеркнута строка, в которой сообщалось, что на стенке ящичка, где висел ключик, обнаружен след – крохотный порез от ножичка или бритвы. А это значило, как тут же понял Михаил, что кто-то доставал ключ, не зная, как выдвигается стенка. То есть это мог быть кто угодно, исключая директора, господина Хольца. Что ж, одним подозреваемым меньше. И еще одно обнаружил внимательный эксперт – он предположил, что только очень тонкими пальцами можно было пролезть в то отделение, чтобы протолкнуть ножик или бритву в узенький зазор к стенке с ключом. Напрашивался вывод, что, скорее всего, это была женская рука. Мысленно перебрав всех, Михаил тут же отбросил Герхарда с его крупным телосложением и Алеся, у которого на левой руке массивный серебряный перстень с буквами А и О был большого размера и прочно сидел на толстом безымянном пальце, видимо, заменяя обручальное кольцо. Еще тогда Михаил попытался разгадать, что означают буквы, и Алесь, заметив его пристальный взгляд, улыбнулся: «Это я сам смастерил себе и жене, когда мы поженились. Из серебряной ложки сделал: мы ведь с ней Алесь и Олеся». Фрау Эльзу Михаил тоже исключил из числа предполагаемых обладателей тонких пальцев: крепко сбитая дама имела весьма внушительные габариты. Оставались трое – худосочный очкарик Франц, хрупкая москвичка Елена Юрьевна и хорошенькая субтильная Эмми. Надо посмотреть на их руки. Конечно, вариант с посторонним преступником не отпадает, но, право же, сотрудники больше «подходят» для совершения этой кражи, – подумал Михаил и сам усмехнулся формулировке своего чисто интуитивного вывода. Однако к интуиции Михаил привык прислушиваться, она редко его подводила.

Агриппине он, как и обещал, честно изложил свои умозаключения, похвалив эксперта, и на радостях пригласил ее поужинать в ресторане при казино: рано утром он должен встретиться с Мозелем, и ему было что предложить тому для дальнейших действий. Ресторан при казино располагался как под крышей, так и на большой террасе, просто под открытым небом, где столики уютно размещались под разноцветными зонтами.

Агриппина выбрала оранжевый – под цвет своей длинной юбки, и пожилой официант забегал около них с юношеской прытью, услужливо предлагая фирменные кушанья. Когда они расправлялись с запеченной на углях индейкой, заиграла музыка, и на небольшом пятачке возле центрального входа обозначилось несколько пар. Зная, как жена любит танцевать, Михаил протянул ей руку: «Не откажите, мадам!» – «Откажу, мсье, – засмеялась Агриппина. – Не хочу отрываться от вкуснятины. Да и прохлада не каждый вечер выпадает, сегодня повезло. Давай посидим спокойно». И вдруг неожиданно встала: «Впрочем, пойдем». Потянула его к дальнему краю площадки, и они очутились рядом с Францем и его партнершей. «Глазастая же ты у меня», – шепнул ей в самое ухо Михаил, разглядывая девушку, которая завороженно слушала Франца, что-то увлеченно рассказывавшего. Он даже иногда жестикулировал, на секунду снимая руку с ее талии. Оба никого вокруг не замечали, занятые друг другом, механически двигаясь в ритме медленного танго. Зато Михаил на эту руку внимательно посмотрел и отметил, что пальцы у молодого человека длинные и тонкие, как у музыканта.

– Второй раз попадается нам на пути этот Франц, – возвращаясь к столику, проговорила Агриппина. – Что бы это значило, дорогой следователь?

– Ничего, кроме того, что городок небольшой, да и окрестности типа Страсбурга близко, вот и везет нам – делаем кое-какие наблюдения, – откликнулся Михаил. – То за ним, то за Еленой Юрьевной. Другие почему-то не встречаются. А жаль, можно было бы работать, попутно отдыхая.

– Весь ты в этой фразе, – погрозила пальцем Агриппина. – Нет чтобы сказать: можно бы отдыхать, попутно работая…

На встрече с Мозелем они выработали тактику: пригласить всех троих и попросить их показать руки. Если кто-то виноват, должен сработать эффект неожиданности – надо следить за выражением лиц.

Эмми забеспокоилась: «Это зачем? Для отпечатков пальцев? Так вроде уже снимали. А почему всех вместе?» Франц саркастически улыбался: дескать, давайте, давайте, старайтесь. Елена Юрьевна выразила удивление пожатием плеч, а потом отвернулась к окну, с нарочитым вниманием что-то там разглядывая. «Это один из наших экспериментов, – объяснил всем сразу Мозель и прищурился: – Кто-то непременно поймет, для чего он, а другим и знать не обязательно».

У входа в отель навстречу Михаилу шагнула Елена Юрьевна:

– Я вас тут жду, Михаил Алексеевич.

– Хотите рассказать, как похищали диадему? Наглядно убедились, что ваши пальчики самые изящные? – спросил он.

Елена опустила голову:

– Давно хочу…

– И что мешало?.. Давайте присядем, – он указал на скамейку под пышным деревом с диковинными соцветиями морковной окраски.

– Мешало то, что я почти сразу вернула ее на место. Надеялась, обойдется. Раз нашлась пропажа, значит, никто и доискиваться не станет. А она снова пропала, уже без моего участия. И тут – убийство Герхарда… Почему, зачем так жестоко? Я боюсь, Михаил Алексеевич. Мне страшно: вдруг кто-то видел, как я возвращала диадему, и теперь расправятся со мной? Что мне делать? Я в отчаянии… Помогите мне, Михаил Алексеевич, подскажите… Мне не с кем посоветоваться. Танечка ведь ничего не знает. Я никому не признавалась. Только вам.

– Ну, теперь-то вам придется признаться не только мне. Я тут человек временный и не самый главный.

– Понимаю… Но я вам верю. Как скажете, так и сделаю, – у нее дрогнул голос, она достала из сумочки платок, промокнула разгоряченное лицо.

– Я вас слушаю, Елена Юрьевна. Только сначала успокойтесь.

– Успокоилась. Насколько можно успокоиться в этой ситуации.

 

Рассказ экскурсовода Зыкиной – так назвал эту детективную историю Михаил, повествуя в подробностях жене, как четко и продуманно действовала «интеллигентная и милая», как называла ее Агриппина, похитительница диадемы. Ближе к вечеру в кабинете директора, когда обсуждали завтрашнюю встречу VIP-делегации, Елена заметила в шкафу отсек с ключами: господин Хольц что-то доставал с полки. И Елену словно подтолкнуло к мысли о диадеме – показалось, что достать ее будет не очень сложно. Мозг заработал с лихорадочной быстротой: ключ от директорского кабинета есть в каптерке у дежурного, ключ от шкафа директор снял сверху, пошарив в правом углу, ну, а там уж как кривая вывезет.

Когда все уходили, она тихонько скользнула в женский туалет, где у первой кабинки окошечко под потолком выходило в коридор. Дежурит Герхард – значит, когда будет проверять верхний этаж, можно стащить ключ и закрыться в кабинете, а потом дождаться, когда он пойдет в свою каптерку спать. Он ей говорил однажды – когда спрашивала, как выдерживает ночное бдение, – что после проверки помещения спокойно спит, чтобы проснуться к утру, когда звонит в дверь уборщица. Все так и произошло, как задумала Елена. Когда мимо директорской двери протопали тяжелые шаги Герхарда по направлению к каптерке, Елена примерно через полчаса взялась за дело – и тут ее постигла неудача. Пришлось возиться так долго, что уже близился приход Алеся. К счастью, он тогда запоздал, и она благополучно поднялась наверх, открыла стеклянный куб, спустилась в вестибюль в тот момент, когда Герхард уже вышел на улицу, а Алесь отправился в каптерку, видимо, надевать униформу. По улице бежала бегом, чтобы оказаться за углом, а позже как ни в чем не бывало вернуться и прийти на работу в свое обычное время.

Первые допросы прошли для нее спокойно, она дивилась самой себе, как непринужденно держится. Немного растревожилась, услышав, что Эмми назвала другое время ее выхода из диадемного зала. Про Эмми она как-то забыла, не учла, что та не всегда убирается после рабочего дня, а чаще как раз по утрам.

Запаниковала она, когда, специально высматривая Колокольцевых в парке, чтобы лишний раз мимоходом, но настойчиво сделать упор на своей версии времени, услышала строгое резюме Михаила: надо это уточнение зафиксировать в протоколе. Она теперь почему-то была убеждена, что его участие в расследовании приведет к ее разоблачению. Испугавшись, она вернула диадему на место. Это оказалось гораздо проще, нежели ее похитить, потому что куб был не заперт. Он словно ждал, когда его содержимое опять водворится в своем гнездышке и начнет радовать посетителей. Выскользнув на улицу в то время, когда Герхард ушел в каптерку, Елена была твердо уверена, что ее никто не видел. Первую в этот день экскурсию она вела только после обеда, а утром работал Франц – так они договорились, потому что у него на четыре часа было назначено какое-то неотложное дело, хотя обычно работали вместе, так как желающих посетить музей было предостаточно. Войдя в главный зал, она прежде всего бросила взгляд на диадему и чуть не вскрикнула, опять увидев пустоту. Неужели кто-то воспользовался ситуацией? Похитил драгоценность, сообразив, что будут продолжать поиски, но вряд ли вычислят нового похитителя? Когда убили Герхарда, Елена не находила себе места, считая, что второй похититель заметает следы. Может быть, его заметил Герхард и поплатился за это? Но не исключено, что этот «номер два» наблюдал, как она водворяла на место сокровище, и, опасаясь, что она теперь признается в содеянном, решил убрать и ее. Одним словом, ее признание последовало в результате того ужаса, который она испытывала теперь, и Михаил, следователь из России, показавшийся ей умным и человечным, явился спасительным якорем в одолевающей ее буре эмоций, с которой она в одиночку не справилась.

– Ну как такое возможно! – не выдержала Агриппина. – Чтобы нормальный, вроде бы порядочный человек покусился на чужое, пусть и для любимой дочери? Да хоть по любой причине, – понять очень сложно.

– Значит, есть в ней какая-то червоточинка, раз решилась на преступление, – откликнулся Михаил. – Порой попадаются такие уникумы. С виду благообразный, образованный, законы знает… Откуда тогда берутся казнокрады, расхитители государственной собственности? Высокопоставленные чиновники, уважаемые должностные лица, а на деле – попросту воры, те же карманники, только покрупнее масштабом.

– И что же ты сказал Елене? Как ее утешил? – усмехнулась Агриппина.

– В общем-то, ее опасения не лишены смысла. Если второй преступник ее видел, то ему весьма невыгодно ее признание. Он пока в тени первого похитителя и потому может захотеть ее обезвредить. Я ей назвал единственный способ быть защищенной – ее арест.

– Ее в любом случае надо арестовать.

– Почему? Есть иногда обстоятельства, когда для дела имеет смысл подержать преступника на свободе. Но тут ее действительно требуется поберечь. Она без колебаний согласилась, только попросила дать ей сегодня проводить дочь в аэропорт.

– Так она и сама может с ней вместе улететь. Сбежит от страхов и разоблачений! – высказала опасение Агриппина.

– Ее и там легко достать. Нет, она же это понимает. А вот подстраховать ее придется. Так что через два часа мы с тобой предстанем перед Татьяной добрыми знакомыми, которые захотели непременно с ней попрощаться. Поутру доложу Мозелю, и произведем арест.

Мозель с большой долей скепсиса отнесся ко второй части признания Елены. И даже позволил себе иронически улыбнуться, узнав, что после аэропорта Колокольцевы уложили Зыкину в своем номере, а Михаил переночевал на балконной раскладушке. «Она хитрая преступница, – заявил он Колокольцеву. – Вполне могла придумать историю с возвращением диадемы, а сама – передать ее кому-то, кто благополучно вывез ее на поезде или на машине. И этот кто-то, а может, и она сама, застрелил Герхарда, который наверняка что-то видел и, возможно, ее шантажировал, вот и поплатился».

Мозель и допросы Елены вел соответственно, будучи почти уверен в своей версии. Она даже всплакнула, тщетно пытаясь убедить его в обратном. Михаил, напротив, ей поверил и старался выяснить точно, в какое время происходил возврат пропажи на место и кто мог оказаться очевидцем. Получалось, что диадема появилась в своем прозрачном домике в то утро, когда Колокольцевы ездили в Страсбург узнавать, что там делал Франц. И тогда же после обеда, то есть сразу после 14 часов, Елена обнаружила, что ящичек пуст. До этого Франц, проводивший утреннюю экскурсию, как и обычно, видел, что диадемы нет.

Мозель несколько раз дознавался у Елены, во сколько именно она положила диадему на место. Она не сумела назвать точное время, но сказала, что Эмми убиралась тогда с вечера, поэтому она, Елена, смогла укрыться в большом стенном шкафу в конце коридора, куда обычно та складывала свой инвентарь. Дежурил Герхард, Елена слышала, как он вышагивал, когда делал обход помещения. В тот момент, когда она вернула диадему, он находился внизу. Во всяком случае, ей казалось, что то, как он спускался по лестнице, ее ухо уловило. А на улицу она удачно выскользнула, когда Герхард отключил сигнализацию и зашел в каптерку. То есть все это происходило рано, до начала рабочего дня, и, судя по всему, в музее, кроме Елены и Герхарда, никого еще не было. Можно предположить, что диадему взял Герхард. Или?.. Может быть, Франц заходил в этот зал до экскурсии? Да любой из сотрудников мог поддаться соблазну. Тот же директор. Или кассирша. Но почему убили Герхарда? Что-то видел? С кем-то вошел «в дело»? И тот не захотел делиться с напарником?

– Елена Юрьевна, попытайтесь припомнить все свои действия после того, как положили диадему на место, – попросил Михаил, сменив Мозеля, который был вызван на какое-то совещание к начальству. – Вы сразу пошли вниз или опять укрылись в шкафу?

– Вышла тихонько в коридор, встала у начала лестницы за углом, прислушалась, где Герхард. По звуку шагов поняла, что пошел в свою дежурную комнатку. Тогда на цыпочках спустилась по ковровой дорожке – и сразу в женский туалет. И на улицу вышла тогда, когда Герхард снял охрану, – уже не в первый раз повторила Елена.

Ближе к вечеру, когда приехал Мозель, в кабинет неожиданно явился директор музея господин Хольц. Он казался взволнованным, насколько это можно было заметить по его обычно бесстрастно-непроницаемому лицу светского джентльмена. Кажется, он даже забыл надеть галстук, который надевал даже в жару, к рубашке с коротким рукавом. Михаил не понимал слов, которые он говорил, но часто повторяемое «фрау Хелена» и то, как он при этом прикладывал руки к груди, привели к мысли, что он защищал своего экскурсовода. Директор был уверен в невиновности Елены. К тому же ее арест очень осложнил работу музея: один экскурсовод не успевал обслуживать всех посетителей, а найти в разгар сезона другого со знанием нескольких языков, «включая сложный русский», просто немыслимо. Он даже готов заплатить денежный залог за ее освобождение. Мозель постарался быть по возможности вежливым, объясняя ему, почему вынужден отказать в ответ на его просьбу.

Оба следователя задались вопросом: что двигало поступком этого достаточно осторожного господина, которому, казалось бы, оставаться в стороне в данной ситуации было логичнее? Только ли беспокойство о финансовом состоянии музея, которое может пострадать из-за отсутствия классного экскурсовода? Или он хочет видеть Елену на свободе, чтобы запугать ее или вообще убрать, дабы не сболтнула лишнего?

По дороге в гостиницу, перебирая в памяти слова Елены о том, как возвращала диадему на место, Михаил пытался вспомнить, какой нюанс в ее повторном рассказе его обеспокоил. Ему тогда показалось, будто что-то существенное ускользнуло от его внимания. И теперь он силился найти ниточку и потянуть за нее, чтобы открылась эта дверца в памяти и высветила ту мелькнувшую неувязку, которая вроде как зацепила его, но что-то помешало ее осознать. То ли телефон зазвонил и отвлек, то ли в дверь кто-то заглянул…

 

Агриппина после ужина надумала идти в парк, где выступал латиноамериканский джаз, – яркие афиши рекламировали его на каждом углу. Билетов они заранее не купили, все сидячие места перед летней эстрадой были заняты. Скамейки в аллеях буквально облеплены публикой. Любители музыки расположились и на лужайках, и под деревьями, прихватив из дому раскладные стулья, пледы и одеяла. Парк сиял огнями дополнительных светильников, подмигивал гирляндами разноцветных лампочек, даже в самых дальних уголках были слышны зажигательные мелодии, специально транслируемые по радио. Но все рвались к сцене, где знойная певица в красном платье выделывала сногсшибательные телодвижения под рулады своего мощного голоса. Михаилу удалось втиснуть жену в плотную группу сидящих на ближней скамейке, когда одна из пожилых зрительниц удалилась, опираясь на палку. Сам он устроился на пригорке, раздобыв у продавщицы мороженого какую-то картонку вместо подстилки. Сначала слушал певицу и даже поймал себя на том, что невольно отстукивает ладонью по коленке в такт ритму, но постепенно и музыка, и все окружающее уплыли куда-то вдаль, вытесненные все теми же размышлениями над признаниями Елены. И в какой-то миг ему пришло в голову, что в первый раз, когда Елена поджидала его возле отеля, чтобы обо всем рассказать, она, говоря про возвращение диадемы, сказала: удалось выскользнуть на улицу, когда Герхард спустился вниз и ушел в каптерку. А сегодня, когда ее попросил более подробно описать тогдашние действия, опять произнесла, что вышла на улицу, когда Герхард отключил охранную сигнализацию. Вот! Что-то тут не сходилось. Герхард обычно отключал охрану или когда приходила Эмми (но она убиралась с вечера), или когда впускал Алеся, а тут получалось, что он отключил сигнализацию, но никого не впускал и ушел в каптерку. Версия номер один: он видел Елену, когда она положила диадему на место, и давал ей возможность уйти. Может, из симпатии, а может, из желания потом шантажировать? Версия номер два: отключил охрану просто чуть раньше обычного, а сам пошел в каптерку собраться перед уходом домой. Стоп, а куда делся Алесь? Елена о нем ни слова не сказала. Он-то почему не пришел? Договорился с Герхардом, чтобы тот дежурил и днем? Если так, значит, Герхард после ухода Елены оставался в музее один и вполне мог сам умыкнуть диадему во время своего следующего обхода перед началом рабочего дня. Срочно узнать, кто из охранников дежурил днем. Как он раньше не подумал проверить? Впрочем, Мозель наверняка это уже выяснил. Михаил не мог успокоиться, что не зафиксировал внимание на этом эпизоде. Видимо, потому, что в тот, первый, раз Зыкина столько информации выдала – только успевай ее переваривать и анализировать.

Мозель действительно проверял, кто дежурил днем. И Алесь ему подтвердил, что договорился заменить Герхарда ночью на следующей неделе – тот хотел съездить на рыбалку, а ему как раз надо было сходить к зубному врачу – вот и получил от Герхарда свободный день. В общем, Мозель отверг свои подозрения насчет Елены, и почти утвердился в мысли, что диадему взял Герхард, и собирался обсудить это предположение с Михаилом. Так что оба оказались солидарны в своих догадках. Другое дело, что у них возник вопрос: как Герхард распорядился своей неожиданной добычей? Он не из тех ловкачей, что знают всех и вся, и как сбыть дорогую вещь, находящуюся в розыске, наверняка не имел представления. Кого-то выбрал в советчики и подельники? На стороне – вряд ли, он ведь одиночка, без родных и друзей. В музее? Но кого? Алеся? Почти исключено, тот приезжий, не свой. Франца? Неглупый, образованный, к тому же семейство «с гнильцой». Но что-то мешало Михаилу в это поверить. Представлял Франца на танцверанде, что-то вдохновенно вещающего своей партнерше. Вспоминал его возмущение: «Вы докажите сначала мою вину, а потом задерживайте» – и взгляд сквозь очки, ужасно упрямый. Кого еще мог попросить о помощи Герхард? Директора? Тоже версия. И не такая уж невероятная. Этот лощеный господин и убить бы мог, в отличие от Франца, который вряд ли вообще держал в руках пистолет. Да и откуда ему взять оружие? А Хольц – богатенький, наверняка попутешествовал по разным странам и где-нибудь в Штатах вполне мог приобрести стреляющую «игрушку». На всякий случай. Уж он-то наверняка нашел бы, где и как продать раритетную драгоценность. В этом случае легко объяснить убийство Герхарда – директора он бы впустил в любое время, а тот не из тех, кто захочет делиться, и явно постарался бы убрать сообщника, особенно такого, как Герхард, отнюдь не семи пядей во лбу.

 

Вечером Агриппина потребовала подробностей расследования, и Михаил делился своими придумками и сомнениями, зная, что разумная, хотя и женская, ее логика не будет лишней для дальнейших размышлений. Она и фрау Эльзу записала в пособники Герхарду, указав на ее физическую силу и на то, как подставила Франца: «Я видела!», несмотря на его ухаживания за племянницей, – такая тетка на многое способна.

Кандидатуру директора Агриппина хотя и одобрила, но с оговоркой:

– Кто очень хорошо вписывается в преступление, преступником, как правило, не является.

Михаила это ее заявление развеселило:

– Ты из детективных романов такое резюме вывела?

– И оттуда тоже. Но и самой додуматься не так уж сложно. Можешь смеяться сколько хочешь, только это факт. Наверняка и в твоих уголовных делах не раз бывало.

– Но бывало и иначе, – мирно улыбнулся в ответ на ее запальчивость Михаил.

– Бывало иначе, но редко, – кивнула Агриппина и не замедлила сделать еще одно заключение: – Все-таки Франца нельзя совсем отвергать. Эта его поездка в Страсбург…

– Теперь уже эта поездка вроде как и ни при чем. Она же случилась до того, как Зыкина вернула диадему, – возразил Михаил.

– Но он ведь зачем-то ездил в ювелирный магазин и говорил там о каком-то предложении. Может, с золотом и драгоценностями связан. Например, перепродает, мало ли что… Допустим, Герхард об этом знал, вот к нему и обратился…

– Полно, Гранечка, это уж слишком фантастическое предположение.

Однако это ее фантастическое предположение стало пророческим, неожиданно обернувшись реальным телефонным звонком Мозелю из Страсбурга: директор того самого ювелирного магазина сообщил, что парень, которого разыскивал следователь по видеозаписи, опять появлялся у них, ходил от витрины к витрине, не вступая в контакт с продавцами, а только внимательно изучая то ли товар, то ли цены, а скорее то и другое. Когда к нему вежливо обращались с готовностью помочь, он довольно грубо отвергал эти предложения. Создалось впечатление, будто он чем-то обеспокоен или чего-то побаивается: как-то диковато озирался по сторонам.

Мозель хотел было внедрить в магазин своего человека, но, подумав, решил, что Франц достаточно умен для того, чтобы снова там оказаться. Удивительно, зачем он вторично «засветился» после всех допросов и дознаний по поводу его интереса к ювелирным прилавкам другого государства. Возможно, события заставили его торопиться и он хотел срочно сбыть украденную дорогую вещь, вот и проверил цены – они же не стоят на месте. Оба следователя, независимо друг от друга, пришли к выводу, что в любом случае в этот магазин он с диадемой не сунется – надо искать скупку незаметнее, где, по их мнению, он и будет сбывать свой товар. Так что за Францем понаблюдать стоило. А заодно и поразведать о скупках как в Страсбурге, так и в его окрестностях.

Мозель размножил фотографию Франца и отправил несколько копий в полицию Страсбурга. Оставалось ждать.

 

В субботу Колокольцевы собирались поехать в Бюль, но, изучив на перроне расписание электричек и выяснив, что на Раштатт поезд уходит раньше, отправились туда. И замечательно погуляли – сначала в уютном парке, потом вокруг розового замка, отлично отреставрированного и даже имеющего внутри маленький музей знаменитой Берлинской стены, где хранился отбитый при ее разрушении кусок, а на стенах висели фотографии ликующих немцев и огромный плакат «Спасибо, Горби!» с портретом улыбающегося Горбачева. Агриппина никак не могла уразуметь, почему в Германии Михаила Сергеича чтут и поминают добром, а у себя в стране считают чуть ли не главным виновником развала Союза и придумщиком перестройки, которая загубила Россию.

Михаил ее урезонивал:

– Будто первый день живешь на свете! Люди всегда плохо помнят хорошее. Смотри, Хрущев переселил людей из коммуналок в отдельные квартиры с удобствами – пусть в небольшие, пусть в пятиэтажках с низкими потолками, но это же был шаг вперед. Так нет же, его ругают, над ним смеются, а застой Брежнева хвалят: дескать, зато было спокойно. Опять же про Маленкова, который взялся за легкую промышленность, и вслед за дефицитом промтоваров хоть ткани появились, вообще никто не вспоминает. Зато про Андропова – в пафосных тонах: дисциплину восстанавливал, аж в кинотеатрах облавы устраивал, прогульщиков ловил; вот, дескать, пожил бы подольше – был бы порядок. Так и с Горбачевым. Все уже забыли про талоны на продукты, про то, что даже мужские носки и бритвы были дефицитом, про железный занавес. А он открыл и свободный путь в другие страны, и прилавки стали полниться товарами. Да что там говорить! Ты же сама мне недавно отрывки вслух читала из Мустая Карима – «Не бросай огонь, Прометей!». Прометей дал людям огонь, а получил в благодарность орла, клюющего его печень.

– Ой, смотри, корова на балконе! – прервала его длинный монолог Агриппина, указав на живую рекламу молочного кафе. Посмеялись, сделали фотографию и поспешили на электричку.

 

Приставленный к Францу агент ежедневно докладывал Мозелю о передвижениях своего подопечного, чьи маршруты ограничивались музеем и домом кассирши, где квартировала ее племянница.

Три дня прошли без каких-либо продвижений в расследовании. Колокольцевы съездили в Бюль, обошли почти весь этот маленький симпатичный городок. Часами не вылезали из бассейна, по вечерам гуляли в парке по зеленым террасам Лихтентальской аллеи или навещали памятник Достоевскому. Приближался их отъезд, и Михаил сожалел, что нет результата по розыску диадемы, однако продлевать отпуск за счет связей владельца коллекции ему не хотелось.

Звонок от Мозеля случился во время обеда, и Колокольцев сорвался из-за стола, едва успев бросить жене на ходу: «Франца в Страсбурге взяли!»

Франца вычислил пожилой полицейский, увидев его с чемоданчиком, когда тот вылезал из такси возле очереди на катанье по каналу. Пошел за ним следом на расстоянии, попросив по телефону себе подмогу, желательно без форменной одежды. Его сменили два молодых человека в шортах и темных очках, которые довольно долго вышагивали за ныряющим в какие-то переулки Францем, пока он не остановился перед вывеской, сообщавшей, что здесь расположен ломбард, где принимают золото, серебро и драгоценности. Парень осторожно огляделся, прежде чем войти, – оба полицейских предусмотрительно стояли за углом соседнего здания и вошли в тот момент, когда он вытащил из чемоданчика завернутую в полотенце диадему. Надев на Франца наручники, его привезли в главный страсбургский полицейский офис, откуда и позвонили Мозелю. Тот вызвал Колокольцева, и на двух машинах вместе с сотрудниками полиции они отправились в Страсбург. Уже в пути Мозель набрал номер своего агента, обрадовав его, что слежку за Францем можно прекратить, и одновременно отругав, что он упустил отъезд того в Страсбург. У Мозеля вытянулось лицо, когда он услышал ответ: «Какой Страсбург? Он с утра не выходил из музея. Только что проводил вниз группу экскурсантов и повел наверх другую».

В отсутствие Кирилла следователи кое-как объяснялись на английском, и Михаилу показалось, что он не так понял коллегу. Во всяком случае, он благоразумно промолчал, решив дождаться, кого им предъявит полиция Страсбурга. Увидев взъерошенного Франца, который затравленно смотрел из-под очков, он уверился в том, что не уловил суть информации Мозеля. Мозель, между тем, дозвонился до Кирилла, и тот уже ждал их возвращения. Доставив Франца с охраной на место и отдав полицейским ключ от своего кабинета, Мозель позвал в машину Кирилла и сразу помчал ее к музею. Если бы они только что не высадили Франца возле особнячка, где была резиденция следователей, то Колокольцев подумал бы, что его разыгрывают, потому как в зале, где стоял пустой куб с украденной диадемой, Франц преспокойно рассказывал о сокровищах Фаберже большой группе экскурсантов.

– Bruder! Zwillingsbruders! – пробормотал Мозель, но, даже если бы Кирилл не перевел, Колокольцев и сам бы догадался, что брат экскурсовода, о котором когда-то упоминала Елена Зыкина, как две капли воды похож на Франца, и, значит, они близнецы. Но ведь когда они впервые увидели Франца в Страсбурге, он же не отрицал, что там был именно он. Выходит, он все равно имеет отношение к похищению. И теперь вопрос: кто вор, кто убийца, оба ли соучастники преступления и в какой мере? Придется задерживать Франца.

Мозель это и проделал, дождавшись, правда, конца экскурсии. Франц сидел в машине все с той же иронической улыбкой, только одну фразу бросил:

– Неважные вы сыщики, раз опять вернулись к моей персоне.

Но ирония мгновенно испарилась, когда он увидел брата:

– Вальтер, ты как здесь?

Кирилл переводил Колокольцеву каждое слово. Вальтер молчал, низко опустив голову, а Франц теперь взволнованно обращался к Мозелю:

– Его-то зачем взяли? Со мной, что ли, перепутали? Он-то к диадеме каким боком?

– Он-то как раз напрямую связан с диадемой, – спокойно объяснял Мозель. – Разве не вы попросили его сдать диадему в ломбард? Причем не где-нибудь, а в Страсбурге? У вас, видимо, совместный бизнес по продаже золота и драгоценностей.

– Какой бизнес? – заговорил вдруг Вальтер. – Меня Герхард попросил продать диадему. При чем тут Франц? Он чужого никогда не возьмет.

Теперь уже Франц сидел, низко опустив голову и обхватив ее руками.

– Так… А почему Герхард попросил именно вас? И откуда он вообще вас знал? – Мозель с большим интересом задавал вопросы Вальтеру.

– Мы когда-то в детстве рядом жили, – ответил за брата Франц. – Потом Герхард ту квартиру продал, купил себе поменьше, когда его Марта в Канаду уехала. – И повернулся к Вальтеру: – Как у тебя рука поднялась на него? Пистолет украл, что ли?

– Да не убивал я его! – в сердцах махнул рукой Вальтер.

– Как так? – усмехнулся Мозель. – Святой дух выстрелил?

– Косой выстрелил, – почти прошептал Вальтер.

– Опять ты с Косым связался! – даже задохнулся от возмущения Франц. – Он же в Мюнхен переехал! Я обрадовался, что он тебя в покое оставил. А он снова тут!

– К тетке приезжает. Она богатая, дает ему деньги, – опять едва слышно прошелестел Вальтер.

– Так… – снова вступил в беседу Мозель. – Когда же Герхард тебя попросил продать диадему?

– Уж не вспомню, в какой день. На улице возле подъезда меня ждал. Ты, говорит, наркоту кому-то продавал, может, драгоценность им предложишь? Он сам не свой был, бледный и руки тряслись…

– Ну а ты что? – Мозель как-то незаметно стал говорить парню «ты», уж очень жалко и юно тот выглядел.

– Сначала отказался, но он уговорил. А у меня покупателей никаких нет – я же с наркотой завязал. Тут Косой приехал, я ему рассказал, он и надумал в ломбард продать.

– Герхарда зачем убили? Кому он мешал? – спросил Мозель.

– Да не убивал я! – опять затрясся Вальтер.

– Ну, не ты, так при тебе. Зачем?

– Вечером Герхард меня опять у дома караулил. Отдай, просит, диадему, надо ее обратно положить, от греха подальше. Все повторял: «Бес попутал». Я подумал: может, и так. Он и позвал ночью прийти, чтоб ее на место вернуть. А Косой со мной увязался – отговорим, дескать, его, такой товар не упускают, – Вальтер закашлялся от длинной речи, Кирилл налил ему воды. Мозель выждал паузу, пока тот жадно осушал стакан, и продолжил:

– И как было дальше?

– Я Герхарда стал уговаривать, а он ногой топнул: «Нет! Отдавай диадему!» Повернулся: «Сейчас, говорит, автоматику включу, и вас арестуют». Тут Косой и выстрелил. Я на него с кулаками налетел, а он мне врезал и говорит: «Молчи, а то и тебя пришибу». А сам все кругом платком вытирает… – Парень замолк и отрешенно качнул головой. – Герхарда жалко…

– Себя бы сначала пожалел, – откликнулся Франц, – тогда бы и Герхард живым остался.

– У Косого фамилия есть? Как его разыскать? – обратился Мозель к Францу.

– Есть, конечно. Штольцер, Отто Штольцер. Свидетелем проходил, когда Вальтера судили за продажу наркотиков. Он его к наркоте и приобщил, бандюга проклятый.

– Пистолет у него откуда? – спросил Мозель уже у Вальтера.

– Не знаю. Он давно им хвалился, показать хотел, – Вальтер тяжко вздохнул: – Вот и показал…

Допрос, похоже, подходил к концу, и Колокольцев задал Францу вопрос, а Кирилл перевел:

– Вы однажды сказали, что, может быть, наступит время узнать о причине вашей поездки в Страсбург. Помните? Теперь уже можно?

Тот сначала нахмурился, потом тряхнул головой, словно освобождаясь от кошмара, что переживал тут, и лицо его озарилось улыбкой, когда он произнес:

– Да, теперь можно. Я сделал Магде предложение, и она согласилась.

– Кто такая Магда? – строго спросил Мозель.

– Моя невеста, – еще шире улыбнулся Франц. – Я тогда только собирался с ней объясниться, хотел кольцо ей присмотреть, ну а если все получится, как мечтал, еще какой-то подарок, уже на свадьбу…

– И какой же это секрет – зачем было хранить тайну? – усмехнулся Мозель. – Чтобы не признаваться даже под угрозой ареста?

– Суеверие такое у меня, – смутился Франц. – Два года назад одна девушка мне отказала, вот и боялся сглазить.

– Когда свадьба? – вывел его из неловкости Колокольцев.

– Через три недели, – расплылся жених в счастливой улыбке.

– Когда же в Страсбург за кольцом? – поинтересовался Михаил.

– Нет, не поеду. Мы вместе с Магдой здесь выбрали. Там дорого, а нам еще на дом накопить хочется.

– Вы свободны, молодой человек, – Мозель прервал эту не относящуюся к делу беседу. – Не было бы вашей таинственности, избежали бы лишних допросов, – он не то чтобы извинялся, но последние слова прозвучали довольно мягко.

Франц встал, но уходить медлил. Шагнул от двери обратно:

– Может, отпустите Вальтера? Он же не убивал… Он не убежит, я обещаю.

– Нет, дружок, не получится. Посидит у нас, подумает над жизнью своей неправедной, – Мозель вышел из-за стола и, к удивлению Колокольцева, протянул руку Францу на прощание и даже проводил его до двери.

Вальтера увели.

– Надо теперь найти в Мюнхене этого Штольцера, и дело будет закончено, – подвел итог Мозель.

– Может, его уже в Мюнхене и нет, – заметил Колокольцев. – Вряд ли он отпустил Вальтера в Страсбург одного. Скорее всего, следил за ним – деньги были бы большие. Косой этот слишком опытный уголовник, чтобы целиком довериться такому ненадежному партнеру.

– Согласен, – кивнул Мозель. – Объявим в розыск. Никуда он от нас не денется.

 

* * *

Через неделю после возвращения домой Колокольцев прочитал в своем сотовом телефоне сообщение: «Задержали в Дрездене. Примите благодарность и поздравление. Иоганн Мозель. Присоединяюсь к поздравлениям. Кирилл». Не удержался и тут же позвонил Агриппине:

– Пляши, добровольная помощница! Дело о похищении в музее Фаберже завершено. Не без твоего участия, Гранечка.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера