Игорь Ефимов

Феномен войны. Продолжение

Игорь Ефимов

 

 

 

II-2.  Отставшие атакуют обогнавших

 

 

Узнаю этот ветер, налетающий на траву,

Под него ложащуюся, как под татарву.

Узнаю этот лист, в придорожную грязь

Падающий как обагрённый князь...

                               Иосиф Бродский

 

  Эта тема была подробно исследована мною при работе над книгами «Метаполитика» и «Грядущий Аттила».1 Данная глава представляет, по сути, выжимку из этих двух книг. Две черты этого типа войн будут привлекать наше внимание в первую очередь: А) Безрассудная смелость нападающих; Б) Их безжалостность к обороняющимся.

  Зачем Моисей приказал убивать не только мужчин в городах Ханаана, но и всех женщин побеждённых мадианитян, и всех детей мужского пола? (Числа, 31: 14-18)

  Зачем Иисус Навин не только перебил всех жителей взятого иудеями Иерихона, «мужей и жён, молодых и старых», но разрушил и сам город и проклял всякого, кто попытается восстановить его? (Иисус Навин, 6: 20, 25)

  Кельты, ворвавшиеся в Рим в 390 году до Р.Х., убивали мирных жителей и бездумно сожгли город вместе со складами зерна, так что вскоре, при осаде Капитолия, где укрылись остатки римского войска, начали страдать от голода и заболевать среди разлагающихся трупов.2

  Какой смысл для наступающих арабов (7-й век по Р.Х.) был в том, чтобы убивать поголовно побеждённых, если те отказывались принять мусульманство?3

  Норманы, начавшие атаки на земледельческую Европу (9-й век по Р.Х.), не щадили ни мирных жителей, ни монахов и священников, сжигали города, монастыри и хранящиеся в них библиотеки – ради чего?4

  Монголы, вторгшиеся в Китай в начале 13-го века, не только убивали жителей, но и тратили много усилий на разрушение оросительных каналов, вырубание садов и виноградников.5

  С чем можно сравнить иррациональность этих зверств и разрушений? Словно из чёрного и кровавого прошлого мировой истории выпрыгнули сегодня талибы, взрывающие статую Будды в горах Афганистана, сторонники Нового Халифата, разрушающие кувалдами памятники сирийской Пальмиры, алькайдовцы, врезающиеся на угнанных боингах в американские небоскрёбы.

  Согласно последним исследованиям историков, первые успешные вторжения кочевников в земледельческий Египет имели место в 17-ом веке до Р.Х. После смерти фараона Амененхета Третьего «в Египте началась борьба претендентов за трон, погрузившая страну в хаос и распад. Когда гиксосы, кочевники из Азии, вторглись в разваливающееся государство, они жгли города, разрушали храмы, уничтожали произведения искусства, и на два столетия воцарились в долине Нила под именем Цари-Пастухи».6

  Три века спустя аналогичная судьба постигла Индию. Кочевники-арийцы явились туда из прикаспийских степей. «Они были искусными и смелыми воинами и вскоре покорили северную Индию. В бою они применяли луки и стрелы, топоры и копья, а также имели железные колесницы. Постепенно они продвигались на восток по долинам Инда и Ганга, пока не подчинили себе весь Индустан».7

  Победы кочевников над цивилизованными народами, имевшими письменность, были зафиксированы в летописях побеждённых. Первые пять книг Ветхого завета снова предстают перед нами как уникальный исторический памятник: здесь кочевой народ, не умевший писать и читать, бережно сохранил в устных преданиях не только историю своих завоеваний, но и историю поражений в борьбе с народами-земледельцами.

  Победное вторжение иудеев в Ханаан под водительством Моисея, а потом Иисуса Навина вскоре захлебнулось. Новый вождь, возглавивший их, по имени Иуда, «взял Газу с пределами её, Аскалон с пределами его, и Екрон с пределами его. Господь был с Иудой, и он овладел горою. Но жителей долины не мог прогнать, потому что у них были железные колесницы» (Судьи, 1:18-19).

  Постепенно иудеи отказываются от тотального уничтожения побеждённых и довольствуются тем, что облагают их данью. Данниками стали города Иерусалим, Бефсан, Фанаах, Газер, Китрон, Вефсамис и многие другие (Судьи, 1:21-36). Начинается период параллельного существования скотоводов-иудеев и мест-ных земледельцев. «И жили сыны Израилевы среди Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев; и брали дочерей их себе в жёны, и своих дочерей отдавали за сыновей их, и служили богам их» (Судьи, 3:5-6).

  Воинственность иудеев ослабевает, и вскоре они оказываются в подчинении у местных народов. В 12-11 веках до Р.Х. мы видим их живущими в Земле Обетованной в довольно жалком положении. 18 лет над ними господствуют моавитяне, потом 20 лет – хананеи, мадианитяне – семь лет, аммонитяне – 18, филистимляне – 40.8

  В какой-то момент земледельцам даже удаётся обезоружить вторгшихся кочевников. «Кузнецов не было во всей земле израильской, ибо филистимляне опасались, чтобы евреи не сделали меча или копья» (1-ая Царств, 13:19).

  Тем не менее, враждебность сохраняется и прорывается под-жогами, грабежами, убийствами, для которых годятся, за неиме-нием мечей и копий, любые подручные средства: герой Самегар «перебил 600 филистимлян воловьим плугом» (Судьи, 3:31), ге-рой Самсон угробил тысячи филистимлян «ослиной челюстью» (Судьи, 15:15). Мстительная фантазия иудеев не даёт ограничить себя тесными рамками  правдоподобия в прославлении подвигов Самсона. Ему ничего не стоит выломать городские ворота Га-зы и унести их на вершину горы (Судьи, 16:3). Для поджогов  он устраивает прямо-таки цирковое представление: поймал триста лисиц, связал их попарно хвостами, привязал к хвостам горящие факелы и выпустил их «на жатву филистимскую, и копны, и несжатый хлеб, и виноградные сады и масличные» (Судьи, 15:5).

  В истории мирового терроризма Самсон стоит первым среди террористов-самоубийц. «И сдвинул Самсон с места два средних столба, на которых утверждён был дом, упёршись в них... и сказал: умри, душа моя, с Филистимлянами! И упёрся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нём. И было умерших, которых умертвил Самсон при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей» (Судьи, 16:29-30).

  Подчинённое положение иудеев длилось примерно двести лет. Но эти годы не пропали даром. Постепенно, шаг за шагом, кочевники-пастухи, учась у местных, осваивали тайны земледелия и строительства каменных зданий и стен. В священных текстах, в Первой книге Царств, относящейся к 10-му веку до Р.Х., появляются слова «молотить», «плуг», «сошник», «заступ», «давило», «жать», «строить». Это можно считать указанием на то, что к моменту воцарения Саула и Давида процесс перехода иудейского племени от кочевого состояния к осёдло-земледельческому был завершён. Строительство храма в Иерусалиме и овладение письменностью в 10-м веке – два заключительных момента этого перехода.

  Если мы теперь мысленно перенесёмся на три тысячи лет вперёд, мы обнаружим на той же территории, между Средиземным морем и рекой Иордан, межнациональные конфликты, многими чертами напоминающие противоборство иудеев с филистимлянами. Только теперь роль ушедших вперёд филистимлян выполняют израильтяне, рывком вступившие в индустриальную стадию цивилизации и окружённые враждебными народами, застрявшими в стадии земледельческой.

  По сути, мусульманское окружение Израиля устремлено к той же цели, какую ставили перед своими воинами Моисей и Иисус Навин: поголовное уничтожение противника. Легендарные герои Книги судей – Иуда, Аод, Гидеон, Самегар, Самсон – получили своих продолжателей в лице знаменитых террористов, таких, как Абу Нидал, Джордж Хабаш, Ильич Рамирес Шакал, Ясир Арафат, Бин Ладен. Убивать, поджигать, взрывать своих противников без разбора – главный, если не единственный способ самоутверждения для этих людей, разделённых тремя тысячелетиями истории.

  Другая схожесть: не имея сил победить мощного противника в открытой войне, мусульмане Ближнего Востока ввязываются в кровопролитные схватки друг с другом точно так же, как это делали израильские колена (см. предыдущую главу). В 1970 году палестинцы развязали гражданскую войну в Иордании. Разбитые и вытесненные в Ливан, они и там разожгли в 1975 кровавую смуту, тянущуюся до сих пор. В 1981 Ирак нападает на Иран, в 1990 – на Кувейт. Боевые действия между такими организациями, как Фата, хезбола, Хамас, ООП вспыхивают постоянно на всех территориях, примыкающих к Израилю.

  Нужно отдать должное израильтянам: им удалось так ужесточить свой контроль над палестинцами, населяющими западный берег Иордана, что засылка туда огнестрельного оружия и взрывчатых веществ, сделалась крайне затруднительной. Ярость и ненависть к «захватчикам» продолжают бушевать там, но реализовать её удаётся при помощи ножей, камней, пращей, а последнее время и автомобилей: если врезаться на полной скорости в очередь израильтян на автобусной остановке, можно убить или ранить десяток-другой «врагов».

  Противоборство израильтян с палестинцами – это лишь малый эпизод войны, полыхающей сегодня между индустриальным миром и миром земледельцев. Погружаясь в далёкое прошлое, мы увидим, что долгие войны кочевников и мигрантов с государствами земледельцев имели много общего с тем, что происходит сегодня. Главное сходство: иррациональная ненависть нападающих к обороняющимся, стремление стереть с лица земли не только их самих, но и их культуру. «Никаких переговоров с американцами и евреями, – призывают проповедники ислама. – Джихад – это только Коран и автомат». А также все виды взрывчатых веществ, смертоносных бактерий, ядовитых газов и – ах, если бы! – термоядерного оружия.

  Сотни и тысячи террористов-самоубийц, радостно откликающихся на эти призывы, – лучшее доказательство подлинности кипящих враждебных чувств. Но в сфере международных отношений принято как-то обосновывать любую агрессию. В древности никто не спрашивал нормана, что заставило его проплыть вокруг всей Европы в Средиземное море и свирепствовать там, в прибрежных городах и поселеньях. И монгольскому хану не бы-ло нужды отдавать отчёт в том, зачем после взятия города он приказал сложить головы погибших в три кучи: в одной – мужские, в другой – женские, в третьей – детские.9

  Сегодня для зверств необходимы логические, политические и даже моральные обоснования. Цивилизованный мир не может смириться с безмотивностью ужаса. Он с готовностью заглатывает пропагандные объяснения терактов, изготавливаемые поднаторевшими дипломатами в чалмах, куфьях и игалях: оскорбления пророка Мухаммеда, изгнание с родных земель, ущемление прав, строительство поселений, стремление к национальной независимости и так далее.

  Примечательно, что чувство ненависти между враждующими вот уже три тысячи лет остаётся односторонним: отставшие ненавидят обогнавших, а те лишь пытаются утихомирить их или откупиться. Попытки задобрить нападающих пронизывают мно-жество старинных конфликтов.

  В 162 году до Р.Х. был заключён мир между Китайской империей и вождём гуннов Лаошань-шаньюем. «Китай и Хунну признавались двумя равными государствами, причём Китай, из сочувствия к холодному климату в стране своего соседа обязывался ежегодно отправлять на север, к хуннскому шаньюю, опре-делённое количество проса и белого риса, парчи, хлопка, шёлка и различных других вещей. Конечно, это была завуалированная дань».10

  В 408 году от Р.Х. вестготы осадили Рим, но городу удалось откупиться в тот раз.

  В 800-е годы норманы грабили и сжигали французские города – Руан, Нант, Тулузу, Бордо. В 845-ом они поднялись по Сене до Парижа. Городу удалось спастись, уплатив 7000  фунтов серебра. Но 20 лет спустя его постигла участь остальных.11

  Российские княжества и города после вторжения монголов в 1240 сделались их постоянными данниками и оставались в этом положении два с половиной века.

  В предыдущей главе было рассказано о попытках американцев замирять индейцев дарами и деньгами.

  Точно такую же тактику пытается применять сегодня индустриальный мир по отношению к воинственным земледельцам. Все виды экономической помощи развивающимся странам – это попытки гасить или предотвращать военные конфликты в них, аналог старинной дани. А лагеря палестинских беженцев – аналог американских резерваций для индейцев.

  Для помощи палестинским беженцам в 1949 году было создано при ООН специальное агентство UNRWA (UnitedNationsReliefandWorksAgency). Мандат этого агентства регулярно возобновляется, сегодня он продлён до июня 2017 года.12 Считалось, что выделяемые средства должны были помочь палестинцам обосноваться на новых местах в арабских странах, куда они бежали после победы Израиля в Войне за независимость 1948-1949 годов. Естественно, что большинство служащих этого ведомства вербовалось из самих палестинцев. И они вели дело таким образом, чтобы нужда в них никогда не исчезала, и чтобы палестинцы оставались в статусе беженцев как можно дольше.

  Их число возросло с первоначальных 600 тысяч до пяти миллионов. И все эти люди претендуют на право возвращения на территорию Израиля. А пока их лидеры вполне удовлетворены, получая от UNWRA больше миллиарда долларов в год. Заключение мира с Израилем лишит их этих денег. Чтобы этого не случилось, нужно лишь время от времени разжигать интифаду на Западном Берегу или запускать десяток-другой ракет из сектора Газы на южные израильские города.

  Летом 2000 года президент Клинтон устроил в Кэмп-Дэвиде очередные мирные переговоры между израильтянами и палестинцами. Новый израильский премьер Эхуд Барак предложил невероятно щедрые условия примирения: возврат 97% территорий, уход из сектора Газы и выплата 30 миллиардов компенсации беженцам в течение пяти лет. Арафат на всё говорил «нет», а Клинтону, давившему на него, сказал: «Вы хотите ускорить мои похороны?».13 Он намекал на судьбу египетского президента Анвара Садата, убитого в 1982 году собственными офицерами за заключение мира с Израилем.

  Выше, в Главе I-4, мы вглядывались в экзистенциальную ди-лемму, перед которой стоял кочевник, пытались понять, что он терял при переходе в подданство земледельческого государства. В своём племени он чувствовал себя равным любому соплеменнику. Он смело сражался с врагами и пользовался почётом за это. Он знал обычаи своего клана, свято выполнял их, а если кто-то совершал беззаконие, он мог покарать нарушителя, опираясь на законы кровной мести. Он хранил сокровище своей ро-дословной, порой до седьмого колена, и знал, что останется в памяти детей и внуков. На племенном совете он участвовал в принятии решений о войне и мире. Комплекс этих прав и преимуществ, по сути, составлял его бессмертие.

  Роль воина, судьи, священнослужителя, правителя – со всем этим он должен был расстаться, растворившись внутри пирамиды стабильного государства. Ибо у земледельцев все эти роли были распределены между разными исполнителями. И если он поселится среди них, ему достанется только роль труженика на самой нижней ступени пирамиды. Мог ли гордый воин смириться с подобной перспективой?

  Естественно, не мог. Зато кочевник мог предложить земледельцам то, чего у него было в избытке: воинскую доблесть. Наём кочевников на военную службу в земледельческом государстве упоминается в истории почти всех крупных стран.

  В Древних Афинах полицейскую службу в городе несли 1200 скифских стрелков, которые формально числились рабами государства.

  Римские императоры вербовали дворцовую стражу из германцев.

  Корпус вестготов сделался главной ударной силой в войске императора Феодосия Великого (конец 4 века от Р.Х.), а впоследствии принял участие в разгроме гуннов в Каталунской битве (451 год).

  Французские короли и феодалы начали нанимать на военную службу дружины норманов (9-10 века от Р.Х.).

  То же самое – города и княжества Древней Руси, нанимавшие варягов.

  Отряды татаро-монголов принимали активное участие в войнах московских царей в 15-16 веках, отличившихся командиров цари награждали знатными титулами.

  Возможно, эта практика служила клапаном, выпускавшим воинственный пыл кочевников, давала применение их неуёмной агрессивности. Однако клапана было явно недостаточно. Набеги отдельных племён происходили регулярно каждый год,  Истори-ческие анналы Римской империи и Византии переполнены горестными хрониками этих нападений.

  1-й век до Р.Х. – кимвры и тевтоны пересекают Альпы, угрожают Риму, в Африке свирепствуют нумидийцы.

  2-й век от Р.Х. – нужно отбиваться от задунайских племён – даков, аланов, сарматов.

  3-й век – от готов, германцев, маркоманов.

  4-й век – от франков, аламанов, вандалов.

  5-й век – лонгобарды, гунны, свевы.

  6-й век – булгары, славяне, авары.

  И всегда можно было ожидать очередного военного цунами – опустошительного и неостановимого: арабы, норманы, турки-сельджуки, турки-османы и наконец – татаро-монголы.

  Вглядимся в некоторые детали последней волны.

  В начале 13-го века до Европы стали доходить слухи о новых племенах, движущихся с востока. К ним прилипло название «Всадники из преисподней». Говорили, что они побеждают во всех битвах, берут осадой и штурмом любые крепости. Что они уже покорили Северный Китай, захватывают города арабского Халифата, вторглись в Персию, разбили мощную армию грузин. Что пощады нет никому, а особенно – знатным и богатым.

  Лишь в 19-20 веках, собирая по крупицам сведения о военной машине монголов, смогли историки приблизиться к разгадке их непобедимости.

  Во-первых, вооружение. В отличие от европейских луков, делавшихся целиком из дерева, монголы научились делать свои, склеивая деревянную основу с козлиным рогом и покрывая их водоупорным лаком. Сила натяжения такого лука была 80 кг. (у европейских – 40), дальнобойность – 350  метров (у европейских – 250).14У китайцев монголы научились изготавливать наконеч-ники стрел из закалённой стали, которые могли пробить рыцарскую кольчугу. Только 150 лет спустя англичане научились изготавливать луки такой же силы (longbow), и это дало им перевес в Столетней войне с французами.15

  Маневренность. Монгольская армия не имела пехоты – только конница. Она могла покрывать за день огромные расстояния, появляться там, где её не ждали и так же внезапно исчезать. До тех пор пока у коней была трава под копытами, движение монголов оказывалось неостановимым. Всадники были крайне неприхотливы в еде, каждый имел мешочек с сухим молоком: достаточно было смешать его с ковшом воды, и получалась питательная смесь на целый день. Если ему попадался кусок мяса, он не терял времени на разведение огня, а просто подкладывал его под седло и после дня скачки получал вполне съедобную отбивную.16

  Техника. Долгое время крепостная стена была самым на-дёжным оружием земледельцев. Вождь вестготов Фритигерн, разбив римлян под Адрианополем в 378 году, попытался захватить и город, но понёс такие потери, что объявил: «Нет, с каменными стенами я больше не воюю».17 Однако монголы за долгие годы конфликтов с китайцами переняли их технику осадных ра-бот, мобилизовали китайских инженеров изготавливать для них катапульты и тараны. Окружив очередной город, они начинали бомбардировать его валунами, брёвнами, горшками с зажигательной смесью. Потом сосредотачивали огонь на воротах, за не-сколько дней разбивали их и устремлялись на штурм.

  Если город стоял в лесистой местности, вокруг его стен выстраивали деревянную эстакаду, с которой было удобно расстреливать защитников. При осаде Рязани (1237) такая эстакада была выстроена за девять дней, потом последовала пятидневная бомбардировка и штурм. Считанные жители избежали последовавшей резни, чтобы разнести страшные вести по другим русским городам, которые вскоре постигла та же участь.18

  Тактика боя. В русском языке слово «орда» обычно употребляется для обозначения беспорядочно движущейся толпы, неспособной выстроиться в колонну, шеренгу, каре. Возможно, это пошло со времён нашествия монголов, ибо они нападали врассыпную, а потом изображали паническое бегство. Почти все их противники поддавались на эту уловку и с торжеством пускались в преследование, поневоле растягивая свои ряды, теряя связь между дружинами. После нескольких часов погони они до-стигали места, где их поджидал резервный монгольский тюмен (корпус в 10 тысяч всадников). «Убегавшие» тоже пересаживались на свежих коней и обрушивались на преследовавших, обессиленных долгой погоней. Туча стрел сметала уставших воинов, после чего победители набрасывались на убитых и раненых и отрезали им уши, чтобы послать верховному хану несколько мешков кровоточащих «трофеев» как свидетельство победы.19

Организация армии. Она строилась по десятичной системе: самое маленькое подразделение арбан имело десять воинов, сотня называлась загун, тысяча – минган. «Члены одного арбана должны были жить и сражаться бок о бок, как братья... Их преданность друг другу требовала отбивать от врага товарища, которому грозило пленение на поле боя... Как и в семье, главенство в арбане принадлежало самому старшему... Но при нужде воины могли избрать своим лидером и другого».20

  По ходу продвижения на запад армия монголов постоянно пополнялась воинами из присоединявшихся кочевых племён: башкиров, киргизов, калмыков, кипчаков, уйгуров, барласов. После потерь понесённых при покорении Руси (1237-1241) она снова насчитывала те же 100 тысяч, с которыми начинала кампанию, которые и вторглись на территорию Западной Европы.21

  Сплочённость. Противников монголов изумляла слаженность, с которой действовали их всадники. Каким образом рассыпанная по долине конница вдруг смыкалась в могучую атакующую колонну или в тугое кольцо, осыпающее врага градом стрел? Оказалось, что задолго до изобретения радио, монголы приспособили для мгновенной передачи команд сигнальные стрелы, оснащённые свистками разного типа. Были свистки, оз-начавшие «атаковать справа», «атаковать слева», «отступить», «вступить в бой с копьями» и так далее. Командиру достаточно было послать над полем две-три стрелы (напомним, что дальность полёта намного превосходила дальность, на которой сохранялась убойная сила), чтобы нужную команду получили сразу тысячи воинов.22

  Но, конечно, необходимо было также, чтобы посланная команда беспрекословно выполнялась. А это достигалось тем невидимым инструментом, который мы уже не раз называли спло-чённостью. Как она достигалась внутри разноплеменной армии, среди людей, не имевших ни письменности, ни религиозных догматов, ни пламенных проповедников, нам остаётся только гадать. И поневоле мы должны извлечь из наших знаний о тёмных сторонах человеческой природы, напомнить себе, что ничто так не объединяет, как общая, разделённая ненависть.

  Безжалостность, проявляемая монголами по отношению к побеждённым, не знала предела. Людей, не носивших меча и питавшихся не мясом и молоком, а тем, что росло из земли, они считали не лучше скота. На их языке «гнать стадо» и «гнать пленных» обозначалось одним и тем же словом.23 Пленных использовали для  переноски  грузов,  как  живые  щиты  или  заваливали  их  телами  крепостные рвы.

  Следует обратить внимание на то, что здесь не просто полыхала обычная ненависть к иноплеменникам. Ведь встреченных на пути кочевников они часто принимали в свою армию, обучали боевым приёмам и дисциплине, порой уравнивали в правах с собой. Нет, именно весь уклад жизни земледельцев возбуждал в них иррациональную вражду, толкал на то, чтобы оставлять за собой пепелища домов, разрушенные храмы, вырубленные сады, засыпанные каналы. Безрассудность из разрушительных по-рывов доходила до того, что при покорении Средней Азии они часто вынуждены были покидать завоёванный город уже через несколько дней – так невыносима делалась вонь от разлагающихся трупов.24

  «13 февраля 1258 года, после месячной осады, монголы ворвались в Багдад, и началась сорокадневная бойня, стоившая жизни восьмистам тысячам жителей. Библиотеки и сокровища искусства, накапливавшиеся веками, были сожжены и уничтожены. Халифа и его семью заставили выдать местонахождение их казны и после этого казнили. Таков был конец халифата Аббасидов в Азии».25

  Жажду самоутверждения и жажду сплочённости древний монгол утолял на войне. Но что утоляло его жажду бессмертия? Оказывается, превыше всего у этих племён ценилось знание сво-ей родословной. Вот отрывок из книги персидского летописца Рашид-ад-Дина: «Каждому новорожденному дитяти, так как у них нет религии и веры, в которой они наставляли бы детей, отец и мать объясняют и растолковывают свой род... У всех них выведенная и ясная родословная вплоть до седьмого колена, ибо обычай монголов таков, что они сохраняют происхождение предков и дедов своих... Кроме монголов, у других племён нету такого обычая, за исключением арабов, которые хранят своё происхождение наподобие жемчужины».26

  Даже став повелителями Китая и внешне соблюдая требования дворцового этикета, монголы в душе продолжали лелеять любовь к своим старым обычаям и верованиям. Внук Чингиз-хана, Хубилай-хан, в выстроенной им новой столице (будущий Пекин) выделил большой участок земли, в котором была в миниатюре воссоздана степная жизнь. «За высокими стенами Запретного города, охраняемыми воинами, семья императора и его двор могли жить как монголы... Там паслись стада и стояли юрты, в которых придворные предпочитали жить, есть, спать. Беременные жёны хана стремились родить в юрте, и дети получали первое образование там же. Хотя Хубилай и его наследники на людях вели себя как китайские императоры, за стенами Запретного города они сохраняли обычаи степей».27

  Нашествия гуннов, арабов, норманов, сельджуков, османов, монголов кажутся нам в какой-то мере логичными: эти народы почувствовали свою силу и двинулись в победный поход. Труднее объяснить упорные атаки племён на сильные государства, неизменно заканчивавшиеся поражениями: скифов на Персию, кельтов на Рим, славян на Византию, степных кочевников на Русь, индейцев на американцев.

  Боевые свойства индейца были высоко оценены многими американскими офицерами. «Для индейца каждое бревно в лесу было бруствером, готовым для битвы; каждый куст, каждый замшелый валун был укрытием, из-за которого он пристально выслеживал своего неуклюжего белого противника. Пригибаясь, прячась, он бесшумно передвигался по одной ему видимой тро-пе. Зато следы белого человека он мог разыскивать так же уверенно, как гончая находит след лисы. Их хитрость, их умение красться невидимо, их умелость и безжалостная жестокость поистине делали их тиграми человеческой расы».28

  Но и в боях на открытых равнинах индейцы не раз побеждали посланные против них отряды регулярной армии. «Трижды индейцы племени сиу наносили полное поражение американс-ким подразделениям. Другие племена равнин сражались не хуже, и офицеры, воевавшие с ними в течение сорока лет, многократно свидетельствовали об их превосходных боевых качествах. В среднем их потери были в пять раз меньше потерь американцев. Они выиграли много боёв, но проиграли войну».29

  Были две главные причины, по которым эти храбрые воины проиграли войну белым пришельцам. Первая: их неспособность объединяться в большие военные подразделения. «Мелкие ссоры и разногласия мешали единству, даже члены одного племени порой не могли действовать согласованно. В течение сорока лет, прошедших от разгрома генерала Брэддока (1755) до победы генерала Уэйна  над индейцами (1794), северо-восточные племена вели непрерывную войну на наших границах, но едва ли когда-нибудь их силы достигали трёх тысяч, а обычно и вдвое меньше того».30

  Вторая причина: в отличие от кочевников-скотоводов охотничьи племена не могли отправляться в дальний поход или принять участие в долгой осаде – им необходимо было отвлекаться на добычу пропитания. Их тактика войны была: стремительно напасть и быстро исчезнуть. Но в промежутке они успевали совершить столько бессмысленных убийств, поджогов, зверств, разрушений, что ненависть поселенцев к ним нельзя было ослабить никакими призывами к гуманизму, постоянно доносившимися с восточного побережья США.

  Военные раздоры между белыми часто служили толчком для крупных нападений племён.

  Когда началась Война за независимость (1775), часть ирокезов обещала американцам нейтралитет, но другая выступила на стороне британцев.31

  С первых же месяцев Войны американцев с британцами (1812-1815) виннибеги и шоуни начали совершать набеги с территории Канады.32

  Эта война ещё продолжалась, когда на юге подняли восстание индейцы племени крик. Они напали на форт Мимс, где перерезали пять сотен укрывшихся там беглецов и 70 защищавших их солдат.33

  Во время гражданской войны в 1862 году восстали индейцы сиу в Миннесоте.

400 белых были убиты в первые же дни, 40 тысяч в ужасе бежали из своих поселений. После разгрома восставших состоялся суд, и три сотни индейцев были приговорены к повешенью. Но президент Линкольн, оторвался от руководства военными действиями против Южных Штатов, лично пересмотрел дела осуждённых и оставил в силе только 39 приговоров.34

 

  Мы привыкли смотреть на войну как на трудное и опасное предприятие, от которого следует уклоняться до последней возможности, а уж если уклониться невозможно, то нужно спешить окончить его, как только поставленные цели были достигнуты. Но содержание данной главы может поколебать этот взгляд. Мы вынуждены будем допустить, что на протяжении мировой истории снова и снова народы впадали и продолжают впадать в состояние пассионарности (термин Льва Гумилёва), при котором война становится самоцелью, открывает им возможность утолять все три главные страсти человека.

  Кочевые и охотничьи племена многократно демонстрировали иррациональную ненависть к земледельцам. Такая же иррациональная ненависть отставших к обогнавшим сегодня опаляет индустриальный мир в разных точках планеты. Каждый успешный теракт вызывает ликование на улицах мусульманских городов. Никакие усилия миротворцев, никакие щедрые дары не могут погасить вспышки вражды. Вместо сигнальных стрел к услугам сегодняшних «всадников из преисподней» – бескрайние возможности интернета. А сплочённость единоверцев обладает такой же прочностью, как сплочённость соплеменников.

  Пока отставшим народом управляет деспот или монарх, индустриальный мир может лелеять надежду на то, что он останется прагматиком, и не будет ввязываться в военные авантюры, нападая на противника, который сильнее его в три, пять, десять раз. Но стоит свергнуть единоличного владыку, и картина в кор-не меняется. Население страны превращается в неконтролируемую толпу, в которой каждый подчиняется только порывам собственных страстей. И самой сильной окажется жажда бессмертия. Именно её реализует террорист, взрывающий себя в поезде, в церкви, в кафе, в школе. И чем больше у его «врагов» будет авианосцев, пушек, ракет, вертолётов, истребителей, дронов, тем полнее будет его чувство победы.

  Обогнавшие склонны воображать, что отставшего можно ку-пить, умиротворить благами индустриального мира. Они не понимают, что каждый сириец, ливиец, пакистанец, афганец, достигнув Европы и получив все щедрые дары, через месяц, два, год осознает, что у него исчезло всё, что питало его надежду на бессмертие. Вокруг него процветают и обгоняют его во всём люди, ни в грош не ставящие пророка Мухаммеда, финансисты, одалживающие деньги под проценты, женщины, разгуливающие без чадры и даже головной повязки, имеющие право в любой момент уйти от мужа и забрать у него детей; вино льётся рекой, музыка гремит из всех приёмников и окон, зато голосам муэдзинов запрещено тревожить покой неверных.

  Каким образом в такой обстановке можно вернуть себе бесценное сокровище – веру в своё бессмертие? Только взрывая Мировой торговый центр в Нью-Йорке, метро в Лондоне, Бостонский марафон, аэропорт в Брюсселе, расстреливая редакцию журнала «Шарли» в Париже.

  В ходе рассуждений я уже не раз позволял себе искать в далёком прошлом коллизии, выглядящие аналогами того, что происходит сегодня. С чем можно сравнить новое Великое переселение народов, происходящее в наши дни через Средиземное море в Европу и через реку Рио Гранде в США?

  Вспоминается судьба могучего племени готов, начавшего нападать на Рим в середине 3-го века от Р.Х. Постепенно у них возникали и торговые, и культурные контакты. Некоторые римские императоры нанимали готов на военную службу. Часть го-тов в середине 4-го века приняла христианство, у них появился религиозный лидер по имени Улфила, который перевёл Библию на готский язык. Наконец, в 376 году, по договору с добрым императором Валентом, готам, принявшим христианство, разрешено было пересечь Дунай и поселиться в придунайских провинциях.35

  Понадобилось несколько недель, чтобы переправить 300 тысяч человек через реку на римских паромах. Мигрантам была обещана продовольственная помощь, но оружие они должны были сдать. С самого начала что-то пошло не так. То ли чиновники начали красть продовольствие, то ли не умели доставлять его вовремя, но среди переселенцев начались болезни, голод, бунты. Год спустя восстание полыхало по обширной территории, римские арсеналы были захвачены и разграблены. Причём к го-там присоединились и представители других племён, дезертировавшие из римской армии.36

  Император Валент сам возглавил войска, двинувшиеся из Константинополя на подавление бунтовщиков. 9 августа 378 го-да под Адрионополем произошла большая битва, в которой рим-ляне были полностью разбиты, а их император убит.37

  Потом потянулись годы, наполненные политическими и религиозными смутами в расколовшейся надвое Римской империи. Готы принимали участие во многих битвах, стремясь продемонстрировать римлянам, какие они отличные воины, и какую пользу могли бы принести государству, если бы оно наняло их охранять от варваров северную границу. Но императоры давали обещания, сменялись, наследники не спешили исполнять обещанное, тянули с оплатой. И в 410 году произошло нечто не-слыханное: столица многомиллионной империи, тысячелетний Рим, который не могли взять ни этруски, ни кельты, ни царь Пирр, ни Ганнибал, пал перед сорока тысячами готов, возглавляемых королём Аларихом.

  От пересечения Дуная до взятия Рима прошло 34 года. Сколько лет понадобится мусульманам, пересекающим сегодня Средиземное море, чтобы подойти во всеоружии под стены Парижа, Лондона, Брюсселя, Берлина, Вены? Точно ответить на это нельзя. Но можно быть уверенным, что к тому моменту половина населения этих городов будет исповедовать ту же веру, что и  штурмующие, и целиком на их стороне. Во всяком случае, в сегодняшних новостях сообщили, что мэром Лондона уже избран мусульманин.

  Важный урок: на кочевой стадии существовали великие на-роды, которые не сумели совершить скачок – растаяли, растворились в земледельческих государствах, утратили язык и историческую память: гиксосы, кельты, скифы, арии. Мы должны быть готовы к тому, что многие народы, пытающиеся сегодня перейти из земледельческой стадии в индустриальную, не смогут одолеть этот рубеж и растворятся в других нациях без следа. Народы учатся друг у друга, и мы вправе ожидать, что в процессе этой учёбы должны выявиться и неспособные, и ленивые, и тупицы, и прирождённые второгодники, которых, в конце концов, исключают из школы.

 

  Всё изложенное в этой главе даёт нам основание сформулировать гипотезу, против которой восстанут умы, благоговеющие перед рациональным началом:

  Во всех ситуациях, когда человек сознательно жертвует своей жизнью, мы вправе допустить, что он делает это, защищая свою мечту о бессмертии.

  Большинство думающих людей готовы будут принять такую формулировку, если она предлагается как ответ на вопрос: «что подвигло на добровольную гибель Сократа, апостола Петра, Яна Гуса, Иеронима Пражского, Томаса Мора, Джордано Бруно, Шарлотту Корде, Осипа Мандельштама?». Но допустить, что тот же мотив движет каждым безвестным террористом-смертником, и каждым сжигающим себя буддистом, и каждым пилотом-камикадзе, покажется недопустимым кощунством. Героизм нельзя смешивать и уравнивать с кровожадной экзальтацией – с этим я согласен. Однако исследовать мировую историю, оставаясь в рамках моральных суждений, значит обречь себя на добровольное самоослепление и бесплодие.

 

 

Примечания:



  1. Игорь Ефимов. Метаполитика. С.-Петербург: Лениздат, 1992; Грядущий Аттила. С.-Петербург: Азбука, 2008.

  2. Livy. The Early History of Rome (Baltimore: Penguin Books, 1960), р. 388-396.

  3. Armstrong, Karen. Muhammad. A Biography of the Prophet (San Francisco: Harper Collins Publishers, 1992), p..

  4. Durant, Will. The Age of Faith. The Story of Civilization, Part IV (New York: Simon & Schuster, 1950), p. 474.

  5. Weatherford, Jack. Genghis Khan (New York: Free Rivers Press, 2003), p. 119, 148.

  6. Durant, Will. Our Oriental Heritage. The Story of Civilization. Part I (New York: Simon & Schuster, 1965), p. 152.

  7. Ibid., p. 397.

  8. Библейскийсловарь (Toronto: World Christian Ministries, 1980), p. 441.

  9. Weatherford, op. cit., p. 73.

  10. Лев Гумилёв. Хунну (Москва:Наука, 1960), стр. 90, 193.

  11. Durant, Will. Caesar And Christ. The Story of Civilization, Part III (New York: Simon & Schuster, 1944), р. 474.

  12. Википедия, UNRWA.

  13. La Guardia, Anton. War Without End. Israelis, Palestinians, and the Struggle for a Promised Land (New York: St. Martin Press, 2002), р. 266.

  14. Chambers, James. The Devil s Horsemen (NY: Atheneum Books, 1979), р. 56-57.

  15. Churchill, Winston S., arranged by Commager, Henry Steele. History of the English Speaking Peoples (New York: Barnes & Noble, 1994), р. 66.

  16. Weatherford, Jack. Genghis Khan (New York: Free Rivers Press, 2003), р. 86-87.

  17. Wolfram, Herwig. History of the Goths (Berkeley & London: Univ. of California Press, 1988), р. 128.

  18. Chambers, op. cit., p. 73.

  19. Ibid., p. 99.

  20. Weatherford, op. cit., p. 52.

  21. Chambers, op. cit., p. 71, 81.

  22. Ibid., p. 57.

  23. Weatherford, op. cit., p. 92.

  24. Chambers, op. cit., p. 146.

  25. Durant, Will. The Age of Faith. The Story of Civilization, Part IV (New York: Simon & Schuster, 1950), р. 340.

  26. Владимирцев Б.Я. Общественный строй монголов (Ленинград: 1934), стр. 46.

  27. Weatherford, op. cit., p. 199.

  28. Roosevelt, Theodore. The Winning of the West (New York: G.P. Putnam s Sons, 1902), vol. 1, p. 109.

  29. Vestal, Stanley. Warpath and Council Fire. The Plain Indians  Struggle for Survival in War and in Diplomacy, 1851-1891 (New York: Random House, 1948), р. xi-xii.

  30. Roosevelt, op. cit., vol. 1, p. 105).

  31. Hagan, William T. American Indians (Chicago: The University of Chicago Press, 1961), p. 34-35.

  32. Ibid., pp. 58-59.

  33. Tebbel, John. The Compact History of the Indian Wars (New York: Hawthorn Books, Inc. 1966), p. 119.

  34. Ibid., pp. 204-7.

  35. Wolfram, Herwig. History of the Goths (Berkeley & London: Univ. of California Press, 1988), p. 76, 118.

  36. Ibid., p. 121.

  37. Ibid., p. 126.

 

 

II-3. Войны монархов

 

 

Жил-был король, жил-был король,

он храбрый был, как лев...

Он кроме хлеба ничего

не ел, не пил вина.

Одна отрада у него

была – война! Война!

   Иосиф Бродский

 

  Устав от поражений в войнах с филистимлянами, иудеи воззвали к пророку Самуилу, прося его назначить им царя. С большим красноречием пытался Самуил отговорить их, перечислял всё, что отнимет у них царь: «Сыновей ваших он возьмёт и приставит к колесницам своим... и дочерей ваших возьмёт, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши возьмёт и отдаст слугам своим» (Книга Царств-1, 8:11-14).

  Но иудеи не вняли речам пророка: «Нет, пусть будет царь над нами; и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши» (Книга Царств-1, 8:19-20).

  Главная роль царя – военачальник. Верховная судебная власть тоже должна принадлежать ему, но её он будет осуществлять, назначая множество судей в разные колена. Судей много, а военачальник должен быть один – этому учил иудеев весь политический и военный опыт эпохи.

  В большинстве известных нам монархий власть передавалась по наследству. Были разработаны строгие законы о правилах престолонаследия, и народы старались следовать им, чтобы не допускать междуусобной борьбы за трон. Однако, как начать, как основать династию? Опыт иудеев представляется весьма поучительным.

  В Библии подробно рассказано, как сам Господь устраивал якобы случайную встречу своего избранника Саула с пророком Самуилом (тогда пророков называли прозорливцами), как вёл их друг к другу шаг за шагом. Описана и растерянность Саула: «Не сын ли я Вениаминов, одного из меньших колен Израилевых? и племя моё Матриево не малейшее ли между всеми племенами колена Вениаминова?» (Книга Царств-1, 9:21).

  Тот, кто не склонен верить во вмешательство высших сил в текущую политику, сможет отыскать и рациональный элемент в выборе прозорливца Самуила: в вечной борьбе колен за престиж незнатный помазанник не представлял угрозы для самых сильных и не мог возбудить в них завистливого протеста. Зато он был «молодой и красивый; и не было никого из израильтян красивее его, он от плеч своих был выше всего народа» (Книга Царств-1, 9:2). Не тем же ли принципом руководствовались россияне, когда они выбрали в 1613 году на роль основателя династии незнатного отрока Михаила Романова, исключая,таким образом, вечное соперничество родовитых бояр?

  Если умирает монарх, не имеющий мужского потомства, на сцену выскакивает множество претендентов на трон, сторонники которых берутся за оружие. Когда  в 1328 умер бездетным французский король Карл Четвёртый и оборвалась династия Капетингов, на опустевший трон предъявил права английский король Эдуард Третий, что послужило поводом для начала Столетней войны (1337-1453). Войны за опустевшие троны сотрясали Европу и дальше: за испанский трон в 1701-1714,  за польский в 1733-1735, за австрийский в 1740-1748.

  Правление любого монарха мы запоминаем, прежде всего, по тем войнам, которые ему довелось вести. Трудно припомнить хоть одного венценосца, ни разу не воевавшего. Разве что у Плутарха находим рассказ об одном из древнеримских царей по имени Нума Помпилий (правил в 714-674 до Р.Х.), при котором Рим не знал войн.1

  В умах многих миролюбцев даже складывается убеждение, будто монарх является не инструментом войны, а её главным виновником и причиной. Свергнуть бы их всех! Но борцам за мир постоянно следует напоминать, что свержение Людовика Шестнадцатого во Франции выбросило на историческую арену воинственного Наполеона. А русская революция 1917 года и казнь императора Николая Второго завершились воцарением генералиссимуса Сталина. И немецкая революция 1918 года и свержение кайзера Вильгельма Второго привели ни к чему иному, как к установлению диктатуры супер-агрессора Гитлера.

  Начиная с 1-го века по Р.Х. монархия становится самым распространённым видом государственного устройства. История великих империй – Римской, Византийской, Индийской, Китайской, Турецкой, Испанской, Российской – это прежде всего история монархов, правивших ими и командовавших их армиями. Их жизнеописания заполняют хроники и летописи, служат темой романов и драм, вдохновляют поэтов и кинорежиссёров. Римские императоры остаются в нашем воображении такими, какими их изобразили Светоний и Тацит, английские короли встают со страниц Шекспировских трагедий и романов Вальтер Скотта, русские цари запечатлены перьями Пушкина и Толстого, другие монархи предстали такими, какими их рисовали Расин и Дюма, Шиллер и Фейхтвангер. Но также каждое новое поколение рвётся заново судить деяния венценосцев, выносить свои приговоры, подгонять их под нужды злободневной идейной борьбы и дебатов.

  На любом правительстве лежит обязанность защиты страны от нападений извне. Уловить тот момент, когда монарх переходит от этой обязанности к утолению своей страсти самоутверж-даться путём военной агрессии, крайне трудно. У него всегда найдутся ловкие краснобаи, которые станут доказывать, что соседнее государство само готовилось напасть первым. Или, что необходимо было освободить такой-то народ от жестокого правителя. Или просветить его сияющей религиозной истиной. И вот уже европейские короли шлют войска за тысячи километров в крестовые походы, русский император Павел Первый отправляет казачий корпус на завоевание Индии, а Николай Первый приказывает стотысячной русской армии подавить революцию в далёком Будапеште (1849), и так до бесконечности.

  Воинственность монархов часто умеряется тем, что война – довольно дорогое удовольствие. Нередко мирное затишье наступает только потому, что в государственной казне кончились деньги. «Войну выигрывает последний луидор!», воскликнул Людовик Четырнадцатый. Когда последний луидор истрачен, монарх неохотно прибегает к тягостной для него мере: созывает народное собрание, чтобы оно одобрило новые налоги. Английский король Карл Первый созвал парламент после неудачной войны с шотландцами (1640); Людовик Шестнадцатый французский решился на созыв Генеральных штатов, разорившись на войнах с Англией (1789); царь Николай Второй, проиграв войну с Японией (1904-1905), объявил о выборах в Государственную думу. И вскоре все три монарха были свергнуты революциями и казнены.

  Кроме денег для войны нужны солдаты. В каждой монархии население разделено на сословия или касты. Профессиональные воины составляют касту знати – дворяне, шляхта, кшатрии, самураи, янычары. Слишком увеличивать численность этой касты и её влияние представляет большую опасность. Гордая и самоуверенная военщина часто затевает бунты и междуусобья. Достаточно вспомнить преторианцев, свергавших древнеримских императоров, войну Алой и Белой роз в Англии (15-й век), янычар, колебавших трон под турецкими султанами, фрондёров во Франции 17-го века, русских стрельцов, бунтовавших в Москве, или гвардейцев 18-го века, возводивших на трон или сбрасывавших с него российских правителей в Петербурге.

  В большинстве стран постепенно сложилась одинаковая практика: использовать военную знать в качестве офицерского состава, а полки комплектовать простонародьем при помощи вербовки или рекрутского набора. В период между английской Славной революцией (1688) и Крымской войной (1854-1855) на полях сражений Европы сходились армии монархических государств, устроенные по одинаковому образцу, имеющие одинаковое вооружение и использующие одинаковую тактику.

  На земледельческой ступени цивилизации мощь государства в большой мере определяется площадью обрабатываемой земли и количеством труженников, возделывающих её. Расширение территории становится главным устремлением почти всех европейских монархов. То, что происходило на континенте в 1690-1714 годы, Уинстон Черчилль называл Первой мировой войной, и с этим можно согласиться, если добавить оговорку: «Первая мировая война земледельческой эры». В неё были втянуты английский король Вильям Третий Оранский, шведский король Карл Двенадцатый, российский царь Пётр Первый, турецкий султан Ахмед Третий. Но главным инстигатором и участником был, конечно, французский король Людовик Четырнадцатый.

  Он решительно стал на сторону свергнутого англичанами католического короля Якова Второго Стюарта (правил в 1685-1688) и снабжал его войсками и флотом для экспедиций через Ла-Манш – сначала в Ирландию, потом в Шотландию. Когда этот претендент на английский трон умер (1701), Людовик признал его сына, Якова Третьего, законным наследником английской короны и помогал ему делать новые попытки вторжения. Параллельно французские войска вторгались в Бельгию, Нидерланды, в протестантские княжества Германии, захватили Гейдельберг, Баден-Баден, вели упорные бои на Рейне и Дунае против английской армии, возглавляемой графом Мальборо.

  В 1700 году умер король Испании Карл Второй, и на нём оборвалась династия испанских Габсбургов. В запутанных переплетениях родства между монархическими домами возникли несколько претендентов на освободившийся трон. Был среди них и внук Людовика Четырнадцатого, Филипп Бурбон. Если бы он стал испанским королём, это означало бы невероятное усиление королевского дома Бурбонов. Ни Англия, ни Австрия, ни Голландия не могли допустить этого, и начались военные действия, вошедшие в историю под названием Война за испанское наследство (1701-1714). Она была кровопролитной и разорительной для всех сторон, но особенно тяжёлые потери понесла Франция.

  Герцог Сен-Симон в своих мемуарах так характеризует правление Людовика Четырнадцатого: «За 56 лет царствования, вследствие гордыни и роскоши которого, вследствие сооружений, излишеств всякого рода и нескончаемых войн и тщеславия, порождавшего и питавшего их, было пролито столько крови, растрачено столько миллиардов... зажжены пожары по всей Европе, спутаны и уничтожены все порядки, правила и законы в государстве, самые древние и святые, королевство доведено до непоправимых бедствий, почти до грани полной гибели, от которой страна была избавлена лишь чудом Всемогущего».2

  Параллельно военные пожары полыхали и на восточной окраине континента, на территориях между Балтийским и Чёрным морями. Когда запоздавшая Россия под водительством Петра Первого вступила в противоборство с соседями за расширение территории, ей пришлось срочно учиться всем премудростям военного дела на воде и на суше. И в качестве главного соперника ей достался монарх, успевший уже нагнать страху на другие страны – Карл Двенадцатый шведский.

  Слава его побед разлеталась по всему свету. Персидские послы, прибывшие в Петербург для переговоров, обратились к Петру со странной просьбой: не мог бы он уступить им часть шведских женщин, оказавшихся в русском плену? Зачем? Потому что от них рождаются воины необычайной смелости. Если их выдать замуж за персов, есть надежда, что от них родится поколение, которое усилит персидскую армию.

  Однако в долгой войне между Швецией и Россией (так называемая Северная война, 1700-1721) Пётр Первый показал себя монархом способным учиться на поражениях, а Карл Двенадцатый – монархом, теряющим голову от побед. Разбив своего противника под Нарвой (1700) и в нескольких других боях, он решил, что пришло время двинуться на вражескую столицу.

  Но «русские, отступая, опустошали всё кругом с такой неутомимой последовательностью, что Карлу Двенадцатому с большим трудом удавалось содержать свои войска, растянувшиеся по большой северной дороге в Москву. Русские упорно избегали решительных боёв. Тогда шведы решили свернуть на юг... в надежде найти ещё не разорённые земли и пройти на столицу другим путём, с юга».3 Однако это замедление дало время Петру собрать достаточно сил, чтобы нанести решительное поражение шведскому королю под Полтавой (1709).

  Двадцать лет провёл Карл Двенадцатый, воюя за пределами своей страны и засыпая риксдаг требованиями о деньгах, рекрутах, вооружении. Страна была так истощена военными авантюрами, что крестьяне убегали в леса, прячась от наборов, или наносили себе увечья, лишь бы не идти на военную службу. В итоге по Ништадтскому миру 1721 года к России отошли прибалтийские территории (нынешняя Латвия и Эстония), а также всё побережье Ладожского озера. Зато Швеция так пресытилась зарубежными войнами, что на три века превратилась в образец миролюбия и нейтралитета для всего мира.

  Остальная Европа не спешила последовать её примеру. Продолжая Черчилля-историка, мы можем назвать войны, бушевавшие на её полях в середине 18 века, Второй мировой войной земледельческой эры, тянувшейся с 1740 по 1763 год. Центральной фигурой этого долгого конфликта сделался прусский король Фридрих Второй. Его главной целью было покорение и объединение различных немецких княжеств, превращение их в державу, способную противостоять таким континентальным гигантам, как Австрия, Британия, Испания, Россия, Турция, Франция. По иронии судьбы, этому знаменитому полководцу довелось воевать, главным образом, с женщинами: австрийской императрицей Марией Терезией и российской Елизаветой Первой.

  Начальный этап этих войн принято называть Войной за австрийское наследство (1740-1748). Фридрих объявил, что он не признаёт права Марии Терезии на австрийский трон, и двинул свои армии на завоевание Силезии. На помощь Австрии вскоре пришли Англия и Россия, и прусская агрессия начала буксовать, а военные столкновения – втягивать всё новых и новых участников, не исключая даже американских индейцев.

  Заключительный этап вошёл в исторические анналы под названием Семилетней войны (1756-1763). В ней уже участвовали Англия, Франция, Испания, Россия, Турция, и протекала она не только в Европе, но и в Северной Америке. Несколько крупных сражений этой войны запечатлены на батальных полотнах, висящих в Эрмитаже. На них русские войска изображены побеждающими. Но лет двадцать спустя, княгиня Дашкова-Во-ронцова, путешествуя по Европе, увидела на стене в немецкой гостинице изображение одной из битв Семилетней войны как победной для пруссаков. Она была так возмущена, что приказала сопровождавшим её сотрудникам посольства «купить синей, зелёной, красной и белой масляной краски и... хорошо заперев дверь, перекрашивать мундиры на картине, так что пруссаки, мнимые победители, превратились в русских, а побеждённые войска – в пруссаков».4   

  Русская армия оккупировала Восточную Пруссию, в какой-то момент даже заняла Берлин. «Фридрих Великий не мог забыть посещения Берлина казаками и калмыками в 1760 году, сам признавался потом, что ему долго и часто снились эти гости».5    

  Спасла Фридриха смена монарха на российском престоле. Новый император Пётр Третий, хотя и внук Петра Великого, но голштинец по происхождению, был с юных лет горячим поклонником прусского короля. Он немедленно заключил с ним мир, отозвал русскую армию, вернул завоёванные территории. На троне Пётр Третий продержался меньше года, но сменившая его Екатерина Вторая (1762-1796) нашла казну настолько опустошённой, что не захотела – или не смогла – возобновить военные действия.

  В последующие годы Российская империя воевала, главным образом, с Турцией, расширяя свои владения вдоль северных берегов Чёрного моря. На западной границе активность Екатерины сводилась к участию в разделах многострадальной Польши между Пруссией, Австрией и Россией. Исчезновение с карты Европы когда-то могущественной Речи Посполитой (1795) явилось в глазах современников очередным свидетельством того, что аристократическое правление с выборным королём не может устоять перед соединённым напором абсолютных монархий.

  Наконец Третья мировая война монархов, связанная с именем Наполеона, описана так подробно и многообразно историками, романистами, кинорежиссёрами, что мне нет необходимости возрождать её в памяти читателя. Французский император предстаёт перед нами абсолютным военным гением, победы его армий объясняются исключительно талантом полководца. Лев Толстой в «Войне и мире» попытался разрушить этот культ и уподобил Наполеона ребёнку, едущему в карете, дёргающему тесёмки сиденья и воображающему, что он тем самым управляет движением кареты. Но мало кто сегодня готов разделить сарказм русского классика.

  Современников пугала не только военная мощь послереволюционной Франции, но и непредсказуемость её нового повелителя. Какая страна станет следующей жертвой его агрессии? Где можно ожидать новой атаки, вторжения, высадки десанта? Когда вторжение происходило, задним числом аналитики находили рациональные мотивы поведения Бонапарта, объясняли его скрытые цели. Но так ли уж убедительны их истолкования?

  Возьмём, например, экспедицию наполеоновской армии в Египет (1798-1799). «Энциклопедия Британника» даёт ей такое объяснение: «Главным для Наполеона была война с Англией. Он намеревался нанести урон британской торговле, а также создать угрозу вторжению в Индию».6 Но, помилуйте, какую угрозу для Индии мог создать французский корпус в стране пирамид, находящейся от неё на расстоянии нескольких тысяч километров? И какой ущерб можно было нанести британской торговле в Средиземном море, которое полностью находилось под контролем английского флота?

  Уже в августе 1798 года британский адмирал Нельсон обнаружил французский флот, доставивший французскую армию в окрестности Александрии, и полностью разгромил его («Битва за Нил»). Французы оказались отрезаны в Африке от метрополии. Турецкий султан, номинальный повелитель Египта, объявил Франции войну. После года неудачных военных действий Наполеон бросил свою армию (как он сделает то же самое в России в 1812 году) и тайно проскользнул на корабле обратно во Францию, где уже через месяц после прибытия сумел совершить государственный переворот и вскоре стать единовластным повелителем государства под титулом Первого консула (1802), а потом и императора (1804).

  А сколько сил, времени и денег было потрачено на подготовку вторжения в Англию, на создание Булонского лагеря, на усиление флота необходимого для пересечения Ла-Манша! Но когда деньги кончились, он поступил как игрок, бросающий на зелёный стол рубашку и камзол: продал американцам французские владения в Америке размером с Францию! Полученные от продажи 15 миллионов долларов позволили ему временно махнуть рукой на Англию и ввязаться в очередную войну с Австрией и Россией, закончив её победным сражением под Аустерлицем (1805).

  На протяжении всей своей карьеры Наполеон оставался последовательным только в одном: в любой политической коллизии он выбирал тот путь, который сулил ему наибольшие шансы самоутвердиться расширением своей власти и победной войной. «После подписания русско-французского союза в Тильзите (июль 1807) Наполеон достиг кульминационного пункта. Вся Европа была у его ног. Император Австрии превратился в послушного сателлита. Король Пруссии и его очаровательная королева были чуть не пленниками в его обозе. Его братья были посажены на троны в Гааге, Неаполе и Вестфалии. Его пасынок правил от его имени Северной Италией. Испания подчинилась его суверенитету, надеясь избежать худшего. Дания и Скандинавия спешили выразить покорность».7

  Ему не хватало только одного: острого азарта войны. И, нарушая условия Тильзитского мира, отбрасывая предостережения собственных маршалов, он отдал приказ о походе на восток.

  В своих прокламациях и дипломатических депешах Наполеон рассыпал десятки аргументов, объясняющих необходимость и оправданность вторжения в Россию. Я посмею высказать своё убеждение в том, что необходимость была для него только одна: без войны, без возможности самоутверждаться всё новыми и новыми победами он впадал в депрессию. Медленно душить Англию континентальной блокадой – на это у него не хватало терпения. И сто тридцать лет спустя по тем же импульсам и по той же схеме будет действовать другой ненасытный завоеватель – Гитлер. Даже детали совпадают: заключить с русскими пакт Риббентроп-Молотов, являющийся аналогом Тильзитского мира, а потом обрушить на них всю мощь покорённой Европы.

  Шестисоттысячная армия Наполеона растаяла в русских снегах, под ядрами русских пушек, в огне московского пожара, под ударами казачьих отрядов, ушла под лёд русских рек. Но в 1813 году он с трудом сумел навербовать необученных французских мальчишек и пытался продолжить войну. К этому времени бывшие союзники отшатнулись от него, присоединились к России, создали мощную коалицию, но всё же предложили французскому императору мир на почётных условиях. Он отказался. В октябре завязалась трёхдневная битва под Лейпцигом, в которой с обеих сторон участвовало по полмиллиона солдат.8 Французы были разбиты, и вскоре копыта казачьих коней стучали по мостовым Парижа.

  Мы видим, что две главные битвы своей жизни – Лейпциг в 1813 и Ватерлоо в 1815 – великий военный гений проиграл. Два его главных похода – в Египет и в Россию – закончились полным провалом. Его победы в Италии в 1796-97 в огромной степени были предопределены тем, что население там было охвачено революционным энтузиазмом, видело во французах освободителей. Когда Наполеон отправился в Египет, в его отсутствие генерал Массена сражался в Италии не хуже.

  Европейские монархи, противостоявшие Наполеону в начале 1800-х, в случае поражения не теряли ни трона, ни головы своей. Но они не могли не слышать революционного гула в собственных странах, где многие мечтали последовать примеру якобинцев. Наполеон же к тому времени уже показал всем, что с революционной заразой он умеет кончать. Не так ли и Гитлер завоевывал себе престиж в Европе 1930-х, изображая из себя непримиримого врага коммунизма?

 

  Последней войной монархов земледельческой эры можно считать Крымскую кампанию 1854-55 годов. Благодаря ярким «Севастопольским рассказам» Льва Толстого, русский читатель остаётся под впечатлением, будто вся она свелась к обороне этого важного порта на Чёрном море. На самом же деле она протекала на многих фронтах по всему периметру Российской империи.

  Двухсоттысячная русская армия вела борьбу на Кавказе и в Закавказье с такой же многочисленной турецкой армией, усиленной отрядами местных мусульманских племён.

  Летом 1854 года соединённая франко-британская эскадра вошла в Финский залив, блокировала русский флот в Кронштадте, обстреливала прибрежные города в Финляндии. В следующем году вторгшаяся эскадра насчитывала уже 67 судов, в большинстве – паровых. Для защиты от возможных десантов Россия должна была разместить в прибрежных укреплениях несколько дивизий.

  Аналогичные морские атаки проводились союзниками в 1855 году в Азовском море. Бомбардировке с моря подвергся даже Соловецкий монастырь на острове в Белом море, а в далёком Петропавловске-Камчатском защитникам пришлось отбивать высадившийся десант. При подписании мирного договора в Париже весной 1856 года в качестве противников России были указаны Франция, Великобритания, Турция, Австрия, Пруссия, Сардиния.

  Для полноты картины монархических войн земледельческой эры следовало бы упомянуть ещё франко-прусскую войну 1870-71 годов и русско-турецкую 1877-78. Но здесь, кроме монархических амбиций, были так сильно замешаны революционные страсти, выплеснувшиеся Парижской коммуной, и славянский национализм, приведший к созданию независимой Сербии, что к ним мы лучше вернёмся в других главах.

  Подводя итог обзору монархических войн, мы можем сказать следующее. Они могли быть весьма кровопролитными, но они не включали в себя бессмысленное уничтожение мирного населения, которым часто сопровождались нашествия кочевников или межплеменные войны. В глазах монархов завоёванная территория утрачивала свою ценность, если на ней не оставалось достаточного числа работников. Екатерина Вторая не пыталась завоёвывать территорию немецких княжеств – она просто пригласила немецких фермеров на бескрайние приволжские просторы, где они создали процветающую колонию, просуществовавшую полтора века.

  В конце 1890-х годов, окидывая взглядом историю прошедших двух веков, европейцы не могли не заметить того факта, что большинство войн этого периода были инициированы монархами. Примерами миролюбия оставались лишь две небольшие республики: Голландия и Швейцария. Поневоле у людей складывалось представление, будто всё зло войны коренится в монархической системе правления. Революционные настроения назревали во всех странах.

  Параллельно набирал силу пацифизм. Технический прогресс вызывал лишь всеобщий восторг и надежды. Мир стремительно делался всё более культурным и цивилизованным. Казалось невозможным, чтобы он снова скатился на тот уровень дикости, при котором миллионные армии выходят сражаться и убивать людей, не сделавших никому ничего плохого. Конгрессы мира собирались уже ежегодно, в 1901 году была учреждена Нобелевская премия мира.

  Но монархи не унимались. В 1904 году две могучие империи, Российская и Японская, вступили в кровопролитную войну, целью которой был, как и раньше, захват чужих территорий. Победившая Япония получила южную половину Сахалина, большую часть Маньчжурии и почти всю Корею. Эта война уже велась новейшим оружием, созданным индустриальной эрой: броненосцами, дальнобойной артиллерией, пулемётами, минами. Но всё же посредником на выработке условий мира выступила республика – США – и президент Теодор Рузвельт проявил изрядное дипломатическое искусство, уговаривая противников помириться. Какие-то надежды у пацифистов ещё оставались.

  В августе 1914 года все надежды рухнули. Когда конфликт трёх императоров – австрийского, немецкого и российского – развязал страшную бойню Первой мировой войны индустриальной эры, антимонархические взгляды сделались догмой политических убеждений образованного слоя во всех странах. Волна европейских революций, начавшаяся в 1917 году, смела всех венценосцев, оставила только тех, кто уже давно утратил реальную власть.

  Двадцатилетие между двумя мировыми войнами индустриальной эры продемонстрировало любопытный феномен: республиканский порядок правления смогли удержать только страны, сохранившие декоративные монархии – Великобритания, Швеция, Дания, Норвегия, Голландия, Бельгия, Югославия. Именно они оказались невосприимчивыми к бациллам коммунизма и нацизма. Остальные очень скоро попали под власть единоличных диктаторов – Сталина, Гитлера, Франко, Ататюрка, Салазара. Кажется, только Италия оказалась исключением, пропустив к единоличной власти Муссолини при живом монархе.

  Возникает естественный вопрос: возможно ли в будущем возрождение наследственной монархии в качестве реальной власти в государстве?

  Пока можно привести лишь несколько примеров таких попыток. В Гаити Папа Док передал пост абсолютного правителя своему сыну, Бэби Доку. Такую же процедуру явно готовят сегодня для своих отпрысков лидеры Азербайджана, Белоруссии и Таджикистана. В Индии чуть не установилась династия Ганди, в Пакистане – династия Бхутто. В Северной Корее уже дважды произошла передача абсолютной власти от отца – сыну. Бережно сохраняет императорскую династию Япония. Завидную стабильность демонстрируют Иордания, Марокко, Таиланд,  Саудовская Аравия. Есть в монархической системе некая внешняя устойчивость и логичность, видимо, и дальше некоторые народы будут возвращаться к ней.

  Хотя единовластие диктаторов многими чертами напоминает абсолютную монархию, их войнам следует посвятить отдельную главу. Пока же попробуем вглядеться в миф о миролюбии республик.

 

Примечания:

 



  1. Plutarch. The Lives of the Noble Grecians and Romans (New York: The Modern Library, 1964), p. 74.

  2. Сен-Симон Луи де. Мемуары. Москва: 1936. т. 2, стр. 184.

  3. Андерсон И. История Швеции. Москва: 1951.

  4. Дашкова Е.Р. Записки. Ленинград: «Наука», 1985. стр. 202.

  5. Ключевский В.О. Лекции по русской истории. Том 5, стр. 44.

  6. Britannica, vol. 18, p. 176.

  7. Churchill, Winston S., arranged by Commager, Henry Steele. History of the English Speaking Peoples (New York: Barnes & Noble, 1994), р. 306.

  8. Ibid., p. 307.

 

II-4.  Войны республик

 

...И видела, как в мареве костра,

дрожавшем между пламенем и дымом,

беззвучно рассыпался Карфаген

задолго до пророчества Катона.

          Иосиф Бродский

 

  Маленькая республика мужественно и успешно противостоит вторжению гигантской деспотии – такие эпизоды случаются не часто в мировой истории, но к ним хочется возвращаться снова и снова, заряжаться от них бодростью и надеждой.

  6-й век до Р.Х., восточное побережье Средиземного моря. Вавилонский царь Навуходоносор Второй, разбив египтян, покорив Сирию, захватив Иерусалим и угнав иудеев на работы в своих каменоломнях, дошёл до Финикийской республики. Десять лет он осаждал её главную крепость, город Тир, но взять так и не смог.1

  5-й век до Р.Х. Могучая армия Персидской империи, раскинувшейся на огромной территории Ближнего Востока и Малой Азии надвигается на свободные греческие полисы и Афинскую республику. Но свободолюбивые греки бьются самозабвенно и оставляют в анналах истории даты знаменитых побед: Марафонская битва (490), морское сражение у острова Саламин (480), разгром персов под Платеей (479).

  13-й век по Р.Х. Молодая Новгородская республика отбивается от шведов, наступающих с севера, немецких рыцарей, атакующих с запада, монголов, грозящих с юга, и превращается в цветущее государство, куда стекаются толпы купцов из Европы и Азии.

  17-й век, год 1672. Людовик Четырнадцатый французский и Карл Второй Английский, заключив тайный договор, одновременно напали на Голландию, чтобы уничтожить этот оплот протестантизма в Европе. «Неужели вы не видите, что ваша страна погибла?» – сказал английский посланник Вильгельму Оранскому, покидая Амстердам. «Есть очень простой способ не увидеть её конца, – ответил вождь голландцев. – Умереть в последнем окопе». И после двух лет боёв на суше и на море голландцы отразили вторжение двух самых мощных монархий Европы.2

  Век 20-й, год 1939. Заключив союз с Гитлером, Сталин отдал приказ своим маршалам вернуть Финляндию под власть России. Миллионная армия, оснащённая артиллерией, танками, авиацией, вторглась в маленькую республику. Пять месяцев длилась неравная война. Финны сражались за каждый дзот, за каждую сосну, за каждый сугроб. В конце Сталину пришлось удовольствоваться небольшими территориальными приобретениями, но финны отстояли свою независимость и вскоре создали процветающую цивилизованную страну.

  И, наконец, главное военное чудо наших дней – независимая республика Израиль, раз за разом отражающая атаки миллиардного мусульманского мира.

  Увы, политический атлас земного шара меняется быстро и непредсказуемо, издателям приходится редактировать его и переиздавать чуть не каждый год. Так было на протяжении всей мировой истории. И если множество республик получали общие границы, они неизбежно начинали воевать не с деспотиями, а друг с другом.

 

Античные республики

  Перенесёмся в Золотую эпоху Античности, в Древнюю Грецию пятого века до Р.Х. Вторжение огромной персидской армии в 490, а потом и в 480 годах породило в греках такой порыв к сплочению, что им удалось отразить захватчиков. Афинская республика и её лидеры, Фемистокл и Аристид сыграли решающую роль в этой борьбе. Созданный для обороны могучий флот, разгромивший персов, вскоре превратился в инструмент создания сильной морской державы, рассыпавшей свои колонии по всему побережью Эгейского моря. Афины сделались богатым торговым центром тогдашнего мира, афинские суда можно было увидеть в портах Малой Азии, Египта, Карфагена, Сицилии, Черноморья.

  Однако на строительство и содержание флота требовались огромные средства. Частично эти средства приносили серебряные рудники, частично – торговля, но  главную долю вносили в виде подати союзные греческие города, вступившие в созданную афинянами Делосскую лигу. Если эти города пытались проявить самостоятельность или выйти из лиги, их протесты подавлялись. «Собираемые взносы часто тратились на украшение Афин или даже на войны против других греков. В 432 году они достигли огромной суммы в 460 талантов. Афинский лидер Перикл эффективно подавил восстания в Эгине (457), Эвбее (446), на Самосе (440). Афинская демократия, идолизировавшая свободу внутри республики, управляла союзниками с имперской жёсткостью».3

  Описывая политический расклад сил внутри греческих полисов-государств, историки выделяют две главные партии: сторонники аристократического правления против сторонников правления демоса. Аристократическая партия каждого полиса искала внешней поддержки у Спарты, демократическая – у Афин. Это глубинное политическое противоречие привело к долгому военному конфликту, который вошёл в историю под именем Пелопонесской войны (431-404).

  Если союзники одной из главных держав вступали в войну между собой, всегда существовала угроза вмешательства другой супердержавы. На перешейке, отделявшем Пелопонес от остальных Балкан, располагались два полиса: Коринф и Мегара. Оба были союзниками Спарты, но когда между ними возник военный конфликт из-за пограничных споров (460), спартанцы отказались вмешиваться в качестве арбитра. Мегара, терпя военные поражения, обратилась за помощью к Афинам. Для тех было очень важно иметь Мегару в качестве союзника, ибо её территория блокировала возможность нападения Спарты на Аттику по суше. Афиняне пришли на помощь Мегаре, вступили в войну с Коринфом. Этот конфликт длился 15 лет (459-445), его иногда называют Первой Пелопонесской войной.4

  Военные и политические конфликты, раздиравшие Древнюю Грецию в 5-ом веке до Р.Х., дали обильную пищу для поисков философской мысли, которые увенчались созданием двух знаменитых трудов: «Государство» Платона (360 год) и «Политика» Аристотеля (335-322). Платон в своём произведении даёт программу создания идеального государства. Аристотель не позволяет себе увлекаться фантазиями, он анализирует те реальные формы социальных структур, которые представали перед его взором в бурлящей политической жизни античного мира. Созданная Аристотелем схема возможных политических устройств остаётся применимой для всей последующей истории, включая и наши дни.

  «Политический быт государства определяется родом верховной власти, верховная же власть может принадлежать либо одному человеку, либо меньшинству, либо большинству. Если всё внимание власти будет обращено на собственный интерес, то в этом случае политическое устройство представляет собой уклонение от правильного... Уклонения следующие: в противоположность царству – тирания; в противоположность аристократии – олигархия; в противоположность республике – демократия».5

  Правление большинства может так же легко превратиться в деспотизм, как и монархия. «Там, где ослабевает власть закона, обыкновенно появляются демагоги. Народ в этом случае есть монарх – как бы одно лицо, состоящее из многих. И властвовать он хочет монархически, не подчиняясь закону, но деспотируя; оттого льстецы у него в большой чести. Такая демократия соответствует тирании... В обоих случаях власть деспотически относится к лучшим людям в государстве».6

  История Афин в 5-ом веке до Р.Х. давала Аристотелю множество примеров того, как демократия преследовала, изгоняла, судила и даже казнила своих лучших вождей.

  В 489 году афинский полководец Мильтиад, разбивший персов у Марафона, уже год спустя после своей победы был разорён судами и штрафами и вскоре умер.

  Другой видный участник этой битвы, военачальник и политик Аристид, подвергся изгнанию в 482 году.

  В 471 году Фемистокл, создатель афинского флота, победивший персов в морской битве при острове Саламин, вынужден был бежать из Афин, спасаясь от ложных обвинений в измене и святотатстве.

  В 461 году изгнан сын Мильтиада, Кимон, побеждавший персов в битвах на суше и на воде.

  В 416 году полководец и политик Алкивиад, отправившийся с флотом на войну в Сицилию, был ложно обвинён в богохульстве и вынужден искать убежища в Спарте.

  Но своей кульминации эта тенденция достигла в 406 году. Афинский флот одержал важную победу в битве у Аргинусских островов. Необходимо было преследовать остатки спартанского флота, чтобы не дать им соединиться с другой флотилией, спешившей на помощь. Восемь из десяти стратегов-капитанов устремились в погоню, двое остались на месте, чтобы спасать тех моряков, чьи суда были разбиты, и извлекать из воды тела погибших для предания земле со всеми положенными обрядами.

  Однако тут разразился сильный шторм. Спасательная операция оказалась невыполнимой. И когда победоносные капитаны вернулись в Афины, их политические противники сумели добиться в Ареопаге суда над ними за неисполнение священных обрядов. Родственники погибших моряков подливали масла в огонь, требуя возмездия. Сократ красноречиво выступал в защиту капитанов, но это не помогло. Все десять были осуждены и подверглись казни. Оставшись без своих лучших командиров, не имея кандидатов, которые рискнули бы занять их места, два года спустя Афинская коалиция проиграла Пелопонесскую войну.7

  Преследование наиболее способных не ограничивалось сферой политики и военного дела. Вот как описывает положение дел замечательный французский историк 19-го века Фюстель-де-Куланж: «Бедняк поднял против богатства настоящую войну. Война эта прикрывалась сначала законными формами: на богатых взваливали все общественные расходы, обременяли их налогами, велели им строить триремы, требовали, чтобы они давали народу представления. Потом усилили в судах денежные пени: за малейшую погрешность приговаривали к конфискации. Трудно сказать, сколько людей было осуждено на изгнание только за то, что они были богаты... Но число бедных всё росло. Тогда они воспользовались своим правом голоса, чтобы установить или уничтожение долгов, или сплошную конфискацию, и этим водворить всеобщее и полнейшее расстройство».8

  В эпоху Римской республики (5-2 века до Р.Х.) войны между городами, находившимися на Апеннинском полуострове, происходили чуть ли не ежегодно. Причём победа одной стороны отнюдь не означала исчезновения другой с политической карты. В 483-474 годах шла война между Римской республикой и Этрусским городом Вейи. Римляне признали поражение, но сохранили независимость. Им удалось взять реванш лишь в 396 году и присоединить Вейи к своему растущему государству. «Противоборство с самнитами длилось 37 лет, и только в 290 году Самниум согласился на мир. Римляне не предписали храброму народу никаких позорных или унижающих условий, не потребовали никаких территориальных уступок».9

  «Рим – единственная из всех гражданских общин, умевшая войной приумножить своё население. Он держался политики, неведомой всему остальному греко-италийскому миру: он приобщал к себе то, что побеждал, побеждённых превращал понемногу в римлян».10 Однако этот дальновидный политический расчёт переставал что-то значить, когда происходило военное столкновение с противником, угрожавшим самому существованию республики. А именно такая ситуация возникла, когда началось многолетнее противоборство Рима с Карфагеном.

  Если строго придерживаться классификации Аристотеля, Карфаген, как и Спарту, следовало бы называть не республикой, а аристократией, в которой установилось правление меньшинства. Законодательная власть там принадлежала сенату из трёхсот человек, занимавших свои должности пожизненно. Над сенатом стоял Совет старейшин из тридцати членов. Для управления страной и командования военными силами совет назначал двух суфетов, что соответствовало двум консулам в Риме или двум царям в Спарте.

  Но в 237 году до Р.Х. карфагенский полководец Гамилькар Барка прибыл с войском на Пиренейский полуостров и покорил его южную часть. Не очень считаясь с распоряжениями из Карфагена, он создал там колонию, которая быстро стала приобретать черты независимой республики точно так же, как за пять веков до этого сам Карфаген отпочковался от Финикии. К тому моменту, когда эту новую республику Баркидов возглавил сын Гамилькара – Ганнибал, – она уже оказалась способна создать вполне боеспособную армию, с которой Ганнибал двинулся на Рим в 219 году, практически без санкции и помощи карфагенского правительства.

  Силы были явно неравны. Но Ганнибал хорошо знал внутриполитическую обстановку на Апеннинском полуострове и надеялся найти там много союзников. Он оказался прав.

  Его заальпийские победы ошеломили современников. Он разбивает римлян при Тицине и Требии (218), при Тразименском озере (217) и наконец, самая блистательная победа – на восточном берегу Италии, у местечка Канны (216). В этой битве Ганнибал разместил лучшие подразделения своей армии на флангах, а в центре поставил легковооружённых воинов, которые вскоре начале поддаваться фронтальной атаке римлян. Когда фронт карфагенян прогнулся, фланги смогли захлестнуть противника как клещами.11 Римляне потеряли около семидесяти тысяч убитыми, включая одного консула и восемьдесят сенаторов.

  После этого разгрома главнокомандующий римлян, диктатор Фабий Максим, старался избегать решительных сражений, но делал всё возможное, чтобы не допустить присылку подкреплений врагу из Испании и Африки. За свою осмотрительность он получил в народе прозвище «кунктатор» – «медлитель». В свою очередь, Ганнибал старался использовать политические разногласия внутри Римской республики и привлечь на свою сторону те города, в которых бурлило недовольство главенствующим положением Рима. Он не поддался призывам своих генералов штурмовать столицу, но стал заключать союзы с недовольными.

  После победы под Каннами эта политика начала приносить плоды. «Произошла чудесная метаморфоза в стратегическом положении Ганнибала. Ещё недавно у него не было ни одного города на полуострове, ни одного рынка, ни одного порта, его солдаты питались лишь тем, что удавалось награбить в округе, ему некуда было отступать. И вдруг он стал повелителем многих городов в Италии, и даже Капуя, второй по величине и богатству город, перешла на его сторону».12

  Многие эпизоды этой войны показывают, какое внимание Ганнибал уделял политическим аспектам и как хорошо был осведомлён о внутренней борьбе в Риме. Например, ему было известно, что некоторые сенаторы критиковали диктатора Фабия Максима за его осторожность и медлительность. Высказывались даже предположения, что он вступил в тайный сговор с врагом. Ганнибал приказал отряду, отправленному за фуражом в тот район, где находились поместья Фабия, разорить всю округу, только владения Фабия оставить нетронутыми. Естественно, это добавило правдоподобия подозрениям в измене.13

  Конечно, римляне посылали карательные экспедиции против городов, перекинувшихся на сторону врага. Война приобретала характер гражданской. Но глубинные корни конфликта оставались теми же, что и в Греции во время Пелопонесской войны. «В бытность в Италии Ганнибала взволновались там все города; но дело шло тут вовсе не о независимости: в любом городе аристократия была за Рим, плебс – за карфагенян».14

  Видимо, поддержка, оказанная плебсом карфагенянам, была так серьёзна, что римлянам не удалось победить Ганнибала, пока он оставался в Италии. Только когда они послали консула Сципиона в Африку с большим войском, Карфаген был вынужден отозвать своего полководца для обороны столицы. Однако в битве при Заме (202) непобедимый Ганнибал был разбит Сципионом, и карфагенянам пришлось заключить мир, по которому они утрачивали все свои владения за пределами Африки.

  Термины «патриции» и «плебеи» остаются в нашем сознании слишком привязанными к конкретной эпохе, к конкретной стране. Чтобы сравнивать и сопоставлять политические процессы в разных странах, было бы удобнее перейти к тем терминам, которые мы ввели в предыдущих главах: высоковольтные против низковольтных, дальнозоркие против близоруких. Тогда мы сможем условиться называть аристократическими те государства, в которых дальнозоркие, из страха перед близоруким большинством, установили жёсткие сословные и кастовые перегородки. Демократическими – те, в которых разрешён лёгкий переход из статуса управляемых в статус управляющих, в соответствии с природной одарённостью человека.

  Дав себе эту терминологическую поблажку, мы можем теперь перенестись на тысячелетие вперёд.

 

Республики эпохи Возрождения

  В конце 1-го века до Р.Х. невероятно разросшаяся Римская республика превратилась в настоящую монархию с императором во главе, хотя сохранила многие внешние атрибуты правления большинства: регулярные формальные выборы, обсуждение законов в сенате, сменные судьи и так далее. Республиканская форма правления исчезла с исторической арены почти на тысячу лет. Это произошло потому, что миллионам кочевников и мигрантов, переходивших в земледельческую стадию цивилизации, было не по силам выстраивать и сохранять такую сложную социальную конструкцию. Верховный вождь отдаёт команду, его тысяченачальники и стоначальники передают её дальше, все подчиняются беспрекословно – такой порядок отношений был понятен и знаком закалённым воинам. И вся Европа покрылась новыми королевствами и княжествами, в которых порой даже не знали, что означает слово «выборы».

  Больше десяти веков должно было пройти, прежде чем на Апеннинском полуострове вновь начали появляться независимые городские комунны, постепенно превращавшиеся в республики: Болонья, Венеция, Генуя, Лукка, Пиза, Сиена, Флоренция и другие.

  Военные конфликты начали вскипать между ними с такой же неизбежностью, как когда-то между греческими полисами или римскими городами. Если посмотреть на карту Флоренции в 1300 году, это маленькое пятнышко на берегу реки Арно. К 1377 году республика сумела присоединить к себе города Верния, Пистойя, Прато, Вольтера с прилегающими к ним территориями. К 1433 году к этому добавились Рокка, Кастигиорно, Ареццо, а главное – была завоёвана Пиза (1406) и куплено у Генуи Ливорно (1427), что дало выход Флоренции к Средиземному морю и превратило в морскую державу.15

  Так же быстро расширялась Венеция. За господство на море она вела долгие войны с Генуей в 1353-55 и 1378-81 годах, из которых вышла полной победительницей.16 Расположенная на островах республика нуждалась в плодородных землях, чтобы не зависеть полностью от импорта продовольствия. «В начале 15-го века она присоединяет к себе Верону, Виченцу, Падую, Беллуно и Фельтре. Разбив турецкий флот, смогла захватить всю Далмацию на восточном берегу Адриатического моря».17

  Войны велись постоянно, однако они никогда не достигали такой кровопролитности, как во времена античности. Как правило, республики нанимали для военных действий профессионального кондотьера с отрядом наёмников, и эти воины не спешили жертвовать своими жизнями. Латы, кольчуги, щиты делались из очень прочной стали, так что нанести всаднику смертельный удар было нелегко. Об этом пишет Николо Макиавелли в своей «Истории Флоренции», и его саркастическая интонация не может ставить под сомнение подлинность информации:

  «При столь полном разгроме миланцев в 1440 году, при том, что сражение продолжалось четыре часа, погиб всего один человек и даже не от раны, а от того, что свалился с лошади и испустил дух под копытами коней... При осаде Кампильи в 1448 году двести человек перебежали к противнику, потому что в их лагерь не завозили достаточно вина... В битве флорентийцев с венецианцами в 1467 году ни одни воин не пал, ранены были только несколько лошадей...».18

  Внутренние раздоры в республиках приводили к более кровопролитным стычкам, чем война. С грустью сравнивает тот же Макиавелли нравы родной Флоренции с нравами Древнего Рима: «Противоречия, возникавшие в Риме между народом и нобилями, приводили к спорам; во Флоренции они выливались в уличные схватки... Народ римский стремился пользоваться той же полнотой власти вместе с нобилитетом, флорендийский же народ хотел править один без участия нобилей... В Риме спорам ставило предел издание нового закона, во Флоренции они оканчивались лишь смертью и изгнанием многих граждан...».19

  Однако в истории многих итальянских республик были периоды, когда народное сознание демонстрировало настоящую политическую мудрость и прозорливость. В 13-ом веке городские коммуны Вероны, Тревизо, Болоньи, Флоренции и других одна за другой выносили декреты об освобождении крепостных и колонов и уплачивали их владельцам соответствующий выкуп. «Ни в одной другой западно-европейской стране мы не знаем примеров, когда хотя бы отдельные крупные города заставляли отпустить на свободу большое число крепостных и сами вносили за них выкуп».20

  Думается, именно эта готовность расширять свободу труженика, делать его полноправным гражданином, открывать способным путь наверх сыграла огромную роль в увеличении богатства и военной силы итальянских республик в эпоху Ренессанса. В эти годы они подчиняли себе многие территории за пределами Апеннинского полуострова. Генуя имела колонии и торговые центры в Испании, Африке, Эгейском и Чёрном морях, захватила острова Корсику, Сардинию, Хиос. Так же далеко простирались владения Венеции. Эти две торговые супердержавы побеждали флотилии Византии и Турции. Их военное соперничество друг с другом протекало с переменным успехом. Только в 1381 году, после столетия конфликтов и победы над генуэзцами под крепостью Кьоджи, венецианцы заключили Туринский мир, дававший им серьёзные преимущества.

  Пока в Средиземном море доминировали флотилии итальянских республик, в континентальной Европе всё большую роль и влияние начинали приобретать итальянские банки. Особенно в этой сфере преуспели флорентийцы. Все европейские монархи нуждались в деньгах для ведения своих войн, а пересылка крупных сумм была делом ненадёжным и долгим. Постепенно конторы итальянских банков появились в Лондоне, Париже, Цюрихе, Амстердаме и многих других городах. Банковское дело приносило Флоренции почти такой же доход, как производство и продажа сукна.

  Не отставала от Флоренции и Генуя. Макиавелли так характеризует степень влияния, достигнутую в этой республике главным банком: «Большая часть земель и городов, состоявших под управлением Генуи, перешла в ведение Банка Святого Георгия: он хозяйничает в них, защищает их и каждый год посылает туда своих открыто избранных правителей, в деятельность которых государство не вмешивается... Оттого в Генуе так легко происходят всевозможные перевороты, подчиняющие генуэзцев то власти одного из их сограждан, то даже чужеземца, ибо в государстве правление всё время меняется, а в Банке Святого Георгия всё прочно и спокойно».21

  Возможно, финансовые услуги итальянских банков сыграли свою роль в том, что европейские монархи редко вторгались на Апеннинский полуостров. Если это происходило, то не для завоевания тех или других республик, а для достижения какой-то конкретной цели. Так например, в 1310 году император Священной Римской империи Генрих Седьмой прошёл с войском половину Италии только для того, чтобы императорская корона была возложена на него в Риме. В 1494 году французский король Карл Восьмой, с 30-тысячным войском пересёк территории Миланского княжества, Флорентийской республики и владения Ватикана, чтобы реализовать свои притязания на королевский трон в Неаполе.22 В 1526 году император Карл Пятый оккупировал Рим, взял в плен папу Климента Седьмого и заставил его отказаться от союза с французским королём Франциском Первым.23

  Кроме того, политический опыт учил королей и императоров, что население вольных республик очень плохо подчиняется монархическим порядкам. Если  их подчинить силой, опасный микроб свободолюбия может быстро распространиться внутри королевства и подточить устойчивость трона. Представляется весьма поучительным и многозначительным тот факт, что завоевать и покончить с независимостью Генуи, Флоренции, Венеции смогла только другая республика – послереволюционная Франция в 1790-е годы.

  В 1649 году в Европе Вестфальским миром закончилась Тридцатилетняя война, а в Англии после окончания гражданской войны (1642-1647) и казни короля Карла Первого к власти пришёл Оливер Кромвель. На карте возникли две республики, Англия и Нидерланды, исповедующие протестантизм, имеющие давнишние дружеские связи, разделённые только Ла-Маншем. И что же? Уже в 1652 году между ними загорелась кровопролитная война на море.

  Торговое соперничество, конечно, сыграло свою роль. Но повод для войны был смехотворный. Англичане стали требовать от иностранных судов в знак приветствия спускать корабельные флаги не только при встречах в открытом море, но и в портах. Голландский адмирал Мартен Тромп отказался подчиниться этому правилу, и произошло сражение вблизи Дувра, за которым последовали многие другие. В решающей Схевингенской битве (1653) адмирал Тромп погиб, но англичане были вынуждены снять блокаду побережья.24

 

Республики Нового света

  Открытие американского континента в 1492 году и последовавшее освоение его внесли огромные перемены в расклад сил в мировой политике. Теперь перед европейскими государствами открылись бескрайние перспективы территориальных захватов. Испания, Англия, Франция, Голландия, Швеция, Дания, Португалия наперегонки стали осваивать колонии за океаном. Управлялись они губернаторами, назначаемыми короной, применявшими все приёмы монархического правления. Даже голландский губернатор Стёйвесант пытался править в Нью-Амстердаме как заправский деспот. Местные бюргеры не стерпели этого и предпочли перейти под власть англичан, в связи с чем в 1664 году их город стал Нью-Йорком.

  Первая независимая республика в Западном полушарии появилась только в 1776 году. Вряд ли американцам удалось бы победить в Войне за независимость (1775-1783), если бы им на помощь не пришла могучая Франция. Видимо, правительство Людовика Шестнадцатого плохо знало историю и забыло, каким заразительным бывает пример успешных республиканских переворотов. Оно видело только удачную возможность ослабить своего вечного врага – Великобританию – и не смогло предугадать революционного взрыва в собственной стране, который во многом вдохновлялся Джефферсоновской «Декларацией независимости».

  В 1824 году примеру США последовал их южный сосед – Мексика. Казалось бы, у двух новоявленных республик не было поводов для серьёзных конфликтов. По обе стороны разделявшей их границы лежали огромные слабозаселённые территории. В какой-то момент правительство Мексики даже пригласило американских фермеров селиться на землях к югу от границы, сегодня составляющих штат Техас. Около тридцати тысяч американцев воспользовались этим приглашением и стали успешно возделывать плодородную почву.

  Увы, после отделения от Испании многие образованные дальнозоркие оставили страну, и правительство Мексики формировалось из людей, имевших очень мало политического опыта. Они стали притеснять американских поселенцев, облагать их поборами и запретами, а в 1830 году закрыли границу для новых желающих. Терпения американцев хватило на шесть лет, после чего они взбунтовались и объявили Техас независимой республикой. Генерал Санта Анна двинул против них мексиканскую армию, но после первоначальных успехов (захватил форт Аламо и перебил весь его гарнизон) потерпел поражение от техасцев и даже попал в плен.

  Независимая республика Техас просуществовала десять лет. За эти годы в Америке укрепились политические настроения, базирующиеся на вере в «Предназначение Америки». «Это означало, что Соединённым Штатом было назначено владеть всей северной частью континента. На выборах 1844 года Демократическая партия выступала не только за присоединение Техаса, но и за оккупацию Орегона и Калифорнии. Соблазн расширения, сулившего выгодную торговлю с Китаем, родил мечту о завоевании Тихоокеанского побережья».25

  В 1845 году новый американский президент Джеймс Полк предложил мексиканцам договориться о новых границах, а также продать США Северную Калифорнию – тогда ещё почти не заселённую. Те отказались даже обсуждать эти предложения. Вскоре пограничные стычки перешли в полномасштабные военные действия. Сражения продолжались до тех пор, пока американцы не высадились в Вера-Круз и не взяли штурмом столицу Мехико-сити. После этого в феврале 1848 года был подписан мирный договор, по которому к американцам переходили все территории, запрошенные президентом Полком, но Мексика получала компенсацию в размере 15 миллионов долларов.

  В сущности, страшную братоубийственную войну 1861-1865 годов можно было бы интерпретировать как войну двух республик: одной – со столицей в Вашингтоне, другой – в Ричмонде. Но я предпочитаю рассмотреть её в соответствующей главе – о войнах гражданских.

  Пока же хотел бы вглядеться в другой конфликт: войну США с Испанией в 1898 году. Правда, это была война, затеянная республикой против многонациональной империи. Но она представляется мне уникальной по отсутствию веских мотивов, убедительных стимулов, ясно сформулированных целей и причин. История этого военного пожара зафиксирована в таком количестве документов, отчётов, дневников, мемуаров, газетных и журнальных статей, что невозможно усомниться в подлинности проступающей картины. И самой яркой и неприкрыто агрессивной фигурой на этом полотне высится фигура будущего президента, Теодора Рузвельта.

  Принять участие в какой-нибудь войне было его мечтой с детства. Причём, не очень важно – с кем и ради чего. Уже в 1889 году он писал другу: «Я был бы не против, если бы у нас затеялась свара с Германией. Бомбардировка с моря Нью-Йорка и других прибрежных городов была бы хорошим уроком, подтверждающим необходимость усилить оборону нашего побережья».26 В другом письме выражал желание выбить испанцев с Кубы и британцев из Канады. Их флаги должны исчезнуть с карты Северной Америки, требовал он.27

  Рузвельт был отнюдь не одинок в этих воинственных настроениях. Газеты Вильяма Хёрста выходили с передовицами, расписывающими жестокость испанских властей по отношению к кубинским сепаратистам, воевавшим за независимость острова. Испанцы пытались интернировать сельское население в специальных лагерях (такую же тактику США применяли потом во Вьетнаме), и фотографии измождённых женщин и детей печатались крупным планом. Похожая ситуация сложилась и в другой испанской колонии – на Филиппинах: партизанская война за независимость, зверства с обеих сторон, давление США на правительство в Мадриде.

  Президент Уильям Маккинли находился в очень трудной ситуации. В его памяти были живы страшные картины войны Севера и Юга. Он был уверен, что ни кубинцы, ни филиппинцы не смогут создать устойчивое самостоятельное государство, что они станут очагами кровопролитий и беззаконий, какими стали Гаити и многие южно-американские страны, получившие независимость в начале 19-го века. Но, поддаваясь политическому давлению, он отдал приказ американскому крейсеру «Мэйн» отправиться с дружеским визитом в Гавану. Крейсер прибыл туда в январе 1898 года и бросил якорь рядом с торговыми судами и испанскими военными кораблями. А поздним вечером 15 февраля в порту раздался оглушительный взрыв, и «Мэйн» пошёл на дно, унося с собой 250 моряков, не успевших выбежать из кают и трюмов.28

  Что тут началось в Америке трудно описать! Призывы к войне теперь звучали с трибун и церковных кафедр, взывали газетными заголовками, гремели в пивных и на стадионах. Президент Маккинли пытался утихомирить страсти, призывал, по крайней мере, дождаться результатов расследования – может быть, просто произошёл взрыв боеприпасов по небрежности кого-то из членов команды. Его обзывали трусом, сжигали его портреты, печатали карикатуры, на которых он был изображён в чепчике и переднике. Не выдержав этого натиска, в апреле президент объявил о призыве 125 тысяч добровольцев для усиления регулярной армии, насчитывавшей в мирное время всего 28 тысяч.29

  Теодор Рузвельт к тому моменту занимал пост помощника военно-морского министра. Казалось бы, в этой роли ему открывалась возможность внести максимальный вклад в победу своей страны. Но нет – он подал заявление об уходе с поста и возглавил кавалерийский полк волонтёров. Впоследствии он подробно описал в мемуарах бои на Кубе, раненых, убитых и умирающих от болезней, грохот пушек и свист пуль, атаки на испанские окопы и укрепления. Сознался, что эти четыре месяца боёв отпечатались в его памяти периодом, вызывающим наибольшую гордость и удовлетворение.30 После войны демонстрировал знакомым пистолет, из которого он собственноручно застрелил испанского солдата.

  Параллельно с высадкой десанта на Кубе американский флот нанёс решительное поражение испанскому флоту на Филиппинах. Война закончилась полным разгромом Испании, которая по договору, подписанному в Париже в декабре 1898 года, утратила Кубу, Пуэрто-Рико, Гуам и все острова Филиппинского архипелага. Правда, США обязались выплатить компенсацию в размере 20 миллионов долларов.31

  Но одно дело – воевать за освобождение угнетённых, другое дело – научить их разумно воспользоваться полученной свободой. Колониализм и империализм оставались ругательными словами в американском политическом лексиконе. И всё же американское правительство, вопреки мощной оппозиции, объявило об аннексии Филиппин. Как и следовало ожидать, филиппинские повстанцы повернули оружие против новых иноземных повелителей. После убийства президента Маккинли анархистом в 1901 году его пост занял Теодор Рузвельт, и это ему довелось расхлёбывать результаты войны, которую он разжигал с таким энтузиазмом.

  Партизанская война на Филиппинах отличалась зверствами с обеих сторон. «Тела американских солдат находили с гениталиями отрезанными и запихнутыми в рот трупа. Подражая испанцам на Кубе, американские власти стали сгонять сельское население в лагеря, чтобы оно было лишено возможности помогать повстанцам... Один генерал отдал приказ стрелять по любому подростку, шатающемуся за пределами лагеря. За годы боев на Филиппинах погибло 4000 американцев, в пять раз больше повстанцев, а также 200 тысяч умерло от болезней в лагерях».32

  Куба прошла через ещё более долгую и кровавую нестабильность и, в конце концов, в 1959 году сменила суровую диктатуру Батисты ещё более безжалостной диктатурой Кастро. Пуэрто-Рико и сто лет спустя остаётся не готовым ни к полной самостоятельности, ни к превращению в один из американских штатов.

  Однако все эти печальные последствия не могут поколебать убеждённость сторонника «справедливых войн». В своих мемуарах Теодор Рузвельт десятки раз использует оборот «честь нации». «Я ненавижу несправедливые войны, ненавижу насилие и кровопролитие... Я ратую за военные приготовления, потому что это лучший способ избегать войны... Я никогда не стану призывать к войне, если только она не окажется последним средством отстоять честь нации».33

  Но мы хорошо знаем, каким растяжимым бывает понятие «честь нации». Гитлер и Муссолини в своих речах муссировали его бесконечно. У сегодняшних американцев таким же растяжимым оказывается выражение «борьба за демократические перемены». Идолопоклонство перед демократией ставит их перед неразрешимой дилеммой, когда им приходится устраивать судьбу народов, не созревших для неё. Спасать угнетёных от чьей-то тирании – такое увлекательное занятие! И вот сто лет спустя после изгнания «тиранов-испанцев» США, ничему не научившись, атакует тиранов талибов в Афганистане, тирана Саддама Хусейна в Ираке, тирана Каддафи в Ливии и оставляет эти страны в пожарах гражданских войн.

  Два юных современника Теодора Рузвельта в начале 20-го века тоже не считали нужным скрывать своё азартное увлечение войной. Молодой Уинстон Черчилль предпринимал немалые усилия, чтобы принять участие во всех битвах, которые вела Британская империя: в Индии, Судане, Трансваале. Эрнест Хемингуэй помчался воевать в Италию уже восемнадцатилетним, потом – военным корреспондентом на фронт греко-турецкой войны (1923), потом в осаждённый Мадрид (1937), потом – в охваченную войной Европу. Оттуда он писал возлюбленной в Лондон:

  «У нас тут жизнь весёлая, полно трупов, немецкие трофеи, стрельба, пыльные дороги, холмы, поля пшеницы, мёртвые коровы, лошади, танки, фургоны, убитые американцы, есть порой нечего, спим под дождём, на земле, в амбарах, на телегах и я не скучаю ни почему – только по вам».34

  Примечательно, что все трое – Теодор Рузвельт, Черчилль и Хемингуэй – были также страстными охотниками. В Африке они перестреляли сотни крупных зверей – от буйволов и антилоп до львов и слонов. Если такую кровожадность демонстрируют три лауреата Нобелевской премии (Рузвельт – за мир, двое других – за литературу), то чего мы можем ждать от людей обыкновенных? Станут ли они откликаться на призывы пацифистов и искать других путей для утоления жажды самоутверждения?

 

Республики наших дней

  После Второй мировой войны на Земле почти не осталось монархий. Арабские Эмираты, Иордания, Катар, Марокко, Саудовская Аравия, Таиланд – кто ещё? Любой тиран предпочтёт называть себя президентом республики. Формально это облегчает нашу сортировку: любая война нового времени может быть объявлена войной между республиками (например, Ирак против Ирана в 1980-е) и подвергнута анализу в этой главе. Не будем злоупотреблять открывшейся возможностью и ограничимся двумя странами, в которых, действительно, регулярно происходят выборы и сменяются правительственные органы на местном и федеральном уровне: Индию и Пакистан.

  За свою короткую историю эти две республики воевали уже три раза: в 1948, в 1965 и в 1971. Индия каждый раз побеждала. В 1998 году они, одна за другой провели испытания атомной бомбы. Но кроме открытых войн тысячи жизней с обеих сторон каждый год уносят акты террора и антитеррористические операции.

  В декабре 2001 года пакистанские террористы атаковали индийский парламент в Дели, в мае 2002 устроили резню женщин и детей на индийской военной базе в Кашмире.35 Две миллионные армии, вооружённые термоядерным оружием, замерли друг против друга по обе стороны границы. Такая же ситуация возникла в ноябре 2008 года после нападения десяти пакистанских террористов с моря на деловой центр Бомбея (Мумбаи). Результат: 195 погибших, сотни раненых, сгоревшие отели и деловые конторы.

  В своё время Первая мировая война началась из-за того, что Сербия отказалась выдать Австрии террористов, виновных в гибели эрцгерцога Фердинанда в Сараево. Сегодня Индия требует, чтобы Пакистан перестал укрывать террористов, совершающих нападения с его территории. Пакистан заявляет, что это не террористы, а геройские борцы против угнетения мусульманского меньшинства в Индии.

  Разгул терроризма внутри самого Пакистана не оставляет надежд на стабилизацию в обозримые годы. Даже в те периоды, когда армия брала власть в свои руки, межплеменная и межрелигиозная вражда выплёскивалась на поверхность кровавыми столкновениями. Талибы тоже находят приют в горных районах северо-запада и совершают оттуда атаки на американские войска в Афганистане. Усама бен Ладен много лет скрывался в Пакистане после атак 11-го сентября 2001 года, жил с семьёй в доме неподалёку от военной базы и, по слухам, даже лечился там.

  Многими чертами конфликт между Индией и Пакистаном напоминает конфликты между народами, находящимися на разных ступенях цивилизации, описанные выше в Главе II-2. Есть много признаков, указывающих на то, что Индия ушла гораздо дальше по дороге, ведущей из земледельческой стадии в индустриальную. Пакистан же по ключевым критериям выглядит безнадёжно отсталым.

  До сих пор почти половина его населения – неграмотны. В сфере высшего образования доминируют религиозные медресе, их насчитывается около сорока тысяч. Именно там воспитывались кадры для движения талибан (один из возможных переводов слова «талиб» – «студент»), укрепившегося в Афганистане.36

  В юридической сфере древние верования и законы шариата имеют больший вес, чем римское право. Подозреваемого в убийстве могут заставить пройти по раскалённым углям в доказательство своей невиновности (не будет ожогов – значит, не убивал). Брат заподозрил сестру в том, что она вступила в связь с женихом до брака. Он убил обоих, и ему не было предъявлено никаких обвинений, ибо «убийства в защиту чести ненаказеумы».37 Лучший способ избавиться от жены – обвинить её в прелюбодеянии, за что полагается смертная казнь.38

  Пакистанские интеллектуалы принимали активное участие в антибританском движении, но когда страна обрела независимость, они начали покидать её, ища в Европе и Америке спасения от нищеты и хаоса. Лидеры Пакистана один за другим погибали насильственной смертью: президент Зульфикар Бхутто свергнут военными и казнён в 1979, президент Зия-уль-Хак гибнет в подстроенной авиакатастрофе в 1988, премьер-министр Беназир Бхутто убита террористами в 2007. На президента Мушаррафа, правившего страной с 1999 по 2008, было совершено четыре покушения, он чудом избежал смерти.

  Главным инструментом всех политических процессов в Пакистане стал автомат Калашникова. Город Караччи, по слухам, обогнал Бейрут по числу погибших в этнических и криминальных конфликтах, а также по числу погибших и похищенных иностранцев.39

 

  Всё содержание данной главы склоняет нас к простой и печальной мысли:

  Учреждение республиканского правления не может гарантировать миролюбия государства.

  Успешные республики начинали богатеть и увеличивать свою военную мощь, но само наличие военной силы соблазняло их пускать её в дело для решения международных конфликтов. За 70 лет, прошедших с конца Второй мировой войны, американские самолёты и вертолёты наносили бомбовые удары по многим столицам независимых государств: Пхеньян (Северная Корея, 1950-53), Ханой (Северный Вьетнам, 1963-1973), Пном-Пень (Камбоджа, 1969-1973), Сент-Джорджес (Гренада, 1983), Триполи (Ливия, 1986), Панама-сити (Панама, 1989), Могадишо (Сомали, 1993), Белград (Сербия, 1999), Кабул (Афганистан, 2002), Багдад (Ирак, 2003), снова Триполи (2011).

  То, что Вил Дюрант написал об Афинской республике, можно отнести и к сегодняшним США: идолизируя свободу внутри своей страны, они обращаются с союзниками с имперской жёсткостью. Созданная Афинами Делосская лига очень напоминает альянс НАТО. И также от членов этого альянса требуют активного финансового участия для нужд обороны.

  Другое сходство республик Нового времени с республиками античности – неспособность народов ценить своих лидеров. Как только закончилась Вторая мировая война в Европе, победителя Черчилля проваливают на выборах 1945 года. То же самое в 1990: в Англии проваливают Маргарет Тэтчер, победившую в Холодной войне, а в 1992 в США – Буша-старшего, разбившего Саддама Хуссейна.  Судебным преследованием грозили Курту Вальдхайму в Австрии, Никсону, Рейгану и Клинтону в США, Берлускони в Италии, Жаку Шираку и Николя Саркози во Франции, Кристине Киршинер в Аргентине, Дилме Руссефф в Бразилии, Михаилу Саакашвили в Грузии, Кристиану Вульфу в Германии, Януковичу в Украине, Нетаньяху в Израиле. За решёткой оказались Беназир Бхутто в Пакистане, Юлия Тимошенко в Украине, Моше Кацав и Эхуд Ольмерт в Израиле.

  Избиратели в США и Европе выражают недовольство растущими расходами на оборону. Пока существовал мировой коммунистический блок, он был серьёзной угрозой и оправдывал потраченные миллиарды. Но когда он распался, возникла необходимость создать образ могучего врага, представляющего опасность для свободного мира. С 1993 по 2004 год с этой ролью неплохо справлялся Саддам Хусейн. Какое-то время попытки Ирана создать атомное оружие служили оправданием новых трат на противоракетную защиту. Но после переворота в Украине и присоединения Крыма к России на роль врага № 1 вышел опять безотказный Кремль и его «стремление восстановить империю».

  Выражение «новая холодная война» всё чаще всплывает в газетных заголовках и речах политиков. Лидеры обеих сторон решительно заявляют, что не хотят повторения этого опасного явления. Но не может ли оказаться, что именно сорок лет холодной войны спасали мир от ужасов «горячей» термоядерной войны? Что противостояние НАТО и стран Варшавского договора утоляло все три главные страсти человеческой души?

  Если позволить себе также утолить страсть нашего ума к широким обобщениям, можно сказать следующее:

  Главным горючим материалом пожаров монархических войн является страсть монархов и их генералов к самоутверждению.

  Главным горючим материалом войн республиканских является жажда народов к сплочению.

  Пришла пора вглядеться в те пожары, в которых сильнее всего полыхает жажда бессмертия: в религиозные войны.

 

Примечания:



  1. Durant, Will. Our Oriental Heritage. The Story of Civilization. Part I (New York: Simon & Schuster, 1965), pp. 223-224.

  2. Green, John Richard. A Short History of English People (London: 1907), vol. 2, p.328).

  3. Durant, Will. The Life of Greece. The Story of Civilization. Part II (New York: Simon & Schuster, 1966), рр. 439-40.

  4. Kagan, Donald. The Peloponnesian War (New York: Viking, 2003), p. 16.

  5. Aristotle. Politics (Oxford: 1885), p 111.

  6. Ibid., p. 126.

  7. Kagan, op. cit., pp. 456-66.

  8. Fustel de Coulanges, Numas Denis. The Ancient City (Garden City, N.Y.: Doubleday, 1956), p. 390.

  9. Mommsen, Theodor. The History of Rome (New York: Free Press, 1957), v. 1, p. 360.

  10. Fustel de Coulanges, op. cit., p. 422.

  11. Plutarch. The Lives of the Noble Grecians and Romans (New York: The Modern Library, 1964), р. 223.

  12. Ibid., p. 224.

  13. Ibid., p. 217.

  14. Fustel de Coulanges, op. cit., p. 428.

  15. Encyclopedia Britannica (Chicago: University of Chicago, 1988), vol. 22, p. 210.

  16. Welpton, Eric. A Concise History of Italy (New York: Bay Publishing, 1965), p. 88.

  17. Hibbert, Christopher. The House of Medici. Its Rise and Fall(New York: William Morrow & Co., 1975), р. 79.

  18. Machiavelli, Niccolo. A History of Florence (New York: 1974), p. 198.

  19. Ibid., p. 207.

  20. Котельникова Л.А. Итальянское крестьянство и город в 11-16 веках (Москва: 1967), стр. 139, 319.

  21. Machiavelli, op. cit., p. 330.

  22. Britannica, op. cit., vol. 22, p. 215.

  23. Hibbert, op. cit., p. 241,

  24. Britannica, op. cit., vol. 11, p. 941.

  25. Churchill, Winston S., arranged by Commager, Henry Steele. History of the English Speaking Peoples (New York: Barnes & Noble, 1994), р. 369.

  26. Thomas, Evan. The War Lovers (New York: Little, Brown & Co., 2010), p. 59.

  27. Ibid., p. 205.

  28. Ibid., p. 207.

  29. Ibid., p. 243.

  30. Roosevelt, Theodore. Autobiography (New York: Charles Scribner s Sons, 1926), p. 253.

  31. Documents of American History since 1865 (New York: Appleton Century Crofts, 1948), p. 188.

  32. Thomas, op. cit., pp. 386, 388.

  33. Roosevelt, Theodore. Autobiography. Op. cit., pp. 206-7.

  34. Hemingway, Ernest. Selected Letters, 1917-1961 (New York: Charles Scribner s Sons, 1981), р. 562.

  35. Weaver, Mary Anne. Pakistan. In the Shadow of Jihad and Afganistan (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2002), р. 216.

  36. Ibid., p. 93, 38.

  37. Ibid., p. 89-90.

  38. Ibid., p. 102.

  39. Ibid., p. 216.

 

 

 

II-5.  Религиозныевойны

 

Равнина. Трубы. Входят двое. Лязг

сражения. «Ты кто такой?» – «А сам ты?»

«Я кто такой?» – «Да, ты». – «Мы протестанты».

«А мы католики». – «Ах, вот как!». Хряск!..

...Опять равнина. Полночь. Входят двое.

И всё сливается в их волчьем вое.

               Иосиф Бродский

 

  Конечно, проводимая нами сортировка войн уязвима для серьёзных критических нападок. Квалифицированный историк может отыскать в любом реально случившемся военном конфликте элементы межплеменной вражды, монархические амбиции, экономические мотивы, националистические притязания. Особенно трудно провести границу между войнами религиозными и гражданскими. Заранее прошу у читателя извинения за то, что буду опускать обороты «в какой-то мере», «до известной степени», «более или менее», «в конечном итоге» и тому подобное.

  Вглядимся в те исторические конфликты, в которых религиозный пыл сражающихся был явно главным горючим материалом военного пожара. Выберем те, что наилучшим образом изучены историками:

  А)   Иудейская война 66-73 годов.

  Б)   Вероисповедальные смуты Первого тысячелетия.

  В)   Междуусобия мусульман.

  Г)   Крестовые походы 12-13 веков.

  Д) Гуситские войны 15-го века.

  Е) Католики и протестанты в 16-17 веках.

 

 

Иудейская война

 

  В течение шести веков, предшествовавших дате рождения Христа, иудеи имели достаточно времени, чтобы научиться выживать под властью иноземных повелителей. В 6-ом веке до Р.Х. их покоряют вавилонцы, потом подчиняют себе персы, потом Иерусалим захватывают греки под командой Александра Македонского, потом римляне под командой Помпея (63 до Р.Х.). В начале 1-го века Палестина становится частью бескрайней Римской империи. Иудеям оставлены собственные цари, но верховная власть находится в руках губернатора и прокураторов, присылаемых из Рима.  Прокуратор должен разбирать конфликты между различными этническими и религиозными группами, следить за поддержанием мира между ними. Но задача его делается трудно выполнимой, когда почитание римских святынь оказывается несовместимым с почитанием священных обычаев иудеев.

  Историк Иосиф Флавий, свидетель и участник событий, так описал конфликт, произошедший между страстно верующими иудеями и прокуратором Пилатом (26-36 после Р.Х.): «Однажды утром проснувшиеся жители Иерусалима увидели, что ночью на улицах их города были установлены статуи императора. Большая толпа, возмущённая таким святотатством, бросилась в Кесарию и умоляла прокуратора убрать изображения, недопустимые в городе по их верованиям. Когда Пилат отказался, они упали ниц и пролежали так пять дней и ночей... Прокуратор приказал легионерам окружить толпу и обнажить мечи... Иудеи как один объявили, что они скорее умрут, чем смирятся с таким попранием священных заповедей. Изумлённый страстностью их религиозного пыла Пилат приказал убрать статуи».1

  Следующий прокуратор, Петрониус (37-42), присланный новым императором Калигулой, не проявил такой терпимости. Непредсказуемый и неуправляемый подросток, оказавшийся на римском троне, категорически потребовал, чтобы его мраморные изваяния были установлены в Иерусалимском храме.

  Уговаривая иудеев смириться с этим, Петрониус говорил, что статуи императора стоят в храмах всех народов, подчинённых Риму, и их протест представляет собой открытый бунт. «Вы ссылаетесь на свои законы и подчинение своему Богу. Но мой бог – император, и он сурово покарает меня, если я не выполню его приказ».2 Конфликт казался неразрешимым и грозил войной. Тогда от кровопролития Иерусалим спасло лишь Провидение, подослав к Калигуле убийц.

  В годы правления императора Клавдия (42-54) римская администрация старалась не провоцировать религиозные страсти без особой нужды. Но они не утихали, ибо иудеи были раздроблены на четыре главных религиозных течения: фарисеи, саддукеи, ессеи и зилоты. (Христианство тогда только зарождалось, и не участвовало в активном противоборстве.) Фарисеи были склонны к смягчению некоторых законов торы, выступали за сотрудничество с римлянами, готовы были даже разрешить финансовые операции и развод. Саддукеи настаивали на слепом повиновении букве закона. Ессеи по многим своим верованиям и правилам напоминали сегодняшних хасидов: абсолютный пацифизм, одинаковая одежда, неукоснительное выполнение обрядов, взаимопомощь, доходящая чуть ли не до отмены собственности.3

  Зилоты были самым радикальным направлением, и год от года они набирали всё большую силу. К ним примыкали в основном люди из нижних слоёв общества, видевших в религиозном фанатизме возможность утолять все три главные страсти человека. Возвышенные цели так хорошо прикрывают упоение грабежом и насилием. Зилоты редко нападали на легионеров, но грабили и убивали всех, кто выступал за сотрудничество с Римом. Две тысячи лет спустя мы имеем возможность хорошо изучить этот человеческий тип, наблюдая подвиги итальянских карбонариев, французских анархистов, русских народовольцев и эсеров, ирландских террористов, американских «чёрных пантер», афганских талибов и прочих.

  Римские прокураторы по мере сил противодействовали грабежам на дорогах. (Вспомним двух разбойников на крестах рядом с Христом.) Но вскоре зилоты перешли к новой тактике. «В Иерусалиме появились бандиты, которых называли сикурии. Они совершали множество убийств посреди белого дня в центре города. Замешивались в праздничную толпу, пряча под одеждой маленькие кинжалы, которыми незаметно наносили удар выбранной жертве. Сражённый падал, а убийца растворялся в толпе. Одним из первых от их рук погиб первосвященник Джонатан... Они сеяли такой страх, что каждый мог ждать смерти в любой момент, точно война уже началась».4

  Принято считать, что Иудея восстала в 66 году против невыносимого римского гнёта. На самом деле она восстала против власти, оказавшейся неспособной выполнять свою главную обязанность: защищать подданных от кровавого хаоса. Присылаемые императором Нероном (54-68) прокураторы использовали свою должность только для максимального личного обогащения. Прокуратор Альбинус (62-64) дошёл до того, что начал выпускать бандитов из тюрем, если их родственники вносили соответствующий выкуп.5 Поэтому и численность их, и наглость только возрастали.

  В городах Палестины население было этнически неоднородным. Любое убийство, оставшееся безнаказанным, легко могло вызвать жажду мести, выплёскивавшуюся очередными погромами. Греки, сирийцы, самаритяне, иудеи кидались убивать друг друга. Чтобы их утихомирить, римляне посылали войска, и те уже казнили бунтовщиков без разбора.

  Трудно установить, в какой степени приказ Нерона установить его статую в храме Иерусалима сыграл роль последней капли или той спички, которая зажгла пожар Иудейской войны. Партия умеренных, объединявшая церковную верхушку, фарисеев, зажиточных граждан, царя Агриппу Второго, весной 66 года всё ещё уговаривала толпу, ведомую зилотами, сдержать свой пыл, дождаться результатов переговоров с римским губернатором. В Иерусалиме дело дошло до настоящей гражданской войны. Умеренные, с помощью присланных царём кавалеристов, захватили Верхний город, зилоты удерживали Нижний и храм. Неделю тучи камней, пущенных пращами, летали над улицами, доходило и до рукопашных.6 Лишь когда переговоры провалились, даже умеренные поняли, что войны с Римом избежать невозможно.

  Ход этой кровопролитной войны (66-73) так детально описан участником её, Иосифом Флавием, что я могу с чистой совестью отослать читателя к его классическому труду «Иудейская война».7 Страдания, причинённые ею, масштабы убийств и разрушений превзошли самые страшные предчувствия тех, кто пытался примирить враждующих. Междуусобные побоища также продолжались, и от них гибло больше иудеев, чем от римских мечей.

  Весной 70-го года римский полководец Тит (будущий император) во главе четырёх легионов подошёл к Иерусалиму и начал осаду. С трудом римлянам удалось овладеть первой крепостной стеной, потом второй, но отчаянное сопротивление продолжалось. В городе свирепствовал голод, усугублённый тем, что во время внутренних конфликтов зилоты сожгли запасы зерна. По приказу Тита Иосиф Флавий обращался к осаждённым, предлагая им мягкие условия мира. Он обвинял лидера зилотов Иоанна Гискалу в том, что тот не только губит народ, но и оскорбляет Бога.

  «Ты хочешь взвалить свои грехи на римлян, а между тем они до сих пор ещё уважают наши законы и настоятельно требуют, чтобы упразднённые тобой жертвоприношения опять возобновились. Чужие и враги хотят восстановить то, что ты безбожно разрушил; ты же, иудей, рождённый и воспитанный в законе, кощунствуешь хуже всякого врага... Но я ручаюсь тебе за прощение со стороны римлян. Вспомни, что я советую тебе как соотечественник и обещаю как иудей... Никогда не случится, чтобы я продолжал жить в плену, отрекаясь от своего народа и забывая свою отчизну».8

  Но осаждённые отказались сложить оружие. «Измученные голодом иудеи делали отчаянные вылазки, чтобы добыть еды; тысячи были пойманы римлянами и распяты на крестах... На последних стадиях осады улицы были завалены трупами; сообщается, что больше ста тысяч мёртвых были сброшены со стен... Некоторые убивали друг друга, или закалывали себя, другие прыгали в пламя. 97 тысяч выживших были проданы в рабство или посланы сражаться в качестве гладиаторов на триумфальных торжествах, устроенных победителями в Кесарии и Риме».9

  Так началась эпоха рассеянья иудеев, которая длилась почти две тысячи лет.

 

Вероисповедальные смуты первого тысячелетия

 

  За три века, прошедшие со дня казни Христа, его учение продемонстрировало необычайную стойкость в борьбе с преследованиями. Оно завоёвывало миллионы сердец, жаждавших сплочения и надежды на бессмертие. Не только простой народ, но и образованные римляне, эллины, египтяне, сирийцы примыкали к нему и принимали крещение. Когда император Константин Великий (272-337) принял решение объявить христианство государственной религией, он, конечно, надеялся, что эта мера укрепит внутреннее единство многонационального государства. Мог ли он предвидеть ту лавину раздоров, побоищ, споров, кровопролитий, даже полномасштабных войн, которую породила его реформа?

  На собор в Никее в 325 году, по приказу императора, съехалось больше трёхсот епископов. Им удалось выработать общехристианскую доктрину, дававшую ответы на все трудные богословские вопросы. Только священник Арий и несколько его сторонников отказались подписать документ и настаивали на своём истолковании вопроса о соотношении божественного и человеческого в личности Христа. Арий был предан анафеме, изгнан, книги его сжигались, а хранение их каралось смертью.10 Тем не менее, число его последователей росло, а вскоре и сам император присоединился к ним и объявил арианство правильным истолкованием христианского учения.

  Богословские споры вскипали среди первых христиан и во времена апостолов. Уже апостол Павел увещевает членов общины в Коринфе: «Сделалось мне известно, братья, что у вас говорят я Павлов, я Аполлосов, я Кифин, а я Христов. Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились?» (Коринф.-1, 1:11-13) Но разделение и споры продолжались.

  За сто лет, прошедших после Никейского собора, число осуждённых ересей перевалило за сотню. Оригенизм, манихейство, донатизм, присциллианство, аполлианаризм, пелагианство... Даже арианство было объявлено вне закона в 381 году. Богословские споры выплёскивались на улицы городов схватками и побоищами. Но могли вылиться и в настоящую войну.

  Взять, например, переход в христианство племени вестготов. Их главный проповедник Улфила был рукоположен епископом в 341 году, перевёл Библию на готский язык, был инициатором переправы вестготов через Дунай (376) для воссоединения с братьями-христианами в Риме.11 Проблема, однако, состояла в том, что вестготы приняли христианство в той форме, которая тогда доминировала в Константинополе, то есть в арианской. А когда арианство было объявлено ересью, вестготы успели сделаться незаменимой военной силой в армии императора Феодосия Великого. Этот император сурово преследовал ереси, но, ведя в 380-е годы тяжёлые войны с различными узурпаторами, обойтись без вестготов никак не мог. Таким образом, внутри Римской империи возникла сплочённая и хорошо вооружённая армия «еретиков».

  После смерти Феодосия в 395 году вестготы пытались уговорить его наследников нанять их для охраны северных границ империи от нападающих варваров – аваров, аланов, вандалов, гуннов, свевов. По необходимости, императоры соглашались, вестготы сражались, отбивали врагов, но сталкивались с большими трудностями при получении платы. Придворные епископы-католики неутомимо интриговали, чтобы не допустить участия епископов-ариан в религиозной жизни страны. Император Западной части Гонорий укрылся в неприступной Равенне и отказывался платить, даже когда вестготы осадили Рим (408-410). Таким образом, знаменитое взятие Рима вестготами под командой короля Алариха в 410 году нельзя считать результатом варварского вторжения. Имела место настоящая религиозная война между арианами и католиками. Победители, конечно, награбили в захваченном городе больше того, что им причиталось, но не причинили ему серьёзных разрушений и через три дня удалились.

  Следующий пожар религиозной вражды запылал сорок лет спустя. Настоятель монастыря под Константинополем Евтихий начал проповедовать догмат, отрицавший двойственность природы Христа, признававший только его божественную суть. Патриарх созвал собор, который объявил новое учение ересью. Она получила название «евтехианство», а позднее – «монофизитство», и стала стремительно распространятся в Египте и Сирии, несмотря на все осуждения, преследования и казни. Когда католический епископ был прислан в Александрию, толпа монофизитов растерзала его прямо в церкви.12

  Ересь оказалась настолько упорной, что и век спустя с ней пришлось вести борьбу императору Юстиниану (483-565) и его супруге, императрице Феодоре. Убедившись, что искоренить мо-нофизитство невозможно, правители пошли на уступки, требовали от римского папы и константинопольского патриарха, чтобы они находили компромиссы в богословских спорах. В конце жизни сам император Юстиниан впал в ересь, многими чертами напоминавшую учение монофизитов.13

  Весь 7-ой век прошёл в противоборстве христианской Византии с победоносным наступлением мусульман-арабов, завоевавших обширные территории на Ближнем Востоке. В начале 8-го века они построили огромный флот и готовились к штурму Константинополя. Но на трон к тому времени взошёл энергичный император, Лев Третий Исаврянин. Кроме того, византийцы сумели создать зажигательную смесь – предшественницу напалма, – получившую название «греческий огонь». Этой смесью защитники города встретили флот арабов. «Из приблизительно 2600 военных и транспортных судов, осаждавших Константинополь в 718 году, вернулось с этой войны только пять, а из 180 тысяч нападающих вернулось, по слухам, только 40 тысяч. Это было самое серьёзное поражение ислама с момента его возникновения».14

  Ободрённый успехом император Лев Исавр занялся упорядочением внутренней жизни государства. В сфере религиозной многих образованных людей тревожил культ поклонения изображениям святых, распространившийся в народе. Выше  уже  говорилось о том, что в древности военные поражения объяснялись греховным поведением побеждённых. Не могло ли оказаться, что Господь даровал так много побед мусульманам именно потому, что они строже соблюдали запрет на изображения живого и поклонение идолам?

  «Почитание икон иногда превращалось в грубое суеверие; так, например, некоторые фанатики соскабливали с икон краску и бросали её в чашу, из которой причащались... Царский указ в 726 году осудил иконопочитание как своего рода идолопоклонство... Было приказано повесить иконы в церквях так высоко, чтобы их  нельзя было касаться руками и лобызать... В ответ на эту меру в Греции вспыхнуло восстание, докатившееся до стен Константинополя, где флот восставших был уничтожен... Император выпустил новый указ (728), который повелевал удалить из церквей все изображения Христа, Богородицы, святых и мучеников, а нарисованное на стенах закрасить».15

  Но народная масса не была готова к тому, чтобы отказаться от почитания икон. Борьба за иконы была для неё гораздо осязательнее и понятнее, чем прежние догматические споры об отношении Сына к Отцу в природе Христа. К этому присоединялось то, что женщины всех сословий, вплоть до царских сестёр и жён,  были ревностными последовательницами иконопочитания.16

  Наследники Льва Исаврянина вели борьбу с иконами ещё более свирепо. Патриарх Константинопольский, посмевший протестовать, был обезглавлен. Сторонникам иконопочитания выкалывали глаза, отрезали языки, их пытали и изгоняли. Многие монастыри закрывались, их собственность конфисковали. В одной провинции губернатор собрал монахов и монахинь и под страхом смерти приказал им жениться друг на друге.17

  В конце 8-го века на троне оказались двое: император Константин Шестой и его мать, императрица Ирина. В какой-то момент мать сумела отправить сыночка в тюрьму, предварительно ослепив его. Она правила страной умело, но не смогла заручиться поддержкой армии, и в 802 году её свергли и отправили в ссылку. Иконы были торжественно возвращены в храм Святой Софии и в другие церкви.

  Есть большой соблазн сравнить эпоху иконоборчества с правлением коммунистов в России в веке 20-ом. Тоже террор и пытки, преследования и казни священнослужителей, полный контроль государства над верованиями народа, то есть над путями, которые люди выбирают в поисках бессмертия. Символически совпадает даже длительность: и иконоборчество в Византии, и коммунизм в России длились ровно 74 года. Восстановление Храма Христа Спасителя в Москве (2000) после падения власти коммунистов было похоже на возвращение икон и вызвало слёзы счастья на глазах верующих россиян, предки которых приняли крещение от византийцев в 988 году.

  Импульс к движению иконоборцев, конечно же, мог зародиться только среди дальнозорких. Их способность к абстрактному мышлению облегчала для них веру в невидимого Бога, в чудо сотворённого им мира, в духовные связи человека с Творцом. Близорукому большинству, то есть народной массе, трудно было утолять свою жажду бессмертия такими умозрительными конструкциями. Оно яростно цеплялось за зримые иконы, осязаемые статуи, за мощи святых, за легенды о чудесах и исцелениях, творимых избранными праведниками.

 

 

Междуусобия мусульман

 

  Военные конфликты между суннитами и шиитами пронизывают всю историю ислама вплоть до наших дней. Их первая религиозная война началась вскоре после смерти пророка Мухаммеда (632) и закончилась в 661 году, когда лидер отколовшейся ветви магометанства, двоюродный брат пророка Али, пал, от руки подосланного убийцы. Внук пророка, Хуссейн, возглавил шиитов во второй войне (680-692) и погиб в бою.18 Глядя на его отрубленную голову, один из ветеранов сказал печально: «Я видел, как эти уста целовал сам Мухаммед».19

  Трудность установления мира между различными группами мусульман усугублялась их абсолютной верой в то, что Аллах решает исход любой битвы. Для большинства из них попытки миротворцев найти условия примирения выглядят кощунственной попыткой отнять у Бога его священную прерогативу. Эта вера в божественную справедливость была сильна и среди христиан, которые веками разрешали устраивать судебные поединки и по их исходу выносили приговор.

  Западному человеку очень нелегко понять разницу между верованиями суннитов и шиитов. Историк Игнац Гольдцигер попытался описать её так: «Ислам суннитов – это церковь, основанная на всеобщем согласии верующих; ислам шиитов – это церковь, основанная на авторитете».20 Но тот же историк указывает на одну важную лингвистическую особенность: в языках мусульманских народов нельзя найти слова, которое бы адекватно переводило наше понятие «совесть». Более того: этого слова мы не находим и в Ветхом завете. В Евангелии оно появляется лишь в конце, в Деяниях и посланиях апостолов. То есть в текстах, создававшихся не иудеями, а римским всадником Савлом, принявшим христианство под именем «апостол Павел».

  В конце 8-го века, то есть тогда же, когда в Византии убирали иконы и статуи из храмов, в мире ислама возникло религиозное движение аналогичное иконоборчеству. Изображения у мусульман были запрещены, зато получили большое распространение антропоморфические представления об Аллахе как существе с руками, ногами, ушами, устами, имеющем дочерей, способном испытывать гнев и любовь. Богословы, начавшие борьбу с этими рецидивами язычества, получили название мутазилитов (аскеты, удаляющиеся). Они исходили из того, что человеку предоставлена неограниченная свобода воли в его деятельности, что он сам творец своих поступков. Ведь иначе было бы несправедливо, что Аллах привлекает его к ответственности.

  При последних халифах из династии Аббасидов влияние мутазилитов стало доминирующим. Халиф Мамун (813-833) как верховное священное лицо в государстве декретировал под угрозой тяжёлых наказаний, принятие верований в сотворённость Корана. В этом отношении ему следовал и его преемник Аль-Мутасим Биллах (833-842). Ортодоксальные теологи и все те, кто не хотел признавать этого оттенка, подвергались мучениям, преследованиям и заключениям в тюрьму. Восстание «староверов» было сурово подавлено, лидеры его казнены (837-838).21

  Господство мутазилитов длилось несколько десятилетий. Но при новой династии халифов они подверглись таким же гонениям, какие обрушивали на своих противников. Вскоре на халифат обрушилось нашествие тюркских племён, которые приняли ислам в его суннитской форме. Верования шиитов укрепились в Персии. Таким образом, долгие войны между турецкими султанами и персидскими шахами, заполняющие историю Средневековья, можно считать продолжением религиозных войн ислама.

  В Европе эпоха Просвещения, ускорившая приход индустриальной эры, необычайно возвысила один из инструментов умственной деятельности человека: сомнение. Любая мысль, любое утверждение, любое верование должно было быть испытано этим инструментом, чтобы укрепиться в сознании человека новой эпохи. Мусульманство осталось в стороне от этих духовных исканий. Для верующего мусульманина подвергать сомнению Божественное происхождение Корана или какие-то детали жизнеописания пророка было бы немыслимым кощунством. Сомнение для него есть опаснейший микроб, которым заражены души христиан и иудеев. Общение с ними может быть чревато проникновением микроба в душу «правоверного». Именно поэтому сегодня любой террорист может видеть себя благородным защитником единоверцев от опаснейшей эпидемии, когда он идёт взрывать или убивать «неверных».

 

 

Крестовые походы

 

  Толчком для них послужил отчаянный вопль о помощи, прилетевший в Рим из Константинополя. Византийский император Алексис Первый писал папе Урбану Второму о нашествии турок-сельджуков на его страну и призывал всех христиан объединиться, забыть о вероисповедальных разногласиях и дать отпор неверным на территории Азии, до того как они пересекут Босфор и хлынут через Балканы в Европу. Папа увидел в этой ситуации замечательную возможность поднять свой престиж и с энтузиазмом взялся за дело.

  Он объехал десятки городов в Италии, Франции и Германии, призывая верующих отправиться на освобождение гроба Господня в Иерусалиме, захваченном турками. Превышая полномочия своего престола, он освобождал участников будущего похода от их прежних обязательств: вассалов – от службы своему сеньору, крестьян – от трудов на полях феодала. Толпы кинулись под знамёна священной войны. Рядом с истинно верующими, воодушевлёнными желанием спасать братьев-христиан от неверных мучителей, в поход отправлялись бродяги и проходимцы, преступники, выпущенные из тюрем, должники, спасавшиеся от кредиторов, торговцы, надеявшиеся проложить путь к богатым рынкам Востока, младшие сыновья богатых и знатных семей, которые не могли рассчитывать на наследство.22

  Первая волна крестоносцев, изголодавшихся в пути, достигла Константинополя в 1096 году и принялась грабить окрестности города. Император Алексис поспешил посадить их на корабли и, снабдив провизией, переправить в Малую Азию. Другие отряды присоединялись к ним, приплывая на судах из итальянских и французских портов, и вся эта армия с боями начала продвигаться в направлении Палестины. В 1097 году они захватили Никею, в 1098 – Эдессу и Антиохию, в 1099 – Иерусалим. Сопровождавшие войска священники в посланиях на родину с восторгом описывали «подвиги» победителей в захваченном городе:

  «Множество сарацин было обезглавлено, других убивали стрелами или вынуждали прыгать с высоких башен; некоторых пытали несколько дней, потом сжигали; улицы были завалены отрубленными головами, руками, ногами... Младенцев отрывали от матерей и швыряли через стену... 70 тысяч мусульман, проживавших в городе, были уничтожены... Иудеев загнали в синагогу и сожгли защиво».23

  Крестоносцы создали своё королевство со столицей в Иерусалиме, которое просуществовало почти девяносто лет. Крестовые походы продолжались, но большого успеха не имели. В 1187 году контрнаступление мусульман, ведомых знаменитым полководцем Саладином, завершилось взятием священного города. Участники Четвёртого похода (1204) решили, что отбивать Гроб Господень от неверных – дело слишком хлопотное и опасное, и предпочли просто разграбить открывший им ворота Константинополь. Особенно отличились венецианцы. Торгуя с этим городом много лет, они отлично знали, где хранятся самые ценные сокровища и произведения искусства. Статуи и ткани, золото и жемчуга, а также четыре бронзовых лошади переехали в Венецию и украсили площадь и собор Святого Марка. Много произведений античных греческих авторов, хранившихся в библиотеках, погибли в пожарах.

  Цепь неудач военных экспедиций привела к возникновению странного поверья в Европе: Господь не дал удачи крестоносцам, потому что всё это были погрязшие в грехе взрослые, а победа будет дарована христианам, если в поход отправятся невинные дети. Несмотря на усилия священнослужителей и увещевания родителей, пытавшихся противодействовать поветрию, оно стремительно распространялось, в основном, по немецким городам, и в 1212 году около тридцати тысяч подростков (средний возраст – 12 лет, попадались и девочки, переодетые мальчиками) проплыли по Рейну, пересекли Альпы, и те, кому повезло не умереть в пути, достигли итальянских портов. Не всех удалось уговорить вернуться домой. Многие поддались на уговоры бесчестных корабельщиков, пообещавших бесплатно отвезти их в Палестину, а на самом деле, доставивших в Тунис или Египет, где несовершеннолетние крестоносцы были с выгодой проданы в рабство.24

  В 1209 году папой Иннокентием Третьим впервые был объявлен крестовый поход против христиан. В южных провинциях Франции с конца 12-го века широкое распространение получила ересь катаров. Они проповедовали скромный образ жизни для священников и мирян, воздержание, следование евангельским заветам и яростно критиковали католическую церковь, называли её Вавилонской блудницей, смеялись над индульгенциями, крестоносцев считали убийцами. Феодалы Лангедока и Прованса покровительствовали им, трубадуры Тулузы распевали песни, созвучные учению катаров.

  Десять лет папа Иннокентий пытался бороться с ересью мирными средствами, но это не помогало. На его призыв к подавлению катаров откликнулись, в основном, северные бароны. Их войска вторглись в Южную Францию. Перед штурмом каждого города крестоносцы требовали выдать им еретиков, но жители, как правило, отказывались и предпочитали умереть, сражаясь на стенах. «Как же нам отличать катаров от правоверных католиков?» – спрашивали солдаты у папского легата. «Убивайте всех, – отвечал тот. – Господь отличит своих от чужих».25

  Эпоха крестовых походов невероятно усилила власть и влияние папского престола. Теперь папа мог грозить любому непокорному монарху или феодалу не только отлучением от церкви, но и военным вторжением. И многие папы неоднократно пускали в дело и то, и другое.

 

 

Гуситские войны

 

  Кажется, не было в истории «тёмного Средневековья» более «тёмного» века, чем четырнадцатый. Он начался с террора против рыцарского ордена тамплиеров, развязанного в Париже французским королём Филиппом Четвёртым. Этот же король сумел интригами и давлением переместить папский престол из Рима в Авиньон (Авиньонское пленение пап, 1307-1378). Потом запылала Столетняя война между Англией и Францией. Потом эпидемия чумы унесла чуть ли не треть населения Европы

В 1378 году папа вернулся в Рим, но половина стран его не признала, и начался сорокалетний раскол, в процессе которого в какой-то момент три папы утвердились в разных городах и слали анафемы друг другу.

  Когда происходят подобные сотрясения социальных и духовых основ, человеческий дух начинает искать альтернатив рухнувшему миропорядку. Одним из наиболее заметных, красноречивых и упорных реформаторов христианских доктрин сделался профессор богословия в Оксфорде Джон Уиклиф (1324-1384). Его влияние в Англии необычайно возросло, когда король Эдуард Третий привлёк его к участию в спорах о финансовых обязательствах английского трона перед папским престолом.

  Регулярные выплаты определённых сумм европейскими монархами «наместникам Петра» в Риме были делом обычным. Но с тех пор как папы переселились во Францию, ситуация в корне изменилась. Теперь получалось, что английский король должен слать деньги французам, с которыми он находится в состоянии войны. Эдуард Третий отказался платить, и по его поручению Уиклиф подготовил богословское и юридическое обоснование этого решения. Естественно, церковь объявила его еретиком и попыталась отдать под суд, однако сторонники и покровители Уиклифа не допустили этого.26

  Основными моментами в учении Уиклифа были требования отказа от иконопочитания, запрет на взимание платы с мирян за совершение религиозных обрядов, разрешение проповедовать Евангелие в церквях на родном языке прихожан. Его учение распространялось и в других странах. Особенный резонанс оно получило в Пражском университете, где с похожими призывами выступал чешский священник и богослов Ян Гус (1369-1415). На его проповеди, произносимые на чешском языке в большом здании Вифлеемской капеллы в центре города (она стоит там и до сих пор), стекались тысячи верующих.

  Пражский архиепископ не мог оставить без внимания деятельность чешского реформатора. В 1411 году он добился его осуждения и отлучения, после чего Гус вынужден был укрываться в замках покровительствовавших ему чешских феодалов.27

  Тем временем в городе Констанце был созван собор, перед которым стояла задача покончить с церковным расколом, вернуться к правлению одного папы, очистить христианскую догматику от новых ересей. Инициатор собора, король Венгрии и Германии Сигизмунд (вскоре избранный императором Священной Римской империи), прислал Гусу приглашение принять участие, пообещав королевским словом безопасный проезд в Констанц и обратно в Богемию. Друзья уговаривали Гуса не ехать, но он не послушался их, воображая, что ему удастся увлечь собравшихся прелатов своим учением, доказать, что оно полностью вытекает из евангельских текстов и не содержит ничего еретического.

  Увы, этого не случилось. Вопреки обещанию короля, Гус был арестован, брошен в тюрьму, отдан под суд. По свидетельству очевидцев, яростные крики в зале суда заглушали все объяснения и оправдания подсудимого. Приговор: виновен в самом страшном богохульстве, лишён сана священника, отлучён от церкви, приговорён к вечным мукам. 6-го июня 1415 года Ян Гус был сожжён на окраине Констанца. Собор также вынес постановление выкопать останки Уиклифа в Англии, сжечь их и пепел развеять по ветру.28

  Вся Чехия была ошеломлена и разгневана подобным вероломством. Собрание видных представителей знати и духовенства в Праге выразило протест и сформулировало четыре главных статьи вероисповедания «гуситов»: 1) свобода проповеди: 2) причастие верующих осуществляется не только хлебом, но и вином, как было завещано Христом (отсюда название партии протестующих – «чашники»); 3) конфискация церковных земель и запрет взимания платы за религиозные обряды; 4) наказание тех, кто не подчинится.29

  В 1419 году умер чешский король Вацлав Шестой, и чехи предложили занять опустевший трон Сигизмунду, если он гарантирует им свободу вероисповедания по выработанным четырём «Пражским статьям». Вместо того, чтобы принять это предложение, Сигизмунд вступил в союз с новоизбранным папой Мартином Пятым, который объявил крестовый поход против гуситов.30

  Весной 1420 год южную и западную границу Чехии пересекли полки немецких, польских и венгерских рыцарей, итальянских наёмников, отряды из Бранденбурга, Кёльна, Майнца, Силезии. Эта армия подошла к Праге и начала осаду города. Крестоносцы были уверены в скорой победе. Но на выручку осаждённым из города Табора спешило войско гуситов, поспешно собранное и обученное чешским дворянином Яном Жижкой. Оно было вооружено не только бомбардами, но и аркебузами и другими видами ручного огнестрельного оружия. Кроме того, гуситы необычайно эффективно использовали в боях повозки и фургоны. Они окружали ими свой лагерь и укрывались за ними от атак кавалерии. Закованные в броню всадники, замешкавшись перед неожиданным препятствием, делались лёгкой мишенью для пуль и картечи.

  Повозки также делали армию гуситов необычайно мобильной. В течение лета бои шли на обширной территории, и Жижка умело рассылал подкрепления туда, где положение делалось угрожающим. Он был первым, кто применил артиллерию на колёсах – по сути за пять веков до создания танков. Армия крестонсцев, изготовившаяся к атаке, могла вдруг увидеть перед собой цепь фургонов со спрятанными внутри пушками. Следовал залп, и воины в ужасе разбегались, оставляя на земле раненых и убитых.31

  К изумлению всей Европы, первый крестовый поход против гуситов был отбит. В следующем 1421 году состоялся второй поход – и с тем же результатом. Войско гуситов демонстрировало доблесть и умелость, перед которыми оказывались бессильны рыцари и профессиональные солдаты. Но, как это часто бывает во время революций, в победоносной армии начался внутренний раскол.

  Радикальное крыло гуситского движения сделало центром своей активности город Табор, и отсюда получило своё название – табориты. Они требовали вернуться к тем правилам и обрядам христианской жизни, которые существовали во времена апостолов. Никаких специальных одеяний для священников, никаких алтарей, органов, икон в церквях. Только причастия, молитва, пение гимнов, проповедь. Никаких сословных разделений, полное равенство всех со всеми. Доходило даже до призывов отменить собственность, объявить её грехом.

  Умеренная часть гуситов получила название «чашники», потому что они принимали причастие не только хлебом, но и вином. Для них пропаганда раннего коммунизма была совершенно неприемлема. Между таборитами и чашниками начались военные стычки. Только новые вторжения немецких крестоносцев вынуждали противников вновь сплотиться для отражения общего врага. В какой-то момент гуситы перешли от обороны к контрнаступлению. «Они позаимствовали от своих противников тактику насаждения веры военной силой. Их отряды проносились по Моравии, Богемии, Силезии как шторм, грабя монастыри, убивая монахов... Немцам, желавшим остаться католиками, не было пощады».32

  В начале 1430-х умеренная партия гуситов (чашники) начала переговоры о примирении с католиками Швейцарии в Базеле. Но этому решительно воспротивились табориты. К тому времени Ян Жижка умер (1424), и не было фигуры способной восстановить единство внутри движения первых реформаторов. Конфликт обострялся, и дело дошло до открытой войны. Чашники вступили в союз с католиками и нанесли таборитам решительное поражение в битве при Липанах (1434).33

  Смута продолжалась ещё долгие годы и вынудила многих чехов покинуть родину. Только в 1451 году талантливый военный и политический лидер Георг Подебрад стал губернатором Богемии, а в 1458 – королём. Он утвердил вероисповедание, соответствовавшее четырём «Пражским статьям», что сделало его объектом проклятий и отлучений со стороны римских пап. Чехия оставалась неподвластной католицизму вплоть до начала Тридцатилетней войны (1618).

  Примечательно, что в том же 15-ом веке, в далёкой Новгородской республике, возникло и укрепилось движение «нестяжателей». Они тоже считали взятие платы за церковные обряды грехом, отвергали поклонение иконам и мощам. К ним примыкал и знаменитый подвижник Нил Сорский (1433-1508), который решительно выступал против монастырского землевладения. «Его возмущали, как он писал, эти монахи, кружащиеся ради стяжаний; по их вине жизнь монашеская, некогда превожделенная стала мерзостной... Нил стал умолять Великого князя, чтобы у монастырей сёл не было».34Но собор, созванный в Москве в 1503 году, отверг эти призывы.

 

 

Войны протестантов с католиками

 

  Великая религиозная революция, начатая Лютером в 1517 году и получившая название Реформация, вскоре стала дробиться на десятки отдельных потоков, как дробится река лавы, вытекающая из жерла вулкана. Но при всём многообразии этих потоков, в каждом можно обнаружить те же четыре главные требования, которые были выработаны гуситами в Праге уже в начале 15-го века:

  1.    Для общения с Богом христианину не нужен посредник в лице священника.

  2.    Взимание платы за религиозные обряды, продажа индульгенций греховны и недопустимы.

  3.    Поклонение иконам, статуям, священным реликвиям есть идолопоклонство.

  4.    Чрезмерное богатство церковной иерархии, облагающей верующих налогами и поборами, несовместимо с учением Христа.

  Сегодня нам трудно осознать или вообразить безмерность океана надежд, который открывала перед верующим проповедь Лютера. Ещё вчера Бог был где-то далеко-далеко, за стенами храмов и монастырей, «за пределами бесчисленных миров, в шатре лазурном, в уснувшей памяти веков».35 И вдруг Он оказывался близко-близко, и к нему можно было обратиться напрямую с простой молитвой или с выражением любви и благодарности, как это сделал на заре католицизма ещё Блаженный Августин, называвший Бога «О, поздняя радость моя!» На зов надежды откликались тысячи и миллионы, от крестьян и батраков до графов, князей, даже священников и монахов.

  Учение церкви претендовало на абсолютную истинность картины мира, предлагаемой верующим. Достаточно было признать – допустить, – что земля круглая и вращается вокруг солнца, как и всё остальное тоже попадало под сомнение. Новое христианское вероисповедание стремительно разрасталось, обретало новых сторонников, вырабатывало новые формы богопочитания. Но для миллионов верующих католиков, всем сердцем привязанных к священным традициям прошлого, лютеранство, а потом и кальвинизм выглядели кощунственным вторжением в святая-святых, поруганием самого дорогого, лишавшим шанса на воскресение и жизнь вечную. Удаление икон из церквей, разрушение алтарей и фресок, выбрасывание статуй было для них не просто вандализмом: это было попранием их надежды на бессмертие. Могли ли люди смириться с этим?

  Обе враждующие стороны некоторое время пытались образумить противника словами и проповедями. Новый папа Адриан Шестой в 1522 году даже признал грехи и ошибки церковной иерархии последних десятилетий. «Святой престол злоупотреблял своими полномочиями, нарушал принятые постановления, не способствовал улучшению нравов. Немудрено, что недуг стал распространяться вниз, от головы к членам, от пап к священнослужителям... Поэтому нам следует, прежде всего, реформировать Римскую курию, ибо, возможно, что она является причиной всех нынешних бедствий».36

  Но очень скоро словесные перепалки переросли в уличные стычки и погромы. Как во всякой революции, освобождение от традиционных запретов и ограничений выпустило на поверхность радикальные течения, готовые применять насилие и грабежи. Немецкий проповедник Томас Мюнцер призывал к уничтожению всех «безбожников», то есть католиков, к созданию «очищенного» общества, в котором всё имущество было бы общим и распределялось по потребностям каждого. Его последователи сумели собрать 30-тысячную армию, которая бесчинствовала в Южной Германии (1525).37

  «Шайки бунтовщиков, кидаясь на замки и монастыри, грабили их, жгли и разрушали. Маленькие города, не имея сил противиться восставшим крестьянам, открывали им ворота. Соратник Лютера Меланхтон писал из Виттенберга: “Мы здесь в большой опасности. Если Мюнцер победит и Бог нам не поможет, то мы погибли”.»38

  Многие обвиняли Лютера в начавшемся кровавом хаосе. Он отмежевывался от восставших, проклинал их, но знаменитый гуманист Эразм Роттердамский писал ему: «Ты не хочешь признать этих бунтовщиков своими учениками, но они-то признают тебя своим учителем».39

  Отвечая на эти обвинения, Лютер опубликовал трактат «Против крестьянских шаек». В нём были такие призывы: «Всякий бунтовщик есть бешеная собака: если ты её не убьёшь, то она тебя укусит... Бей, коли, души, руби, кто может!.. Страшное дело: все свои злодейства они покрывают Евангелием. Правда, много есть среди них и соблазнённых и увлечённых силою на путь греха».40

  Восстание длилось восемь месяцев, унесло сотни тысяч жизней, и было подавлено соединённой армией немецких князей с большим трудом.

  В середине 1530-х среди проповедников протестантизма возникла фигура, сыгравшая огромную роль в Реформации: Жан Кальвин. Община франкоязычной Женевы избрала его своим духовным лидером и практически некоронованным повелителем республики. Во многом Кальвин следовал за Лютером, но было в его учении одно коренное отличие: вера в предопределение (predestination). В своих богословских исканиях он пришёл к убеждению, что Господь, в непостижимой мудрости Своей, заранее предопределил одних людей к спасению и вечной жизни, других – к осуждению и вечным мукам. Думать, что своими поступками в земной жизни ты можешь что-то изменить в Божественном замысле, есть кощунственное самомнение, принижающее всемогущество Творца.

  Историк мировой цивилизации Вил Дюрант выразил оправданное удивление по поводу того, что доктрина предопределения была с энтузиазмом принята миллионами людей в Швейцарии, Франции, Шотландии, Англии и Северной Америке. «Почему кальвинисты, гугеноты и пуритане так доблестно сражались за идею собственной беспомощности? И каким образом вера в предопределение могла породить такие сильные личности?.. Сам Кальвин, будучи по характеру одновременно застенчивым и решительным, был уверен, что ему досталась судьба избранного Господом, и это придавало ему непоколебимую уверенность в своей правоте».41

  Проблема эта может проясниться, если мы вслушаемся в слова Лютера, с которыми он обратился в письме к курфюрсту Саксонскому: «В Божьих делах мы не должны следовать нашему суждению и определять, что хорошо или зло, справедливо или несправедливо. Сколько бы добра ты ни делал, даже если ты проливал кровь, всё же твоя совесть волнуется и говорит: “Кто знает, угодно ли это Богу?”.»42    

  Волнение совести, неуверенность в своей правоте – вот, от чего избавляет человека вера в предопределение. Зачем я буду переживать за свою греховность, слабость, ошибки, несовершенства? Всё в моей вечной судьбе предопределено Всевышним, я бессилен что-то изменить, и не несу ответственности перед Богом за свои поступки – только перед людьми. А с людьми ведь можно бороться и даже побеждать их иногда.

  На какое-то время крестьянский бунт ослабил вражду между протестантами и католиками. Но у многих европейских князей и монархов накопились свои причины искать ослабления прерогатив папского престола. Во Франции уже со времён Авиньонского пленения пап католическая церковь добилась автокефалии (самоуправления) и получила название «галликанской». В Англии Генрих Восьмой не побоялся отлучения и в 1534 году объявил себя главой церкви, которая с тех пор стала называться «англиканской». Германские князья, принявшие протестантство, создали военную лигу. Император Карл Пятый, сохранивший верность католичеству, пошёл на них войной, которая длилась с 1542 по 1555 год и закончилась победой лютеран. По условиям мира, с этого момента в каждом феодальном владении вера повелителя делалась обязательной для всех его подданных.

  Однако католический мир не мог стерпеть сосуществования с людьми, отвергавшими его святыни. В Европе началась столетняя эпоха религиозных войн, обзор которых невозможно уместить в одной главе. Мне остаётся лишь попытаться воскресить в памяти читателя отдельные картины, которые могли остаться там от прочтения исторических романов и драм, от просмотра фильмов и спектаклей.

  Например, вторжение испанских католиков под командой герцога Альбы в протестантские Нидерланды в 1567-1573 годах великолепно воссоздано в романе Шарля де Костера «Легенда о Тиле Уленшпигеле». Вся мощь огромной испанской империи оказалась бессильной перед союзом маленьких северных провинций. Наместник, посланный туда королём Филиппом Вторым, писал своему монарху из Фландрии:

  «До приезда сюда я не мог понять, каким образом мятежники ухитряются создавать так много флотилий, когда Ваше Величество и один-то флот содержит с трудом. Здесь я увидел, что люди, сражающиеся за свой домашний очаг, за свою веру, за свою собственность готовы служить за хлеб и воду, не получая никаких денег впридачу».43

  Нидерландские моряки не только захватили все порты, отрезав испанскую армию от снабжения по морю. Они также совершали рейды в открытый океан и перехватывали караваны вражеских судов, везущих золото и серебро из американских колоний в метрополию.

  Борьба французских протестантов, известных в истории под именем гугенотов, отражена во многих знаменитых произведениях литературы. Мериме включил в свою «Хронику времён Карла Девятого» описание страшной резни гугенотов, устроенной католиками в Париже в 1572 году и получившей название «Варфоломеевской ночи». Дюма приводит героев романа «Три мушкетёра» под стены крепости Ла-Рошель – осаждённого оплота гугенотов на западном побережье Франции. Но самую подробную летопись этого противоборства мы находим в двухтомной эпопее Генриха Манна, посвящённой судьбе короля Генриха Четвёртого – основателя династии Бурбонов.

  В этом романе воссоздана не только непримиримость враждующих лагерей, но и сложное переплетение внешних военных сил, принимавших участие в борьбе. Так Филипп Второй испанский посылал свои войска из Нидерландов на помощь католической лиге во Франции. Наоборот, протестантская королева английская Елизавета Первая отправила лидеру гугенотов, Генриху Наварскому (будущему королю Генриху Четвёртому) 4000 солдат, 22 тысячи фунтов стерлингов, 70 тысяч фунтов пороха, продовольствие, обмундирование.44

  Генрих понимал, что, несмотря на все военные победы, оставаясь гугенотом, он не сможет взойти на трон в стране, состоявшей на 90% из католиков. Ему пришлось для вида принять католичество (1593), после чего государство, измученное тридцатилетним раздором, приняло его и предоставило власть абсолютного монарха. Он использовал её, чтобы ввести законы, беспрецедентно расширяющие веротерпимость (Нантский эдикт, 1598 год). Многие историки считают, что именно эти законы позволили Франции в 17-ом веке стать самой могучей и процветающей страной в Европе.

  Конфликт между католической королевой Шотландии, Марией Стюарт, и протестантской королевой Англии Елизаветой Тюдор, воспроизведён в бесчисленных романах, поэмах, драмах, кинофильмах. Гораздо меньше внимания уделено человеку, которому суждено было укрепить протестантство в Шотландии – Джону Ноксу. Начав свою карьеру в качестве католического священника, он в 1545 году перешёл в протестантство и принимал активное участие в религиозном противоборстве. В какой-то момент был арестован и на полтора года отправлен на галеры, но убеждений своих не изменил.45

  В 1553 году на английский престол взошла католическая королева Мария Тюдор, прозванная «Кровавой». Она начала такой террор против протестантов, что они были вынуждены массами покидать страну. Нокс в эти годы нашёл приют у Кальвина в Женеве. Однако через пять лет Мария умерла, и занявшая трон Елизавета вернула протестантам те права и влияние, которые они имели при её отце, Генрихе Восьмом. В Шотландии же разразилась религиозная война (1559-1560), закончившаяся поражением католической партии. Парламент Шотландии, под влиянием проповедей Джона Нокса, объявил протестанство в его пресвитерианской модификации государственной религией королевства.46

  В 1930-е годы Голливуд многократно обращался к теме противоборства католической Испании Филиппа Второго и протестантской Англии Елизаветы Первой. Мы с детства запомнили Эрола Флина в фильме «Королевские пираты» (SeaHawk). Но только много лет спустя, знакомясь по книгам с историей 16-го века, cмогли осознать, как велика была опасность, нависшая над Англией в 1588 году, когда к ней приближался огромный испанский флот, Великая Армада, которому было приказано покончить с протестантизмом на Британских островах раз и навсегда.

  Заключительный этап войн между католиками и протестантами получил название Тридцатилетняя война (1618-1648). Она началась с побед католиков, армию которых возглавил знаменитый полководец Альбрехт Валленштейн (1578-1634). Шиллер воссоздал его образ в одноименной драме. Но в 1630 году на помощь немецким протестантам пришла шведская армия под командой короля Густава Адольфа и переломила ход войны. Боевые действия продолжались ещё долго, и в конце обе стороны были так измучены, что в 1648 году, после четырёхлетних переговоров подписали Вестфальский мир, перекроивший карту Европы.

  Папский посол участвовал в переговорах, но подписать договор отказался. Папа Иннокентий Десятый объявил его «недействительным, проклятым и не имеющим никакого влияния на прошлое, настоящее и будущее».47 Но Европа проигнорировала эти протесты. Все понимали, что возникновение мощных независимых протестантских государств стало реальностью. Вся северная Германия, Дания, Нидерланды, Норвегия, Швейцария, Швеция, Шотландия начали новую эпоху своей истории.

 

 

  Возникает вопрос: не следовало ли включить в эту главу хотя бы краткий обзор тех войн, которые сегодня мир Ислама разжигает против мира «неверных»? Ведь горючим материалом этих пожаров явно является религиозный пыл нападающих. После долгих размышлений я решил, что правильнее будет отнести эти конфликты к войнам Второго типа, описанным выше в Главе II-2: «Отставшие атакуют обогнавших». Ведь ни одно мусульманское государство ещё не достигло индустриальной стадии развития. Эти народы пока лишь импортируют автомобили, самолёты, нефтяные вышки, корабли, но оказываются не в силах совершить тот духовный и интеллектуальный скачок, то душевное движение, которое описывается словами, отсутствующими в их словарях и в их обиходе: сомнение и совесть.

  В наш обзор не попали многие войны, в которых религиозная вражда играла хотя и существенную, но всё же не определяющую роль – их мы рассматриваем в других главах. И всё же один момент высветился уже довольно ясно и представляется весьма многозначительным:

  Религиозные войны загорались только там, где вероисповедание народа включало в качестве своей основы монотеизм.

  Мы не находим религиозных войн в античности греков и римлян, не случалось их и в Египте, Индии, Китае, Японии. Когда человеку предлагают на выбор целый пантеон богов, он может приносить жертвы то одному, то другому, то сразу нескольким. Зачем же враждовать с соседом, который на своём домашнем алтаре сегодня воскуряет священный фимиам другому небожителю? Только иудеи, христиане и мусульмане были готовы безжалостно убивать друг друга, ревниво защищая исключительность своей формы слияния с Богом единым, Всемогущим и Всевидящим.

  Пацифисты могут использовать это наблюдение и начать борьбу с монотеизмом так же, как они в своё время начали борьбу с монархиями. Увы, они скоро убедятся, что народы легко найдут другие поводы для войны. Нам пришло время окинуть взором исследователя Шестой тип войн: братоубийственные гражданские войны, в которых противники не могли договориться о мирном выборе формы государственного правления, хотя они говорили на одном языке и имели одинаковую веру.

 

 

Примечания:



  1. Josephus. The Jewish War (London: Penguin Books, 1981), p. 138.

  2. Ibid., p. 140.

  3. Durant, Will. Caesar and Christ. A History of Civilization, Part III (New York: Simon & Schuster, 1944), рр. 536-37.

  4. Josephus, op. cit., p. 147.

  5. Ibid., p. 149.

  6. Ibid., p. 165.

  7. Иосиф Флавий. Иудейская война. Москва: Мосты культуры, 1992.

  8. Josephus, op. cit., p. 318-19.

  9. Durant, op. cit., p. 545.

  10. Ibid., p. 660.

  11. Durant, Will. The Age of Faith. A History of Civilization, Part IV (New York: Simon & Schuster, 1950), p. 46.

  12. Ibid., p. 49.

  13. Ibid., p. 116.

  14. Герцберг Густав. История Византии (Москва: 1896), стр. 212.

  15. Там же, стр. 94.

  16. Там же, стр. 241.

  17. Durant, The Age of Faith, op. cit., p. 427.

  18. Esposito, John. The Oxford History of Islam (NY: Oxford Univ. Press, 1999), р. 16.

  19. Durant, The Age of Faith, op. cit., p. 193.

  20. Гольдцигер Игнац. Лекции об Исламе (Москва: 1912), стр. 27.

  21. Там же, стр. 105.

  22. Durant, The Age of Faith, op. cit., p. 588.

  23. Ibid., p. 592.

  24. Ibid., p. 606.

  25. Ibid., p. 775.

  26. Durant, Will. The Reformation. A History of Civilization, Part VI (New York: Simon & Schuster, 1957), p. 32.

  27. The New Encyclopedia Britannica (Chicago: The University of Chicago, 1988), vol. 6, p. 169.

  28. Ibid.

  29. Durant, The Reformation, op. cit., p. 168.

  30. Britannica, op. cit., vol. 6, p. 173.

  31. Durant, The Reformation, op. cit., p. 168.

  32. Ibid., p. 169.

  33. Britannica, op. cit., vol. 6, p. 174.

  34. Ключевский В.О. Курс русской истории (Москва:Госполитиздат, 1957), том 2, стр. 283.

  35. Строчки из стихотворения Владимира Соловьёва. См. В. Соловьёв. Стихотворения (Ленинград:Советский писатель, 1974), стр. 89.

  36. Durant, The Reformation, op. cit., p. 381.

  37. Ibid., p. 383.

  38. Мережковский Д.С. «Лютер». В книге «Реформаторы» (Брюссель:Жизнь с Богом, 1990), стр. 96.

  39. Там же.

  40. Там же, стр. 97.

  41. Durant, The Reformation, op. cit., p. 465-66.

  42. Цитируется по Лев Шестов, «Только верой» (Париж: 1966), стр. 241.

  43. Durant, Will. The Age of Reason Begins. A History of Civilization, Part VII (New York:Simon & Schuster, 1961), p. 450.

  44. Ibid., p. 362.

  45. Durant, The Reformation, op. cit., p. 608.

  46. Durant, Will. The Age of Reason Begins, op. cit., p. 113.

  47. Ibid., p. 571.

 

 

 

 

II-6.  Гражданскиевойны

 

 

Но к нам идёт жестокая пора,

идёт пора безумного огня.

О, стилизованный галоп коня,

и пена по блестящим стременам,

и всадник Апокалипсиса – к нам!

                            Иосиф Бродский

 

 

Древний Рим в огне

 

  Историки и политические философы, сравнивая законы различных государств, заслуженно отдают пальму первенства законодательству Римской республики. Уже первая конституция, принятая в 450 году до Р.Х. и получившая название «Законы двенадцати таблиц», позволила упорядочить взаимоотношения различных слоёв населения, в первую очередь – патрициев и плебеев. Но по прошествии восьмидесяти лет эти рамки стали тесны, и после долгой борьбы патриции уступили и согласились на принятие нового свода законов, выработанных двумя трибунами плебейского происхождения – Лицинием и Секстием (367 год). Далее следуют два века, заполненных победными войнами, расширением границ, ростом богатства.

  Но в мировой истории успех не проходит безнаказанным. Часто победная нация оказывается лицом к лицу с теми самыми проблемами, с которыми не смогли справиться побеждённые. Именно это случилось после окончательной победы Рима над Карфагеном в 146 году. Теперь под властью победителей оказались огромные территории в Северной Африке и Сицилии, на которых у карфагоенян была успешно работавшая система сельского хозяйства, обслуживавшаяся трудом рабов. Эти земли сумели захватить римские богачи, и дешёвый хлеб хлынул в Италию. Римские крестьяне не могли конкурировать с этим потоком, они разорялись, бросали  свои участки, убегали в города, где пополняли стремительно растущие ряды бедноты. Управлять этим новоявленным пролетариатом делалось всё труднее. Необходимы были законодательные реформы.

  За эту работу взялись молодые политики, полные либерально-уравнительных идей и юношеской решительности – братья Тиберий и Гай Гракхи. Тиберий был выбран на пост народного трибуна в 133 году до Р.Х. Он попытался изменить земельное законодательство, урезав гигантские латифундии до предельно допустимого размера в 333 акра, а освободившуюся землю разбить на участки по 20 акров и раздать беднякам, чтобы они трудились на них и уплачивали налог в государственную казну. Эта мера вызвала яростное сопротивление землевладельцев, сенаторов, патрициев. Начались уличные столкновения, в результате которых Тиберий был убит.1

  Гай Гракх, заняв пост трибуна в 123 году, пытался продолжать реформы погибшего брата. Он действовал более осторожно и сумел завоевать поддержку армии, а также части всадников и патрициев. Но его попытка предоставить права римского гражданства жителям италийских городов и увеличить число сенаторов с трёхсот до шестисот оттолкнула от него многих сторонников. Снова политическая борьба переросла в уличную войну. Осознав неизбежность поражения, Гай покончил с собой. Победивший сенат присудил к смерти 3000 его сторонников.

  Если в государстве начинались смуты, каким-то образом соседние народы ухитрялись узнавать об этом очень скоро даже до эпохи радио и телеграфа и смелее пересекали его границы. Думается, есть прямая связь между политическими бурями в Риме 120-х годов и начавшимися вскоре дерзкими вторжениями вражеских армий. Римские колонии в Африке подверглись в 115 году атаке нумидийцев, возглавляемых царём Югуртой. В 113 вторгшиеся с севера кимвры разбили римскую армию в битве при Норике. На восточных границах активизировались парфяне. В Сицилии восставшие рабы разбивали римские войска, посылаемые на их подавление, раз за разом.2

  Именно в противоборстве с этими вторжениями выдвинулись два знаменитых римских полководца: Гай Марий (156-86) и Корнелий Сулла (138-78). Они оба воевали с Югуртой в Африке, и победа над ним принесла Марию первый триумф. Эти победы прославили его настолько, что, в нарушение всех традиций, римляне избирали его консулом семь раз. Но даже гениальному полководцу было не по силам разрешить глубинные политические конфликты, вызревавшие в государстве десятилетиями.

  В значительной мере победы Мария оказались возможны потому, что, под давлением военной необходимости, сенат согласился на предложенные им реформы. Раньше в армии могли служить только римляне, владевшие какой-то собственностью. Но число таких граждан катастрофически уменьшалось. Марию разрешено было вербовать безземельную бедноту за плату и за обещание земельных наделов после конца службы. Он тренировал их неустанно, заботился о них, вёл от победы к победе. Эта армия сражалась не за Римскую республику, а за своего полководца. Именно с нею он смог разбить сначала огромное войско кимвров, вторгшихся в Италию с запада (102 до Р.Х.), а потом и тевтонов, вторгшихся с севера через Альпы (101 год).3

  Увы, вскоре воинам Мария пришлось обагрить свои мечи в крови соотечественников. В девяностые годы началось восстание италийских городов, жители которых требовали полного римского гражданства. Они образовали собственную федерацию со столицей в Корфинуме, создали свой сенат из 500 человек и вели с Римом упорную гражданскую войну в течение трёх лет, которая унесла 300 тысяч жизней.4

  Новый порядок набора в римскую армию в корне менял природу исполнительной власти в республике. Раньше сенат и народное собрание решали, кто из двух избранных консулов поведёт войска на войну, и через год командование переходило к новым народным избранникам. Теперь же роль главнокомандующего делалась ключевой. Та партия, которой удавалось провести своего ставленника на этот пост, получала решительный перевес. В 89 году возникла необходимость отправить армию в Малую Азию для войны с парфянским царём Митридатом. Кто поведёт её – ставленник патрициата Сулла или ставленник плебса Марий?

  Сулла, избранный вторым консулом, уже находился в армейском лагере и готовил солдат к походу. Но в это время партия популяров в Риме сумела добиться в сенате назначения Мария на пост главнокомандующего. Два трибуна были посланы в лагерь с соответствующими распоряжениями. «Солдаты встретили их градом камней. Марий, узнав о гибели посланных, начал убивать сторонников Суллы в Риме и конфисковать их имущество. Оптиматы в панике бежали из города, а армия подошла к воротам».5 Силы были неравны, армия ворвалась в город, Марию с трудом удалось бежать.

  Война между популярами и оптиматами длилась с переменным успехом шесть лет. В 86 году Марий умер, и его место занял его сын – Марий-младший. Только в 82 году Сулле удалось добиться окончательной победы, после чего он вошёл в Рим и объявил себя диктатором. Началась расправа с популярами при помощи проскрипционных списков.

  «Тот, кто пытался укрывать попавших в проскрипции, наказывался смертью, даже если это был брат, сын, или отец обречённого. А тот, кто убивал такого, вознаграждался двумя талантами, даже если это был раб, убивший хозяина, или сын, убивший отца. Проскрипции действовали не только в Риме, но и во всей Италии. Людей убивали в объятиях их жён, детей – в руках матерей. Попасть в проскрипции можно было не только за принадлежность к партии популяров, но чаще – за богатство. Даже сами убийцы сознавались, что “этот погиб из-за своего роскошного дома, этот – из-за чудесного сада, этот – из-за бассейна с горячей водой”.»6

  Для многих римлян вера в священность республиканских традиций заменяла религию. Возможно, ужасы правления Суллы возродили их отвращение к единовластию, и впоследствии это помогло Цицерону подавить заговор очередного честолюбца – Катилины (63-62). Однако внешние угрозы и внутренние потрясения вынуждали сенат и народное собрание снова и снова вручать верховную власть кому-то одному. В 52 году такая власть была вручена полководцу Гнею Помпею, которого объявили «консулом без коллеги». Он возглавил армию оптиматов. Лидером популяров стал Юлий Цезарь, уже прославленный своими победами в Галлии, Германии, Британии. Начался второй период великой гражданской войны в Римской республике: Юлий Цезарь против Помпея и его сыновей (48-45).

  Даже тот факт, что Помпей был женат на дочери Цезаря, не смог привести к примирению. Плутарх, вглядываясь в эту историческую драму, склонен объяснять её исключительно ненасытимостью человеческого властолюбия и тщеславия. «Как слепа и как безумна душа человека, охваченная страстью! Если бы два соперника стремились только управлять и мирно наслаждаться тем, что они покорили мечом, весь мир не мог бы устоять перед ними. Если им не хватало трофеев и триумфов, война с парфянами и германцами могла бы доставить и то, и другое. Ещё оставались незавоёванными Скифия и Индия, и покорение этих наций было бы окрашено благородным предлогом распространения цивилизации среди варваров. Кто мог бы противостоять семидесяти тысячам прекрасно вооружённых римских воинов, под командой таких генералов, как Помпей и Цезарь?! Но вот они сошлись в смертельной схватке и не могут отказаться от неё ни ради благоденствия собственной страны, ни ради сохранения своей славы ни разу не побеждённых».7

  Решительное поражение Помпей потерпел в битве при Ферсале (лето 48 года, Греция). Победивший Цезарь был объявлен пожизненным диктатором. Но сторонники республики в сенате не могли смириться с этим. Они составили заговор, в результате которого Цезарь был убит в марте 44 года. Начался третий, заключительный период гражданской войны. Главными фигурами в нём выступили сторонник Цезаря Антоний и молодой политик и военачальник Октавиан Август.

  Убедившись в беспомощности республиканского правления, сенат в 43 году учредил правление трёх – триумвират. В него вошли Антоний, Октавиан и Лепидус. Для укрепления этого союза в 40 году Антоний женился на сестре Октавиана. Однако в 36 году он так влюбился в Клеопатру, что бросил жену, оставил её в Риме, и сочетался браком с египетской царицей.8

  Снова братоубийственные побоища прокатывались по территории всей страны: в Италии, Греции, Испании, Египте. Антоний явно превосходил своих противников личной отвагой и талантом полководца. Но похоже, что страстная влюблённость в новую жену, действительно, сыграла роковую роль в его судьбе. В 31 году две огромные армии и два огромных флота сошлись на восточном берегу Адриатического моря, вблизи мыса Акций. Генералы Антония советовали начать сражение на суше, где они были уверены в победе. Но Клеопатра настояла на том, чтобы главный удар по врагу был нанесён на море. Её корабли были крупнее – видимо, это внушало ей надежду на успех.

  Однако на деле большие размеры кораблей уменьшали их манёвренность. Лёгкие и подвижные галеры Октавиана могли кружить вокруг них, по три-четыре на одного, приближаясь и удаляясь, осыпая стрелами, дротиками, горшками с зажигательной смесью. Исход битвы оставался ещё нерешённым, когда вдруг египетская флотилия покинула место сражения и вместе со своей царицей стала удаляться в южном направлении.

  «Здесь Антоний, несомненно, показал, что он больше не обладал ни умом полководца, ни духом храброго человека, и вообще перестал подчиняться рассудку. Кто-то однажды сказал в шутку, что душа влюблённого живёт в чужом теле; так и Антония влекла к себе женщина, как бы составлявшая с ним одно существо и двигавшаяся вместе с ним. Лишь только он заметил, что её корабль удаляется, он забыл весь мир, предал тех, кто сражался и умирал за него, и последовал за ней на галере, оснащённой пятью рядами вёсел. Он готов был всюду следовать за женщиной, которая успела завлечь его в гибельные сети, и которой суждено было окончательно погубить его.»9

  Читатель, которому интересны подробности дальнейшей судьбы любовников, может снять с полки Шекспира и прочесть драму «Антоний и Клеопатра». Или заказать в «Нетфлексе» голливудский блокбастер «Клеопатра» (1964) с Ричардом Бартоном и Элизабет Тэйлор в главных ролях. Плутарх сообщает, что египетская царица и её возлюбленный, достигнув Александрии, провели там целый год, не столько готовясь к продолжению борьбы, сколько предаваясь веселью и развлечениям. Попутно Клеопатра занималась изучением разных ядов, испытывая их на приговорённых к смерти. По её наблюдениям, укус аспида действовал наиболее безболезненно, хотя и не очень быстро.

  Когда армия Октавиана приблизилась к Александрии в 30-ом году, гражданская война уже перестала быть войной оптиматов с популярами. Все понимали, что вопрос лишь в том, кто из двух честолюбивых претендентов станет единовластным повелителем Рима. И армия Антония «проголосовала ногами»: не вступая в бой, перешла на сторону его противника. После этого Антоний покончил с собой, а вскоре его примеру последовала и Клеопатра.

  29-ый год до Р.Х. принято считать началом имперского периода римской истории. Августу Октавиану были вручены неограниченные полномочия, приравнивавшие его, по сути, к абсолютному монарху. После столетия гражданских раздоров страна смогла вернуться к созиданию. Строились храмы, акведуки, порты, дороги, упорядочивалось местное управление, создавалась постоянная армия, а также сеть государственных чиновников, служивших за плату. Эпоха Августа отмечена творчеством таких поэтов, как Вергилий, Гораций, Овидий, Тибулл, Проперций, историка Тита Ливия, созданием библиотек, покровительством наукам и искусствам, осуществлявшимся близким соратником императора Меценатом. Но наследники, всходившие на императорский трон в 1-ом веке по Р.Х., вскоре показали всему миру, как быстро власть одного может превратиться в разгул безжалостной тирании. Имена Калигулы, Нерона, Домициана сделались синонимами безграничного кровавого произвола.

Продолжение следует

Полный текст вы можете прочитать

в бумажном варианте журнала