Гульнур Якупова

Девочка. Повесть. Пер. с башкирского С. Чураевой.

Окончание. Начало в №№ 6-11

 

* * *
Некоторые литераторы любят сравнить деревню с болотом. Мол, в городе  жизнь бурлит, а на селе стоит, как в трясине. К примеру, в одной русской  книге герой, перебравшийся в город, пишет оттуда другу: «Как там в  вашем тихом болоте?» Откуда такой пренебрежительный тон? Дядя Амин  говорит, что самые видные люди в стране – и ученые, и писатели, и  артисты – уроженцы села.
А уж если говорить о болоте, то ведь и оно необходимо природе! Вот  дедушка Берехуккан первыми летними днями посмотрит на него и в точности  предскажет, каким будет лето. Говорит: «Нынче лето будет сухое», – если  топь, заквасившись, вздулась. Оказывается, трясина так хранит в себе  влагу, а в засуху понемногу возвращает её, увлажняя воздух.
Когда же лягушки болотные разом квакать начнут, то услышите вы, какая  «тишина» на болоте! Вот и село к нашему приходу домой словно  расквакалось – люди высыпали из домов и так галдели, что воздух гудел.  Я-то думала, что весь народ на свекле.
– Как сделали в Аюсах леспромхоз, медведи с родных мест в наши леса подались.
– От Аюсов до Сакмаелги рукой подать. Потому медведи и напали на фермерских телок.
– У Искандера-Понимаешь, говорят, телка пропала, тоже наверно медвежьи проделки?
–Надо их пострелять, а то слишком расплодились в округе!
– Раньше-то тихо сидели в лесу, а теперь их стронули с насиженных мест, вот и начали нападать…
– Так они скоро и людей грызть начнут! Улья разорят. И меда в этом году не получим!
Тут дядя Искандер въехал на лошади прямо в толпу и закричал:
– Это кто тут, понимаешь, занимается демагогией, елки-палки, чёрт  побери?! – Видно, сильно расстроился бригадир, раз выпалил разом все  свои любимые присказки. – Кто раньше на медведей охотился, в канцелярию  подходите! И берите собак. Из Аюсов охотники тоже скоро прибудут.
Деревенские переглянулись. Иксан попытался по своему обыкновению  пошутить: «У нас есть только Бурехуккан – стукнутый волком, а стукнутых  медведем не было отродясь!» Но на него не обратили внимания. «В Аюсах с  давних пор на медведей ходят, у нас же таких охотников нет», – сказали  мужчины и разошлись по домам.
Но перед этим степенно обменялись рукопожатием – таков в селе неписаный  закон. Сто раз в день с человеком встретишься – сто раз поздоровайся за  руку и так же прощайся. Вообще-то это и правильно, ведь порой и за  десять минут может такое случиться: вот есть ты на свете, а вот тебя  нет…
Вечером в канцелярии опять собрались все мужчины. Не поместившись в  сенях, высыпали на улицу. Те, кто постарше, уселись на длинную скамейку,  молодёжь осталась стоять, прислонившись к забору.
Среди сидящих был дедушка Берехуккан, и я, подбежав к нему,  поздоровалась за обе руки. Других стариков почтила таким же образом,  ведь знаю всех поимённо.
– Да, вот и Баязита дочь подросла, как быстро жизнь идёт, сколько воды утекло… – покивали они.
– Это внучка Райханы, – добавил дедушка Берехуккан. Видно, он уловил в  словах стариков что-то мне пока недоступное. А то, что я внучка Райханы,  наверное, говорило обо мне как об умной, любознательной, искренней,  верной, совестливой и благовоспитанной девочке. Дорогой мой дедушка  Бурехуккан всегда поддержит меня! Благодаря ему, никогда не скажу, будто  не знала дедушки, хотя оба деда родных погибли задолго до моего прихода  в Большую Вселенную, до моего рождения на свет. А вот про отца, что  могу я сказать?..
Мне показалось странным, что старики назвали меня дочерью Баязита. Или,  может быть, в этом мире женщин и за людей не считают? Ведь меня родила  женщина по имени Гаухар, а вспомнили про отца. Выходит, я – отцовский  ребёнок? Даже при том, что именно мама носила меня в себе, в Малой  Вселенной, поила, там внутри, своей кровью, а после рождения выкормила  из своей груди молоком – все равно я считаюсь дочерью Баязита?! И на  свекле, где гнут свои спины только женщины, имена их мужей всегда идут  впереди, их зовут: «жена Салиха», «жена Максюта», «жена учителя Амина»,  как будто ни женщин самих, ни имен их вовсе не существует. Даже  Гулю-Гульсум, имеющую целых два имени, и то называют «жена Самигуллина  Гуля-Гульсум». Хотя Самигуллина можно и вовсе не упоминать, ведь в  деревне нет никого больше с именем Гуля-Гульсум…
Вот так я ломаю голову, прикидываясь, что мету полы в канцелярии, а сама  подслушиваю, что обсуждают мужчины не улице. Когда стал говорить  охотник из деревни Аюсы, все притихли. Он рассказывал, как ходить на  медведя. Я, отставив в сторону веник, вышла из сеней и встала тихонечко  на крыльце. Кто на меня, на женщину, обратит внимание… А заметят, так  подумают: Бог с ней, стоит, ну и пусть стоит. Самое главное, что я  никому не мешаю…
Домой мы с картэсэй возвращались вместе с дедушкой Бурехукканом. За ним  увязалась псина. После гибели Желтоглазого он долго никого не заводил,  сильно горевал: красавец Ыласын растаял в вольном небе, а любимый пёс  упокоился в земле под сосной… И вот теперь с ним – собака!
Я спросила:
– Дедушка, чья это?
Погладив прильнувшего пса, дед ответил:
– Зову его Желтоглазый.
– Желтоглазый?
– Эх, деточка, Нурия, давно ты не приходила, выросла, отдалилась…  Желтоглазый-то у меня больше полугода живёт! Настоящий друг. Правда,  слишком добрый, не в отца, а по виду – вылитый отец.
– А кто его отец?
– Вот те на. Я же говорю – Желтоглазый. Как-то иду со стороны кладбища, а  навстречу – щенок, хвост крючком. Взял на руки, приласкать, батюшки –  копия моего Желтоглазого! Стал расспрашивать по домам, чей это, оказался  – правнука Мухарляма; он отделился, дом построил в конце деревни на  улице Молодёжной.
– Получается, родственник Малик-бая? – спросила я, вспомнив легенду о  Зульхизе и Абдрахмане, где фигурировал Малик-бай и его иноходец.
– Да-да. В своё время сын Мухарляма выкрал дочь Малик-бая… – дедушка  посмотрел на меня с удивлением: мол, откуда выкопала эту историю. И  продолжил: – Оказывается, их собака принесла четырёх кутят, всех  раздали, один остался. Я попросил: «Отдай, сынок, мне этого щенка…» Он и  отдал.
– Те трое тоже желтоглазые?
– Нет, только мой. Выходит, Желтоглазый оставил в деревне своих  потомков, не всегда же сидел на привязи, частенько убегал со двора. А  хорошая кровь не теряет качества и через несколько поколений.
– Желтоглазый родился снова?
– Можно и так сказать. Но теперь, Нурия, никогда не оставлю свою собаку в лесу, не отдам волкам на съеденье.
Картэсэй, в задумчивости шагавшая рядом, услышав слово «волк», спросила:
– А что, не только медведи, но и волки стали нападать на скотину?
– Нет, мы говорим о другом…
Дедушка коснулся рукой моего плеча и посмотрел со значением, показывая: разговор о собаке касается только нас.
Как замечательно, что есть у меня такой дед и есть другие мужчины,  которые любят порассуждать о вещах, не доступных слабому полу! Знаю, что  благодаря стойкости и уму наших мужчин мы, женщины, не остались под  фашистами во время Отечественной войны. Если бы наши мужчины испугались  врага, более ста национальностей исчезли бы с карты мира, слившись в  общность безъязыких рабов под одним названием «русские», забыли бы  историю свою и религию… Как хорошо, что есть на свете мужчины!
И только благодаря им, своим односельчанам, я заполняю опустевшие после ухода отца полочки своей детской души…

* * *
…Эх, а вы – «женщины эсвеклы»! Если бы я могла, написала бы рассказы о  вас. Или сложила бы песню. Каждой посвятила бы байт. Вы жалкие и  интересные, злые и добрые, красивые и на кикимор похожи…
Именно с вами, здесь, на поле, я впервые увидела жизнь без прикрас,  заглянула ей прямо в глаза. И поняла, как говорит картэсэй, своей  головой, что красивая жизнь делает нас красивыми, а некрасивая –  некрасивыми. Это первая истина, которую я познала, выходя из детства во  взрослую жизнь…
В конце сентября к нам приехали на двенадцати грузовиках солдаты, чтобы  отправить нашу свёклу на сахарозавод. Двадцать четыре человека! Их  разместили в сельском клубе: возвели в зрительном зале двухъярусные  узкие нары. А постель солдаты привезли с собой. Командиров же определили  на постой к бездетным вдовушкам. Это обычная практика. Однажды, когда в  село вели электричество, монтёров тоже расселили по молоденьким вдовам,  в чистые, пустые дома. И теперь их некоторые из тех, у кого есть мужья,  обзывают «объедки монтёров».
Учёбу в школе свернули, в классах остались только младшеклассники. Весь  народ вышел на свекловичное поле. В первый день работа шла гладко, к  каждому участку был прикреплён грузовик. Нам тоже дали машину. Мы её  наполнили быстро, потому что два водителя не сидели, не ждали, а быстро  нам помогли. Один оказался украинцем по имени Алексей, он ко мне  обращался «дивчина». Всё время приговаривал: «Отча земля – Украйна, як  дивно!», видимо, по родине тосковал.
– А ты откуда родом? – спросила я у второго.
– Из Татарстана, из посёлка Джалиля. Я – Данис, – улыбнулся солдат и забрался в кабину. – Пора в дорогу. Вперёд!
– Счастливо!
На свёкле начался осенний кошмар: снег с дождём, непролазная грязь. На  нашем участке осталось больше половины собранного урожая, потому что  машины буксуют в жидком чернозёме: тут ведь пашня, а не асфальт.  Особенно сложно выбираться на большак грузовикам с полным кузовом. Оба  трактора «Беларусь» только и заняты тем, что вытаскивают застрявшие  грузовики. Это распоряжение дяди Искандера. Он в последнее время из  шкуры вон лезет, оказывается, наш колхоз «Октябрь» в числе передовиков в  районе по сдаче свёклы. Хорошо, если б мы победили…
Борьба за победу развернулась нешуточная. Под проливным дождём, который  шёл с утра до ночи, свекловодки стали похожи на всех чертей. Хорошо хоть  у некоторых есть сшитые тётей Фаризой дождевики. Но ими лучше  укрываться, когда сидишь в поле и ждёшь машину, а как начнёшь работать,  махать руками, клеёнка рвётся. От долгого сидения на куче холодной  свеклы или перевёрнутом железном ведре на ледяном ветру многие начали  простужаться. Жена Максюта, тётя Кашифа прямо в поле потеряла сознание,  её отправили в районную больницу, где определили воспаление лёгких. А  молоденькой тёте Марве продуло грудь, и её пришлось оперировать по  поводу мастита. Говорят, когда фельдшер дядя Аухат вскрыл нарыв, гной  так и хлынул.
Поле сладких корнеплодов, из которых делали белый сахар, стало ратным полем для сельских женщин, где они терпели страшные муки.
В редкие ясные дни на работу приезжали чистенькие, аккуратные солдаты,  настроенные на весёлый лад. Вечерами успевали и на танцы сходить. И  якобы даже уводили самых шустрых девушек за клубную сцену, где  целовались с ними. Сама я, конечно, не видела, но разговоры ходили…
Наконец, солдаты получили приказ возвращаться в часть. В один из дней  отмыли машины, привели себя в должный вид и отправились, перед выездом  на большак остановившись у поля. Свекловодки поджидали своих помощников,  чтоб попрощаться. Мы с Мавлидой ради такого дела сбежали с последнего  урока.
Как только солдаты спрыгнули из кабин на землю, их сразу же окружили  женщины. Они в этот день тоже принарядились, накинули красивые  кашемировые платки, что обычно лежат в сундуках, дожидаясь такого  важного случая, как сегодняшний, натёрли до блеска резиновые сапоги. У  каждой в руках – узелок с гостинцем. Обнимают ребят, похлопывают по  спине… Кто-то, видно, вспомнив сына, племянника или брата, ушедшего в  армию, украдкой шмыгает носом. Солдаты тоже прощаются от души.
Наши помощники – украинец и татарин – подошли к нам. На этот раз Алексей  со словом «дивчина» обращался только к Мавлиде. Яхоть и не ревновала,  но меня удивило, что он нашёл в подруге, в этом голенастом неоперившимся  цыплёнке. И Мавлида тоже хороша – стоит и ресницами хлопает на каждое  слово парня.
– Что, попался наш Алёша на удочку? – подмигнул мне Данис. – Ладно,  девчата, прощайте! Кто знает, может, ещё и свидимся. Земля ведь круглая.  – С этими словами он подал на прощание руку Мавлиде, а меня отвёл в  сторонку, сказав: – Давай им не будем мешать…
Я вроде и поняла его и, в то же время, не совсем поняла…

12
…Та зима прошла, как обычно. Только слишком быстро. Дождливая холодная осень, пожалуй, была подлиннее.
Мы повадились ходить на посиделки к тёте Фаризе. Мама приглашала с собой  тётю Гульбику, а я – Мавлиду. Эх, эти зимние посиделки, до чего же они  хороши! Как много нового, сколько народной мудрости я впитала на них!  Мужчины называют такие вечеринки, которые могут идти одновременно в  десятке домов, «гнездом сплетен».
Я за зиму связала крючком хлопчатобумажное покрывало. Дочки Гули-Гульсум  – Гуля и Аля – воротнички на школьную форму и салфетки. Моя мама и тётя  Гульбика – каждая по две пуховой шали, а тётя Рабига – носки и варежки  своей многочисленной детворе. Мавлида – тоже крючком – вывязала очень  красивую скатерть. Тётя Фариза, увидев это произведение искусства,  сказала:
– Положи в свой сундук с приданным. А для дома свяжешь попроще.
Я думала, подруга станет отнекиваться, мол, нет у неё пока никакого  сундука с приданным, рано о замужестве думать, но Мавлида только  согласно кивнула. Вот те на! Ну и шустрая…
Ещё иногда я на посиделках читаю. Пока подруга трудится над приданным, а  Гуля с Алей учатся новым узорам, я, которая давно научена любому  рукоделию, могу и с книгой посидеть. Мне наконец-то попал в руки роман  Войнич «Овод». Он не задерживается в библиотеке, постоянно передаётся из  рук в руки. Мне принёс эту книгу Кабир. Я сначала отдала её Асме, ведь  это от неё я впервые услышала имя героя романа Артур. Та обрадовалась  так, будто Войнич написала про Артура – возлюбленного Асмы. Кстати,  введённая в заблуждение фамилией автора, я сначала думала, что «Овод»  создан мужчиной. Оказалось, Войнич – женщина, англичанка. Но почему-то  написала про итальянских революционеров…
– Наша любовь, наверное, сильнее, чем у Артура и Джемы, – заявила Асма,  возвращая книгу. – Я буду верна своему Артуру до самой смерти!
Мне стало досадно: когда же ко мне придёт настоящее чувство? Что же  любовь меня никак не найдёт? Где бродит мой батыр Саубан? Ой… Почему-то  пришёл на ум один из героев книги «Урал-батыр». К чему бы это?..
В один из вечеров, только мы уселись каждая на своё место, вошёл  юродивый Асян. Он никогда не проходит дальше порога. Однажды картэсэй  попыталась провести его дальше в дом, но он отказался. Не совру, если  скажу, что в каждом доме в деревне у дверей стоит специально для Асяна  приготовленный стул. Он ведь может в любое время к любому войти…
И у тёти Фаризы есть такой стул. Бедолага сел на него, снял засаленную  дырявую шапку, сложив вдвое, засунул в карман. Откашлялся. Хозяйка  подала ему чай и один блин. Асян опустошил чашку, степенно съел  угощение. Согласно негласному соглашению, ему всегда подносят еду, но в  небольшом количестве. Ведь юродивый успевает за день обойти несколько  домов и от обилия съеденного иногда мается животом.  
Он, хоть и дурак, иногда выдаёт очень точные предсказания. Надо только  его внимательно слушать. Сам он не понимает, что говорит, но его  предсказания непременно сбываются.
Как правило, выпив чаю, Асян сразу уходит, но в этот раз будто прирос к  стулу. Тётя Фариза даже вынуждена была позвать к нему дядю Хайруллу из  горницы.
Вскоре мы перестали обращать на молчаливого гостя внимание, принялись за  обычное рукоделие. И дядя Хайрулла встал, чтоб вернуться в горницу. Но  вдруг Асян громко чихнул и, произнёс равнодушно:
– Да, да, действительно. Все до единого ульи сгорят. Все пчёлы погибнут.
И вышел из дома.
– Чувствую, это правда, – прошептала тётя Гульбика.
Картэсэй говорит, что у полоумных хорошая интуиция. Я глянула на тётю  Гульбику: она, хотя и не сумасшедшая, всё-таки слегка не в себе после  тюрьмы.
– Не волнуйтесь, я слова Асяна перескажу Самигуллину, – заявила тётя  Гуля-Гульсум, считающая, что её муж может, словно добрый волшебник,  решить любую проблему в селе.
Дня два-три мы ещё вспоминали странное предсказание Асяна, но вскоре забыли о нём…

* * *
Весна наступила мгновенно. Мы даже не заметили, как с Курэнле в одну ночь сошёл лёд.
Вдруг с колхозной пасеки пришло известие, что все пчёлы погибли от  вароотоза. Специалисты-пчеловоды, приехавшие из райцентра, велели сжечь  немногих уцелевших пчёл вместе с ульями, чтобы не распространилась  зараза. На следующий день чуть ли не вся деревня высыпала на улицу,  смотреть, как на косогоре, где стояла пасека, поднялся огонь. Весенний  ветер донёс до нас сладкий медвяный запах…
Как можно не верить после этого предсказаниям Асяна?!
Иногда он приносит и хорошие вести. Сегодня попался мне навстречу и сказал:
– С тебя причитается за новость, что принесла на хвосте птичка-синичка.
– Ты теперь превратился в синичку? – спросила я шутливо, зная, что  юродивый никогда не отвечает на заданные ему вопросы. В сумке у меня  лежали две конфетки для близнецов, я достала их и отдала дурачку.
Дома рассказала о встрече с Асяном бабушке Райхане.
– Действительно, – кивнула она, – сегодня дважды прилетала синичка, стучала по стеклу клювом.
Когда синица стучит в окно, по примете, жди гостя. Ладно Асян, дурак  дураком, откуда-то узнал про птицу, но синице откуда знать, приедет ли  гость?
Картэсээй решила, что из города пожалует её младшая дочь Шарифа. И  точно: на следующий день приехала моя любимая тётя! Её муж дядя Альтаф  на этот раз почему-то остался дома с детьми.
Картэсэй и тётя Шарифа повели себя странно – всё время секретничали,  уединившись. Сходили вдвоём на озеро, а меня, чтобы не увязалась за  ними, за какой-то мелочью отправили к тёте Рабиге. Даже Зульхиза-олэсэй  углядела неладное:
– Что-то случилось со свахой Шарифой, раньше она всегда смотрела мне  прямо в глаза, а в этот приезд почему-то отводит взгляд. К чему бы это,  а?
Я догадалась, что на обратном пути бабушка с тётей зайдут проведать дедушку Бурехуккана, и пошла им навстречу.
– Рассказывайте, что у вас за секреты? – спросила их, встретив. В этом  доме после мамы я второй человек, самая старшая из детей, а мама сегодня  на ферме. – У нас в семье дураков нет, даже олэсэй чувствует, что вы  что-то скрываете.
Картэсэй, зная мой дотошный характер, не стала увиливать.
– Твой папа женился, – сказала она.
Я остолбенела. Конечно, в душе я понимала, что это рано или поздно  случится, но в глубине души всё-таки таила надежду на возвращение папы  домой.
– И так уж долго ходил холостым, – произнесла картэсэй. – Дважды  приезжал забирать сноху в город, да она с ним не поехала. – Её голос  почему-то дрожал.
– А разве не ты не пустила маму? – Ну сдержала я свой злой язычок. Но  вовремя остановилась: – Ну и Бог с ним. – Ничего другого мне в голову не  пришло.
И скорей убежала домой, чтобы они не заметили слёз у меня на глазах.
Тётя Шарифа засобиралась домой, чтобы уехать до маминого возвращения с  фермы. Она очень любила и уважала мою маму, и у неё не хватало духу  сообщить ей о женитьбе своего брата.
Мама вернулась вечером. Уже по тому, как она вошла в ворота, я поняла:  ей всё известно. Кто успел донести до неё новость, это загадка нашей  деревни…
Я ожидала, что дома начнут обсуждать поразительное событие, но никто не  проронил о папиной женитьбе ни слова. Действительно, к чему бередить  сердечные раны? Кому от этого станет легче?...

13
На свёкле ввели новшество: всех поделили на звенья, восемь звеньев по  двенадцать женщин. Тётя Рабига попала в звено Гули-Гульсум, а моя мама с  тётей Гульбикой – в звено тёти Муслимы, жены дяди Закира. Оказывается,  не у всех в деревне есть прозвища. Вот, к примеру, тётя Гульбика: Салпа  пыталась прозвать её «Зэчкой», но никто не пошёл на поводу у мегеры.  Народ иногда умеет жалеть. У мамы длинное прозвище: «Гаухар – дочь  орденоносной Зульхизы», поэтому её называют так очень редко. Да и  вообще, разве бывают такие прозвища?
Мама, хоть и мучается от боли в пояснице, работает быстро и ловко. И я  стараюсь не отставать. Мы прошли свои ряды раньше всех и, потратив  примерно час на помощь тёте Гульбике, пошли домой. За нами на поле  начался дождь.
– Даже дрянного шалаша нет на поле, – сказала с горечью мама. –  Колхозному начальству наплевать на работников. В сильный дождь бежим  прятаться под берёзами. Это разве укрытие?
Мы зашагали быстрее. Дождь нас догнал за рекой. Сначала посыпались  редкие, но крупные капли, а потом полило во всю мощь. Засверкали молнии,  загремел гром. Я про себя начала молиться, прося у Бога защиты. Во  время опасности всегда приходит молитва.
Когда подходили к деревне, так грохнуло, будто само небо упало на землю.
– Наверное, молния ударила в отдельно стоящее дерево, – такими словами встретила нас картэсэй у ворот.
Тут промчался на лошади дядя Комбат, крикнув:
– На поле семь женщин убило молнией!
Мы, только подождав, пока картэсэй сходит за шалью, не заходя в дом, побежали на поле.
Там стояло три телеги, на них уже положили семь женщин, накрыв их белым  покрывалом. Да, не сладким для них было это поле сахарной свёклы, а  теперь стало полем их смерти. Я хотела с остервенением выкрикнуть эти  слова, но не стала: разве поле виновато в гибели женщин… А небо – разве  виновато? Всё в руках Божьих…
– Тётеньки, вы ушли из жизни невинно, я верю, ваши души будут в раю.  Больше вам не придётся месить осеннюю грязь, не придется страдать из-за  проклятой свеклы. Прощайте! – шепнула я вслед медленно двинувшимся в  сторону деревни повозкам.
…Цепляясь тонкими ручками за край телеги, шагают с рёвом четверо деток,  один другого меньше. Рядом с другой телегой бредет мгновенно поседевшая  женщина, у неё погибла семнадцатилетняя дочь. Я её знала. Знала… Мужчина  несёт запеленатого младенца. Тот заходится плачем, наверное, просит  грудь. О, Господи! Дай терпенья, Аллах!...
…Когда всем народом провели поминки на третий и седьмой день с гибели  свекловодок, в колхозе перед зданием канцелярии прошёл траурный митинг.  Приехало и районное большое начальство. Начальники, видимо, думали, что  люди поплачут и разойдутся, но они не учли нрава жителей Тулпарлы.
Сначала сыграли траурную мелодию, потом парторг дядя Гильман дал слово  районному представителю. Тот долго разглагольствовал о трудовом  героизме, о победах на трудовом фронте. Выразил соболезнование близким  погибших и дал торжественное обещание, что подвиг наших «женщин эсвеклы»  навсегда останется в памяти народной.
– Плевать на вашу брехню! – к столу «президиума» протолкался мужчина с  четырьмя ребятишками. – Устали от вашей лжи! Красивые слова не вернут  этим детям мать!
Народ зашумел, подступив на пару шагов. Председатель поднял руку:
– Товарищи, сегодня не собрание колхозников, а траурный митинг!
Кто-то выкрикнул:
– А пусть пройдёт, как собрание, раз уж начальство приехало! Пусть  услышат, что люди скажут! И народ собирать специально не надо.
И тут началось:
– Сколько можно говорить, Акназар, почему до сих пор на поле не построена будка?!
– Даже туалета нет, чтобы справить нужду!
– С людьми обращаются хуже, чем со скотиной!
– В прошлом году жена Маскюта сколько лечилась!.. Осенью негде  согреться. И в этом году женщины простудятся на собачьем холоде и не  смогут иметь детей…
Дядя Акназар снова обратился к народу, призывая к порядку:
– Люди! Хватит! Смогут ли рожать ваши женщины, не от начальства зависит!
Только он произнёс эти слова, к нему шагнул один из мужчин и кулаком ударил в висок.
Народ притих и придвинулся ещё на пару шагов.
Тогда вперёд, покашливая, выступил дедушка Бурехуккан:
– Все упрёки в адрес начальства справедливы. И вот, что хочу я сказать  от имени аксакалов села. Мы, старики, скоро уйдём, но вы, люди, живите  по-человечески! Ты, брат Акназар не горячись, не ставь себя выше народа.  Но и ты, брат Рамай, не пускай в ход кулаки!.. Давайте договоримся: где  началась эта буза, там пусть она и останется. Забудем всё. Иначе всем  селом напишем жалобу, что ты, Акназар сам поднял руку на Рамая. Ты один,  а в селе четыре сотни дворов, да в каждом доме сколько ещё человек! И  твоя должность тебе не поможет. Районное начальство конфликта не видело,  просидело с Самигуллиным в канцелярии. Короче, и ты, председатель, и  ты, парторг, и ты, брат Искандер, – примите критику к сведенью. Будку и  туалет постройте, чтобы народу было легче работать. Где это видано,  чтобы свёкла стоила дороже человеческой жизни? И свекольное поле – не  поле битвы, чтобы нести на нём людские потери! Вот.
Весь народ, как один человек, повторил вслед за дедушкой:
– Вот!
И, не дожидаясь официального закрытия митинга, все разошлись по домам.
Картэсэй, дедушка Бурехуккан и я пошли домой вместе. Мама с тётей  Гульбикой остались оплакивать вместе с другими женщинами погибших  подруг.
– Старуха моя приболела, – печально вымолвил дедушка. – Я не пошёл бы на  митинг, но чувствовал, что добром он не кончится… Этот председатель  совсем распоясался.
– Будь он проклят! – бросила бабушка.
– Нет, Райхана, не надо сильных проклятий. А глянь-ка, какой у нас  горячий Рамай! Его, конечно, можно понять: жена погибла, грудной малыш  на руках… Страшное горе, однако, не даёт ему права бить кулаком  председателя. – Но дедушкин голос выдаёт одобрение.
Именно мужчины так поступают: не ругаются, не кричат, не визжат, как  женщины, а сразу действуют – решительно, быстро. Наверное, и в этом  отличие между полами?..
…Но беда не приходит одна. На следующее утро к нам, стуча посохом, зашёл дедушка Бурехуккан и спросил:
– Нурия, ты, остроглазая, не заметила: был вчера в толпе Асян-дурачок?
– Нет, я его не видела.
– Странно. Обычно, где народ, там и Асян.
– Ой, дедушка! – Я вскочила, словно меня ужалили, вспомнив слова Асяна  про телеги и семь тётенек, что на них повезут. Именно эту трагедию  предсказал тогда юродивый на берегу озера Тулпарсыккан! – Это я виновата  в гибели «женщин эсвеклы»! Они остались бы живы, если бы я правильно  поняла предсказание! И Мавлида тоже хороша!..
– Подожди, подожди, бестолковая, расскажи-ка подробно, сначала, чтобы все поняли, – строгим голосом приказал мне картэсэсй.
Выслушав весь рассказ, дедушка тихо вздохнул:
– Смотри-ка, всё так и случилось… Схожу, пожалуй, к Асяну домой. На обратном пути снова к вам загляну.
Действительно, возвращаясь, дедушка свернул на наш двор. Картэсэй, увидев его в окно, сказала:
– Похоже, плохие новости…
– Асян лежит мёртвый в своём закутке. А мать его ещё гостит у старшего  сына. Соседи побежали за ней. Бедная, наверное, сильно будет убиваться,  хоть и дурачок, а всё-таки ребёнок родной… Ладно, пойду к себе, а то и  моя старуха болеет…
Но бабушка Райхана усадила соседа за стол:
– Устал, поди, брат Ахмадин, столько ходил! Выпей хотя бы чашечку чая,  без этого не отпущу. И Колякас твоей я блины приготовила, угостишь её.
– Знать, сердце Асяна не выдержало такой трагедии, – заметил дедушка,  выпив чай. – В детстве он был умным, красивым мальчиком, но однажды  остался в самом центре смерча и с тех пор заболел, бедняжка, от страха.  Ему ведь было лет пять, да, Райхана?
– Вроде бы, так. Нечистая сила подняла его в воздух и бросила на берегу  Биксэнэй. Малыша, лежащего без сознания, заметили девушки, пришедшие на  родник за водой, привели в чувство и проводили домой.
– Очень сильно он испугался тогда, с тех пор и сердце больное
– А откуда у него дар предсказания? – вмешалась я в разговор.
– У юродивых обостряются чувства, – ответил дедушка Бурехуккан. –  Помнишь, Райхана, тётушку Шамсисибэр? Когда мы были подростками, она  предсказала, что я возьму в жёны не ту, которую люблю больше жизни. Я  тогда не поверил, ответил: «Мужчина всегда может жениться на той, что  захочет! Это женщину могут выдать за нелюбимого». А ведь её предсказание  исполнилось. Не смог я на любимой жениться… Ладно, пойду, а то Колякас,  пожалуй, меня заждалась…
После его уходя я не стала допытываться у бабушка, о какой любимой  говорил дедушка Бурехуккан. Сама догадалсь. Он всю жизнь любил мою  картэсэй. Но не стал становиться на пути лучшего друга своего,  Сатыбала...

15
Последние горестные события на время одержали верх над постоянными  сплетнями. Но, когда сломалось в сердце сорок заноз, уши снова открылись  для слухов.
Оказывается, в деревне без отцов родилось двое младенцев. Говорят, – от  тех военных, что в прошлом году приезжали помогать с уборкой свёклы. Но,  может быть, на приезжих просто свалили? Хотя люди слышали, как Мастура  похвалялась:
– Сын у меня не от деревенского доходяги, а от полковника!
Правда, солдатами на свёкле командовал всего лишь майор. Но как-то с  проверкой приезжал и военный постарше – не тот ли полковник?
Мастуру обсуждали не долго – всё-таки призналась сама, да ей уже почти  стукнуло сорок. А вот имя Муслии, дочери дяди Закира, родившей в девках,  трепали не день и не месяц.
«То-то она в последнее время ходила сама не своя. Вот и доверяй после  этого девушкам! А ведь и отец есть у неё…» – так говорили деревенские  бабы про мать-одиночку. Значит такой, как я, безотцовщине, можно и в  подоле принести?! Нет, из-за таких бессовестных пересудов я иногда  перестаю любить родную деревню. Разве бывают дети без отца? Даже и  утиного яйца не выйдет птенец, если нет гусака…
Мы с Мавлидой тоже ругали военных, напроказивших в Тулпарлах.  «Интересно, кто это? – спрашивает Мавлида. Наверное, ведь не наши  солдаты?» «Нашими» она называет Даниса и Алексея.
– Нет, думаю, не они. «Наши» на подлецов не похожи.
– Олексий вряд ли подлец.
– Это ещё кто?
– Алёша, по-украински – Олексий. А меня, знаешь, как по-ихнему называют?
– Как?
– Олёна.
Я разинула рот. И, не в силах вымолвить ни слова, пальцем показала: влюбилась, что ли в него?
Подруга меня поняла, замотала отчаянно головой:
– Нет, конечно!
Выходит, и вправду, влюбилась! То-то он всё кружил вокруг Мавлиды,  выпустив из-под фуражки чёрные кудри, сверкая тёмными, как у башкира,  глазами! Очаровал мою робкую подруженьку.
– Переписываешься с ним? – спросила я, зная ответ. Если бы они писали  друг другу письма, я бы узнала первая. «Олёной» Мавлида, наверное,  стала, когда влюблённые прощались перед расставанием, и мы с Данисом от  них отошли.
Подруга больше поразила моё воображение, чем девушка, родившая от  солдата. Перещеголяла меня! У Асмы, понятно, возраст подошёл, а Мавлида  ведь как цыплёнок, как малёк речной, слабачка, разиня… Ой, неужели я  завидую ей? Она же не виновата в том, что на меня парни не смотрят…
…Как-то вечером за мной зашли Гуля и Аля, позвали играть в игру: «У кого  кольцо?» Давно мы в неё не играли. И прятки забросили – для них мы  великоваты уже. А вот игры «Базар» и «У кого кольцо?» подходят для  молодёжи.
По пути нас догнали Харис, Сабир, Мавлида и Ашраф. Уговорили пойти с  нами и тётю Фаризу, которая возвращалась с вечерней дойки. Вскоре  подошли ещё несколько девочек и с ними Кабир.
Мы отдали ведущему кто носовой платок, кто ленту. Вместо кольца –  щепочка, которую Гуля прячет от ведущего – Кабира. Мы смеёмся, сжимаем  ладошки, чтобы Кабир не заметил у кого на самом деле «кольцо», все  кричим: «У меня! У меня!» Но он, словно видит насквозь, подошёл прямо ко  мне, взял за руку: «Кольцо у тебя!» Я раскрыла ладони…
И что теперь делать? Чем платить за то, что попалась? Все одновременно как закричат: «Поцелуй Кабира!»
Неужели сговорились? Нет, я с ними с самого начала игры…
– Ладно, поцелуй его в щёку, – шепчет Мавлида. А куда ещё его целовать?!
Во время игры мы обычно сидим на толстом бревне. Теперь меня вытолкали и  смотрят, раскрыв широко глаза: целуй! Что делать? Нельзя же нарушить  правила. Кабир стоит столбом, хоть бы подошёл… Я собралась с духом,  шагнула к нему. Зачем-то взяла за локти, словно он может сбежать. Мне  показалось, мой друг слегка задрожал. Неужели боится? Это открытие  придало мне смелости. Я поднялась на цыпочки, и в полной тишине – все  затаили дыхание – раздался звук «Чмок!»: так я целую Камиля и Камилю.
Обратно на своё место шла, как во сне. До сих пор никому не назначали  такую цену за проигрыш. Мы кукарекаем, прыгаем на одной ноге, поём,  пляшем, но сегодня… Теперь все начнут целоваться. Но я – первая. И с кем  – с Кабиром!
По дороге домой Мавлида не удержалась, съехидничала:
– Всё-таки поцеловала Кабира?
– Не ты ли это подстроила, Олёна-дивчина? – когда меня задирают, я за словом в карман не лезу. Повернулась и побежала.
– Выходи завтра играть! Хоть наиграемся до уборки свёклы! – крикнула мне  вслед Мавлида. Судя по голосу, не обиделась, а, напротив, обрадовалась…
Действительно, скоро начнётся самое тяжёлое – копка свёклы, очистка её и  отправка на завод. Интересно, в этом году солдаты приедут?
Наше время, как говорят свекловодки: «от свеклы до свеклы».

16
В последнее время почему-то люблю оставаться одна. Обычно переделав свою  работу в новом доме, захожу в старый дом олэсэй. Мы его не разобрали  пока: зимой там держим телёнка, под высокими нарами привольно козлятам и  ягнятам. Топим раз в день, им хватает на сутки, а в холодном хлеву они,  бывало, замерзали в сильный мороз. Весной чистим от подстилок полы,  моем их с щёлочью. И время от времени заходим туда отдохнуть.  Получается, весной отмываем три дома сразу. Главная наша помощница –  тётя Гульбика, иногда и тётя Фариза помогает. Сначала моем большой дом,  затем – старый дом, и напоследок – осиротевший отцовский дом. Обычно,  прежде чем войти в него, картэсэй, откашлявшись, громко читает на пороге  молитву. Когда открываем замок, шепчет слова благодарности домовому:  «Не сердись, что бросили тебя одного. Хорошо хозяйничал, воры замок не  сломали, нечистая сила не наследила. Спасибо!»
А я первый взгляд кидаю на матицу – осталась напоминанием об отце.
Начинаем с потолка, сейчас я уже сама достаю до него. Тру и тру лыковой  мочалкой с мылом эту матицу, а смывая мыльную пену и грязь, глажу её  руками. «Даже волк возвращается в свои владения, даже собака  возвращается в конуру, а ты?...» Но воли слезам не даю, если начну  плакать, не остановишь. Как мама моя говорит: «Река выходит из берегов».
Но особенно жалко мне картэсэй: она сразу грустнеет, входя в этот дом.  Вся её взрослая жизнь здесь прошла. Вот эту дверную ручку прибил дедушка  Сатыбал… На этом крюке висели колыбели отца моего и тёти Шарифы…
Думая обо всём этом, посидела я в доме Зульхизы-олэсэй и решила пойти  искупаться в озере. Заглянула в новый дом: старшая бабушка теребит  шерсть, та, что помладше, прядёт. Каждая занята делом. Если бы я была им  нужна, картэсэй постучала бы пальцем в окно, этот звук я слышу и с  огорода, и из старого дома, сразу бегу к ней.
Подошла к озеру. Слышу, кто-то купается. Спряталась поскорее в черёмушник: оттуда видно всё хорошо, а тебя не заметно совсем.
О, Господи! Из самой середины озера высоко-высоко поднялся фонтан. И  рассыпался – каждая капля свернула, подобно драгоценному камню, засияла  радугой в солнечном свете. И вдруг из этой колдовской красоты показалась  прекрасная морда лошади! «Крылатый конь! Выходит крылатый конь!» –  завопила я во весь голос, забыв, что прячусь в черёмухе. В этот момент  показалось сильное тело лошади и сильное тело сидящего на ней всадника.  О, да мне же знакома эта фигура! Кабир? Точно он – купает жеребца дяди  Исламетдина, Турата. Раньше я первая выбежала бы из зарослей с  приветственным криком, но сегодня застеснялась Кабира. Вот тебе на…
Но он, заметив меня, позвал:
– Айда, заходи, вода тёплая! Сейчас только выведу коня, искупаемся вместе.
От многого я могу отказаться, но от купания в озере Тулпарсыккан – ни за  что! Думала, успею окунуться, пока Кабир выводит Турата, но в озёрной  воде забываю о времени. Ложусь на спину и качаюсь в ласковых волнах, как  в колыбели. На солнце, что прямо над головой, можно смотреть только  сквозь ресницы. В эти мгновения я, дитя Земли, в умилении молюсь красоте  вечного неба, божественному Солнцу, его животворящим лучам. Моя Малая  Вселенная словно сливается с огромной Вселенной, и я счастлива в этом  слиянии. Когда-нибудь, Бог даст, в своей Малой Вселенной я создам  человека, напитаю своей кровью, передав свою благодарную память о мире.  Малая Вселенная женщины – двойник, отражение Большой Вселенной, и люди  связаны пуповиной с Природой, как младенцы, связаны с матерью…
Кабир вернул меня в реальность, с шумом прыгнув с высокого берега.  Нырнул глубоко-глубоко и вынырнул, сияя в солнечном свете… Мне  вспомнились герои книги тёти Фаризы Наркэс и Саубан, Кабир показался мне  Саубаном. А я – Наркэс. Саубан, решив поиграть моими косами, подплыл ко  мне, распустил мне волосы: «Здравствуй, русалка! Я нашёл твой золотой  гребешок!» – и закрыл мне лицо веткой папоротника. Ах вот как – всего-то  русалка?! Я-то воображала себя прекрасной Наркэс! Ну, тогда и он пусть  не будет Саубаном!
– Уйди, леший, напугал своим видом! – сказала я и поплыла к берегу.
Если б я знала, что ждёт меня дома, согласилась бы стать самой страшной русалкой!
…Камиль и Камиля, встав на носочки, смотрят в низкое окно старого дома олэсэй. Я подошла к ним и тоже заглянула в окно.
Ничего интересного. Внутри дом разделён дощатой перегородкой на две  половины, дверь в дальнюю половину приоткрыта, видна часть деревянных  полатей. И – о ужас! – на пёстром одеяле лежит страшная рука, покрытая  чёрной шерстью! Только вспомнила лешего, а он уже поселился у нас! По  спине от страха заструился пот. Краем глаза вижу возвращающихся от  соседки картэсэй с олэсэй.
Хочу отойти от окна, но ноги будто прилипли к земле. Тут и бабушки прилипли к стеклу… Тихо стоим впятером.
Потихоньку в голове стало проясняться: где-то я видела эту руку… Харис,  рассказывая, как в детстве встретил лешего, говорил, что на его мохнатой  руке девять пальцев, а на этой – лишь пять.
– Будь проклят! – сказала вдруг картэсэй и, прихватив близнецов,  зашагала в новый дом. И мне подала знак, чтобы я увела олэсэй. Она, как и  Камиль с Камилёй, смотрят на меня, ничего не понимая. А я, кажется,  начинаю понимать.
Вспомнила: это же рука дяди Акназара! Когда убирала в канцелярии, не раз  видела эту самую руку. Но зачем председатель колхоза лежит в нашем  старом доме? Заболел что ли внезапно и свалился? Или умер?! Бросив  олэсэй на середине дороги, вернулась к старому дому, дёрнула дверь.  Закрыто изнутри на крючок! И тут на глаза попались нарядные мамины синие  тряпичные туфли и мужские ботинки. В мозгу как будто лопнула лампочка, и  осколки вонзились в каждую клеточку тела. Мне показалось, что я долго  простояла в темноте.
Наконец, начала замечать свет. Вспомнила, что олэсэй ждёт меня, завела  её в новый дом, бережно уложила на нары, положив подушку под голову.  Пусть отдыхает.
Близнецы принялись играть.
А картэсэй, чувствую, места себе не находит, ходит взад и вперёд, кусает  губы, жуёт в остервенении щёки. Последний раз она себя так вела, когда  навсегда уехал отец, и потом трое суток плевала кровью.
Я же пытаюсь прогнать из головы мысли о том, что увидела. Закрываю  глаза, машу руками, чтоб прогнать наваждение, дёргаю себя за волосы. Но,  нет, я ведь догадалась, что к чему!
Смотрю, картэсэй, развернув белую шаль, собирает свои вещи. Неужели  хочет уйти от нас? Если решила, её не остановишь. Что мне делать? Мне-то  куда деться, куда спрятаться?
Быстро собралась картэсэй, завязала концы платка под подбородком, взяла  свой узел и шагнула за дверь. Даже голову не повернула в мою сторону,  даже не сказала «Прощай», не оглянулась…
Я застыла столбом. От звука хлопнувшей двери три пары глаз уставились на меня: близнецы прекратили игру и проснулась олэсэсй.
Первый раз в жизни не стало у меня опоры в лице картэсэй. Наоборот, во  мне ищут опоры три безгрешных души. С какой радостью я прижалась бы  сейчас к сухим губам бабушки Райханы, к мягкой, как пух, маминой груди  или к узловатым рукам дедушки Бурехуккана! Но где же они? Нет никого.
– Будьте вы прокляты! – крикнула я и пулей выскочила во двор, продолжая  чертыхаться. Под руку подвернулось полено, и я с силой швырнула его в  окно старого бабушкиного дома. От звона рассыпавшегося стекла, пришла в  себя, присела на крыльцо. Дверь старого дома приоткрылась, из неё  высунулась голова тёти Гульбики в белоснежном платке. Тётя Гульбика?  Стараясь не смотреть в мою сторону, она быстро обулась в свои синие  туфли и посеменила на улицу… Затем дверь отворилась снова и показалась  волосатая лапа…
Я помчалась со двора впереди дяди Акназара, рассказать картэсэй об  увиденном. Вбежала к ней, взмыленная. Она даже не успела разложить свои  пожитки. Сидела в слезах.
– Всё равно моё проклятие этому Акназару, – сказала она, выслушав мой  рассказ. Но вздохнула с облегчением: – Гульбика, значит… Да, они же  тогда со снохой одинаковые туфли купили и платья из одного отреза  пошили… У этого проклятого глаза соблазнились, перепутал сначала,  видать, Гульбику с твоей мамой, а потом всё равно не ушёл, ненормальную  тронул. И та хороша, хоть и свой дом есть, постоянно у нас ошивается…
– Пойдём-ка домой, – говорю. – Там трое малых…
– Нет, золотко, не пойду. Умру здесь, у себя… – И добавила: – Когда срок  придёт. Молодость снохи впустую проходит, лежу у неё на дороге, как  камень замшелый…
Замшелый камень? Подумаю об этом попозже. Пока в моей голове одна мысль:  слова бабушки Райханы о смерти. От смерти никто не спасётся. А три  столпа моей жизни – олэсэй, картэсэй и дедушка Бурехуккан так близко к  ней подошли…
Неожиданно для себя и незаметно для бабушки, глянула на её брови. Она  говорила как-то, что расстояние между жизнью и смертью – не больше  расстояния между бровями. Теперь я, кажется начала понимать смысл этих  слов. Никто не приходит сюда навечно, проходит испытания, получает  уроки, прежде чем уйти в Большую Вселенную. Никто не знает, когда  порвётся струна жизни, но смерть так близко – как брови одна к другой,  что надо стараться жить праведно, чтобы не страшно было держать ответ  перед вечностью.
– Нурия, золотко, принеси-ка воды. Вон коромысло стоит, – промолвила  картэсэсй, напоминая и мне, и себе, что жизнь пока продолжается…

* * *
Когда я шла с полными вёдрами с родника, навстречу мне попалась тётя Зумара, почтальонка.
– Странное письмо пришло, – помедлив в нерешительности, сказал она. –  Адресовано «Олёне или Нурие». Олён в селе нет. И Нурия не ты ли?
– Да, это мне, – я чуть не вырвала письмо у неё из рук.
– Вот чудеса… – тётя Зумара осталась стоять с разинуты ртом, а я  поспешила домой, неся коромысло, как взрослая женщина – не расплёскивая  ни капли, качая бёдрами. Так меня и Мавлиду научила ходит тётя Гульбика.  Да, Мавлида…
Ей ведь написал письмо Алексей. Не зная её фамилии, меня приписал, чтоб уж точно дошло.
Вдруг мне на ресницы присела бабочка. Я сняла её аккуратно и стала  рассматривать: ой это же Павлиний глаз! Редко встречается, пусть будет к  радости… Улетай!
…Только свернула в переулок, опять встретила тётю Зумару. Я тут же спрятала письмо на груди.
– Не бойся, не отберу, – сказала почтальонка. – Два дня носила, всё  никак не могла тебя встретить. А вот Муслия, жена Закира, когда отдала  ей письмо для дочери, сразу, не открывая, его порвала. Три раза письма  приходили, и все три раза она их рвала. Ни разу не получалось у меня их  по назначению отдать, будто специально мать у ворот караулит … И вот  сидит теперь её дочь с младенцем, опозоренная, а солдат перестал писать,  окаянный…
– Всё равно отыщу его, негодяя! У Алёши выспрошу адрес, – проболталась  я. И, пока тётя Зумара не опомнилась и не пристала с расспросами, я  скорей отошла.
Иду, а сама чуть не ору от радости за подругу: «Ура! Новость тебе,  Мавлида!» Мне пока не пишет никто, не доходит до меня так называемая  любовь. А если дойдёт, ещё не знаю, нужна ли она мне?
А Мавлдида уже летит мне навстречу. Да, оказывается, тётя Зумара не умеет держать язык за зубами…
– Нурия! Нет, не умещается во мне эта огромная новость! Глянь-ка, что  Кабир учудил! – с этими словами подруга то обгоняет меня, то забегает  назад. Оказывается, не знает ещё о письме.
– Олёна, тебе привет от Олексия! – сказала я, вынимая конверт. Думала,  Мавлида от удивления вытаращит глаза, а она лишь пообещала мне ленту за  хорошую новость и отбежала. Выходит, ожидала письмо?
– А что с Кабиром-то? – крикнула я ей вслед.
– Уезжает в Уфу учиться на художника! Его рисунки так понравились, что его взяли сразу на второй курс.
Кабир! Мой ловкий помощник, Торопыжка… Взметнувший в небо мечты,  Беркутчи…Художник, умеющий по-своему видеть мир и передать этот взгляд  на бумаге… Он отправил свои рисунки в столицу, а я ничего об этом не  знала. Выходит, не такие уж мы близкие друзья?
Я расплакалась от досады. Любовь не то что не ищет меня, а убегает прочь…

* * *
Иду с родника с полными вёдрами. Дойду ли до своей улицы или свалюсь уже от горестных мыслей?!
Захотелось бросить коромысло с вёдрами и умчаться прочь. Нет уж, зря что  ли учила меня терпению моя Зульхиза-олэсэй, гордости – моя  Райхана-картэсэй! Донесла вёдра, занесла в дом, слила воду в большой  котёл. Удивительный этот котёл – внутри весь перламутровый, белый-белый.  Наверное, ничего нет белее! В журнале «Вокруг света» я вычитала, что  эвенки различают в белизне снега тридцать три оттенка… Как интересен  мир! Неужели с каждым годом я буду узнавать всё больше тайн  мироздания?..
Ноги сами понесли меня к озеру Тулпарсыккан. Там у меня есть укромное  место, известное мне одной – чуть выступающий из воды мыс, окружённый  ивняком и камышами. Я его обнаружила, когда бродила, складывала легенду о  Зульхизе и Абдрахмане. Здесь можно укрыться от людей, понанизывать  мысли, как бисер на нить…
Хотела уже скользнуть в своё убежище, как вдруг заметила у воды что-то  белое. Не змея ли шевелится? Шахимран! Я шепнула: «Не бойся, только  выслушай заветное желание моё…» Но почему он не уползает? Собравшись с  духом, подошла поближе: не нужна ли помощь змеиному повелителю? Совсем  замер… Неужели умер?! В этот момент подул ветер, Шахимран поднял голову,  и я узнала в нём свою белую ленту, оброненную, когда рыдала здесь после  гибели семи женщин на поле.
И всё равно я не теряю надежды встретить когда-нибудь Шахимрана. Я выскажу тебе своё заветное желание, белый змей!
…День клонится к вечеру. На западе полыхает закат, тени его огненных  крыльев качает в ласковых водах озеро Тулпарсыккан. И мои тревоги  убаюканы, пора возвращаться домой. Жизнь продолжается!
Когда спускаешься с горы, ноги словно сами бегут. А позади кто-то тоже  летит, пристально смотрит в затылок? Не оборачиваясь, знаю: это  черноглазая, смуглая, любознательная, смышлёная девочка – моя  неповторимая детская пора! Ни за что она меня не догонит и никогда от  меня не отстанет…

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера