Сергей Арутюнов

Узловатое дерево. Стихотворения

*   *   *

 

О, сколько лет опустошенных
Проходит молча предо мной,
Когда безвестный пастушонок
Стадам командует отбой,
Что тут прикидываться, мяться,
Когда от лжи так устаем?
Вина отпив, зажарив мяса,
Я гостя жду в дому своем,
И обмирает виноградарь,
Груженым возом не пыля,
Когда божественной наградой
Покой снисходит на поля,
И в комнатах недвижны стулья,
И тени вечно голодны,
Как предвечернего бездумья
Серебряные галуны.
И мерны шорохи дверные,
И дождь, раскидист и крылат,
В своей заоблачной твердыне
Шуршит гранатом о гранат.



*   *   *

 

Там, где жгут мои книги, выкрикивая «Ужо!»,
И за здравие молятся там же, слегка поодаль,
Где для русских цыган я, а для цыган гаджо,
Ты, штатива не ставя, просто меня пофотай.
Будет мокрым асфальт и небо серым-серо,
Будто луч никогда не касался панельных секций
И над овощебазой только что рассвело
И заныло в груди хрящеватое солнце, сердце ль.
Здесь без разницы, кто ты, заводчик иль конокрад.
Просто те ненавидят этих, и вся морока,
И туманно похожий на шестерню коловрат
Попирает кресты с ухмылкой оксюморона.
Говорят, постмодерн: зазеваешься — украдут
Или как-то иначе навалятся и обманут.
Не тебя ли заждался в казенных дождях травмпункт,
Замерзая в унылых московских снегах, как мамонт?
…Как тебе это фото, не слишком ли ярок фон,
Где за счастьем вселенским идут и идут колонны?
Это ль братья мои на первенстве мировом,
То черны, как смола, то, как вымя, бритоголовы?
Но пока они эту раздвоенность усекут,
Можно сгрызть удила и умчаться в родные степи.
Полукровкина участь расчислена до секунд:
Ни секунды единой ни с этими и ни с теми.



*   *   *

 

Вот и накаркано столоверченье:
Мне, чье сознанье — плакат,
Под покаянные звоны к вечерне,
Треск негасимых лампад.
В мире безумном, как страсть пиромана,
Катит судьба посолонь.
Там, где дружина моя пировала,
Тянет остывшей золой.

Ельник, дубняк ли, итог одинаков:
Спички, бензин, головня.
Год миновал в расточенье дензнаков.
Голо. До снега полдня.
В окна глядя, собираясь в собранье,
То же лелеешь в уме:
Ранние сумерки, осень сырая,
Будто бы плач обо мне.
Что же останется, малость какая —
Просека, россыпь опят?
Безблагодатность свою постигая,
Галочьи стаи вопят:
Жив ли, истаял, юдоль неизменна,
Как до тебя — целина.
Наперекор беснованью безмена
Вечно трава зелена.
Вечны — ты слышишь? — бордюрные камни,
Парша газонов и клумб,
Чьи кошельки, как зобы пеликаньи,
Норов задирист и глуп.
Пусть же душа твоя напрочь истлела —
Дух твой затем уцелел,
Чтобы, на миг показавшись из тлена,
Снова обрушиться в тлен.



*   *   *

 

 «Вырыта заступом яма глубокая»
И. Никитин

 

Сколько же времени даром потеряно.
Кажется, годик-другой,
Станешь, как то узловатое дерево
С холкой, поросшей травой.
Ты ли товарищей водкой отпаивал,
Грел их дыханьем своим
До петушиного крика White Power! —
Дескать, на этом стоим.

Были обещаны тихие гавани —
Где ж они? Снег да шуга.
Берег, обложенный псами легавыми,
Гонит и рвет чужака.
Их ли проколют от скорбного бешенства,
Остерегут от беды?
Шавка с оскалом бездомного беженца
С мраморной смотрит плиты.
Что ж так мигала и гасла заманчиво,
Лед у подъезда сколов,
Промерзь янтарная снега собачьего
Возле осклизлых стволов,
И не по ней ли рывками колотится
Памяти свежий отпил,
Навзничь бросается, пахнет колодезно
Музыка в стиле ампир?
Блоками жгли, выселяли районами —
Бей, загоняйся, довлей.
Зимнее небо, как сталь вороненая,
Виснет над хлябью твоей.
День пробежит, и считай, что отмазали.
Славно пацан шиканул.
Полночь мазутная сыплет алмазами
Прямо на крыши конур.



*   *   *

 

Могли бы сказать поконкретнее,
Эстетским скривившись таблом,
Кого убивает курение,
Кого — постоянный облом,
Прикованность к затхлой бредятине,
Где тот молодец, кто шустрец,
Отчетные мероприятия,
Распил государственных средств.
Ну что же ты, Настя Каменская,
Менты — или как вас, польты?
Далеко вела нас коммерция,
До самой могильной плиты.
Бузили, орали на митингах,
Мол, вся изодралась дратва.
Чего ж, нас, таких изумительных,
Забили, как в печку дрова?
И чем же мы так обнадежены,
Не тем ли, что вечно в пути,
И жизнь, и судьба нам недешевы,
Но сбудутся, только плати?
А эти, с надменными рылами,
Которым дорога в горторг,
Ноздрями апрельскими, рыхлыми,
Вдыхают бессмертья глоток.
За что ж вы нас, милые, хаяли,
Куда со свободой своей,
Свечами да козьими харями
Помчались шеренги саней?
Ах, это был праздник… Ну, надо же!
И праздники нынче в ходу!
Детва собирает окатыши
И режется чернь в чехарду.



Бухта Видяево

 

Сидеть бы нам на макаронах
И гибнуть, чтобы не сдаваться,
Но в мерзлых копях оборонных
Повеяло зарей аванса.
Отложенных желаний свиток
Поднял с души такую заверть,
Что тут же мельтешенье скидок
Над нами принялось гнусавить,
И задирался подбородок
На блюзовые рокабилли:
Не тормозя на поворотах,
Перчаток зимних прикупили.
На крупной областной премьере,
Где собралось ползаполярья,
Дышали тише и прямее,
Чем венчанные соболями.
И проходя чрез оцеплений
Вполне маклайскую миклуху,
Всего наивней и целебней
Мечтали о картошке к луку,
Структуре трат, простых, как бублик,
Беспечном счастье мальчиковом —
Змеином шепоте бабулек
Да радуге над отчим домом.
Мы что? Шампусика-шампуся
Не опекаемые чада.
Привет, камины и джакузи,
Сосульки говорят вам — чао!
И, наторевшие в дилеммах,
Им вторят от холмов чубарых
И писк антенн оледенелых,
И ад полночных кочегарок.



*   *   *

 

Когда темнеет в городе моем,
Где с кваса сдачу мокрую давали,
Чем я дышу? Ушедшим декабрем,
С кем говорю? С деревьями, домами.
И больше не с кем: здесь бетон живей
Срамного панегирика проныре.
Вы мне теперь как мята и шалфей,
Панельные, кирпичные, родные.
Пусть небу я чужак, но вам-то — свой,
Как луч ветрам и кладбищам кутенок,
Пляши, мой дух, облепленный листвой
И полусветлых дней, и полутемных,
Когда на млечном чреве пустыря
Разрывы туч слепят глаза питбулю,
И в черных окнах плавится заря,
И я встаю навстречу, как под пулю.



*   *   *

 

Андрею Новикову

 

Ни дворняг, ни ворон, только скрип чердаков опустелых,
Штукатурки пещеристой осыпь да смрад головней,
Только ветер с реки, только мутные блики на стенах —
Вот где Троя моя, где от солнца еще холодней.
Как мы жили тогда, мерзлый уголь долбя из отвалов,
От путейских свистков под вагоны сигая стремглав.
Прочирикали жизнь, по-пацански о ней не заплакав,
Буржуинам секретов детсадовских не растрепав.
Только след наш, прерывистый, тонкий, похожий на росчерк,
Протянулся по льду, за которым ни лжи, ни греха.
Только ветер с реки, только ветер в растерзанных рощах,
Только ржавчина смыслов, которая просто — река.



*   *   *

 

Когда их жгли, в Москве была жара,
Струился воздух, плавились кондеи,
И жизнь текла, едва полужива,
Почти такой, какой ее хотели,
Разрублено шипела рыбья плоть,
Горючим спиртом жегся каждый продых
И силился сознанье пропороть
Больничный кафель в красноватых ромбах.
Поскрипывая в духе арт-нуво,
Катились дни, ленивы и прекрасны,
И не было средь них ни одного,
Кто был солдат и выполнял приказы.
Никто из них не грел щекой приклад,
Ушей не зажимал, не выл спросонок
В чаду моторизованных бригад
На месте друга находя кроссовок.

Ветвей древесных зыбкие клешни,
И зябкий пух, и тени на фасаде
Познали мы в тот миг, пока их жгли,
И пламя тихо подступало сзади.



*   *   *

 

Отыщется ль туман волнистее,
Когда, нага и криворота,
Выходит осень по амнистии
За проржавевшие ворота,
А там поля, «зилок» в распутице,
И в небесах разливы нефти,
И ничего не образуется,
Поскольку нечему и негде.
Чего вы тут кружите, коршуны,
Какой вам эдакой поживы?
Одни борщевики, не кошены,
Стоят, надменны и паршивы,
Шуршит бурьян, гниет поленница,
И в такт живому прониканью
Под ветром воздухи колеблются
И ощутимо пахнет гарью.



*   *   *

 

Не любуясь ничем — не собою, ни прошлым, ни прожитым,
Кое-как сознавая масштабы и сроки работ,
Над путями стоишь, проводами и гравийным крошевом,
И звенит, словно нимб, однодневной мошки хоровод.
Отчего ж не домой? Иль почудились некие трещины,
Где не надо им быть и не могут нигде и никак?
Но посадки шумят, и, друг с другом навек перекрещены,
Родники пробиваются в темных лесных родниках.

То, что будет всегда, то, что свято, и мило, и дорого,
По ходатайству бед, истекающих ржавой слюной,
В поднебесную гавань ракушечным корпусом торкнуто,
Словно ты отмолил и ручьи, и коллектор сливной,
И дренажной канавы заросшие ряской промоины,
И облезший, как череп, поросший травой бензобак —
Все они на земле этим шелестом скорбным отмолены
Под свистки электричек и вой одичалых собак.



*   *   *

 

Шмуцами копии офсетной
Холмы цветов белоголовых
В меня впечатывала Сетунь,
Петлявшая сквозь околоток.
Мне было три. Среди ромашек
Я с нянюшкой, рябой старухой,
Внимал качанью трав, рыдавших
Перед грозою толсторукой.
Как будто дверь небес подергав,
Над ивами бедой нависла,
Взойдя зарей кровоподтеков,
И задышала ненавистно.
Махнула нянюшка — беги, мол,
И вдруг — шипенье роковое,
И будто дух меня покинул,
И душу словно прокололи.
Мне показалось — я в пещере,
Средь золота кровавых бликов,
И вымолить себе прощенье
Возможно, нянюшку окликнув.
И я воззвал, и, шерстяная,
Возникла рядом, словно стержень,
Умело подавив стенанья
Пред молнией отшелестевшей.



*   *   *

 

Когда бы свет с утра не тормошил,
Кем были бы в итоге все они мне —
Стояние домов, езда машин,
И целибаты их, и симонии?
Что мне до жалоб их, до их угроз,
Когда ни слез, ни снов не отвергая,
Скрипит приямков остеохондроз,
И притолока плачется дверная.
Истлела связь. От света отделен,
Я тенью стал и вылинял, как плевел,
За три фигуры кончив котильон
И позабыв, о чем так страстно блеял.
Но в час, когда фасады золотя,
Лучей рассветных колется щетина,
Невыносимо жажду забытья,
Но мне оно уже неощутимо.



*   *   *

 

Судьбу просиживая сиднями,
Не стали ни мудрей, ни старше,
Годами пялясь в небо синее,
Людской подверженное саже.
О, где ж ты, где ж ты, время летнее,
В каких запряталось новинах,
Когда покой — не привилегия,
Но достояние невинных.
Что раны? Резаным и колотым,
Смердеть им, под бинтами прея,
Как вестникам летать по комнатам,
Седые сбрасывая перья.
От клекотания и кликанья
Сползти бы в темень, будто аспид,
Пока земля, от крови липкая,
Стеной встает и тут же гаснет.
Готовься же. Клыки оскаливай,
Язык вывешивай багровый,
Пока над пустошью асфальтовой
Стожары грохают авророй,
И зной такой, что тухнут заводи,
Хоть освежителей попшикай,
Когда бомжиха крестит ауди,
И крест восходит над бомжихой.
Так снарядите, препоясайте
Парных — и парных, и непарных,
Сцедив с души тоску по ясности,
Чреватую телами в парках,
Чтоб на визира пленке радужной
Запечатлелись в назиданье
И пикировщики над ратушей,
И хрип в расстрелянном седане.

 

К списку номеров журнала «ДЕТИ РА» | К содержанию номера