Оксана Васякина

Лиза Неклесса. Рапсодический садист.



В древнеиндийском эпосе Брахма выдувает миры из своей волшебной раковины. Если говорить о стихах Лизы Неклесса, невозможно обойти говорящего – все пейзажи, события и герои не присутствуют сами по себе, они как бы прорастают при каждом шаге проговаривающего увиденное. Кажется мне, что пространство, выговариваемое лирическим (не побоюсь этого слова) героем Лизы Неклесса, постепенно завоевывается, перевоплощаясь в разговоре о нем, превращаясь в текст Лизы. Говорение здесь работает как фильтр – раковина, обрабатывающая предметы и ландшафты. И если Брахма рождает качественно новые миры, то герой Лизы вынуждает их говорить.
Думаю, не зря я задела тему эпоса, тексты Лизы в первую очередь повествовательны, причем повествование это рапсодично, герой Лизы – это такой переводчик действующего мира предметов в регистр человеческого языка, он одновременно и подражатель этим самым предметам. По сути дела, тексты Лизы – это миниатюры, разыгранные одним актером, в которых он сам себе поет, сам себе танцует и притворяется то камнем, то травой, то темнотой.
                                                 Бывает, в темно-фиолетовую ночь,
                                                 Раскрывающуюся постепенно, будто роза
                                                 Свет ложится рядом и замирает
                                                 Блестя словно кортик или кинжал.
                                                 И тогда предстают ее губы,
                                                 Теплые. Мягкие. Внутренности цветка
                                                 Губы темноты, вишневые,
                                                Медленно засасывают тебя, причмокивая,
                                                Пока отблеск лампы трепыхается на стене
                                                Насаженный на иглу мотылек;
                                                И вдруг - ...

Мне кажется, стоит все-таки понять, кто этот самый лирический герой – говорун и рапсод. Лично для меня, несмотря на то, что я назвала его фильтром, он все таки палач, который, поглощая реальность, не сказать что коверкает, больше ее выгибает в физическом смысле этого слова, чтобы та завопила о себе через своего поглотителя и на выходе превратилась в говорение.
                                                 Брусчатки цок и флаги Октября,
                                                 Ползущие как гусеница вверх
                                                 Дрожащие. Вся улица с причала
                                                Снялась. Сейчас. После обеда. Солнце
                                                Скатилось низко, в складках тучи блики,
                                                Твое лицо тоскливо и безлико,
                                                Ты смотришь вверх, глазами как туннели,
                                                И разница становится ясна.
Стихи Лизы Неклесса можно поделить на две категории, первая из них та, в которой этот самый садист-говорун присутствует негласно, например, как вот здесь:
                                               / заросший таволгой по пояс то овраг /
                                               Из моря виден маленький гамак,
                                               Как в скорлупе, там человек лежит
                                               И пульс в висках, словно картины Марка Ротко
Во второй категории текстов выводится подставной герой, монологом которого выражает себя садист-говорун:
                                               А лес тот помнишь, чащу? – где? – что чашу замыкал,
                                               На дне которой городок наш потухал,
                                               Словно костер, когда, как черная полоска,
                                               Безмолвный час над берегом стоял
В таких текстах садист-говорун прячется за человеческой личиной, но корчащаяся речь выдает его.
Тексты Лизы Неклесса, помимо своей повествовательности, обладают особенным ритмом, собственно который и является частью манеры того самого садиста-рапсода. Скорость развертывания картин в тексте Лизы отличается своей замедленностью, эта замедленность дает ощущение тотальности случающегося. Ритм словно отображает метаболизм преображения во внутреннем фильтре героя и разворачивает эпическую картину, которая извергается уже преломленной из нутра рапсодического садиста.
                                               На косточках руки сыграет гармонист,
                                               А его прежняя гармошка - та в лесу,
                                               Гниет, придавленная пестрым валуном,
                                               Зеленою и плюшевою шубой
                                               И светлые как пальцы пять лучей,
                                               Спускаются из солнца, разделяясь,
                                               И трогают подушечками землю,
                                               Где ты в их треугольнике один.

                                              Но:
                                              Синий обволакивает гул,
                                              Между кустов темнеет горлышко тропинки,
                                              На вдохе замерли лопатки-лопухи,
                                              Он возвращается к себе,
                                              Течет сквозь пальцы;
                                              И назад не жди
На выходе мы следим за поступательным движением, происходящим в миниатюрном эпосе, и каждый текст, несмотря на свою смысловую завершенность, не имеет конца, он обрывается, и расцветает зияние, которое работает как шлейф того самого движения пытки. И рапсодический садист берется за новый участок, чтобы заставить его говорить собой.