Пепел догорающих мостов. Стихи

ЗЛАТОДОБЫТЧИКИ

 

Мир обезумел? Не мир, но мы.

Мы ошалели, не удержались.

Всяк золотишка себе намыл,

чтобы у бога купить скрижали.

Холодно ли за окном, жара ли –

разве до этого нам, немым.

 

Нам, безъязыким, слепым, глухим

златодобытчикам. Что нам жало –

совесть кусает слабей блохи,

раз укусила – и убежала.

Пощекотала бы нас кинжалом,

да отряхнула от шелухи,

 

от позолоты, от немоты,

от самоварной брехни и лени…

Золото мыли ни я, ни ты,

мы не стирали свои колени,

не отправляли святых молений.

Мы же не братья, а так – кенты.

 

Нам же отец – золотой телец –

новых скрижалей старинный образ.

Нам же не тел подавай – телец.

Каждое – фетиш, и очень борзый.

Тихо, безумец, сиди, не ёрзай,

вымолвишь слово – и не жилец.

 

Просто живи, доживай, старей,

просто молись, чтоб легко и сразу…

Золота миру, пускай скорей

он накрывается медным тазом,

под бесконечно пустые фразы

осатаневших золотарей…

 

 

ОБРЕЧЁННЫЕ

 

По-новому понять, пересмотреть,

увы, не выйдет… Сколько ни витийствуй,

а кто-то, обречённый на убийство,

стреляет в обреченного на смерть…

Не им двоим награды и чины,

они лишь тени чьих-то инферналий…

Годами жили рядом и не знали,

что оба и давно обречены…

 

 

БОЛОНКА

 

По старенькой скрипучей лестнице,

во двор легко сбегал когда-то я,

не видя, как соседка крестится,

испуганная и поддатая.

Чуть шевелились губы серые

творя молитву… А у ног её

авоську с битыми консервами

пасла болонка одинокая,

Совсем облезлая, неважная…

В парадном, известью забеленном,

ключом искала бабка скважину.

А я гордился новым великом.

Я мимо шёл. Сиял, как новенький

пятак, родителями чищенный,

уже большой, почти что вровень ей,

не совладающей с ручищами,

с её собачкой неказистою,

с её авоськой и молением…

Я мимо шёл и зубы стискивал,

взрослея ватными коленями,

бледнея кожей. И казалось мне,

что смысла нет, и нету вымысла

в том, что под утро так безжалостно,

её вперёд ногами вынесут.

Что огонёк замрёт в подсвечнике

от крика – что же вы… Ну зря вы так…

И будет выть по-человечески

её болонка кучерявая.

 

 

БЕЖЕНЦЫ

 

Беженцы слева и справа. Угрюмые лица.

Крики детишек, и наскоро собранный скарб.

Хочешь – не хочешь, а вынужден переселиться,

если привет свысока просвистел у виска.

Что остаётся… Терять больше нечего, братцы,

время лихое отделит чужих от своих.

Жить-то охота, а значит – пора собираться,

не оставаясь объектом для чьей-то любви.

Очень доходчивой, даже настырной до рвоты.

Освободители, дайте возможность уйти…

Сзади и спереди бродят расстрельные роты,

перекрывая огнём отходные пути.

Где-то в тылу избирается новый верховный,

а коронованный шлёт подкрепление в бой.

Рушатся здания, падают камни и брёвна,

люди куда-то бегут разномастной гурьбой

вправо и влево… Кто выжил – дошёл до границы,

или до края… Ещё не подсчитан урон.

Беженцам вслед улыбаются добрые лица,

и обещают им помощь… с обеих сторон.

 

 

FOREVER

 

Видишь, этот альянс распадается, словно кино

при паршивом сигнале, который не ловит антенна.

Передатчик ослаб… Экономь же его, экономь,

лучше тратить энергию медленно и постепенно.

А иначе квадраты облепят ослепший экран,

будто листья какого-то, нам неизвестного древа…

Погляди, дорогая, уже укрывает кора,

длинный шрам, в виде слова «forever»…

 

Экономь же его, и не трать – не досмотришь финал,

там возможен Эдем, но, скорее, возможно инферно…

Не доходит сигнал, но энергия слова сильна,

только запись, наверное, сделана богом неверно.

Это дерево не передатчик, а громоотвод,

принимающий часто удары разгневанных молний…

Как ему не хватает твоих освежающих вод…

Ты об этом, пожалуйста, помни…

 

Обещай мне дожди, и цветное кино без помех,

для альянса достаточно и неустойчивой связи…

Ведь кому-то из нас суждено повредиться в уме,

нам обоим привычны экранные сдвиги по фазе.

Да, forever, мой свет, на приёме короткая жизнь,

и она состоит из таких вот нелепых квадратов.

По прогнозам дожди, ты энергию попридержи…

Ну чего ты расплакалась… Зря ты…

 

 

РАЗДВОЕН

 

Это он ворвался в твои покои,

разорил твой дом, потушил очаг,

осквернил раздвоенным жалом, коим

сгоряча дотронулся до плеча.

Прикоснулся – будто ожёг крапивой,

начертав на коже любви сонет,

зашептал о вечном нетерпеливо,

о таком, чего и на свете нет.

Горячо, касаясь губами уха,

будоража плотское краем губ,

незаметно тело твоё обнюхал,

диким зверем, пробующим на зуб,

белоснежность шеи, кудрявый локон,

безнадёжность трепетную ключиц…

И короткий выдох, и вдох глубокий,

и твоё ответное – замолчи…

Ну а как молчать, коль язык раздвоен,

и слова плетутся в тугую нить…

Не убил… Какой-никакой – а воин,

не отдал, попробовал сохранить.

Словесами ловко опутал душу,

без верёвок накрепко привязав…

А теперь глядишь – и очаг потушен,

и покои рушатся на глазах.

 

 

БАРОККО

 

Послевкусие – стиль барокко…

От неправильности жемчужин

защищают ошибки рока

под названием – ты не нужен

в этом стиле зажатых створок.

В жёстких рамках – живи эрзацем,

где рассол посильней раствора

с этикеткой – не прикасаться.

Там, снаружи – дворцы и замки,

всё по классике, по канонам.

Но когда ты в ракушке замкнут,

формируешься вне закона

чьих-то вкусов и чьих-то взглядов,

развиваешься по Растрелли.

И немножко отравлен ядом…

И, возможно, слегка расстрелян.

 

 

САДОК

 

Тот, кто выжил, смолчит. Намотает кровавые сопли

на костистый кулак. И комком поиграет кадык,

про себя повторяя старинное слово «усопли»,

и на мове – щоб кращє було, та немає куди…

И на мове ни слова не скажут разбитые хаты,

а садок яблуневий безмолвно обронит листву…

Тишина за окном ожиданием смерти брюхата,

и кричит тишина – торжествуй! торжествуй! торжествуй!

Потому, что живой… Может, кто-то весёлый и ловкий

ей распорет живот, посмеётся и плюнет в лицо…

Только в доме повешенных не говорят о верёвке,

просто мёртвые молча хоронят своих мертвецов.

 

 

СОЛЯНКА

 

В открытое окошко гарью тянет,

и кто-то трезв, а кто-то пьян в умат,

вдвоём готовят, клацая когтями,

солянку лжи для слабого ума.

Лицом к лицу, копаясь в мёртвом теле,

и про себя считая барыши,

покроют письменами эпителий –

им это убиенный разрешит.

Куда ему раскидывать мозгами,

когда и череп умниками вскрыт…

И скоро буквы лягут на пергамент,

перевирая правила игры

за окнами. Что пьяный, что тверёзый

покойника слегка повеселят –

один споёт про русские берёзы,

другой – про украинские поля.

Поделят бабки и тихонько съедут,

оставив запах гари лет на сто…

И тело убиенного соседа.

И пепел догорающих мостов.

 

 

ОЦЕНЩИК

 

Глянь-ка в тетрадь, оценщик,

в ней-то и слов – на грошик.

Приобретений – меньше,

ну, а потерь – побольше.

 

Столько пустых линеек,

столько ненужных строчек…

Прошлое – всё длиннее,

будущее – короче.