Алена Каримова

Озеро прячет рыб

*   *   *

Озеро прячет рыб,

по берегам – трава,

от золотой жары

кружится голова.

Сосны растут в песке,

тропки уводят в лес,

будто на волоске

мы от больших чудес.

Странностям нет числа.

Ближний молчит, дурак.

Я бы его спасла,

если бы знала как.

 

 

ЦПКиО 

 

Не плачь, не плачь –

не всё имеет цену,

и мы с тобой вовек не продадим

смешную эту маленькую сцену,

где прошлый век –

уныл и невредим, –

змеёй чудн?й за хвост себя кусая,

всё также, обозренья колесом,

скрипит, над головами повисая…

Осенний воздух, мрачен и весом,

наполнит легких парные сосуды –

ты скажешь:

«Как на сердце тяжело…»

Ты скажешь:

«Эти сплетни, пересуды… 

такое зло…

смотри, какое зло…»

Но это всё

всего лишь воздух влажный,

где волглая река

вошла в изгиб,

где старый танкер брошен экипажем,

но не погиб.

Ты видишь? – не погиб. 

 

 

*   *   *

Жалость имеет голос, имеет имя…

Жалость – почти любовь и почти обида. 

Не выбирай меня, путай меня с другими,

не подавай ни руки, ни пальто, ни вида.

 

Все мы устали, и воздух густой, как пенье,

тянет последние силы. Дрожит аорта.

Ну, уходи, улетай, убегай, мгновенье –

ты не прекрасно, таких у меня до чорта.

 

*   *   *

Не смей меня ловить в лукавой перекличке –

нескладный алфавит, как ящерицын хвост

достанется тебе – я выйду сквозь кавычки –

возьму прямую речь, её рисунок прост. 

Когда-то и меня кружило в карнавале,

и тайны вожделев, вослед тебе влекло,

но нынче близорук мой взгляд, и трали-вали

мне скушно заводить сквозь умное стекло.

Мильоны мелочей сплетут густую чащу,

покуда в пользу «быть» решается вопрос…

Не смей меня любить – я стану настоящей –

и не смогу других воспринимать всерьёз.

 

*   *   *

Ехать с севера на север…

До свиданья, милый свет.

Оставайся тут со всеми –

Продолжай кордебалет.

Ваша музыка больная,

Разговорчики в строю…

Географии не знаю –

Кожей холод узнаю.

 

*   *   *

Грязно-желтая рáкушка, розовое нутро,

если в тебе что и было – оно уже всё мертво…

А я изучаю вензель твой, только мое «ау»,

не долетев до берега, путается в траву…

«Деточка, – говорила мне добрая медсестра, –

это, мол, только в опере чтонашажизньигра».

И долговязой капельницы ныл остроносый шприц…

 

Ненавижу запах больниц.

 

*   *   *

Руки дрожат у пьяницы прикурить,

тётка с опухшей рожей сдаёт стекло…

Были детьми, конечно же, как не быть,

в небо к Тебе смотрели светло-светло…

Господи, думаю, как же Ты изобрёл

эту забаву – время – и смотришь, рад,

как старичок ковыляет цаплей, а был – орёл…

В ухе его слуховой торчит аппарат.

Но возвращаешь, Господи, на ветру

листьев ручных летучие корабли;

каждый, наверно, думает – не умру,

а и умру – долечу до своей земли.

Люди ужели Тебе не милей травы?

Как полюбить негасимый и нежный свет,

если из полной ужаса головы

телеграфирует сердце: спасенья нет?

Всюду загадки – «холодно-горячо».

Мрамор искусства не лечит живую плоть.

Только целуя родное во тьме плечо,

знаешь, что можно истину побороть. 

 

 

*   *   *

Собака с чёрною шерстью,

воздуха серая взвесь,

ландышевые чашечки,

слишком белые здесь…

Откуда все это берётся,

куда исчезает потом?

Стою в магическом круге –

под проливным зонтом,

ко мне приходят виденья:

старые города,

крылатые змеи, барсы,

лодки, фонтан, вода…

Вода на земле и в небе,

вода в водосточной трубе,

вода и в вине, и в хлебе,

вода во мне и тебе.

И в первый раз за столетье

я ничего не боюсь –

пора научиться плавать,

распробовать вкус.

 

*   *   *

отдай в надёжные руки свою планету
проникновенно шепчут из каждого утюга
ты же маленький весь и сил у тебя уже нету
отдай избавься спихни скорей и вся недолга
зачем тебе эти хлопоты эти дрязги
не так уж долог наш человечий век
пускай кто хочет рвётся из грязи в князи

а ты не таков не то у тебя в голове

не то конечно и тесен мирок осенний

и яблоки… и мы с песней идем ко дну

но я сочиняю истории про спасение

а милый мой собирается на войну.

 

*   *   *

Твоей депрессии вечная мерзлота,

твоих похвал фальшивая позолота…

И каждый раз я думаю: вот черта,

но за чертой опять возникает что-то,

и за пределом новый встает предел –

то ли терпенья, а то ли уже эмоций.

Красивый эндшпиль не всякому удаётся.

Ты утверждаешь, что не хотел.

Хотел.

 

*   *   *

Как хорошо, когда хочется говорить –

слова не то чтобы соскакивают с языка,

но безусловно торопятся заявить:

«Мне ещё интересно – я жив пока».  

Как хорошо изображать из себя волшебника,

книгочея, умницу всех наук:

у меня, мол, задачи из вашего решебника

все до одной побеждены, и ответы не врут.

Впрочем, иногда изобразить и смущение:

ничего человеческого я не чужд,

и можете даже не покидать помещения,

пока я тут величествую и лучусь.

Но надоедают и эти изгибы,

и подолгу смотришь, как падает снег,

стоишь и думаешь, ах, Meine Liebe,

как так случилось, что счастья нет?

Всё из-за этой всепроникающей речи,

словесной шелухи, бормотания по ночам…

И чем заменить её? Выходит, что нечем.

Так и живём, то плача, то бормоча.

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера