Моисей Борода

Айсикью. Рассказ

1.

Он сидел у компьютера, рассеянно переходя с одного сайта на другой, скользя взглядом по очередной новостной ленте и, не прочтя до конца даже заголовков статей, щёлкал мышкой по следующей – сидел, пытаясь снять напряжение нелёгкого дня и какое-то смутное, непонятное ему тоскливое раздражение, охватывающее его всё последнее время перед сном и мешающее потом заснуть.

В чём дело с ним, в чём? Что не так? Его положение на-чальника технического отдела министерства прочно, с его мнением считаются вплоть до министра. Карьера? Дальнейшее продвижение? Бросать то, чем любишь заниматься, ради просторного кабинета с приёмной? Не для него. Известность? Он ею не обделён. О его изобретениях не раз писала местная печать, пару раз – центральная.

Отношения с коллегами? Прекрасные. Деньги? Что угодно, только не предмет забот: среди его изобретений несколько имеющих государственное значение, что даёт ощутимую прибавку к зарплате.

Семья – из тех, про которые говорят: "образцовая". Жена, при всей нагрузке на работе, идеально ведёт дом. "Африканские страсти", как она это называет, за двадцать лет совместной жизни давно отшумели – но это его вроде бы не заботит? Здоровье? В свои сорок  пять он в отличной форме. Дети? И с ними всё в порядке. Старший сын через год заканчивает десятилетку, идёт на медаль. Дочь – одна из лучших в школе, уже в тринадцать твёрдо выбрала себе профессию врача, идёт по стопам матери.

…Ну да, да, отношения с детьми не совсем обычные. Относятся к нему как к товарищу, обращаются по имени. Вначале это его задевало – мать всегда для них "мама", "мам" – потом он привык. Дела его интересуют их мало – так уж сложилось. Когда были маленькие, не могли понять, чем он занимается; когда подросли, на первый план выдвинулись их собственные интересы. Тяготит их его известность, вопросы "Так Вы его сын/дочь!"? Может быть. Но разве у него с его отцом не было так же – пока ему самому не удалось добиться чего-то значительного?

…Нет! Всё это нюансы. Его семья была и остаётся дружной. Даром, что ли, слышал он не раз и не два произнесённое с оттенком зависти: "Эх, и повезло же тебе!" Так что же, что не даёт ему покоя, отчего это раздражение, приходящее к нему тогда, когда ему нужно, коротко прокрутив случившееся за день на работе, лечь в постель и заснуть? Вот и сейчас, вместо того, чтобы лечь, он занимается чёрт знает чем, бессмысленно скользя по интернету.

Он уже собирался выключить компьютер, когда увидел линк с приглашением на сайт знакомств, с многообещающим названием и рекламным фото.

Усмехаясь себе, на какую чепуху он тратит время, он щёлкнул по линку мышкой. Оплатив карточкой вход – сайт оказался недешёвым, что его скорее позабавило – он вышел на страницу с рядом крохотных фотографий и имён – судя по унылой повторяемости и подчёркнуто "иностранному звучанию", вымышленных.

Первая же фотография, по которой он щёлкнул мышкой, вывела его на страницу с самопредставлением героини, ужаснувшим его своей безграмотностью. Вторая попытка открыла ему милое лицо, сообщавшее в тексте под фото, что обладательница его молода, обаятельна, спортивна, раскована и любит езду верхом. Сопровождающий текст откровенный смайлик говорил сам за себя.

Он с отвращением закрыл страницу и уже готов был сказать себе "Всё!", когда взгляд его упал на фотографию совсем молоденькой женщины – почти девочки – с единственным на сайте скромным именем "Лия М.". Он вышел на её страницу.

Уже текст её представления – ясный, лишённый даже тени дешевизны – привлёк его внимание. Он кликнул на фотографию и, в возникшем окне аудиофайла, на PLAY.

Она оказалась студенткой, оканчивала университет по специальности "история живописи".

Первые же минуты разговора впечатлили его смесью серьёзности, непосредственности и милого тона. Он представился ей как "Саша", услышав в ответ, что она предпочла бы называть его по имени и отчеству. Его кольнуло это, он не предполагал, что его возраст может быть так сразу узнан по голосу – раньше он не отдавал себе в этом отчёта.

Они быстро перешли к разговору о живописи – единственному, что его интересовало помимо его работы – к его любимым старым итальянцам, о которых она говорила так, как будто они были её современниками, с совершенно неизвестными ему подробностями. Он вслушивался в её мелодичный, с тихим придыханием голос, чувствуя, как у него оттаивает сердце.

Они проговорили полчаса, когда она сказала: „Извините меня, я устала. Вы, наверное, тоже. Мы, кажется, превысили все лимиты. (На сайте вверху высветилось предупреждение, что оплаченное время разговора истекло, и что продление возможно за двойную цену.) ...Спасибо, мне тоже было интересно. …Когда мы сможем поговорить? Может быть, через неде... Хорошо, через три дня, в это же время. Всего доброго."

Он выключил компьютер и вышел в столовую. Жена, убирая со стола посуду – похоже, дети опять вернулись поздно и ужинали, когда им давно было пора спать – бросила на него мимолётный взгляд.

– Не иначе, как тебе пришла в голову какая-то хорошая идея, что-то придумал, наверное. Видно, поэтому ты так засиделся. Ну, коротко: правда, что-то придумал или мне показалось? Давно не видела тебя таким.

Он, не отвечая, улыбнулся.

– Ну, не хочешь говорить, не надо. Не настаиваю. Ты уже себе постелил? Не забудь – тебе завтра рано вставать. …Когда лягу я? Мне ещё надо кое-что сделать. ...Спасибо, я разберусь. Спокойной ночи. …Почему дети приходят в последнее время так поздно? Мне это тоже не очень нравится, но иногда мы забываем – ты, во всяком случае – что они уже не маленькие. Ладно, ещё раз – спокойной ночи... 

Заснуть он долго не мог. Впервые за всё последнее время в нём возникло ощущение безотчётной лёгкости, радости от неожиданного подарка. Он слышал её голос, вспоминал ту или другую фразу, сказанную ею, пытался представить себе, как они встретятся – пока, уже глубокой ночью, с улыбкой на лице заснул.

Через три дня в условленное время он вошёл на сайт и кликнул на её картинку. Она ответила не сразу, и его охватил страх. Может быть, поэтому его "Здравствуйте, Лия" вышло хриплым. Они опять проговорили почти полчаса – в этот раз она попросила его рассказать о себе, о том, чем он занимается. Слушала она так, как его давно никто не слушал.

Расстались они, как и в первый раз, договорившись о встрече на сайте... "Нет, в конце недели я не могу. И... нет, к сожалению, я буду занята. Раньше, чем через неделю, я... Хорошо, мы можем коротко поговорить в это воскресенье... Да, вечером, на час раньше. ...Спасибо Вам. Всего доброго."  

Так началось то, что постепенно, затягивая его всё глубже, дало ему ту отдушину, которую он, не отдавая себе в этом отчёта, все последние годы искал.

Иногда случалось, что в условленное для их встреч время она оказывалась занятой разговором с кем-то другим – и тогда он мучился жестокой ревностью. Ему стоило немалых усилий заставить себя успокоиться, лечь в постель и заснуть, и в такие ночи ему снились странные, тревожные сны. Но потом приходил условленный день, он вновь слышал её мягкий мелодичный голос, с затаённой радостью отмечая в нём нотки теплоты, и это смывало боль недавней ревности, смывало боль и тревогу, давая надежду на то, что он для неё что-то особенное. И закончив разговор, он выключал ноутбук, с улыбкой подходил к своему дивану, ложился и засыпал крепким сном без сновидений.

Прошло три месяца. Они уже называли друг друга по имени, он стал для неё "Саша", пару раз "милый Саша", хотя она по-прежнему держалась "вы". Он смирился с этим "вы", как смирился с тем, что время их встреч определяла она, даже и тогда, когда она, уступив его просьбе, дала ему номер её мобильного телефона.

Подчас его охватывала злость на себя, на свою зависимость, на свой страх перед этой почти девочкой – страх показаться ей слишком настойчивым, страх стать для неё неинтересным. В такие моменты он говорил себе, что – всё, он просто оборвёт эту связь, покончит с этой зависимостью – и понимал, что сделать это не может.

Он с тревогой видел, как между ним и женой, между ним и детьми вырастает стена из невидимого стекла. Нет, они по-прежнему общались за семейным столом, по-прежнему могли поехать вместе на уик-энд, сходить на концерт. И всё же всё стало каким-то неуловимо другим. Он с горечью чувствовал это, понимая, что и сам стал в чём-то другим, надеясь, что время что-то в этом изменит, вернёт то, что было.

Их отношения с "Айсикъю" – так он её называл про себя, потом как-то раз назвал так в их разговоре её – становились от встречи к встрече всё теплее, хотя слово "встречи" вызывало в нём горькую улыбку. На его предложения встретиться она не отвечала, мягко меняя тему.

И вдруг она исчезла. Исчезло её фото с сайта, не отвечал телефон.

Он терялся в догадках, что могло случиться. Десятки раз перебирал он в памяти их разговоры, спрашивал себя, что могло её вдруг обидеть. Его настойчивость – но была ли она? Да, он как-то попросил дать ему её адрес. Может быть, это была его ошибка, она ответила тогда: „Саша, не надо спешить“, но потом это забылось, да и сказала она это не раздражённым тоном. Да, в одном из их последних разговоров он признался ей в том, что она стала для него чем-то особенным, да, он сказал это слишком… открыто. Обидела её эта открытость?

Подчас ему казалось, что его ошибкой была чрезмерная осторожность, давшая ей власть над ним, и кто-то другой, более решительный, заинтересовал её больше. В такие моменты он говорил себе насмешливые, злые слова, называл себя впавшим в мальчишество старым дураком, обманутым опытной девчонкой, хитро добившейся его признания в любви, добавившей к её победам ещё одну и бросившей его, ставшего ей после этого неинтересным. Порой он, словно очнувшись, говорил себе, что вся эта история – бред, помешательство, что всё его состояние оттого, что он привык добиваться своего, а тут это не случилось.

Эти мысли приходили вечером, когда он ехал после работы домой, и не отпускали его и ночью. Потребность говорить с ней, слышать её голос мучила его. Мысль о том, что он мог быть так просто отставлен, не давала ему покоя.

Ни одна из женщин, встретившихся ему на жизненном пути и бог знает почему его добивавшихся – он никогда не скрывал, что женат – не оставила в его душе никакого следа. Когда они добивались своего – отказывать он не умел, боясь обидеть – он не ощущал ничего, кроме мучительной неловкости от неинтересности человека, находящегося с ним в этот момент рядом, и под любым предлогом уклонялся от повторения встречи. И вот женщина, почти девочка, к которой он не то что не прикасался, но которую ни разу воочию не видел, глубоко затронула его чувства, заставив каждый раз после их встречи с тревогой ожидать, состоится ли следующая, какой она будет, спрашивать себя, достаточно ли он ей интересен, ловить каждое её слово, намекающее на её ответное чувство – и мучиться, как он мучается сейчас, ощущая себя отвергнутым.

Теперь он старался допоздна задерживаться на работе, тем более, что основания для этого были: испытания устройства, сконструированного его отделом, шли трудно; проект, существенной частью которого это устройство было, могли закрыть. Но и тогда, когда он мог уехать домой в нормальное  время, он старался этого не делать – ехал в спортзал, где доводил себя до изнеможения, надеясь, что это смоет то, что его так мучило – или, если напряжённый день "выжимал" его так, что ни на что другое не было больше сил, шёл медленным шагом домой.

Придя домой, он старался как можно незаметней пройти к себе, ложился на диван и лежал с открытыми глазами, стараясь не думать ни о чём, или если это не получалось, вспоминать прошедший день, отгоняя все прочие мысли. Но удавалось это редко.

 

2.

Прошли годы. Технический отдел, который он возглавлял, стал департаментом исследований и развития. Работы ему существенно прибавилось – департамент стал ведущим в отрасли, выполнял государственные заказы.

Дети разъехались – дочь, закончив мединститут и ординатуру, стала детским кардиологом. На конгрессе кардиологов встретила своего будущего мужа, уехала с ним в Швейцарию, работает в детской больнице в Цюрихе; сын, получив грант, уехал в Штаты, стал научным сотрудником в Bell Laboratory, потом получил профессуру в престижном университете, женился там на американке с итальянскими корнями.

В доме без детей постепенно исчезло то, что их с женой связывало. Одиночество вдвоём оказалось для обоих тяжёлым бременем, и они решили расстаться.

Расстались они друг с другом как расстаются интеллигентные, не имеющие друг к другу претензий люди. Когда он сказал жене "Может быть, нам лучше на время...", она прервала его: „Саша, это давно пора было сделать, и не на время. При детях делать это не хотелось. Ну а сейчас... Когда свеча сгорела до конца, нет смысла пытаться зажечь огарок. Завтра у меня начинается отпуск, я уезжаю на месяц к маме. За это время, думаю, удастся разменять квартиру – я займусь этим сама, ты слишком занят.“

Так он остался один. Заботы о хозяйстве взяла на себя сестра, благо жили они теперь по соседству. Дети после его развода какое-то время перестали ему писать, потом их переписка возобновилась. И дочь, и сын приглашали в гости, увидеть внуков – у дочери было уже двое детей, девочка и мальчик, у сына – мальчик.

Внукам он к каждому удобному случаю посылал подарки, обещал приехать, как только выйдет на пенсию. Они благодарили, писали ему по-английски, называли его Dear Sasha, что его каждый раз забавляло. Изредка встречались в их письмах русские вкрапления, но звучали они искусственно и были с ошибками. Но и в письмах детей он отмечал, что живой русский у них постепенно гаснет, и с грустью думал, что внуки, и может быть, частично, уже и дети принадлежат другой культуре, и боялся встречи с ними, боялся показаться чужим.

С женой они после развода время от времени виделись. Инициатором был чаще он, иногда она – но спустя год она вышла замуж, и встречи эти прекратились.

Обычно он звонил ей, пару раз, когда от детей приходили письма, звонила она. Они встречались – как правило, это бывало в кафе, куда он её приглашал, обменивались новостями о себе, больше о детях, внуках. Встречались как добрые старые друзья, порой вспоминали прошлое, хотя обоим было ясно, что возвращение в это прошлое, жизнь опять вдвоём невозможны.

В их последнюю встречу он рассказал ей об Айсикъю. Она выслушала его, не прерывая, потом сказала: "Знаешь, что-то подобное я подозревала. Как-то я услышала через полузакрытую дверь - ты, видимо, так торопился, что забыл прикрыть за собой дверь - то, КАК ты с кем-то здоровался, и поняла, что этот кто-то – женщина. Разумеется, я не стала слушать, сразу вышла в другую комнату.

Что тебе сказать после того, что я сейчас узнала? Тебе всегда нужно было что-то совершенно необычное, чего нет, и не может быть ни у кого. Тебе нужно было гореть, быть всегда в этом состоянии – может быть, оттого к тебе так тянулись женщины. В своё время это притянуло к тебе меня. Ты рисовал свою жизнь, как рисовал в воображении твои изобретения, твои открытия. И всё получалось, спокойно переходило в реальность. Но на этот раз что-то сорвалось, и это ударило тебя, и видимо, очень больно. Что ж, Саша, не всё получается, как хочешь".

Она взглянула на часы: "Извини, мне надо идти. ...Нет, к сожалению, не могу. Меня ждут. ...Да, Саша. И - не знаю, сказать ли тебе это сейчас или... впрочем, почему ты должен узнать это со стороны? Я выхожу замуж. Что сказать тебе напоследок? Может быть после лет такой внезапной разлуки, твоя Айсикъю тебя найдёт? Мы, женщины, всё же загадочные существа, как там ни крути - загадочные каждая для себя. ...Ещё раз извини, мне действительно надо бежать".

Она ушла, а он ещё долго сидел в постепенно пустеющем кафе, и только коротко перед закрытием расплатился и вышел…

 

3.

Одиночество далось ему нелегко, но при мысли о том, чтобы связать свою жизнь с женщиной, его охватывал страх, он понимал, что всё равно будет искать в этой женщине ту, которая исчезла из его жизни, и это кончится таким же крахом, как и его женитьба, и он опять останется один. Случайные встречи не особенно интересовали его и раньше, а сейчас перестали интересовать вообще – может быть, потому, что искавшие его внимания женщины, как правило, тоже разведённые, видели в нём завидную партию, или ему казалось, что они видят в нём это.

Когда ему перевалило за шестьдесят, он стал замечать, что ему труднее снимать напряжение дня, и что ночной отдых уже не даёт ему той утренней свежести и ясности головы, к которым он привык, и которые поддерживал спортом. В какой-то момент он почувствовал, что ему не хочется больше руководить департаментом, отвечая за неизбежные в любом проекте неувязки, и дав отметить своё шестидесятипятилетие, ушёл, подготовив себе смену, на должность главного консультанта министерства. Положение его оставалось прочным, его авторитет во всём, что касалось оценки перспектив проектов, признавали все. В деньгах он не нуждался.

Воспоминания о женщине, так изменившей его жизнь, о том что было подарено ему на несколько мгновений, а затем жестоко отнято – эти воспоминания приходили к нему теперь чаще, и когда они приходили, на него накатывала волной такая горечь и боль, что он должен был стискивать зубы, чтобы не закричать.

В последнее время он всё сильнее чувствовал усталость, ночью приходило стеснение в груди, боль под левой лопаткой, одышка. В конце концов, он решил, как только настанут тёплые дни, проводить каждый уик-энд на загородной даче, которую он несколько лет назад купил, но которой до сих пор едва пользовался.

В первый же тёплый апрельский день он, взяв из дома необходимое, поехал на дачу.

Дача была в часе езды от дома, но он решил ехать туда не на машине, а на электричке: ночью его беспокоила сильная одышка, он почти не спал, чувствовал себя разбитым и не хотел рисковать.

Уже по дороге к станции он подумал, что зря не проверил перед выходом свой почтовый ящик, там могло быть что-то срочное. Он вернулся, открыл – и нашёл в ящике два письма. Не глядя, положил их в карман плаща и вышел из дома.

Приехав на дачу, он вспомнил о заключении по горящему проекту, которое нужно было к понедельнику закончить. Заключение отняло всю первую половину дня, он устал, и теперь, полулёжа в кресле, отдыхал.

В дверь постучалась соседка – "Да, да, пожалуйста. Открыто". Войдя, спросила, не нужно ли чего, она собирается в магазин, и если ему что-то нужно... "Нет, спасибо, не нужно, кажется, ничего – разве что булку хлеба". Соседка вышла.

Перебирая в памяти то, что ему осталось на сегодня сделать, он вспомнил о взятых перед уходом письмах. Он вышел в прихожую, достал из кармана плаща письма, вернулся в комнату, лёг и открыл первое. Это была просьба о встрече с изобретателем, предлагавшим очередной проект вечного двигателя. …Понятно. Он ответит завтра. Сейчас он не будет этим заниматься, тем более, что ответ, учитывая родственные связи изобретателя, нужно продумать, чтобы не иметь потом головной боли.

Он отложил письмо и взял в руки второй конверт. Фамилия и имя отправителя не говорили ему ничего. Он уже думал отложить письмо, не открывая, когда заметил, что под конвертом прощупывается другой конверт. Что-то, какое-то неясное предчувствие кольнуло его.

Он разрезал конверт, вынул лежащий там листок, отложил его в сторону, достал конверт, лежащий внутри – и его ударило в сердце. Он узнал почерк надписи „Милому Саше от Айсикъю“ на обороте её фотографии, которую она ему после долгих его просьб прислала. Медленно, осторожно открыл он конверт, достал сложенный вчетверо листок, раскрыл его и начал читать.

„Дорогой, милый…“ – дальше читать он не мог, слёзы застилали взор. Он смахивал их, вытирал, а они текли и текли.

Дорогой, милый, любимый! С тех пор, как мы расстались – нет, неправда! – с тех пор, как я так трусливо, так позорно трусливо исчезла, я много раз принималась за это письмо, но после нескольких начальных фраз рвала написанное, понимая, что это совсем, совсем не то, что я хотела Вам сказать.

Когда у Вас в нашем последнем разговоре вырвалось "Да скажи мне, наконец, "Ты"!", всё во мне кричало: "Да, Саша! Да, милый! Ты! Ты! Ты!". В тот миг, когда я была готова это сказать, я вдруг поняла, что ещё только один шаг навстречу тому, что заполонило все мои чувства – ещё только шаг навстречу этому, и я сорвусь в пропасть и сорву в неё и Вас.

Когда я почувствовала, что стала для Вас чем-то особенным, что я любима, я испугалась. Я поняла, что я, совсем того не желая, получила власть над чужой жизнью. Но и во мне от встречи к встрече с Вами росло желание слышать Вас, говорить с Вами – пока я не поняла, что я Вас люблю и что эта любовь так же лишила мою жизнь части самостоятельности, как и Вас, Ваша любовь ко мне. И тогда я впервые спросила себя, что же будет дальше – и не могла, да и не хотела дать на это ответ. Меня несло в этом водовороте, я отдалась ему так же, как и, наверное, Вы. Всё было так стремительно!

Милый Саша, Вы не представляете себе, до какой степени я неопытна в жизни.Когда Вы говорили мне о моей удивительной взрослости, я могла только горько улыбаться – впрочем, я относила эти признания на счёт Вашей привязанности ко мне.

Я думаю, Вы не раз задавали себе вопрос, что привело меня с моим внутренним миром на сайт знакомств. Да, Вы ни разу не спросили меня об этом. Но не спросить об этом себя Вы, думаю, не могли.

Конечно, это не была ни потребность в деньгах – я в них не нуждалась – ни возможность найти "партнёра" для необременительных отношений: сама мысль о таком партнёрстве была мне отвратительна. Нет, не это привело меня на сайт – другое.

В восемнадцать лет я убежала из-под опеки родителей, желавших для меня карьеры юриста – как они считали, перспективной, судя по ним самим: отец и мать – известные адвокаты. Моя мечта стать искусствоведом казалась им блажью. Я настояла на своём – но это был мой единственный прорыв в реальную жизнь.

Моим миром стала живопись, я влюбилась в старых итальянцев, я жила этим миром, жила в этом мире, желанием стало узнать о нём всё, что возможно, обрести в нём ту устойчивость, которую я не обрела в реальности.

Отношения с сокурсниками были ровными, безразлично-спокойными, мы проходили мимо друг друга. Ухаживания их, меня не интересовали, а откровенные предложения "близкого знакомства" вызывали отвращение. Ведь всё это были люди, несопоставимо менее интересные, чем мои "собеседники" из далёкого прошлого. Так, в неведении и нежелании знать о жизни, шло, пока я вдруг не ощутила, что через несколько месяцев заканчивается моя университетская жизнь, и тогда я буду выброшена в тот мир, о котором не знаю ничего. И я поняла, что мне надо срочно узнать об этом мире хотя бы что-то.

Линки на "сайт знакомств" я видела в интернете и раньше, рекламные щиты с этим появлялись в университетском кампусе. И я сказала себе: может быть, это хороший способ немного узнать о жизни – хороший уже тем, что всё происходит инкогнито, и ты можешь в любой момент оборвать "контакт" без всяких последствий. Так я оказалась на портале и встретила Вас, и постепенно всё то, что было моим миром, сдвинулось в своём значении, стало вторым планом.

Вы рассказывали мне о своих работах, Вы умели рассказать так, что мне, человеку совершенно незнакомому с техникой, становилось понятно, о чём идёт речь. Слушая Вас, я понимала, что то, чем Вы занимаетесь, составляет главное в Вашей жизни.

Вы сказали об этом – и сразу же сменили тему, может  быть, испугавшись того, что я подумаю: а где же буду я, если на первом плане стоит это? Но я спросила себя тогда не о том, на каком плане буду у Вас я, а о том, могу ли я сказать о себе то же самое, что сказали Вы – я, у которой за плечами нет ничего, кроме так или иначе набранных знаний? Я, которой ещё предстоит узнать, а есть ли у неё дар сделать что-то новое? И что будет, если этого дара у меня не окажется? Во что, в какую муку превратилась бы тогда наша жизнь вдвоём?

Как-то после одного из наших разговоров, когда Вы уже не боялись сказать мне "люблю", меня вдруг охватило безудержное желание близости с Вами. Оно накатило как волна, эта волна накрыла меня с головой, затопив на какие-то мгновения все другие чувства. Я не узнавала себя – я, которую передёргивало от отвращения при одной мысли о том, что её тела может коснуться кто-то другой – я в этот момент всеми силами души, всем моим существом хотела Вашей... нет, твоей! твоей! близости.

Когда эта волна отхлынула, меня охватил страх. Я подумала, что будет, если мы, сжёгши все мосты за нами, пойдём по жизни вместе и это "вместе" окажется клеткой, вырваться из которой будет невозможно, не изорвав в клочья сердце?

Милый, родной, любимый! Я пишу и пишу, и не могу закончить это письмо. Я не говорю, не могу сказать тебе – а значит, и себе: "Прощай".  

…На часах уже шесть утра – в эту ночь я была с тобой. С добрым утром, родной!

 

Перед его взором возникло её лицо. Он слышал её голос, говорил ей самые интимно-нежные слова, какие не решился бы сказать тогда, боясь её потерять, повторял „Почему, Лика? Почему?“

Взгляд его упал на отложенный им вкладыш. Он положил её письмо на столик, взял в руки сложенный вдвое листок, раскрыл его, поднёс его к глазам и стал читать. До него не сразу дошёл смысл написанного – глаза читали буквы, плохо складывающиеся в слова. Он отложил листок, протёр глаза и стал читать снова. 

Уважаемый Александр Евгеньевич,

месяц тому назад умерла моя жена, с которой мы прожили почти пятнадцать лет. Незадолго до её ухода она попросила меня, когда её не станет, найти Вас и переслать Вам письмо, написанное, как она сказала, много лет тому назад, ещё до того, как мы с ней познакомились.

Я не смог это сделать сразу, хотя узнать Ваш новый адрес мне как журналисту было несложно. Наверное, Вы поймёте, что задержал я с пересылкой не по забывчивости. Уход человека, с которым прожил жизнь, всегда тяжёл, если же этот человек был главным в твоей жизни, составлял её суть, то...  что об этом говорить?

Она часто вспоминала Вас, Вы постоянно присутствовали в нашей с ней жизни, и что греха таить – это было нелегко, хотя, говоря о Вас, она подчёркивала, что никогда с Вами не встречалась.  

 

С уважением

Дмитрий Кагарлицкий

 

Он перечитал письмо, потом, как бы не веря написанному, прочёл его ещё раз. Его охватило удушье. Задыхаясь, он рывком приподнялся на кресле – и упал.

Страшная боль молнией прошла сквозь его тело, прожёгши его насквозь. Он лежал, задыхаясь, ощущая, как из него медленно, по каплям уходит жизнь. Он не ужасался, не противился концу, понимая, что всё лучшее, что с ним могло быть, он уже пережил.

Перед его взором вновь возникло её лицо, но теперь оно было другим, чем на её фотографии – теперь это было лицо взрослой женщины, смотрящей на него по-матерински грустным, любящим, утешающим взглядом. Он изо всех сил напрягся, чтобы не дать ей уйти. Но сознание его затуманивалось, черты её лица теряли контур. Он чувствовал, как холод медленно вползает в него, как холодеют его руки, лицо.

В саду хлопнула калитка, соседка зашла в дом, позвала его, услышав его хриплое дыхание, бросилась к нему. "Сейчас, сейчас, я вызову скорую!"

Видя, что он хочет что-то сказать, она наклонилась к нему, но губы уже почти не повиновались ему, и последнее, что он смог произнести, было "Ай…сикъ…ю…Ли…"