Ефим Гаммер
Сибирская перезагрузка. Стихотворения
СИБИРСКАЯ ПЕРЕЗАГРУЗКА
Стихи, стихи по всей России.
Из дали в даль. Из края в край.
Стихи, стихи. И часовые.
И затяжной собачий лай.
Тропинки вымокли лесные,
водою залиты следы.
Стихи, стихи по всей России.
И грусть. И ропот. И суды.
Приметы времени такие –
не разобидеть бы кого.
А что до помыслов, лихие
теперь не значат ничего.
Емелька из легенд отозван.
Прогнали Стеньку сквозь экран.
И боль-тоска, но поздно, поздно
рвёт на груди меха баян.
Уходят малые-большие,
уходят люди невзначай,
и незаметно, как и жили,
как ели хлеб и пили чай.
Им ничего уже не страшно.
Так пусть они доскажут речь.
А где? Как будто это важно…
Важнее камень скинуть с плеч.
Забытье – жданная услада.
Но вот проснулся, и опять
на выбор – ад иль то, что рядом,
с названьем – рай. Куда шагать?
Податься в рай? Пустое дело.
Баклуши бить? Гулять в саду?
А закобененное тело
работы просит хоть в аду.
Вдруг сверх зарплаты рубль положат?
Путевкой в рай вдруг наградят?
Что размышлять? Все в длани Божьей.
И спорить что? Привычней ад.
В аду жарынь! В аду погода,
что вгонит в гроб и мертвеца.
И возмущение народа
командой райского дворца.
Носи дровишки, потчуй брата
разноголосым кострецом.
Склоняй, в зубах кипящим матом:
«Дворец! Дворца! Дворцу! Дворцом!»
И донесли. И по начальству
пришлось наладить обходной,
чтоб разъяснили в одночасье:
«Ты что? Придурок аль больной?»
И закатали на проверку.
«Дышите в трубку! Так и так!»
И, вынув душу, сняли мерку,
чтоб вдуть ее в земной барак.
«Эй ты! Ходи на изготовку.
Сейчас запустим в мать твою!»
И запустили… Вот как ловко
жить приспособились в раю.
Темна утроба. Мир весь тесен.
Но сколь приветливо тепло
доступных слов, знакомых песен.
О, Боже мой! Как повезло!
Опять я дома. Пуповиной
привязана душа к нему.
И льётся пухом тополиным
земное таинство сквозь тьму.
И непонятное понятно.
И ясен путь на много лет.
Какой за тьмою мир нарядный!
И как прекрасен этот свет!
Вновь жизнь – в каком уже начале –
не счесть, как и былых затей,
стонала, плакала, кричала,
взывала к совести людей.
Но нет, но нет стези заветной,
всесветной, ясной и прямой.
Умом я тронусь. Незаметно
я стану кем-то, но не мной.
Чиновником, партийным боссом,
чужою властною судьбой.
А я хочу бежать – пусть босым! –
но лишь за истинным собой.
Где поводырь? Дожди косые.
Земная хлябь, неверный свет.
Стихи, стихи по всей России,
и нет Мессии, нет и нет.
На перекрестке чувств и мнений
не люди – тени. Что за блажь?
«Ау!» Шарахаются тени,
врастают в призрачный мираж.
А расстоянье – расставанье
с самим собой. В себе самом.
Неизлечимое врастанье
в мираж – недавний окоём.
«Приди-явись, посланец Божий!
С тобой и сердце, и душа.
Не повернуть. Уже отторжен.
Не прикипает жизни ржа.
Всмотрись: я новым светом мечен –
манящих, неземных свобод.
И пусть я – пусть! – не безупречен,
но голос мой в тебе живёт».
Оглохло небо? Или внемлет?
Нет солнца. Тучи. Дождь пошел.
И шепчет мне: «Сначала – в землю,
потом, изволь, пари душой».
Так что же, в землю? Были – жили
в разливе бед и непогод.
Уходят малые-большие,
уходят люди в свой черёд.
Уходят люди настороже.
Уходят люди невзначай.
Кто как шагнет, и бездорожьем –
за тот, земной, за самый край.
Тропинки вымокли лесные.
Водою залиты следы.
Стихи, стихи по всей России.
И грусть. И ропот. И суды.
Кануны канули в каноны.
Что изменилось? Эшафот
способен развенчать корону –
не венценосный небосвод.
Лгуны-каноны веют смертью –
тлетворным запахом основ.
Но время сверьте с круговертью
кровавой сверки топоров.
Час Х. Гудрон. Следы босые.
Росою ртутной льётся гной.
И та роса глаза не выест
лишь тем, кто прежде был слепой.
А я? Я – дух. Я неподсуден
ни для темниц, ни для костров.
Но почему снижаюсь к людям
и слышу их призывный зов?
Пусть я всего лишь слепок неба,
но в каждом облаке дом мой.
И падать мне в ладони слепо,
поить людей водой живой.
Когда меня вбивали в землю
и – глубже, глубже каблуком,
я превращался незаметно
в зерно, и в хлебе жил тайком.
Когда меня в сто рук сгибали,
чтоб тело надвое рассечь,
я знал, что превращусь в скрижали,
но прежде в меч, и только в меч.
Когда вздымали в небо-светло,
в кумиры с песней волокли,
я понимал: теперь не вредно
уйти, частицей стать земли.
Я был землей, мечом и хлебом.
Я сознавал: такой удел.
И пусть мне тайный смысл не ведом,
Но я ведь жил! Видать, умел...
ИЗ ГЛУБИНЫ СИБИРСКИХ РУД
1
Ночные выползки лучей
в небесное стремятся сито.
Среди ночей живу – ничей,
людьми и Богом позабытый.
Мне хорошо наедине
с тайгой, ручьем, осокой –
в краю распластанных теней
и лиственниц высоких.
Не мучит скорбная тоска
по гибнущим мгновеньям.
и метрономом у виска
не тренькают сомненья.
2
Замкнуто пространство
кругом временным.
Делим круг на части
росчерком сквозным.
В росчерк жизнь вложили –
буковки вразлет.
Ждем: графолог-вечность
почерк разберет.
разберет-оценит,
скажет тет-на-тет.
…Долго ожиданье –
до скончанья лет.
3
Нам разум дан, до сути чтоб
дошли мы, если сможем.
Но опускаясь даже в гроб,
на смертном даже ложе,
никто не скажет, что познал
он суть до абсолюта.
Он скажет: «Жизнь – большой вокзал,
где суть «туда – отсюда».
Мы умираем каждый день
и каждый день родимся.
И строя лабиринт идей,
мы сути сами снимся.
Она, суть, ждет: когда придем
за ней. Взывает: «Люди!
Я жду. Для вас открыт мой дом.
…Но как дойти до сути?
4
За неприметным поворотом
проторенно-привычных дел
я различил кончину года,
но удивиться не посмел.
Преображение природы,
такое броское на вид,
готовит новые заботы,
а с ними скоропись обид.
Я не устроен в этом мире.
А этот мир устроен так,
что в нем, как в жактовой квартире
не жить без сплетен, склок и драк.
Что надо мне? Прошу покоя.
Но мой покой давным давно
порушен твердою рукою,
что прорубила нам окно –
не то, что в сытую Европу,
не то, что в таинства души –
окно в бездонную утробу,
где вечно живы миражи.
Они настырно ищут волю,
хотя не лезут на рожон,
рисуют нам иную долю
за пограничным рубежом.
Что мы теряем, уезжая?
Бутылку зелена-вина?
Мечту о крупном урожае
американского зерна?
Победу в соцсоревнованье?
Урочный вызов в изберком?
Помпезные телесвиданья
с забронзовелым старичком?
Что это? Много? Может, много.
Но как все с толком объяснить?
Чиркнув пером, лишили Бога,
и приказали дальше жить.
Куда другим потерям рядом
с одною этой? Где ответ?
Но что тут думать об утратах?
Пусть думает о них иммунитет.
5
Отверните глаза от печали,
взвейтесь в небо, оставьте жнивье.
Мы сегодня свое откричали,
завтра вы откричите свое.
Распахните широкие крылья.
Выходите в полет, трубя.
Мы сегодня себя открыли.
Завтра вам открывать себя.
Высь тревожно и зримо манит
в неизведанный путь веков.
Пусть вам будет небесной манной
голубая крупа облаков.
6
Раздроблена ночь на звезды.
День затасован за день.
Было рано, ныне поздно,
что впереди, то сзади.
По кручам пахучие травы
цветут, осязая темень.
А мы до безумия правы –
мы с этими, а не с теми.
Струимся по взгорью цепко.
Залиты потом и грязью.
В живую закованы цепь мы –
ночные скалолазы.
7
Не будем, не будем, не будем
стонать, как луна на ветру.
Мы будем рассказывать людям
о том, чего ждать по утру.
Мы будем такими, как были.
Иными не быть уже нам
везде, где из звездной пыли
земной воздвигается храм.
Шторма… разве ищем их в море?
Но к ним пролагаем пути.
И море рифмуется с горем.
А горе всегда впереди.
Над нами высокое небо.
Под нами бездонная мгла.
И мы без движения слепы –
потомки морского орла.
8
Он вбежал. А глаза – два испуга.
А на лбу – льдистой корочкой пот.
На губах, как замок, сосулька –
опечатан молчанием рот.
Он – ни слова. Плодите страхи,
и взывайте к печи: «тепла!»,
чтобы только к нему, бедолаге,
речь быстрее вернуться могла.
Что случилось? Какие беды
к нам свои направляют пути?
Тьма вопросов, и все без ответа.
Жди! Сгорай в нетерпенье и жди.
Кто-то сгинул? А, может быть, ранен?
Либо в прорубь шагнул невзначай?
Заводить ли аэросани?
Или? Или? Иди-угадай!
Миг настал. На подходе слово.
Ловим слово, как свет из тьмы.
Мы его растерзать готовы.
– Говори! Черт тебя! Не томи!
– Братцы, что вы такие, однако?
– Говори! Что застыл, обормот?
Нас насквозь пронизают страхи,
метроном стучит: «время не ждет!»
– Дайте ще для просыху минутку.
Тот, кто ждет, тот по справке блажен.
Ну и ну! Учудил паря шутку.
Он шутник, сознаем в душе.
Что ж, тогда не взыщи, приятель,
и наш розыгрыш – будь здоров!
На мороз его, шутки ради,
выгоняем, и дверь на засов.
Шутка шуткой. Минута потешна –
и компресс спиртовой готов.
А внутри него – капля надежды:
станет меньше у нас дураков.
9
Медведь-шатун, медведь-шатун,
он истина – не ересь.
Сквозь строй прискорбных наших дум
идет он, как сквозь вереск.
Идет в обличии тоски,
то жалящей, то сонной.
А мы нещадно трем виски.
Изгнать ли так его нам?
Мы смены ждем четвертый день.
Мы думаем устало:
«Баркас, ты где? На той звезде,
где куролесит дьявол?
Медведь-шатун, сопя, урча,
жрет всех – не тех, кто вкусен.
Придет баркас. И на причал –
не нас – останки сгрузит.
Он повернет, уйти готов
на поиски берлоги.
И мы взахлеб свободу вновь
вдохнем до боли в легких.
А тем, кому на островке
жить вместо нас отныне,
оставим базу, рыб в реке,
луну, что гложет иней.
Оставим смутную весну,
воз нежностей телячьих,
страстишку милую к вину
и шатуна в придачу.