Он — феноменальный виолончелист, выступавший с гастролями во многих городах мира, в том числе — в России. Он — русский. Но выучил немецкий, потому что с 1988 года живёт в Австрии. Он — профессор Венской консерватории. Он — йог, мастер перехода в отрешённость и хладнокровие. Но при этом — горячий, эмоциональный человек, ниспровергатель авторитетов, который может вызвать на дуэль.
Собственно, он это и сделал: невзирая на возможные заполошные санкции, которые могут последовать против него самого, публично бросил перчатку лидеру группы «Машина времени» Андрею Макаревичу, когда тот во время своего турне по Украине извинился (а получилось — расшаркался?) за якобы сбитый Россией малайзийский «Боинг».
Внешне — он как будто вышел из XIX века: длинные развевающиеся волосы, учтивые манеры, граничащие со старомодной романтической порывистостью.
Он — Милосердов. Или всё-таки Немилосердов?
— Виктор, в последнее время, во всяком случае — в русском мире, вновь всплыло полузабытое пылкое словечко — «дуэль». Милосердов и Макаревич, Плотницкий и Порошенко... Можно и дальше называть возникающие дуэльные пары. Конечно, эти дуэли носят преимущественно виртуальный характер. И всё-таки, на ваш взгляд, почему человек выбирает такую экстремально-возвышенную форму спора?
— Что касается меня, то мною правила эмоция. Мало того, я давно размышлял на тему: что такое искусство в России? Искусство на Западе — это, безусловно, не одно и то же. И я по-своему счастлив, что мог в силу известных причин наблюдать эти две стороны Луны. И тут случайно наткнулся в СМИ, что, оказывается, Андрей Макаревич извиняется перед украинцами за русский народ. Дескать, русские такие нехорошие — сбили малайзийский «Боинг». Я, конечно, мог бы ему ответить его же строчками, перерастающими в эффект бумеранга:
Не стоит прогибаться под изменчивый мир,
Пусть лучше он прогнётся под нас...
Но мне этого показалось мало. И захлестнувшая меня на тот момент эмоциональная волна подтолкнула к единственно возможной, как мне представляется, форме отклика — дуэли. Однако Макаревич в этом смысле не одинок.
По австрийскому телевидению было показано интервью нашего нового министра иностранных дел Себастиана Курца, который тоже обмолвился, что ему понятно, кто сбил самолёт. Почему понятно? На сей счёт создана компетентная комиссия, которая ещё не дала однозначного и исчерпывающего ответа на этот больной вопрос.
Значит, если человек заявляет на официальном уровне о том, что, по его мнению, в небе над Донбассом произошло то-то и то-то, он произносит заведомую ложь?
Вот и Макаревич — из того же ряда. Посему — к барьеру, господин Макаревич! Вы — опасный человек!
— «Опасный»? Это прозвучало почти как комплимент! Не кажется ли вам, что вольно или невольно вы повысили лидера «Машины времени» в его собственных глазах? А также — в глазах окружающих? А ведь он... как бы это поточнее выразиться?.. всего лишь средний представитель московской музыкальной тусовки с достаточно скромными вокальными данными...
— Может быть, слово «опасный» я хотел бы ещё раз употребить, уж если мы подошли к этой теме. Она ведь соприкасается с темой большой политической конфронтации, которая имеет место быть в последнее время в результате событий на Украине. И как некий итог этого политического противостояния, обостряется и момент духовного противоборства. И здесь всплывают такие казусы, как, например, появление на «Евровидении» Кончиты Вурст. Даже австрийские газеты формулировали сей казус как чисто политическую победу. Так вот, я вам скажу: Кончита — это часть тех же тенденций, что и Макаревич!
Сейчас объясню, что я имею в виду. Обама, конечно, у нас «большой демократ». А Путин... Он — в представлениях западного обывателя — то этих бедных девочек из группы «Pussy Riot» за решётку упекает (зря: никто бы их и не заметил!), то не поддерживает (как бы это поинтеллигентней выразиться?), когда мужчина любит другого мужчину. А у нас на Западе, в отличие от России,— толерантность и человек человеку...
—...человек?
— Спасибо: хорошая формулировка! И вот в Европе признают эту (или этого?) Кончиту. И только в Австрии власти единственной земли — Зальцбурга (по сути, это музыкальный центр страны) — недвусмысленно заявляют: «У нас Кончита выступать не будет!» Кстати, Зальцбург в переводе на русский — «соляная крепость». Но это, скорее, исключение из правил.
Начиная с двадцатого века, западное, а потом и российское искусство стало частью бизнеса. То искусство, которое в нынешней Европе якобы стоит высоко на олимпе, идеологически и политически сориентировано. Миром управляют неглупые люди. Им нужны — бюргеры, податливые граждане. Для этого они умело задействуют все пласты социума — в том числе и искусство. Искусство превращается в машину манипуляций.
В этом смысле весьма показательна история с операми, претендующими на так называемый новодел типа «Носферату», продемонстрированный на сцене Пермского театра оперы и балета. Юрий Темирканов среагировал по сходному поводу следующим образом: «Я стар для таких компромиссов, когда бояре выходят на сцену в красноармейских шинелях, а Хозе восседает на мотоцикле...» И здесь, в принципе, практикующий в Перми Теодор Курентзис ничего нового-то не придумывает. Потому что эта тенденция на Западе существует очень давно. Мне пришлось лет десять назад в этом убедиться лично.
Я оказался в Италии. Там, в Вероне, есть потрясающий амфитеатр, ещё древними римлянами построенный, с великолепной акустикой. Я смотрел «Травиату» Верди. Сидел на самом верху. Поразительно: были слышны каждая нота из оркестра, каждое слово. Как это? Ведь микрофонов-то не было. Но при этом Виолетта, если её сфотографировать, выглядела как какая-нибудь эстрадная суперзвезда. Пели и играли хорошо. Но вот подходит сцена бала. Являются придворные дамы. Значит, предполагаются соответствующие одежды. Но девушки, понятно, были одеты как проститутки. Под музыку Верди они прыгали как на дискотеке. А апофеоз второго действия — мужской стриптиз!
Рядом со мной сидели немцы. Кричали, свистели, топали ногами. Я подумал: что это означает — нравится или не нравится? Спросил. Воскликнули: «Здóрово!»
Что я хочу сказать? Люди, доведённые таким образом до экстаза, становятся не только лёгкой наживой для тех, кто их сюда завлёк. Они будут готовы на всё. Запросто сядут в танк и двинутся на Дом профсоюзов в Одессе, если их позовёт Кончита вкупе с Макаревичем. С единственной разницей: на Западе подобное происходит уже на протяжении столетий, а в России — последние двадцать лет...
— Вот вы сказали об эмоциональном моменте, когда вам захотелось вызвать на дуэль Макаревича. То есть политика занимает в вашей жизни некое пространство? Какое? Может, в этом проглядывает дефицит самореализации?
— Кто такой художник? Во время дискуссий по поводу того же Макаревича некоторые уважаемые и профессиональные господа спрашивали: «Если он музыкант, почему он не имеет права свободы высказывания? Наделён он свободой творчества или нет?»
Теперь — мой вопрос: может ли большой художник таковым оставаться, если он в своём творчестве не отражает всю полноту жизни? Не какой-то один слой прекрасного, когда, предположим, Гайдн писал свои сто четыре симфонии, исходя из некой эстетики. Так и видится: вот сидят они до сего дня, богатые, кушают и слушают те самые творения, которые, в свою очередь, не должны быть слишком трагичными. Потому что слишком трагичные переживания — удел крестьян. А у аристократов если и есть лёгкая грусть, то оттого, что солнышко за тучку зашло,— но так ведь опять будет к вечеру хорошая погодаУ Гайдна выбора не было — он находился в рамках существовавшей эстетики. Но за счёт своей гениальности создал те произведения, которые мы сейчас знаем.
Однако если внимательно посмотреть на весь двадцатый век и начало двадцать первого, мы не можем не заметить: гармония мира разверзлась, и искусство, может, тем и сильно, что оно стало отражать жизнь во всех её проявлениях. И право на существование может и должно иметь только то искусство, которое в состоянии всю эту нашу жизнь отразить. Не какой-то узкий её пласт. И здесь мы без политики не обойдёмся.
Вспомните француза Жан-Поля Сартра, основоположника экзистенциализма. Он все свои труды писал в ресторанчике. Пил пиво и творил. Он говорил: «Что такое политика? Вот сейчас мы с вами разговариваем — это тоже политика. Политика — вся наша ежедневная жизнь». Роль настоящего художника — не только в том, чтобы отразить жизнь, но, если хотите, в том, чтобы вести за собой человечество.
Кто такой, по большому счёту, композитор, писатель или живописец? Это не просто профессор в очочках, который пишет свои симфонии или полотна. Это, может быть, человек, которому дано познать тайны нашего мироздания... Причём не исключено, что очень глубоко.
Например, известно, что в тридцатые годы прошлого века русского сатирика Михаила Зощенко приглашали на конгрессы учёных-психологов, потому что считалось, что благодаря своему писательскому дару ему удалось познать те глубины человеческой психологии, до которых не могли добраться наши доктора наук. Большое искусство должно открывать людям глаза. Мой любимый поэт Владимир Маяковский вряд ли мог бы подняться до высот своего таланта, если бы он не был ориентирован и политически. И может ли любой другой художник, будучи над схваткой, достичь настоящих высот, а его исполнение тронуть нас? Впрочем, это одна сторона...
Обратимся к жизни виолончелистов. Я не знаю, если б Мстислав Ростропович не был другом трёх американских президентов, не выступал бы против Фурцевой и Брежнева, если бы он, бедный (кстати, народный артист СССР, лауреат Ленинской премии, возглавлявший жюри конкурса имени Чайковского), не плакал бы горькими слезами по поводу того, что его ни за что лишили советского гражданства,— кто знает, может быть, он не стал бы главным дирижёром Вашингтонского оркестра? А вдруг это была главная цель его жизни? И когда он превратился в политика, он Америке сделался безумно интересен. И вот здесь я бы с вами согласился: подобное приветствовать нельзя!
— А когда во время августовского путча тысяча девятьсот девяносто первого года Ростропович появился рядом с Ельциным в Доме Советов, сменив виолончель на автомат, это было для него совершенно естественным шагом или за этим проглядывалось нереализованное желание себя героизировать?
— Вот в этом я его не могу осуждать, хотя, повторяю, не приветствую как личность в целом. Потому что Ростропович не может быть неким эталоном, как, скажем, выдающийся испанский виолончелист Пабло Казальс. Он тоже выступал против. В частности, против диктатуры Франко. Покинул Испанию. Жил недалеко от испанской границы. Что касается Ростроповича с автоматом... Скорей всего, он просто до конца жизни набирал политические баллы. Казальс, я думаю, нет. Он искренне был против Франко. Это была позиция большого художника, имеющего политическую ориентацию.
— Зато Ростропович Солженицына на даче прятал! Может, его за это и лишили гражданства?
— Ну, молодец! Достоин продолжительных аплодисментов...
— Это — Ростропович. А вы? Вы тоже не ладили с системой?
— В тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом году, когда я ещё учился в музыкальном училище и мне было шестнадцать лет, приключилась одна история, по тогдашним временам почти непредставимая. У нас была любимая учительница — Любовь Алексеевна Швер. И комитет комсомола весь подписался в её аморальности и аполитичности. Об этом было заявлено в письме к директору училища. Аморальность заключалась в том, что Любовь Алексеевна нам действительно поведала о воспоминаниях баронессы фон Мекк о Чайковском. Аполитичность же виделась в том, что у неё имелись какие-то первоисточники о приезде в Москву Фиделя и Рауля Кастро. Они посетили одно из наших предприятий. Вдруг смотрят: Рауль погрустнел. И не понимают, в чём дело. Переводчик догадывается: на предприятии Фиделю подарили какую-то циновку, которая у них чёрт-те что означает, а Раулю не подарили. Ринулись за Раулем — подарили и ему. Человек сразу заулыбался! В этом рассказе усмотрели ни больше ни меньше — подрыв авторитета партийных деятелей. Плюс были собраны ещё какие-то факты такого же типа. Создали партийную комиссию из Ленинградской консерватории. И директор училища сказал, что если эти факты подтвердятся, Любовь Алексеевна будет изгнана по статье.
В те годы чтобы учительница истории была уволена по статье — это уже приговор. Но мы за свою учительницу встали на баррикады! Я пошёл в редакцию газеты «Известия», поговорил с корреспондентом, и он сказал, что обязательно придёт на собрание. Я не был комсомольцем — ну не вступил. Но ходил на комсомольские собрания и что-то предлагал. Таким образом, деятельность комитета комсомола признали неудовлетворительной. По тем временам это было неслабо. Конечно, райком комсомола не утвердил решение собрания. В том числе — об исключении из рядов ...
— Но вам не приходила мысль, что эмоции важнее для искусства? Зачем их тратить на политику?
— Моя мысль другая: всё должно быть едино. А когда это единство нарушается, к художнику может подступить творческая немота. Лучшее, что оставил людям Рахманинов, он создал в России. А уехал в Америку — и там не мог творить. Да, он продолжал играть на рояле, но не более...
— Тогда возникает вопрос: всё-таки Австрия или Россия?
— Мой отъезд в Австрию в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году был связан исключительно с женитьбой. Я был вполне легальный гражданин Советского Союза, а потом — вполне легальный гражданин Австрии. В этом же году мы с Сюзанной сыграли свадьбу. Она к тому времени закончила уже в Москве учёбу, стала магистром по специальности «русский язык и литература» и один год преподавала в Московском университете. Она действительно здорово говорит по-русски! И сразу нашла работу по специальности. При этом пишет по-русски без ошибок. Я, бывает, пишу с ошибками. По-немецки — тем паче...
А на ваш вопрос я бы ответил так: в Австрии появились иные возможности. Здесь, в Москве, у меня были только концерты с роялем, иногда — с оркестром. В Вене, пожалуйста, я играл и с оргáном, и с восемью виолончелями, и в сопровождении гитар. Вообще, родина — это то, где человек может прорасти, как зерно, и зацвести красивым цветом. Это не обязательно должно быть место, где он родился. А вот где он может развиваться, жить и дышать полной грудью, там и родина.
— Говорят, вам «дышать полной грудью» помогают занятия йогой? И даже на вашем персональном сайте можно обнаружить потрясающее фото, где вы сидите в позе лотоса и играете на виолончели?
— Конечно, было бы наивным считать, что это я практикую на сцене. НоУ меня были два хороших мастера. Йога помогает погрузиться в необходимое состояние. И я не удивился, что недавно в одной из венских консерваторий появилось объявление: «Йога для струнных инструментов».
— В последние годы складывается впечатление, что Европа сошла с ума со своей писаной толерантностью. А на самом-то деле?
— Вы же видите: Европа натравливает украинцев на русских, да так, что уже и в посольство не зайди. В Вену из Донбасса приехала одна моя хорошая знакомая. И ей нужно было зайти в украинское посольство. Она — украинка, но говорит по-русски. Обратилась — и увидела, как там все напряглись и поджали губы. Каким образом политикам удалось выстроить мир, где национальный вопрос стал настолько острым, что приводит к противостоянию и войнам? Но толерантность на Западе всплывает только тогда, когда касается каких-то странных сущностей типа Кончиты. Получается, что от России они требуют толерантности, но если копнуть западный мир, то там никакой толерантностью не пахнет! Западный мир — очень жёсткий во всех смыслах. О нас же, чуть что, они говорят: «Это как в Советском Союзе!» Но если разобраться, может, это и не упрёк?
Я слышал по телевидению, как президент России размышлял об особой духовности русского народа. Он так и сказал: «Ну хорошо — заработал я миллион. Ну хорошо — заработал миллиард. Но всё-таки у русских можно предположить: а что дальше? А у тех — миллиард, два миллиарда, десять миллиардов. То есть — больше ничего, финита ля комедиа».
Представление в Европе о русских, о русском искусстве и вообще о русской жизни весьма минимальное, и люди, как правило, информированы на сей счёт преимущественно со стороны Запада. Увы, людям свойственно верить — в том числе и тем правителям, которым и верить-то небезопасно.
Ко мне в Вену приезжали знакомые из Новороссии — я возил их на озеро в горах. Идём, и я вижу потрясающую картинку: склон, а там овечки пасутся. И вдруг я не то зашуршал, не то оступился — в общем, как-то себя обозначил. Гляжу: один баран в мою сторону голову поднял. И вы не можете себе представить: вся отара одинаково головы повернула, как тот самый, главный баран!
Я подумал: «Господи, как же это интересно! Ведь и люди так же делают!.. И виноваты-то именно те главные бараны, которые на любое шуршание поворачивают головы, а не те, что следуют за своими вожаками».
Ну, допустим, я не считаю, что каждый гомо сапиенс должен родиться борцом и быть сильным и самостоятельным. Человек имеет право явиться на белый свет слабым, но у него есть другое право — на счастье. Но бывает обидно, что вот этих слабых, имеющих право на счастье людей порой ведут за собой самые настоящие бараны. Однако нельзя не замечать и другого.
Был такой немец — профессор-экономист Вильгельм Хакель, которому я очень доверяю. Он умер год назад — в январе две тысячи четырнадцатого. Я слушал его лекцию в Вене. Он за двенадцать месяцев предсказал кризис две тысячи восьмого года, который охватил тогда Европу, да и весь мир. За это своё предсказание Хакель получил известность в Европе. Идея его проста: одна валюта в двадцати восьми странах не может не вести к кризису. И пожалуйста: кризисы идут друг за другом. Предлагаются рецепты спасения: давайте, мол, пару миллиардов выделим на помощь Греции. Но почему, когда Меркель туда приезжает, люди выходят на улицы с плакатами «Уезжай — только не помогай нам!»?
Европейский союз скоро развалится. Он напоминает расстроенную гитару Макаревича. Например, в Австрии сейчас сформировалась партия, которая активно выступает за выход из Евросоюза. За то, чтобы соблюдать нейтралитет. И её позиция всё укрепляется. И это звучит как соло на виолончели.
