Исра Сафед

Велосипедный насос

Велосипедный насос

 

Нижний Сосед допоздна сидел на лавочке у подъезда с велосипедным насосом на коленях. Насос нежно возлежал.

Нижний Сосед жил на первом этаже, потому и звался Нижним.

Верхний Сосед жил на втором этаже этого двухэтажного дома с мансардой наверху. В мансарде была мастерская Художника Мастихинова.

Верхнему Соседу не понять было, почему Нижний допоздна сидит на лавочке с велосипедным насосом на коленях. Рядом – велосипед.

– У меня тоже есть, но я не сижу с велосипедным насосом, – возмущался Верхний. – Допоздна и вообще.

На Верхнего Соседа напала бессонница. Телик ничего, кроме сериалов, не показывал. Футбола не было. Сидел Верхний у окна, наблюдал жизнь и, конечно, своего Нижнего.  

Стемнело и стало совсем темно. Только у подъезда горел ещё фонарь на столбе, потому как мальчишки не успели вырубить его камнем. Он-то и создавал круг света, в котором сидел вечерами Нижний Сосед. Верхнему надоело сидеть у окна, он решил:

– Пойду в постель, авось усну. Ровно двенадцать! Теперь точно усну!

Не успел он пожелать расстаться со своим Нижним – визуально, конечно, как резкий луч света фары, словно прожектор, протаранил темноту. Прожектор приближался и приближался. В круг света въехала Лошадь… на велосипеде. Верхний Сосед протёр кулаками глаза…

Лошадь слезла с велосипеда и заржала. Негромко. Нижний поощрил Лошадь похлопыванием ладонью по крупу, как это делают всадники в конкуре. Лошадь в ответ радостно заржала человеку. Человек, то есть Нижний Сосед, приладил насос и стал накачивать переднее колесо. Он старался – быстро и ритмично двигал рукой. Туда и обратно. Шина переднего колеса заметно утолщилась. Лошадь передним копытом стукнула по колесу, проверив проделанную работу. Заржала, не скрывая радости, и погладила человека копытом по шее.

Человек наладился накачивать заднее колесо. Всё повторилось, когда колесо было накачано.

Дружба человека и Лошади показалась Верхнему Соседу необычайно тёплой.          

Закончив работу, Нижний Сосед положил насос под лавочку и сел на велосипед. Лошадь села на свой. Парочка дружно налегла на педали.

Верхний Сосед схватил свой велосипед на плечо, скатился вниз и поехал за Нижним и Лошадью. В темноте он потерял их из виду. Выручили, однако, фары. Они вспыхнули, резко выкидывая впереди себя длинные лучи света. Верхний поехал в отдалении, стараясь быть незамеченным.

Чудо в виде Лошади на велосипеде в паре с человеком, можно сказать, на крыльях полетело к железнодорожному переезду. Электричка могла бы помешать пересечь рельсы, но Лошадь и Нижний Сосед нажали на педали и успели проскочить под самым носом у электрички.

Машинист в кабине упал в обморок, а электричка пролетела, не останавливаясь, мимо платформы.  

Верхний не успел. Когда электричка прожужжала мимо, он со всех педалей бросился догонять чудо. А оно опять пропало в темноте. И снова повезло, – он заметил сверкнувшие вдали лучи фар. Он понял, что Лошадь на велосипеде и человек едут к озеру.

Он остановился невдалеке от того места, где остановились Нижний Сосед, Лошадь и их велосипеды. 

Лошадь деловито слезла с велосипеда. Она слегка лягнула копытом велосипед. Он аккуратно улёгся на траву. Лошадь от удовольствия очень громко заржала. Человек не забыл похлопать её по крупу и, раздевшись догола, дождался, когда Лошадь пригнётся, чтобы он мог взобраться на неё. Так они и вошли в озеро. Купались долго. Всадник так ни разу и не слез с Лошади.

Что это? – задумался Верхний Сосед. – Купание коня или наоборот? На какой-то картине я видел красную лошадь и голого всадника. Может, они с картины сбежали? Велосипеда там не припомню, и конь тут вовсе не красный.

Купание Лошади и Нижнего Соседа продолжалось долго. Час купались – вода в озере за день прогрелась достаточно для приятного ночного купания. Верхнему Соседу тоже хотелось, но он опасался, что его заметят.

Купание закончилось лошадиным ржанием и одеванием велосипедиста. В эту ночь только велосипеды Лошади и Нижнего Соседа, а также Верхний Сосед и его велосипед не купались.

 Верхний Сосед сразу же потерял их из виду. Они умчались в ночь, в подлинную тьму.

Ему пришлось в большом огорчении вернуться домой. Он уснул сразу. Во сне к нему пришёл Нижний Сосед с велосипедным насосом, но без Лошади. Тут он и проснулся.

Утром Верхний спустился к своему Нижнему. Обычно тот всегда был дома, а тут исчез, затерялся. Днём его не было, вечером не было. На скамейке не сидел, велосипедный насос на коленях не держал.

Утром следующего дня Верхний Сосед снова стучал в дверь Нижнего.  Того не было дома. Пополудни Нижний опять отсутствовал. Пропал, одним словом.

Верхний встревожился. Поднялся в мансарду к Художнику Мастихинову. Художник писал маслом голую женщину, видать, по памяти. Над картиной крупными буквами было написано – «НЮ». Другой мольберт был закрыт газетами. Верхний Сосед прочитал:  «ПРАВДА». Газеты пожелтели от старости.

Мастихинов оторвался от картины и, к своему удивлению, обнаружил Верхнего Соседа, который к нему никогда прежде не заглядывал:

– Чем обязан?

– Товарищ…

Мастихинов не дал договорить:

– У нас давно нет товарищей. Извольте изъясняться интеллигентнее!

– Да, да. Извините, господин Художник.

– Мастихинов, если вы не против.

– Конечно, не против, Господин Мастихинов.

– Художник Мастихинов.

– Извините, Господин Художник Мастихинов. – Верхний настолько растерялся, что забыл, зачем пришёл.

Паузу заполнил Художник:

– Так чем могу служить, господин…

– Романов, – подсказал Верхний Сосед.

– С высоты упавшая фамилия. Так в чём ваш вопрос?

– У нас на первом этаже живёт сосед по фамилии Конюхов…

Мастихинов прервал Романова:

– Знаю. Так чего же вы хотите? 

– Он пропал, исчез! – Романов собрался обрисовать ситуацию, рискуя быть непонятым.

Мастихинов подошёл к мольберту с газетами.

– Зря волнуетесь. Они живут теперь здесь, – при этом он мигом сорвал все газеты, и Романов увидел на полотне всю компанию: Лошадь и Нижнего Соседа на велосипедах.  – Видите, никуда он не пропал. Жив, здоров и Лошадь при нём, и велосипеды при них. Живут здесь и довольны. 

– Постоянно живут? – спросил упавшим голосом Романов.

– Постоянно.

– Но у них нет велосипедного насоса! Я мигом!

– Постойте, как вас там, император Российский. Не торопитесь!

Романов был уже на лестничной клетке, а потому последней фразы не слышал. Он скатился на первый этаж, схватил под лавкой велосипедный насос, прижал его, как драгоценный предмет, к груди и быстро вернулся в мастерскую Художника Мастихинова.

– Вот он! – полный счастья, закричал Романов.

В ответ он получил холодный душ от Господина Художника Мастихинова. Тот закричал:

– Никогда не берите чужих вещей. Зарубите себе на носу – никогда! Отнесите  туда, где взяли! Под лавку, чёрт вас возьми! 

– Меня? – уныло спросил Романов.

Господин Художник Мастихинов отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена.

 

 

 

СЕКРЕТНЫЙ  АЭРОДРОМ

 

Волосатик пришёл к лысому Участковому.

Волосатик состоял:

из длинных седых с голубым отливом волос – ниже воротника;

из шестидесяти прожитых лет;

из серых пустых глаз. Иногда оживающих;

из морщин повсюду. Может, там, где не видно, их нет? Неизвестно;

из серого цвета лица. Серого, как фон на портретах художников-классиков;  

из тщательно отутюженного костюма и начищенных штиблет. Аккуратист.

Похоже, больше никаких примет.

Участковый сложился из плюсов, отнялся минусами. И получился:

лейтенант, лет сорока. Уже лысый. Рано лысый. Мог бы ещё поплюсовать, но, видать, минусы одолели;

главный минус – сорок, а всего лишь лейтенант;

ещё минус – не стремится к росту;

ещё минус – позавидовал Волосатику, вернее, – его волосам;

на плюсе – подтянутый, спортивный;

не хило – чёрный пояс по боевым искусствам. В том виде спорта по головке норовят шарахнуть. Плюс и минус;

ещё на плюсе – женат один раз. И это в сорок-то лет! Плюс! Но кто оценит! Двое детишек – оба мальчики. Будущие Участковые. Плюс! Плюс! Плюс!

 Лысый Участковый сидел на своём рабочем месте. Стол завален жалобами, заявлениями. Минусами! Одни минусы. От них вся голова минусами расчерчена, как тетрадка в линейку.

Волосатик робко вошёл. Участковый подумал: опять припёрся. Волосатик ни о чём не думал. Участковый спросил:

– Что теперь? Опять сосед по лестничной площадке через вентиляцию к вам в квартиру влез? Весь холодильник съел?

– Нет! Я промерил вентиляционную решётку в кухне, – он туда, гад, не пролезет. У него отмычка от моей квартиры.

– Во как! Профессор Рабинович с отмычкой влезает и съедает ваш холодильник.

– Нет, холодильник не жрёт, только еду.

– И что теперь? Арестовать его?

– Я хочу подать вам жалобу, – он вытащил из бокового кармана лист бумаги.

Участковый с ненавистью посмотрел на бумагу, которую ему придётся читать:

– Я прочту потом. Вы расскажите сами, на кого жалуетесь.

– На КГБ.

– Во как! У нас давно ФСБ, а не КГБ.

– Пусть хоть и ФСБ! Всё равно правов не имеют так со мной поступать.

– Как, товарищ? – он посмотрел в жалобу. – Товарищ Пташкин.

Участковый почувствовал себя беззащитным перед напором бытия в лице Пташкина.

Волосатик Пташкин пригладил свои седые с металлическим отливом волосы и так же бесстрастно, как и прежде, сказал, подтверж-дая сказанное ожившим глазом. Правым, левый ещё не ожил:

– Запрещают смотреть в окно. Нет у них таких правов. Я до главного прокурора дойду! – Тут и левый ожил. И Пташкин преобразился в коршуна с металлическим шлемом на голове. – Я им задам перцу! Наскипидарю им жопы!

– Спокойно, Пташкин! И без ругательств. Как же они вам запрещают смотреть в окно?

– Только я подойду посмотреть, как внизу на сквере летающие тарелки садятся, тут кто-то в громкоговоритель кричит прямо в ухо: «Задёрни шторы и отойди от окна!» Устроили себе секретный аэродром. Садятся. Взлетают. А ты смотреть не моги. 

Участковому стало не по себе. Лысая голова покрылась холодным потом. Он понял, что теперь ему придётся заниматься не только профессором Рабиновичем с отмычкой, но и летающими тарелками и секретным аэродромом. Он принял анальгин, потому что вышел на работу с температурой и головной болью.

– Товарищ Пташкин, я рассмотрю вашу жалобу. Зайдите через неделю. А насчёт летающих тарелок – я сам проверю факты. Обещаю. Если они нарушают наше воздушное пространство, я сообщу куда следует. Можете идти.

Участковому показалось, что он говорит не то что следует, но… летающие тарелки – это не шутки. Игнорировать нельзя.

Волосатик Пташкин, белоголовый, как белая головка «Московской» водки пятидесятых годов, ушёл довольный Участковым. Лейтенант посожалел, что нет у него этой «Московской». Выпил бы.

Он принял ещё лекарства, запер дверь кабинета на ключ и заснул сном больного человека. Все и всё приснилось, но не Рабинович.

Проснувшись через три часа, Участковый подлетел к окну. За окном тарелки не летали. Стало легче от того, что секретный аэродром под окнами у Пташкина. Он достал из ящика стола полбутылки дешёвой очень плохой водки, опорожнил её из горла, после чего опять спал, пока его не разбудили громкий стук в дверь и крики за дверью. Кричал знакомый дворник:

– Налей, будь другом!

Участковый открыл дверь и показал пустую бутылку. Дворник обиделся:

– Всю выжрал, а мне так ничего.  Мент чёртов!

– Ползи, метла, а то замету!

 

* * *

Волосатик Пташкин пришёл через неделю. Участковый ждал его, как любимого родственника.

Разочарование Участкового: Волосатик Пташкин постригся и побрился наголо. Стал лысым, то есть бывшим Волосатиком. Он стоял в дверях, сучил ногами, как младенец, который вот-вот описается. С порога радостно возвестил:

– Я теперя как вы! 

– Входите. Как тарелки? Летают? Расписание полётов принесли?

– Принёс.

– Громкоговоритель всё говорит?

– Говорит, товарищ Участковый. Только хрипит. Простудился, сволочь.

– А профессор Рабинович?

– Профессор уехал в Израиль.

– Ничего. Мы его и там достанем. У нас с Израилем хорошие отношения.

– Хорошие?

– Неплохие.

Бывший Волосатик потёр лысую теперь головку и ещё раз напомнил:

– Я как вы.

Участковый не отреагировал, чем обидел Бывшего Волосатика. Тот не преминул напомнить в третий раз:

– Я совсем как вы.

Теперь Участковый отреагировал, чем привёл Бывшего Волосатика в неописуемый восторг:

– Вижу! Поздравляю с хорошим примером для подражания, – похвалил Участковый, продолжая читать расписание полётов.

– Слушайте, Пташкин! По расписанию через тридцать минут у тарелок посадка. Поторопимся к вам.

Они сели на мотоцикл Участкового и через десять минут были у дома Пташкина. Времени ещё было достаточно. Потому Участковый не спешил. Поставил мотоцикл под дерево, снял шлем и сказал. Впервые  так сказал:

– Пошли, Пал Степаныч.

В квартире было чисто и хорошо пахло.

– А вы, Пал Степаныч, чистоплотный. Это приятно, напоследок.

– Люблю чистоту. Время ещё есть, чаёк наладим.

– Ага, – сказал Участковый и открыл холодильник. Он был пуст:

– Рабинович всё съел?

– Он, паразит! Удрал в Израиль!

Они выпили по стакану чая. Бывший Волосатик посмотрел на часы. В голосе запорхали торжественные нотки:

– Нам пора.

Они встали у окна. Внизу в сквере зажглись огни. Прилетела первая тарелка. Громкоговоритель захрипел:

– Отойдите от окна!

Бывший Волосатик отскочил от подоконника, как от ядовитой змеи:

– Головы-то у них, как у нас с вами, – круглые и гладкие.

Прилетели сразу три тарелки. Из них выходили существа с такими же круглыми, как шар, головами. Громкоговоритель опять захрипел: «Органы предупреждают, не подглядывайте за секретным объектом! Не вздумайте фотографировать!»

Участковый отошёл от окна:

– Кроме меня, вы кому-нибудь ещё рассказывали о секретном аэродроме?

– Профессору Рабиновичу. Всё ж профессор. Он заинтересовался.

– Он о чём-нибудь расспрашивал вас?

– Нет, нет! Он и посмотреть не захотел.

– Вы его приглашали?

– Да.

– Этот Рабинович вывез государственный секрет в другую страну. Понимаете, что вы наделали? Вас убить мало, Пташкин! На Лубянке вас будут пытать. Я избавлю вас от пыток.

 Лысый Участковый сделал дырку в голой голове Пташкина. Пуля вошла точно в лоб. Маленькая круглая дырочка красного цвета украсила бритую голову Бывшего Волосатика Пташкина.

– Красиво-то как, – удивился Участковый. 

Он встал у окна, не таясь, стал смотреть, как внизу под окнами Пташкина садились и взлетали тарелки. Садились и взлетали. Существа с круглыми головами входили и выходили из тарелок.

– Какая чёткая и слаженная работа, – подумал Участковый. – Вот бы наши аэропорты так работали. Однако нужно срочно ехать в Израиль, убирать Рабиновича. Нет, сперва следует доложить в ФСБ.

Участковый почти до самого утра наблюдал за работой секретного аэродрома. Записывал, нумеровал тарелки, регистрировал пассажиров. Громкоговоритель не мешал. От такого долгого и трудного дежурства под утро участкового сморил сон. Он тяжело опустился на пол, рядом с Бывшим Волосатиком Пташкиным с его дыркой в голове, и заснул сном человека, выполнившего свой служебный долг.     

 

 

 

ВОРОН

 

На крыше что-то с шумом перекатывалось с места на место. Назойли-во, с небольшими перерывами. Дуди нервно передёрнул плечами. Хава сильно стиснула его за бока:

– Ой, Дуди! Не отвлекайся! Прошу тебя!     

– Хавалэ! Я не могу! Катают там что-то. Катают, ну, будто по моей голове. Не могу сильно сосредоточиться.  

– Не можешь, так слезай! – мощная Хава легко сбросила тщедуш-ного Дуди на пол.

Оказавшись на самом полу, голый Дуди спросил, ткнув пальцем в потолок:  

– Хава, что это там?

– Крыша, Дуди. Крыша там. Крыша – без чердака, хоть на велоси-педе катайся. А ты что подумал?

– Я думал, Хава, что у тебя первый этаж.

– Что ты с дозы подумал, не знаю. Это, Дуди, не первый этаж. Это последний этаж. Ты думаешь, что на первом лучше бы сделал? Нет, Дуди, не сделал бы. Думаешь, я не понимаю?

– Хава, дорогая, ты меня обижаешь. Я не сижу на наркотиках. Я только иногда травку курю. Её даже в Европе официально разрешили курить.

– Европа большая, – глубокомысленно сказала Хава.

Дуди лежал на полу и мечтал о сэндвиче с сосиской и зеленью. После неудавшегося секса ему всегда хотелось поесть. Разыгравшийся аппетит отнимал последние силы. Он встал и, пошатываясь,  пошёл к холодильнику. Хава возмутилась:

– Руки бы помыл! Гуляешь тут в голом виде, будто меня нет. А я тут! И недовольная я! А ты ходишь и дразнишь.

– Прости, Хавалэ! Дай чего-нибудь поесть. Ну, кусок курятины, что ли.

– Ешь, Дуди, ешь. Мне, что, куска курятины для тебя жалко?  Нет, Дуди, совсем не жалко. Только потом на крышу полезешь, посмот-ришь,  кто там мешает нам.

Удовлетворив навалившийся на него аппетит, Дуди громко икнул, на что Хава отозвалась презрительно:

– Некультурно, Дуди. Некультурно. Штаны бы лучше одел, чем икать на всю мою квартиру.

Дуди наскоро оделся и, прежде чем ответить, снова икнул. Крепко икнул, потом сообщил, будто засобирался в дальнюю дорогу:

– Хава,  я на крышу полезу.

Хава промолчала и отвернулась лицом к стене. Потом она услыхала, как топает на крыше Дуди.

– Залез, стало быть. Топает, как слон, – нехорошо подумала она о неудачливом любовнике.

Потом всё стихло, потом Дуди постучал в дверь. На пороге стоял он с большой чёрной птицей в руках. Птица вертела головкой на все сто восемьдесят градусов – то влево, то вправо, а то и клонила её вперёд.

– Ты что, осёл, притащил мне в дом! Подраненного, что ли, подобрал? Заразу не смей тащить в мою чистую квартиру!

– Хавалэ! Он ручной. Совсем ручной ворон, сам сел мне на плечо.

– А кто ж там шары катал? Этот ворон, что ли?

– Он! Он, Хава! Он и катал эти грецкие орехи. Ворон этот долбал их клювом, чтоб расколоть. Они не кололись, но откатывались вперёд. Ворон догонял орех да снова клевал. Он, паразит, гонял эти орехи по всей крыше, как шары на бильярде. И шумел там над нашими головами. На крыше много кожуры от этих грецких орехов. 

– Откуда грецкие орехи на крыше взялись? Ворон, что ль, на рынке купил? – ей понравилось собственное остроумие.

– Так откуда мне знать про это? – признался Дуди.

Он выпустил птицу из рук. Ворон замахал крыльями, сделал круг по квартире и уселся на шкафу. Потом они пили чай на кухне. Потом Дуди сказал, что лучше всего в этом деле вино помогает. Хава согласилась, и они выпили по фужеру. Порозовели и выпили ещё. Потом допили бутылку. Дуди оживился и разделся первым. Хава не замешкалась. Только они залезли в постель, чтоб заняться делом, как ворон во всю глотку заорал:

– Ннее-крраа-крраа-крраасиво! Ннее-крра-крраа-крраасиво!

Хава сбросила Дуди на пол и запустила в ворона подушкой. Ворон перелетел на комод и снова, теперь уже хрипло, с надрывом, выражал своё мнение. Хава гоняла птицу, а птица продолжала кричать во всё своё воронье горло. Уставшая женщина со злостью ударила Дуди подушкой по голове, а птица опять уселась на шкаф и захрипела уставшим голосом своё:

– Ннее-крраа-крраа-крраасиво!

Тут в дверь постучали. Дуди вскинулся:      

– Муж твой, видно, приехал!

– У него ключ. Не стал бы он стучать, – успокоила его Хава. – Подбирай штаны да в шкаф ныряй! Тут и впрямь, как в анекдотах. Живо, Дуди, живо! Я  открою дверь, – она набросила на себя халатик, убедилась, что Дуди в шкафу, перевела дыхание и открыла дверь. Сосед вежливо поклонился: 

– Здорово живёшь, соседка!

– Живу, не тужу! Чего тебе, сосед?

– Так птица моя у тебя. Слышу, он орёт. Ворон мой так всегда глотку дерёт, когда мы с Кармелой сексом занимаемся. Я ему даю грецкий орех и выпускаю на волю. Он летит с орехом на крышу. Так что я за своей птицей пришёл. Только непонятно, Хава, с кем ты тут сексом занимаешься, если мужик твой сейчас в Америке у родственников.

– Ты что тут, сосед, бредишь!

– Птица моя не бредит. Однако мне пора, – он выставил вперёд руку. Ворон слетел со шкафа, уселся на руку и заорал своё. Хава закрыла дверь. За дверью глухо орал охрипший ворон:

– Ннее-ккрраа-крраа-крраасиво!

Дверь шкафа со скрипом отворилась. Оттуда выпал задремавший Дуди.

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера