Новеллы

ТРАДИЦИОННЫЙ ЭТЮД

Увидя меня, младшая повариха воткнула корявые пальцы в мое белое тело.

–?Из чего это сделано??–?Она отковырнула кусок и быстро отправила в темную щель рта с двумя-тремя неровными зубами. Я протяжно вскрикнул, будто звал кого. Были бы ноги, убежал бы далеко. Тем временем повариха опять громко зачавкала, я же заверещал тонко и нежно, надеясь вызвать жалость. Но она лишь засмеялась осипшим голосом. Шеф небрежно отодвинул её и обильно посыпал меня, словно праздничным конфетти, разными специями. По дороге в зал я любовался красивым официантом и, падая в обморок, успел послать ему воздушный поцелуй.

* * *

До сих пор не знаю, как я очутился на кухне. Я с любопытством оглянулся вокруг.

Шум, суета, предпраздничная неразбериха. Шеф-повар деловито гремел кастрюлями. Мокрая от пота судомойка подошла ко мне.

–?Что это? – спросила она шефа, указывая на меня,?–?дай попробовать.

Она откусила мой палец, и я заплакал, вспомнил товарищей, ушедших на войну. Вошел официант. Меня положили на блюдо, прикрыв лавровым листом.

–?Зачем это??–?подумал я и ласково посмотрел на красивого официанта, уносившего меня в зал.

РАЗДУМИЯ

Когда повар снял фартук и колпак, он перестал быть страшным. Захотелось подойти к нему и любить его, но мешали крики слесарей, которых домоуправляющая била длинной плетью. Двор играл светом и тенью. Голуби и воробьи паслись у помойки, пернатый мир отражался в зеленых глазах рыжей кошки. Пустыни белья скрыли играющих детей. Покой медленно опускался на пыльный двор, клочьями повисая на пожарной лестнице и веревках. Я любил кошку и птиц, белье, слесарей, домоуправа и повара. И эта любовь делала страшное не страшным, больное не больным, невидимое видимым и запредельное оживляла жизнью.

* * *

Я вошел в коридор синей краски и встал в очередь. Стоящий впереди непрерывно спрашивал:

–?Больно? Больно?

–?Не бойся, гражданин, это быстро,?–?отвечали. Открылась дверь, и санитары вывезли на тачке что-то шевелящееся. Я низко опустил голову. Очередь двигалась к двери. В следующей тачке санитары провезли еще. Очередь зашумела.

–?Беспокоит!?–?равнодушно выкрикивали они время от времени. Скоро они исчезли.

Когда я вошел в кабинет, чуть не споткнулся о ворох одежды. Я мгновенно узнал шинель впередистоявшего. Толстая санитарка отвела меня в душ и энергично растирала шершавыми ладонями. Временами она быстро и воровато откусывала большие куски моего белого тела, приговаривая:

–?Это не нужно, это лишнее, а это даже мешает...?–?а сама торопливо глотала.

–?Где все пропавшие из очереди??–?осмелившись, я тихо спрашивал сквозь слезы.

–?В процедурной,?–?отвечала она невнятно с набитым ртом. Она повесила меня сушиться на веревке, и я почти доставал до пола. Вокруг таинственные инструменты, значение которых мне непонятно. Множество пробирок с прозрачной жидкостью, в одной я заметил голову стоящего передо мной, того, кто все интересовался болью.

–?А где остальное??–?не удержался я от вопроса. Он не ответил. Я задумался обо всех в очереди, я-то был последний, замыкающий. Я поискал глазами свою одежду, наверняка затерялась в общей куче. А может, и не понадобится больше, успокаивал я себя. Закатное солнце сквозь мутное окошко лениво лизало колбы и инструменты и скользило по большой яркой таблице на двери «ЗАКРЫТО НА ОБЕД».

УБИЙЦЫ

Позволяющий убить разрезающий убивающий продающий покупающий стряпающий подносящий поедающий мясо?–?все убийцы.

Дхаммапада

–?Убийцы!?–?закричал я в очередь.?–?Убийцы!

Очередь смущенно отворачивалась, но не расходилась. Очередь старалась не смотреть на прилавок, а я кричал сквозь открытую дверь кухни. Не только я, все мы, лежащие на разделочных столах, подвешенные на крюках и даже спрятанные в холодильник, все мы волновались, протестовали, изобличали. Но директор вдруг появился среди нас на кухне. Светлый кафель бликовал в его добрых глазах.

–?В чем дело??–?спросил он.?–?Меню напечатано, ничего нельзя изменить!?–?отчеканил он и заперся у себя в кабинете.

Я уронил голову. Да и зачем ее поднимать высоко, если очередь, смущаясь и стыдясь друг друга и, может, нас, все же двигалась вперед, неумолимая, непреодолимая, непобедимая и бесконечная.

У ДАНТИСТА

Пожилой рабочий (может, уже пенсионного возраста) занял очередь. Он устало опустился на скамью. Морщины окопами пересекали худое лицо, складки одежды бежали, хлопали двери. Оттуда на руках, а кого и на тачках, вывозили замученных.

Рабочий, заметно слабея, вполз в кабинет. Там ожидали мужской доктор в брюках и женский в сапогах, выше линия чулок метнулась горячей плетью в глаза рабочего. С восторженным блеском в глазах рабочий целовал отутюженные брюки мужского и выкрикивал лозунги. В других креслах деловито мучили. Рабочий захлебнулся чужой болью, он залпом осушил полный бокал голоса доктора и бодро, чуть шатаясь, шагнул к креслу.

ДЛИННЫЙ РАССКАЗ

Кафель стен, яркий до боли свет, суета, не мог понять: кухня или операционная. Появились санитары в забрызганных кровью халатах, распахнутых на волосатой груди. Они со мной что-то сделали, раздели и разделали. Потом появились слуги в шелковых шальварах и шлепанцах на босу ногу, между прочим довольно красивые. Они понесли меня на подносе. Её я увидел возлежащую на оттоманке, она лениво скользнула по мне желтыми раскосыми глазами. Я был польщен, тут же начал кокетничать, закатывать глаза, щелкать пальцами, пританцовывать и напевать высоким голосом. Слуги ушли, жадно оглянувшись на меня, а один смуглый осмелился послать воздушный поцелуй. Она внимательно осмотрела меня и фыркнула:

–?В чем дело, где твои пальцы?

–?Санитары откусили,?–?признался я. Вошел грузный мужчина, и она тут же забыла обо мне. Они как бы вошли друг в друга, и их невнимание огорчило меня. Однако в следующий миг мужчина заинтересовался мной, он подошел, протягивая руку. Я решил, хочет познакомиться?–?и просиял, но он ощупал меня холеной рукой и сказал:

–?Холодный, да и жестковат к тому же.

Я возмутился, но вошли слуги и унесли меня. В коридоре они подрались из-за меня. Я хотел посмотреть драку из любопытства, волнуясь и переживая за тех и других, но прирожденная гуманность взяла верх, и я миролюбиво сказал:

–?Друзья... не надо... хватит на всех...

Комок застрял в горле. Они взялись за руки и закружились в хороводе вокруг меня. Они пели песенку и пускали слюну, а смуглый слуга в шелковых шальварах, который успел украдкой поцеловать меня, когда клал на поднос, подмигивал мне и посылал поцелуи, указывая на дверь. Но нет, НЕТ! Будь он трижды красивый, я принадлежу ВСЕМ. ВСЕМ. ВСЕМ.

* * *

Я лежал, а они возились надо мной, что-то делали. Я лежал тихо, а они работали. Время от времени они вынимали что-то из меня, засовывали в рот и торопливо жевали. Я поймал их беспокойный взгляд.

–?Нет, не мешаете,?–?старался успокоить их. Они взбодрились и вынули нечто большое, отошли к окну и там поругались.

Когда вышел из больницы, почувствовал легкость необычайную. Понял, носил в себе лишнее. Но почему-то исчезли эмоции, ни страха, ни болей, ни ненависти, но и любовь тоже иссякла. Завяли цветочки, сморщилось солнышко. Девушки, милые девушки: дворничихи, продавщицы, рабочие, милиционерши, крестьяне и интеллигенция, инженеры и ученые, судьи, циркачки, проститутки, спекулянтки, воровки,?–?словом, милые девушки не обращали на меня внимания. В отчаянии я обратился к доктору.

–?Много не хватает,?–?заключил он. А я, грешным делом, думал лишнее. Доктор колебался, но выписал микстурный рецепт и заверил, что вырастут новые. Больше я не ходок к врачам, лучше к судьям, они приговаривают, а милиционерши уводят и сажают.

У ДОКТОРА

Пленный, то есть больной, неприлично громко кричал. Сестра возилась с ним в углу кабинета, пилила, рубила, колола, резала и ещё что-то делала, а он кричал разными голосами, хрипло и отрывисто.

–?Не умирает??–?коротко бросила доктор. Сестра грустно качала головой. Доктор встала из-за стола, где она изучала кого-то, и наступив на отражения полированного пола каблуками блестящих сапог, остановилась над пленным, то есть больным. Внимательно осмотрев его, доктор быстрым и точным движением сняла его губы. Розовыми цветочными юными губами пленного, то есть больного, доктор и сестра тщательно отполировали свои сапоги до полного блеска. Затем доктор вынула из себя что-то и смазала этим пленного, то есть больного. Он дернулся, челюсть его отвисла, глаза немножко вылезли из орбит, и он сделал вид, что умер, сделался мертвым. Сестра дивилась искусству доктора. А когда доктор смочила затихшего пленного, то есть больного, слюной, он резко вздрогнул.

–?Надо же, и мертвый боится!?–?восхищенно сказала сестра, глядя завороженно на круглые колени доктора,?–?это талант!

За белой дверью волнообразно шумела очередь.

У ДАНТИСТА

Обливаясь слезами, я припал лицом к животу доктора. Желтая лампочка навязчиво прыгала в моих глазах. Губы доктора зашевелились, она сказала, что я мешаю. В углу кабинета другой доктор гладил брюки, а его пациент тихо плакал, отвернувшись к стене. Мой доктор сделала боль, собирая и кушая мои стоны. Она низко склонилась надо мной болью, как две или три боли, или, проще, делала больную боль. Доктор в углу кабинета уже надел гладкие брюки и теперь они обнимались с пациентом. Но речь обо мне, светлые колени доктора, казалось, дышали. Я хотел всю боль от неё, но она писала в журнал, затем вызвала следующего. Я неохотно направился к двери, оглядываясь. Пациент в углу чистил своему доктору блестящие лакированные туфли, а в коридоре очередь стонала и плакала.

* * *

Опять это...

Как только я вошел в кабинет, санитары уложили меня на стол, при этом они быстро с оглядкой целовали меня. Один из них, высокий и костлявый, делая вид, что наклонился для очередного поцелуя, ухитрился выпить мой глаз. Я улыбнулся ему уже одним глазом, полным упрека и горькой слезы. Доктор умильно следила санитаров, затем быстро и мастерски выпотрошила меня. Пришла незваная боль.

–?Хорошая,?–?сказал я боли и обнял её. Заодно попытался обнять доктора и нож, но доктор строго попросила не мешать. Хорошесть лилась теплой влагой. Я решил, если ещё что придет, все равно все будет хорошим, и я обниму это. Себя я обнять не мог, не было рук. Открыл дверь сознания и выпустил мысль.

–?Обними доктора,?–?напутствовал я мысль,?–?и нож не забудь!

–?Хорошо-то как,?–?говорила доктор в хорошести и обнимала мою мысль.

ВНУТРЕННИЙ

Я внезапно очутился на кухне. Привычным жестом осмотрел плиты, кастрюли и чаны, по-хозяйски перебрал инструмент.

–?Новый??–?спросили люди кухни. Я молчал. За дверью в мерцании желтых полов длинного коридора было что-то зловещее, слышался шум шагов. Люди кухни окружили меня, любопытство горело в их глазах.

–?Не Внутренний ли??–?спросили они с подозрением.

–?А вам что?!?–?бросил я в их нетерпеливые лица. Я заметил, что некоторые уже кипятили воду. Подумал я в размышлении, что вот раздвину поле моего я еще на один горизонт или даже на несколько... И уже не казались мне эти лица, окружившие меня, такими нетерпеливыми и злобными, скорее милыми и родными...

НА ПОСТУ

Признаюсь, характер у меня неуживчивый. Сначала поскандалил на бойне. Безобразие, конечно, доктора хоть усыпляют иногда, а эти... я всю боль взял с собой, глядя на нее, все плакали, а этот нелюдь... ну да что с него… На мясокомбинате... нет, лучше просто на комбинате, служащие потихоньку хватали и распихивали по сумкам мои куски. Я ругался и жаловался?–?без пользы. Потом одолжил у соседа, пока он спал. Аккуратно приладил к себе, чтобы выглядеть приличнее, как полагается среди культурных людей. Ну а в магазине совсем беда, очередь пребольшущая. На весах я вел себя прилично, в авоське молчал, а на кухне совсем примирился. На сковородке, как положено по уставу, я ворчал, больше для виду, шипел и брызгался, привлекая общее внимание соседей. Они громко обсуждали меня, склонившись над плитой так, что лица их сливались с потолком кухни, или небом моей жизни. И скажу не таясь, мне чрезвычайно льстило их внимание.