Александр Карпенко

Книжная полка Александра Карпенко. Рецензии на книги Александра Тимофеевского, Марии Ватутиной, Людмилы Шарга, Ирины Чудновой, Дмитрия Бураго, Маргариты Аль и на книгу воспоминаний о Льве Болдове

КЛИПОВОЕ СОЗНАНИЕ АЛЕКСАНДРА ТИМОФЕЕВСКОГО


(Александр Тимофеевский, Избранное. –


М., Воймега, 2018)


 


Александру Павловичу Тимофеевскому, автору «Песенки Крокодила Гены», выпала уникальная поэтическая судьба: семь десятилетий творчества. Новая книга «Избранного» только подчёркивает это немаловажное обстоятельство. Талант Александра Тимофеевского светит ровно и щедро. Только сейчас мы в полном объёме начинаем осознавать, какого масштаба его поэтическое дарование. На склоне лет такое признание человеку даже важнее: в молодости недостаток внимания публики компенсируется самой молодостью. Я присутствовал на презентации книги «Избранного». Поэту из зала задали вопрос, удалось ли ему в «Избранном» собрать самые важные, самые удачные свои стихи. И вот что ответил автор. «Конечно, нет. Какие-то очень важные стихи я даже не нашёл в рукописях. А какие-то стихи обратили на себя больше внимания, нежели они того заслуживали». Неожиданный, искренний ответ! Действительно, по большому счёту, разве могут одни дети быть на порядок лучше других? Разве должен родитель сам выбирать? Александр Павлович, на мой взгляд, автор «безразмерного» избранного. Его стихи можно компоновать по-разному, и всякий раз это будет хороший сборник.


Книга «Избранного» поделена у Тимофеевского не только на десятилетия творчества. Отдельной главой идут «Восьмистишия». Они словно бы вынуты из контекста времени. Отдельно идут поэмы, из которых больше других мне нравятся «Море» и «Письма в Париж о сущности любви». Широко представлены переводы. А ещё в книге есть своя изюминка: каждая глава предваряется авторским четверостишием. Т. – поэт совестливый. В советское время совесть порой мешала автору молчать о том, о чём нельзя было говорить. Поэт говорит, например, о том, как ему было стыдно за свою родину, которая прошлась танками по Праге. Тимофеевский – человек с богатой биографией, которая, однако, словно бы спрятана внутри стихотворений. У него была масса трагических моментов в жизни. В детстве он пережил блокаду Ленинграда. Позднее, выпускник ВГИКа, он утверждал свою профессиональную состоятельность киносценариста в далёком Таджикистане. У Александра Тимофеевского, как и у Фёдора Тютчева, у Афанасия Фета, трагически погибла любимая женщина. Врачебная ошибка. Но он сумел стоически пережить этот «маленький эшафот» и подарил нам после этого множество сильных стихотворений.


 


ВПЕРВЫЕ


 


Я утром проснулся, когда ещё спят,


И вставши на ножки кривые,


Я вышел из дома и выбежал в сад,


И всё это было впервые.


 


Сирень зазывала: возьми меня, срежь!


И ноздри мои раздувала.


И воздух над нею был ярок и свеж,


Как после уже не бывало.


 


И свежей росою умывшийся мир


Шептал мне, что он меня любит.


А я и не знал, что подарен мне миг,


Которого больше не будет.


 


Стихи Тимофеевского камерны и интимны; одно из главных их достоинств заключается в том, что автор словно бы впускает нас «подсмотреть» лирические события из своей жизни. Его стихи – это, так сказать, «неофициальная» поэзия. В сочинениях Т. часто обращает на себя внимание какая-нибудь тонкая, запоминающаяся фраза. Например, «я всё музу беспокою»:


 


Я всё музу беспокою,


Я теперь хочу помочь ей;


Написать тебя такою,


Как была ты прошлой ночью.


 


Я вписал бы без ошибки,


С леонардовым уменьем,


От улыбки до улыбки


Всю тебя в стихотворенье.


 


А потом бы каждый вечер


(Разве это невозможно?)


Из стихов тебя за плечи


Вынимал бы осторожно.


 


Чтоб строфа не развалилась,


Я вставлял бы многоточья…


И опять бы повторилось


То, что было прошлой ночью.


 


Тонкость и необычность фразировки, на мой взгляд, одна из особенностей лирики Александра Тимофеевского. Он – поэт Москвы. Повсюду у него Москва – знакомая, заветная, с рождения ставшая частью души. Дождливая Моховая, Мерзляковский переулок, Каланчёвка, Строгино, Мневники, Сокольники, Ордынка, Таганка, Садовое кольцо – все эти места любимы как москвичами, так и гостями столицы. «Аборигену» главного города страны, Александру Тимофеевскому присущи лиризм и чувство юмора. А порой у него проскальзывают и элементы хулиганства, неуёмности души, отчаянной жажды жить. А ещё через всю его поэзию проходит Пушкин, как первая любовь. Свидетельства этого в творчестве поэта рассыпаны повсеместно, как в ранних работах, так и в более поздних.


 


А над Афоном трепетали


И колыхались облака


И утопали, в небе тая,


Как сахар в кружке молока.


Один лишь только облак белый


Над ним порхал, как мотылёк,


И это было важным делом –


Бессмертья, может быть, залог.


 


Пушкин в Тимофеевском вездесущ; тут и там в его творчестве можно обнаружить аллюзии из нашего великого поэта. Пожалуй, в каждом из нас велика пушкинская составляющая, и всё это идёт ещё из детства. Пушкина, в особенности его сказки, читают русским мальчикам и девочкам мамы и папы. В какой-то момент к Пушкину у Александра Тимофеевского в его пантеоне читателя добавился Велимир Хлебников. И этот ориентир – одновременно на пушкинскую простоту и хлебниковскую затейливость – и сформировал во многом стиль поэзии Александра Тимофеевского. Т. установил для себя планку, которую он не снижает уже семь десятилетий. Поразительное творческое долголетие! Человек с возрастом может потерять пару сантиметров своего роста, поскольку осанка уже не так стройна, как в молодые годы. Но дух его не убывает. Вот одно из его последних стихотворений:


 


Мы опять говорим не о том.


Осень вышла внезапно из леса


И рассыпалась ржавым листом,


И скрипит под ногами железом.


 


Нам себя же придется винить,


Если вдруг мы на осень наступим.


Я тут Богу хотел позвонить,


Говорят, абонент недоступен.


 


Мимо нас все на скейтах бегут,


Так торопятся, видно, им к спеху.


Где-то празднуют, слышен салют,


И по парку разносится эхо.


 


Но когда те пойдут на войну,


А другие пойдут в магазины,


Мы с тобой соберем тишину,


Как грибы, и уложим в корзину.


 


Искренность в сочетании с магией слов, мажор и минор бытия, какая-то огромная и всеохватная свобода слова и дела – вот портрет души этого замечательного стихотворца. Порой он уходит в символизм и метафизику, но Тимофеевский-философ не менее убедителен, чем Тимофеевский-лирик. Вот, например, замечательные стихи ещё молодого Александра о пряхах:


 


И оправдаю жизнь и страсть,


И то, зачем я был зачат…


А пряхи продолжают прясть,


А пряхи вещие молчат.


О, дайте мне ещё хоть раз


Сыграть и миг игры продлить…


Прядут, не подымая глаз,


И перекусывают нить.


 


Я почему-то неизменно вычитываю в этих «пряхах» и женщин самого автора, хотя, конечно же, это достаточно смелое предположение. Тимофеевский – нелинейный автор, эмоции которого всегда неожиданны. Их трудно предугадать. Он может ругать храм Василия Блаженного и радоваться какому-нибудь тяжкому испытанию. Никогда нельзя точно определить, что у него на уме. Он обожает розыгрыши, экспромты, приколы и дружеский троллинг. Они с известным мультипликатором Юрием Норштейном постоянно подтрунивают друг над другом. Это надо видеть! Норштейн, как мне кажется, человек того же душевного склада. Это очень высокая степень внутренней свободы. Тимофеевский не боится выглядеть смешным и не хочет выглядеть солидным. В то же время, его «мальчишеские» выходки остроумны; в юморе, касающемся полового вопроса, нет сальностей. Всё делается на очень высоком интеллектуально-языковом уровне. Мне кажется, А.Т. достаточно уютно жить в нашем мире, уставшем от категорических императивов. Возвращаясь к книге «Избранного», хочется сказать отдельно о стилистике стихотворений. В традиционной силлабо-тонике Тимофеевский предпочитает двусложные размеры трёхсложным, а короткую строку – длинной. У него нет противопоставления чёрного и белого, холодного и горячего и т.п. Самоирония у Т. подчас доминирует не только над минутными настроениями, но и над более сильными ощущениями, например, над физической или нравственной болью. Порой даже возникает впечатление, что самоиронии у поэта чересчур много. Но это – своего рода игра, смысл которой заключается в том, чтобы мы постоянно ему возражали… Сейчас такого рода раскованность и непафосность хорошо рифмуется со временем, чего не было, скажем, в советскую эпоху. Человек «киношный», Тимофеевский ввёл в свои стихи «клиповое» сознание – ещё тогда, когда и термина такого не было. «В закрытое окно России не достучавшийся поэт», – так говорит о своей судьбе Александр Тимофеевский. Хочется возразить: смотря кого с кем сравнивать. Великие шестидесятники невольно заглушили многих первоклассных поэтов, чьё творчество было более камерным. Но прижизненная слава, на мой взгляд, достучалась-таки до Александра Павловича. Правду говорят: в России поэт должен жить долго.


 


Он ищет читателя, ищет


Сквозь толщу столетий, и вот –


Один сумасшедший – напишет,


Другой сумасшедший – прочтёт.


 


Сквозь сотни веков, через тыщи,


А может, всего через год –


Один сумасшедший – напишет,


Другой сумасшедший – прочтёт.


 


Ты скажешь: «Он нужен народу…»


Помилуй, какой там народ?


Всего одному лишь уроду


Он нужен, который прочтёт.


 


И сразу окажется лишним –


Овация, слава, почёт…


Один сумасшедший – напишет,


Другой сумасшедший – прочтёт.


 


 


СМОТРОВАЯ ПЛОЩАДКА ПОЭТА


(Мария Ватутина, Смотровая площадка. Стихи. –


М., Стеклограф, 2019)


 


У Марии Ватутиной в последние несколько лет постоянно выходят книги. Её творчество востребовано, насколько оно может быть востребовано в настоящее время, в конце десятых годов двадцать первого века. Мария не отвлекается ни на какие «тренды» современной поэзии. И мне это представляется симптоматическим. Чтобы быть самим собой, надо никогда не изменять своему стилю. «Я была в своём столетье болью», – говорит Мария. Когда я читаю Ватутину, мне кажется, что эмоционально её место – где-то среди шестидесятников. И там она смотрелась бы органичней, нежели Римма Казакова или даже Белла Ахмадулина. Но – «времена не выбирают». Хорошо, что в нашем времени есть такой автор. В сущности, перед поэтом всегда стоит задача не отразить, а «захватить» свой век – придать настоящему времени неповторимые черты своей собственной индивидуальности.


Стихи Марии Ватутиной внутренне полифоничны. Она пишет не просто о любви, а о философии любви, и это порой неожиданно услышать от женщины. Общий уровень стихов Ватутиной настолько высок, что любая её книга становится событием. «Смотровая площадка» – не исключение. Я даже думаю, что никакой «смотровой площадки» Марии для того, чтобы видеть, не нужно. Она – всегда на высоте, она видит отовсюду.


Единственное, что иногда вызывает у меня вопросы к её лирике – длина стихотворений. Наше время стремится к краткости изложения, а для Марии стихи по тридцать-сорок строк – норма. Я вовсе не против длинных стихотворений. Просто порой возникает ощущение, что, если убрать несколько строк, стихи станут ещё сильнее. Но у автора, безусловно, своя логика и своё видение. Он имеет право решать по-своему. «Дыхалки» хватает – и слава Богу. По правде говоря, в «Смотровой площадке» я нашёл неожиданно много совсем коротких стихов, в двенадцать-шестнадцать строк. Мы видим, что Мария умеет писать и так. Она – человек гибкий, умный и пластичный.


У Ватутиной – нутряное переживание внешнего и внутреннего мира. Градус переживания – запредельный, на разрыв. Она и «народный» поэт, и тонкий философ. Мне кажется, Ватутина – представитель того «народнического» направления в русской поэзии, которое можно условно обозначить вектором Некрасов – Евтушенко. Но то были мужчины. А женщины такого плана и такого большого таланта, на мой взгляд, у нас ещё не было. Поэтесс, апеллирующих на высоком уровне к общественным ценностям, в настоящее время раз, два и обчёлся. Могу вспомнить разве что Татьяну Вольтскую. При том, что у нас огромное количество пишущих.


 


Я начинаю горевать.


Мне правду некуда девать.


Растёт, как снежный ком, она,


На лбу моём она видна,


Она свисает с языка


Слюною, словно у щенка,


Она кровоточит из пор,


Она – потоп, она – затвор.


 


Безусловно, речь здесь идёт не о любой правде, а о правде неудобной. У Ватутиной есть дар, как подать проблему и лирично, и драматургично – чтобы было развитие темы. Я помню, как меня поразило другое её стихотворение – о том, что было бы, если бы фашисты нас победили. Её лирика не статична, она разворачивается в пространстве и побеждает одномерность. На носителя неудобной правды люди начинают смотреть как на прокажённого.


 


Кому её? Куда нести?


Кто хочет правду обрести?


Кивают – млады и седы –


Друг другу первые ряды:


Не прокажённая ли там


Грозит смертельной правдой нам?


 


«Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» – точно так же было и в пушкинские времена. И героическая (безо всякой иронии) Маша Ватутина готова постоять здесь и сейчас за «низкие истины». Кому-то ведь и они нужны! Это – проверка на прочность, это – инициация.


 


Во лбу её горит звезда,


Из уст её жива вода,


И кожа светит, как рубин,


И горечь в ней, как у рябин.


Взрыхлён терновый грунт межи


Меж нами на параде лжи.


А думай впредь, приветив ложь,


К кому ты с правдою идёшь.


 


Получается, что большинство людей к правде точно не готовы. Она может оказаться им не по силам. Поэтому необходимо точечно выбирать адресата правды. Мария Ватутина – тот самый человек, который не побоится прийти к людям с правдой. Трудно жить не по лжи. Иногда говорить людям правду подталкивает человека сама судьба. Вот, например, недавно у Марии московские власти безосновательно задержали на митинге несовершеннолетнего сына. Ну как такое простить и стерпеть? Надо включать голос и говорить. Говорить о главном надо больше – убеждена Мария. Раньше греческие философы всё время думали о смерти. А теперь главное желание живущих – забыть о ней напрочь и навсегда.


Мария умеет в нужный момент включать разные свои лики и таланты. Вот она – человек из народа: «Эх, ухнем! Раззудись, плечо!». Вот она – простая женщина, любимая, мать. Вот она – человек, который иногда интересуется и политикой («Послание Президента»). И это ещё далеко не всё. Вот у неё – «плач Ярославны». Мы видим, что спектр её интересов необычайно широк. И всё это она талантливо транслирует в своих стихотворениях. Почти в каждом стихотворении из «Смотровой площадки» есть что-то такое, что меня цепляет. В последнее время я часто слышу в стихах разного рода претензии к своим родителям (кто-то кого-то не так любил, как хотелось бы теперь уже взрослому ребёнку). И меня всё время удивляет этот посыл. Родители – на небесах, но всё ещё живы к ним претензии! Я не говорю, что это нехорошо. Наверное, сын или дочка имеют право. Например, Вадим Ковда спустя годы ругает отца за то, что тот «рано свёл маму в гроб». Вот и Мария туда же – с претензиями к родителям (стихотворение «А что дурна с лица»). Это происходит, с одной стороны, от большой дочерней любви, с другой, от перфекционизма, часто свойственного писателям. Ну и, наконец, если в жизни что-то не получается, кто виноват? Родители. Не те гены передали по наследству. А вот сами стихи Ватутиной о предках – замечательные!


Мария широко использует в своих стихах просторечно-народные формы слов, как-то: «пряжу прясти», «сиднем сидючи», «почили намедни», «билась в закрыты двери». Всё это создаёт определённую стилистику речи. Но, человек сугубо городской, она подобными стилизациями не злоупотребляет. Всего – в меру. В то же время, Ватутина – поэт ультрасовременный.


 


В конечном итоге все смыслы сольются в один,


Программа «Редактор» обрежет конец и начало,


Остатки им в чипы впаяют, а кто невредим –


Того на паром и ногой оттолкнуть от причала.


 


Очевидно, это пишет человек, который живёт здесь и сейчас. Я безмерно уважаю поэтов, которые умеют «выжать» из своей биографии всё, что только можно. У Ватутиной привлекают внимание стихи, где её имя сопоставляется с именем святой Девы Марии. Словно бы что-то от богоматери досталось и нашей героине. Смыслы двоятся, перетекают друг в друга.


 


Художник – мужчина. Посланье прочтя,


Рисует, но опыта мало.


Мария на левой держала дитя,


А правой рукой обнимала.


 


Так держат все матери, кто не левша,


И – левой – к груди прижимая,


Мария держала, молитву верша,


А правой рукой обнимая.


 


Поскольку проворнее эта рука –


Защита надёжней покрова.


А левая – ложе вот здесь, у соска,


Где сердце растаять готово.


 


Ватутина – тоже мать. И, конечно, она имеет моральное право на такие стихи. Но даже больше здесь обращает на себя внимание живописание автором позы, в которой мать держит ребёнка. Поскольку обе Марии – правши, и ребёнка они держат одинаково. Порой такие фразы дышат новаторством. Помните, у Ахматовой: «Я на правую руку надела/ Перчатку с левой руки». Здесь и чисто женское, и очень эмоциональное. А в положении ребёнка у Ватутиной, конечно же, очень важно, что он покоится прямо напротив сердца матери. И никак иначе. Во многих стихотворениях Ватутина выступает как совесть русского народа. Есть такие стихи и в «Смотровой площадке».


 


Молчащие столетие подряд,


Немые, не вступающие в пренья,


Не ведающие, что за вас творят


Молчащие по рангу и презренью,


Услышьте нас. Мы – ваши голоса.


Поговорите нами в небеса.


 


В нас хоронящей заживо стране


Мы выживаем и в посмертной маске.


На этой необъявленной войне


Ещё у нас не отобрали связки,


Ещё выходит глотками из нас


Словарный нерастраченный запас.


 


Много шума, в особенности, среди женского народонаселения, вызвало стихотворение Марии Ватутиной «Соло на себе», опубликованное в журнале «Этажи». Девушки спорили, разумна ли подобная степень откровенности. От себя могу сказать, что это, безусловно, поэзия. Многие современные авторы пишут и более откровенную лирику. Например, Вера Павлова. Художник имеет «право на хулиганство». Жаль, что Мария не включила эти стихи в книгу. Ведь это – тоже своего рода смелость. Но и без этого книга наполнена разного рода поэтическими вкусностями. Перечислю запомнившиеся стихи. Замечательное прощание с новогодней ёлкой «Не плачь по ёлке, как по волосам…», стихи о необходимости духовного преображения. Прекрасные, проникновенные и одновременно страшные стихи об Иоанне Крестителе, двоюродном брате Иисуса Христа (стихотворение «Смерть»). Стихотворение «Доброта, нарастающая в разы». Стихотворение «Восемь раз отмерь, а потом уж…» (напрашивалось – режь, но Ватутина удивляет неожиданным оборотом «речь заводи». Как будто речь заводить – именно «резать», будто это синонимы). Я всегда приветствую о творческом человеке многогранность и многоликость. Мария Ватутина – именно из таких. О её стихах можно говорить долго. Но, пожалуй, пора закругляться. В заключение хочу показать вам не совсем характерное для стилистики Марии стихотворение, которое украсило книгу «Смотровая площадка». Представляете, сон – тоже «смотровая площадка» поэта!


 


Я устала во сне – я летала во сне.


Я летала во мне. Я устала во мне.


Сколько сил я затратила, чтобы летать.


Сколько сил я затратила, чтобы устать.


Для чего я решаю во сне полететь,


Для чего поднимаюсь в пространстве висеть?


Для чего, просыпаясь порою ночной,


Под ногами не чувствую тверди земной?


Я уж знаю, когда во мне что-то поёт,


Значит, вышел за сонные рамки полёт,


И понятнее люди, и лучше обзор –


Это я подрастаю во мне до сих пор.


 


Спасибо Дане Курской за прекрасно изданную книгу.


 


 


ЯБЛОКО-ЖИЗНЬ ЛЮДМИЛЫ ШАРГА


(Людмила Шарга, Мне выпал сад. Стихотворения, страницы из дневника. –


 Киев, Издательский дом Дмитрия Бураго, 2019)


 


Для диалога с современниками многие поэты избирают сейчас смешанную стилистику – стихи сопровождаются исповедальной или документальной прозой, которая по тональности мало чем отличается от стихов. И стихи, и прозаическая лирика Людмилы Шарга глубоко исповедальны. У неё огромное сердце; она готова пропустить через себя всю боль мира. Человек начитанный и эрудированный, она любит людей и сочувствует их проблемам. Лирика Людмилы проста, естественна и возвышенна, в хорошем смысле слова; она словно бы и не требует комментариев.


 


Научи меня быть вечерней рекой,


течь и верить: каждому – да по вере


отмеряет и щедрой даёт рукой


тот, кто сам и вода, и река, и берег.


Научи меня быть огнём и землей,


лёгким облаком – тайного вздоха легче,


укажи мне затерянный путь домой,


на восток, где зарей окоём расцвечен.


Научи меня мудрости просто жить.


Я, усвоив основы твоей науки,


перестану загадывать и спешить,


и приму все утраты и все разлуки,


и однажды поверю, что смерти нет,


воспарив и свободно и облегчённо,


и увижу, как горний исходит свет


от приговорённых и обречённых.


Научи меня жить… как в последний день,


чтоб уснуть на краю и проснуться с краю,


чтоб от яблони – яблоком в свет и в тень,


где вечернее солнце в траве играет,


и припомнится: зарев, земля, огонь


и журавль над серым срубом колодца,


и – под утро – в распахнутую ладонь


вожделенное яблоко-жизнь сорвётся…


 


Людмила Шарга – душа чистая, сумевшая сохранить свою родниковость и пронести её через годы испытаний. Мне кажется, у неё правильный баланс между внешним и внутренним миром. Сейчас в мире много разного сора, но Людмила сумела очертить пространство своей души таким образом, что чужеродные вещи туда не попали. Книга её лирики называется «Мне выпал сад», и, почему она так называется, рассказала нам сама Людмила в предисловии, которое называется «К читателю». У всех нас есть краеугольные вещи, которые, в той или иной степени, определяют судьбу. Подробности Людмилы Шарга восходят к саду. И всё это идёт ещё из детства. «Пространство, именуемое садом, делилось узенькой тропинкой на сад вишнёвый и на сад яблоневый», – так рассказывает об этом Людмила. – Сад нельзя вырастить только лишь по желанию или мановению волшебной палочки, его надо выстрадать. Он должен стать судьбой, выпасть». И потом человеку уже не важно, что сад выпал не ему одному и что то же самое могут сказать и другие. «Проблему» с параллельным, но абсолютно другим садом у проставленной Беллы Ахмадулиной Людмила решает легко и непринуждённо: она просто берёт эпиграф из сочинения знаменитой шестидесятницы. Действительно, не может ведь присутствие схожей символики у другого автора помешать нам писать о сокровенном!


«Мне выпал сад» – это, в сущности, и дневник, и энциклопедия духовной жизни автора книги. И сад у неё – вечнозелёный. Вечноцветущий. И книга, которую я держу в руках – это тоже сад. Стихи и воспоминания – это листья летнего сада.


Мне кажется, на структуру того, что мы пишем, в последние годы стали сильно влиять социальные сети. Многие авторы стремятся вести свои личные блоги таким образом, чтобы написанное обладало определённой степенью законченности. Порой небольшой прозаический фрагмент достигает такой степени эмоционального воздействия, что моментально увеличивает количество подписчиков у данного автора. В один счастливый момент Людмила Шарга, видимо, прочувствовала, что её маленькие исповеди в прозе не уступают по степени воздействия стихам, образуя вместе со стихами некое смысловое единство. И это происходит не только с Людмилой. Вот, например, у Лады Миллер я наблюдаю творческий симбиоз её стихов и прозаических «мурашек». Но книгу такого плана – честь ей и хвала – первой догадалась скомпоновать именно Людмила. Хотя, конечно, и это уже было в истории мировой литературы. Подобная спаянность, неразрывность лирического контекста создаёт особую стихопрозу.


 


БЕЛЫЙ ШУМ


 


Так приближается


белый шум:


девственно белый лист;


я ещё думаю, что пишу –


он уже снова чист.


Утренний кофе давно остыл,


тает апрельский лёд,


длань подступающей пустоты


больно – наотмашь – бьёт.


Ангел умаялся.


Век со мной хлопотно коротать.


Тихо.


Лишь маятник за стеной


мечется аки тать.


И проступает иная суть –


крыльями, и болит.


Кто пошутил, что небесный суд


вынес земной вердикт,


и отпустил меня без меча


и прошептал: иди,


и на прощанье пообещал


сумерки и дожди,


сада весеннего тихий свет,


яблони под окном…


Господи, ты меня помнишь… нет?


Вспомни.


Давным-давно


ты окунул меня в снегопад,


и не сказал: нельзя.


Может, тропинка в цветущий сад –


и не моя стезя?


Было ли, не было:


первый взлёт,


первый невинный хмель,


первый, обманчиво тонкий лёд,


Радоница… апрель,


гомон в скворечницах.


Всё пишу…


Ангел уснул давно.


Маятник мечется,


белый шум


шепчется за окном,


словно обычный апрельский дождь


смешивает следы.


Просто… на белый шум похож


шум дождевой воды.


 


«Мне выпал сад» – книга атмосферная. Ведь и сами стихи – это возделанный автором сад. И, в отличие от чеховского вишнёвого сада, сюда не придёт никакой Лопахин и не сделает саду Людмилы ничего плохого. Поэт часто использует рефрены. Так, например, через всё стихотворение идёт настойчивый повтор: «Кто вспомнит обо мне?». Это не просто литературный приём. Так бывает, когда одна стержневая мысль всё время не даёт покоя, возвращаясь и возвращаясь к автору. Вечное возвращение мысли. Я думаю, это важно – какое небо мы оставим птицам. И вопрос этот шире, чем возможность прямого наследования интеллектуального и духовного богатства детьми и внуками. Пишу эти строки, а сам думаю: а мысль-то чеховская! Задавая себе эти «последние» вопросы, Людмила продолжает возделывать свой яблоневый сад. Или вот ещё один рефрен: «Что тебе сумерки…».


 


Что тебе сумерки…


Стол, тетрадь –


справа размытым пятном чернила,


стопка заезженного винила –


не довелось на чердак убрать.


Что тебе сумерки –


полутона,


тени заброшенного сада,


из отворённого настежь окна


тянет черёмуховой прохладой.


Нет мне покоя и сна – как нет,


только прикрою глаза и слышу,


падает влажный душистый цвет


и засыпает крыльцо и крышу.


Что тебе сумерки…


Белый дурман.


Скрипнет – как будто вздохнёт – калитка.


златом да серебром пояс ткан,


да не моею рукою выткан.


В дальнем урочище –


на реке


лодка застыла в туманной дрёме,


два лепестка на твоей руке –


рваный прилипчивый след черёмух.


Утлая лодочка не плывёт,


но уплывает вглубь отраженье.


Жизнь замедляет круговорот,


кровь ускоряет своё движенье.


Что тебе сумерки…


Близость троп –


давних, далёких, укрытых цветом.


Вечный черёмуховый озноб


и холода накануне лета.


Лампы настольной неровный свет


там, где чернила пятном застыли, –


им не сложиться стихами – нет…


Что тебе сумерки.


Что ты им…


 


Людмила Шарга рассказывает нам о многих вещах, которые у неё оказываются «внутри сада» – это и Одесса («Сновидения города О.»), и море, и множество других объектов и подробностей. Стихотворения, которые присутствуют в книге, очень хорошего качества. Любое из них уместно процитировать. Есть ощущение, что Людмила Шарга – поэт недооценённый. Тем не менее, у неё есть почитатели, которые готовы поставить её выше классиков. Язык у Людмилы – богатый, щедрый. Попадаются даже редкие слова, которых я прежде не встречал. Почему её плод – именно яблоко? Во-первых, яблоки широко распространены в наших широтах. Во-вторых, яблоко – плод познания. И здесь – не только библейский контекст. Мы помним, что именно яблоко помогло Ньютону открыть закон всемирного тяготения.


 


Пол-августа – на двоих,


забытая жизнь в подарок,


страницы любимых книг,


щемящая грусть гитары.


Далёкого лета блик


на утренний дождь нанизан,


и августа черновик дописан,


почти дописан,


и падевый выпит мёд,


и столько звёзд в поднебесье…


Здесь лето ещё поёт


свою негромкую песню,


здесь пишется так легко


и так же легко молчится


об осени, что возком


небесный везёт возница.


Пылает закат в окне


заброшенного сарая,


и рукописи в огне


рождаются и сгорают,


от боли – как мы – крича.


И пепел летит над миром…


Здесь яблони по ночам


в садах источают миро –


лекарство от всех забот,


от горестей и лишений.


Здесь каждый из нас пройдёт


свой путь до преображения.


И каждому будет сад, –


зови, если хочешь – раем.


Здесь рукописи горят,


но к счастью – не все сгорают.


 


Стихотворения Людмилы по форме напоминают развёрнутый свиток. Рассказ льётся неспешно и долго, заканчиваясь порой неожиданно. Эти стихи невозможно цитировать по частям, не целиком. И всё пронизывает необыкновенная чуткость души поэта ко всему, что её окружает. Пожелаю Людмиле простого человеческого счастья. Чтобы близкие были здоровы. Она так много для этого сделала. Она заслужила. И тогда мы все вместе выйдем в яблоневый сад. Её сад.


 


 


РЕНЕССАНСНАЯ ЖИЗНЬ ИРИНЫ ЧУДНОВОЙ


(Ирина Чуднова, И ласточка мутирует к сове. Стихи. –


Ростов-на-Дону, Притяжение, 2019)


 


Порой длительное отлучение от родины сберегает в пишущем человеке много хорошего. В нём происходит прививка чужой культуры; он не вписан в устоявшиеся тренды современной литературы и потому более свободен. А свобода – Альма-матер любой поэзии. Путь Ирины Чудновой причудлив и необычен. Она сложилась как поэт вне культурных столиц, да и русские эмигрантские журналы стали публиковать её только три года тому назад. Что поражает в Чудновой? Высокая степень ответственности за то, что она говорит и делает, высокая культура слова. И в частной беседе, и в стихах, и в прозе это один и тот же человек. Ты понимаешь, что говоришь с поэтом. Это человек такого накала, такой работоспособности, такой степени понимания современной поэзии, что даже удивительно, что до сих пор никто не предложил ей возглавить какой-нибудь журнал или фестиваль. Одним словом, это личность.


 


..зелёное или синее – выбирай, хочешь спичку тяни,


или монеткой сыграй, вынешь большее – меньшее


в дар бери. Что же застит глаза и мучит тебя изнутри?


 


Там, в вышине, в стоячей небесной волне,


в неземном вине вопль неразделённой нежности –


это звенит одна на всё небо цикада,


и губы её в крови, а сердце у райских врат:


белым крылом на закат, лазоревым на рассвет,


под правым крылом сонет, под левым Сократ.


 


Стихи о выборе, но сам процесс выбора – странноват. Это не шекспировское «быть или не быть?». Бытие героев Ирины Чудновой скромнее, но оно не менее интересно. Герой выбирает в беседе с героиней особенности совместного пути. Дружба или любовь? Земное счастье или небесное? Сам выбор носит «цветной» характер, это не выбор между чёрным и белым или между добром и злом. Но, когда выбор не столь очевиден, выбирать сложнее. Героиня стихотворения вовлекает мужчину в некое действо, по окончании которого он уже не будет прежним: это – своего рода инициация. Но выбор является, по замыслу автора, не более чем фикцией. «Вынешь большее – меньшее в дар бери». Например, так: играй нижней частью тела, а верхнюю получишь в подарок. Либо наоборот. Мы не знаем точных мотивов. Это просто побуждение партнёра к действию, к открытию в себе новых горизонтов. Само подталкивание человека к выбору креативно. Оно выбивает его из зоны комфорта и побуждает мыслить. Это поэзия отношений между мужчиной и женщиной. У Чудновой – неординарная и нестандартная лирика. Особенно это заметно в стихах о любви, поскольку в них труднее всего быть небанальным.


 


Итак. Ты выбрал синее, мне ли тебя винить,


одевайся, пойдём хоронить вечернее солнце –


миг, и упало в траву. И теперь ты можешь присесть


и услышать свою синеву, заслушаться холодом и


тишиной до утра, чтоб увидеть, как светом морозным


живёт игра отблесков розовых и синевы, а потом


ты познаёшь божественный трепет травы, осязаешь


тайное бытиё и вдохнёшь аромат зелёный её.


 


Вот тогда твоё сердце сорвётся цикадой звеня,


ты на полуслове проснёшься и вспомнишь меня.


 


Сознание Ирины Чудновой метафорично. Это «венок метафор», искусно оплетённый. Метафоры у Чудновой не всегда точны, но они носят тотальный характер, они трансцендентны. Вместе с тем, это, на мой взгляд, не метаметафора. Там действуют другие законы построения образа. Но некоторые метаметафористы, особенно Алексей Парщиков, безусловно, тоже заочно «поработали» над стилем Ирины. Некоторые её стихи носят откровенно ребусный характер, фонтанируя скрытыми смыслами.


 


ВЫСТРЕЛ, МЕТЕЛЬ ЗА ОКНОМ


 


..смазка мила вороному стволу,


пуля не дура – раба.


точен и голоден зверь-поцелуй,


неотвратим, как судьба.


 


ласка-шаманка – всполох воронья,


боль даровой пустоты, –


где откупается верность твоя,


чем утешаешься ты? –


 


правишь стук сердца, наследуешь нож,


топишь две тени в огне –


шёпотом рук, скрипом стынущих кож


предвоскрешаешься мне.


 


телом влечёшь по ту сторону крыш,


сердце твоё – полынья,


ты не полюбишь – орлом воплотишь


рыбу и сталь и меня.


 


и поведёшь сквозь звериный конвой,


комкая ночь в рукаве,


грубой, не льнущей за следом тропой –


пряжей в небесной траве.


 


И здесь, на мой взгляд, можно было бы закончить стихотворение. Но Ирина его продолжает. Порой творческий напор и нереализованность полноты замысла так велики, что словно бы невидимыми пассами, словесной магией автор удерживают длинное стихотворение от полураспада.


 


если мой долг – боль-метель пережить,


перетерпеть горесть дня, –


стану берёз голоса хоронить


в недрах гудронных огня,


 


чтоб удержать на загривке ветлы


месяц неявь, где вода –


сплав триединый во чреве золы:


сумерек, праха и льда.


 


но, отпустив первородный курок –


меж ползунков и кальсон,


выстрел раскруживает потолок..


 


..и целует моё лицо.


 


Редко встречаю стихи, написанные с таким изысканным мастерством. Стихи, написанные дактилем (самым древним силлабо-тоническим размером в истории человечества) – встречаю ещё реже. Честно говоря, я думал, что дактиль уже давно отправлен в утиль. Ан нет. Здесь у Чудновой завуалированы тонкие эротические смыслы. Мастерство поэта проявляется не только в общем рисунке (попробуйте сами написать что-нибудь подобное!), но и в мелочах. Например, в неочевидном, но излюбленном для Ирины ударении на второй слог в слове «всполох». В умении неожиданно сменить ритм (последняя строка). В эстетике Ирины меня больше всего удивляет то, что она не боится оказаться непонятой и идёт за своей звездой, усложняя свои и без того непростые для понимания тексты. А ведь есть ещё в её стихах и «китайская линия», там закодированы ещё и китайские аллюзии. Однако Чуднова всегда готова лично разъяснить сомневающимся самые «тёмные» места в своих произведениях. Готова ответить за каждое употреблённое слово.


Новую, небольшую по объёму книгу Ирины Чудновой я перечитывал несколько раз. Поэзия – это всегда «многоборье». Можно брать своё нестандартной лексикой, можно – эксклюзивными переживаниями, можно – новаторской тематикой. Ирина Чуднова отличается виртуозной степенью владения языком, поэтому к её текстам у меня высокая степень доверия. Она настолько искусна в языке, что способна совершать в строчках рискованные «па». Например, она порой использует не свойственные русскому языку падежи: «Небо зиждется покоем», «ласточка мутирует к сове». Чуднова интересно экспериментирует с ритмом, находя баланс между тайным и явным. Дольник и тактовик – излюбленные стихотворные размеры талантливого пекинского поэта.


 


ВЕЛИКИЙ ПРЕДЕЛ


 


дай же сгореть моему


телу во льду в огне –


космос, постой за меня, побудь


на моей стороне!


 


ведь куда бы тебе


ни идти –


всё упрёшься в меня


в тишь


помолчишь


руками всплеснёшь на ветру


 


а что станет


когда я умру? –


 


ноги как лёд босы


сердце в огне –


похорони меня, космос,


 


вне.


 


Ирина Чуднова живёт в Китае уже больше 25-ти лет. Этого бывает достаточно для того, чтобы сознание человека незаметно для него самого стало «гибридным». Чуднова – человек с абсолютным поэтическим слухом и невероятным талантом к родному языку. В её лирике слышна единственность. Она создаёт и планирует своё внутреннее пространство, чтобы следовать в фарватере сильных сторон своего дарования. Мне кажется, что в сложных стихотворениях, насыщенных символикой и подтекстами, её голос звучит более убедительно, нежели в «простых» произведениях. В жизни Ирины был непростой период, когда она «замолчала» на целых пять лет. Даже не представляю себе, как такое может вынести человек, который круглосуточно погружён в мир поэзии. Но Ирина смогла справиться с затянувшимся на годы бесстишьем, и вскоре для неё началась новая, ренессансная жизнь. Она вернулась – с новыми, ещё более качественными стихами.


Вот что сказал о творчестве Чудновой известный поэт и критик Даниил Чкония: «Ирина Чуднова – лирик, для которого эмоциональный настрой важнее аналитической сосредоточенности, но не вполне объяснимым образом её стихи несут в себе философский склад мысли. В какой-то мере это объяснимо влиянием китайской поэтической и философской культуры, влиянием, которое Чуднова не утаивает, а – наоборот – подчёркивает, справедливо считая это творческим восприятием моментов ментальности восточного соседа России. Прелесть этих чудесных строчек, словно рисующих гуашью картины текущей жизни, очевидна. Стихотворная речь поэта Ирины Чудновой изобилует подвижными картинами бытия, пронизывающими её строки. Совмещение двух культур – перспективный путь творческого развития этого автора». И на этом позволю себе закончить.


 


 


НЕОАКМЕИЗМ ДМИТРИЯ БУРАГО


(Дмитрий Бураго, Московский мост. Книга стихов. –


Киев, Издательский дом Дмитрия Бураго. 2019)


 


Поэт и издатель Дмитрий Бураго однажды, приехав в Москву, соблазнил меня ночным просмотром нового фильма о войне в Сербии. Я колебался. Как потом добираться ночью домой? «Соглашайся, – убеждал меня Бураго. – Когда ещё посидим вот так ночью в кино? Будешь потом вспоминать всю свою жизнь!». И сейчас, когда я пишу эти строки, первым делом вспомнилось то наше февральское приключение. Вот такой он человек, Дмитрий Бураго. Неуёмный, искроенный, настоящий, не желающий откладывать на потом то, чего завтра уже может не быть. Таким я его и полюбил, по-братски и на всю жизнь. Иногда у меня в жизни бывают ощущения, что другой человек, прямо в этот момент, в чём-то лучше. Хорошо, когда есть за кем идти. Неважно, в чём именно.


Всё это жизнелюбие есть в поэзии Дмитрия. «Московский мост» – новая книга киевского поэта. В самом этом названии звучит надежда на улучшение отношений между Украиной и Россией. Это как раз тот случай, когда географическое название превращается в символ, противостоящий вакханалии неоднозначных переименований в угоду временному политическому контексту. «Московский мост» – это стихи одов. То есть, время самое что ни на есть военное. Поэт выстроил свою книжку хронологически – как она писалась. Такая логика – не тематическая – тоже имеет право на жизнь. Но у меня, как рецензента, своя логика, поэтому хронологии писателя я придерживаться не буду. Дмитрий Бураго – модернист, прошедший через увлечение многоликим авангардом. Однако, по большому счёту, его стихи тяготеют к эстетике Серебряного века в его поздней версии. На мой взгляд, это неоакмеизм, подчас с некоторыми элементами обэриутства, которое проявляется у Бураго в виде им придуманных неологизмов.


 


Подгуляла рифма, наблатыкалась:


строит рожи, крутит языком,


верховодит, жалится, истыкала


стопки томиков свинцовым каблуком.


 


Ты её не жалуй, не подлаживай


умствие под вычурный кутёж,


потому что в ней сгорают заживо,


озаряя образов крутёж,


 


потому что от её ауканья,


перестука, схвата, гопака


чудный смысл, догадку, как в строку коня,


запрягает звук издалека,


 


потому что всё уже досказано,


всё сбылось – ты только отвяжись


от опаски из небесной скважины


отозваться в собственную жизнь.


 


31.03.19


 


Эта цифра под стихотворением достойна отдельного упоминания. В этот день, тридцать первого марта текущего года, Дмитрий Бураго написал ещё два стихотворения, которые вошли в книгу «Московский мост» – «Дождь над Одером» и «Корова». Этот щедрый для поэта день, безусловно, ускорил появление новой книги. Хотя основная «нота» книги – это всё-таки тревоги войны и надежда на лучшее будущее. Надо учиться прощать – может быть, это поможет снизить напряжённость в обществе.


 


«Как упоительны в России вечера»,


особенно когда ты не в России,


когда на полчаса, на четверть выи


ты проступаешь в завязи резные


на кончике гусиного пера.


Твой друг подскажет: Всё, уже пора!


И где б ты ни был – всё уже Россия,


и в этом полоумии прости ей


все эти боли, песни, вечера…


 


У меня складывается впечатление, что в своей последней по времени книге Дмитрий Бураго делает решительную попытку «впасть в неслыханную простоту» – по крайней мере, по отношению к себе самому, «предыдущему». Нет, любовь к позднему Мандельштаму и его звукоряду нисколько у него не проходит. Вот только строка у Бураго становится короче, а сами стихи – прозрачней, за исключением, может быть, стихов о войне, которые идут у него в самом начале. Нет, о войне – только так, мистично, символично и… «вокруг войны». Не хватает ещё стихами кого-нибудь обидеть. Да и не ехать же на передовую, чтобы осознать голую правду войны. Сразу оговорюсь: я – и за простоту, и за сложность. Одним словом, за поэзию.


 


Я живу за счёт тех, с кем душой не схож,


с кем молчу, за кого молюсь –


так за правду выстраданная ложь


повседневный выносит груз.


 


Так за каждым словом густится тень


коркой рифмы, слепым пятном,


наводя немыслимое на плетень,


чтобы свет сошёлся на нём,


 


чтоб от неба близкого отлегло,


чтобы в памороке вины


не влетали факелами в стекло


беспробудной вражды огни.


 


Я живу пока на своей реке,


но сегодня не ровен час,


и приходит беспамятство налегке,


отмечая безумьем нас.


 


По-любому, из Киева до войны ближе, чем из Москвы. Есть в книге Дмитрия Бураго и ностальгические нотки. Всё познаётся в сравнении. Лирический герой Бураго в советское время «ворчал о том, что плохо прозвучало». Но эти годы были, тем не менее, осенены благодатью, о чём не стесняется вспоминать автор книги.


 


МОСКОВСКИЙ МОСТ


 


Жил мальчик у Московского моста


в обычном доме с окнами на север.


Гремели на Петровке поезда,


и тосковали комнатные звери.


 


Был в книжном мире кухонный сервант –


три полки за зелёными цветами,


была ещё размолвка между нами,


и высился над дымом едкий Кант.


 


Мы жили тихо, искренне ворча


о том и сём, что плохо прозвучало.


К рассвету смыслы еле волоча,


сам Вагнер путал вечные начала.


 


И Блоку было нечего терять,


а у Шекспира не было трагедий.


За всё и вся от донкихотской меди


на кухню снисходила благодать.


 


На цыпочках рассвет тянулся к окнам.


Катился мост над кудрями Днепра.


Казалось, целый мир из неба соткан.


И целый город в рот воды набрал.


 


Жил мальчик у Московского моста.


 


И снова у Бураго появляется «славянская тема». На самом деле, Украину сейчас разделяет всё тот же спор между славянофилами и западниками. Просто сейчас это совсем чужие западники. Такое ощущение, что они жаждут располовинить страну. И все – патриоты страны, вот что по-настоящему страшно.


 


Что, славяне, не словом сыты?


Что же, родственники, смурны,


если братьями не убиты,


если жёнами не верны?


 


Если наши слова – на вертел,


если веру – поди продай,


что ж так манит кровавый ветер


и так много даём на чай?


 


И куда мы из всех биений,


из бессмыслицы горловой?


Эх, славяне – рабы сомнений,


черти пляшут за упокой!


 


Так не мглите, отцы и братья,


не надейтесь, что обойдёт –


позади каменеет платье,


и страшит уходящий Лот.


 


Очень неожиданным оказалось для меня обращение Дмитрия к «детским» стихам о чудище «Бе-бе». Я слово «детский» беру в кавычки, поскольку это именно стилизация под детские стихи. А сами стихи, безусловно, адресованы взрослому читателю. Неожиданно прозвучало стихотворение «Молитва» – герой молится не за себя и не сам. Молятся – о нём. И это придаёт ему силы.


 


МОЛИТВА


 


Не потому, что рьян,


не потому, что цел –


я в капле океан


и сам себе предел,


 


я промежуток, щель,


я выжданный итог,


я текст, в котором мел


крошится между строк,


 


я камень на пути,


я сам себе двойник,


и все мои «прости»


срываются на крик.


 


На всех вокзалах снег!


Во всех расчётах грязь!


Я вымучен и пег:


обрюзг, кругом погряз.


 


Но где-то в глубине


на краешке судьбы


ты молишься, и мне


гореть в частице бы.


 


Дмитрий Бураго – человек высокой культуры и тонкой интуиции. Его стихи – в высшей степени изящная словесность, корни которой уходят в серебряный век русской поэзии. О чём бы ни писал Дмитрий (а диапазон его поэтической речи чрезвычайно широк!), в его произведениях обращают на себя внимание, прежде всего, язык и звук. Дмитрий Бураго – страстный жизнелюб, «гурман» бытия. Философский эпикуреизм помогает ему острее ценить каждый прожитый миг. Спасибо фестивалю «Провинция у моря», познакомившему меня с этим прекрасным человеком.


 


 


«ВЫНЬТЕ СЕБЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО ЭХА…»


(Маргарита Аль, Манифест Аль Ищи. –


М., Издательство ЛИФФТ, 2019)


 


Маргарита Аль взвалила на себя нелёгкую для хрупкой женщины ношу руководителя крупных международных фестивалей. Времени на стихи остаётся у неё всё меньше и меньше. Поэтому меня особенно обрадовал выход в свет её новой книги. Как и большинство пишущих культуртрегеров, Маргарита пишет быстро и по наитию. Философское образование даёт ей один несомненный козырь: умение внутренне структурировать свои произведения. Творческий «хаос» первобытия гармонизируется у неё космосом «золотого сечения». Всё оплодотворяется энергией постижения. Название книги Маргариты – «Ищи!!!» (три восклицательных знака) напоминает мне знаменитый девиз «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Эти строки Альфреда Теннисона стали у нас широко известны после выхода в свет культового фильма «Два капитана». «Ищи» Маргариты Аль – означает «не понижай градус своего присутствия в мире».


Стоит отметить, что творчество Аль демонстрирует нам новый тип женщины-поэта, не «ахматовский» и не «цветаевский». Это героический тип личности, который в принципе встречается нечасто, а в XXI-м веке – и подавно. Что поражает, прежде всего, в лирике Маргариты? Симбиоз действия и созерцательности. Обычно как бывает? Ты либо человек действия, как Микеланджело, либо созерцатель, как Леонардо. Но, как мы видим, бывает и по-другому. Тихая лирика – и одновременно громкая, авангард – и параллельно восточная классика, метафизика – и рядом диалектика. Казалось бы, лирика Маргариты Аль состоит из непримиримых противоположностей. Но такова особенность воздушного знака Весов – для них сущностное разнообразие органично.


«Громкость» некоторых произведений Маргариты Аль отталкивается не от «стадионной» поэзии шестидесятников. Нет, скорее, это стилистика, близкая к русским футуристам начала ХХ века – Маяковскому, Хлебникову, Кручёных, Бурлюку. Как мы видим, женщин в этом ряду не было. Поэтому Маргарита Аль – новое явление в русской поэзии. Есть два лика Аль – концептуальный (философский) и футуристический (квазиМаяковский). Конечно, не все произведения в новой книге поэта равнозначны. Иногда «манифестность» заглушает в книге поэзию. Например, название «Небокопы» представляется мне более важным, чем «Ищи!!!». Представляете, поэты «копают» небо в поисках алмазов. Как рудокопы – землю, извлекая из неё «тысячи тонн словесной руды». Здорово же! Но у каждого автора – свои приоритеты. Я с пониманием отношусь к этому тонкому моменту. «Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной». Между моим пониманием творчества автора – и тем, как представляет своё творчество сам автор.


Даже обложка книги Аль стилизована под издания футуристов начала ХХ века – шафранного цвета брошюра, большие буквы, нестандартные шрифты. Всё это очень похоже на коллекционные букинистические книги Маяковского или Кручёных. Думаю, не сильно ошибусь, если предположу, что и сама Маргарита считает себя наследницей по прямой выше упомянутых поэтов. «Выньте себя до последнего эха, в душу вложите охрипшее слово». Несмотря на то, что время у нас сейчас, в общем-то, «тихое», поэт сам для себя устанавливает регистр своего голоса. Может быть, так и надо, и не услышат сейчас такие стихи, как фетовское «шёпот, робкое дыханье, трели соловья». Каждый доказывает правомочность своих притязаний собственной жизнью.


Маргарита пишет немного, но весомо, не размениваясь на мелочи. Помимо «манифестов», ей очень удаются стихи в стиле хокку. Особенно удачно звучат циклы таких коротких стихов. Во многих их них поэт использует эффект парадоксальности. «Не смерти боюсь – боюсь несмерти». «В свои крылья врастаю». Верлибры Маргариты Аль заставляют забыть о том, что там могла бы быть рифма. Человек сам чувствует свой звук, может ли рифма что-нибудь прибавить к оптимальному звучанию стихов. Наверное, есть поэты, которым рифмы только мешают. Маргарита Аль – из числа тех поэтов, которые приходят в литературу со своим оригинальным творческим лицом. Она хорошо мыслит абстрактными категориями, что редко получается у женщин. Это хорошо видно в её программном стихотворении «Ищи»:


 


невидимое станет видимым


видимое станет невидимым


отсутствие памяти у видимого о невидимом


и у невидимого о видимом –


есть высшее проявление гуманности


ищи


ищи ищи ищи ищи ищи ищи ищи ищи


ищу ищу ищу ищу ищу ищу ищу ищу


ещё ищи ещё ищи ещё ищи ещё ищи


ещё ищу ещё ищу ещё ищу ещё ищу


ищи ищу ищи ищу ищи ищу ищи ищу


еще ищи ещё ищу ещё ищу ещё ищи


ищи


невидимое станет видимым


видимое станет невидимым


отсутствие памяти у видимого о невидимом


и у невидимого о видимом


есть


есть высшее


есть высшее проявление


есть высшее проявление гуманности


 


Мы видим, что Маргарита Аль ворочает огромными смысловыми глыбами, где метафизика пытается найти общий язык с философией действия. Заметим в скобках, что поэт не только призывает к действию, но и личным примером культуртрегера показывает другим людям, что такое настоящая жизнь. «Если хочешь жить для себя, живи для других», – говорил римский философ Сенека. Трудно даже сосчитать всех творческих людей, которых Маргарита Аль вовлекла в водоворот фестиваля фестивалей «ЛИФфт» и Ассамблеи народов Евразии». Но вернёмся к её стихам. Это «монументализм» – есть такой жанр у художников, когда они пишут картины огромного размера или же расписывают стены. Видимый и невидимый мир словно бы защищаются у Маргариты друг от друга, пометив неприкосновенность собственных территорий. По форме стихотворение «Ищи» написано в неоавангардной форме ритмически организованных верлибров. Порой одна фраза «дробится» на свои составляющие и нарастает, разворачиваясь в пространстве:


 


есть


есть высшее


есть высшее проявление


есть высшее проявление гуманности


 


В более ранней редакции этого стихотворения, опубликованная в журнале «Дети Ра» № 10 (60), 2009 (http://www.zh-zal.ru/ra/2009/10/al12.html), оно имело совершенно другое название – «Иешуа». Этот факт недвусмысленно намекает нам, что стихотворение «Ищи» может быть оригинальной формой прочтения гениального романа Булгакова. И сама Маргарита Аль, по сходству имён с главной героиней романа, словно бы становится участником этого действа, пронизанного нитью времён. Она словно бы внедряет себя на страницы знаменитого многомерного романа. Она – одновременно и Маргарита, и Мастер. Мастер – это тот, кто понимает. Чисто литературное мастерство при этом – второстепенно.


О чём же вещает нам Маргарита Аль? Что такое «высшее проявление гуманности»? Это удивительная, парадоксальная мысль! Видимое, то есть наш с вами трёхмерный мир, мало осведомлено о тонком мире, существующим параллельно с нашим. И слава Богу! Герой Булгакова поэт Иван Бездомный от такого знания свихнулся – и, как следствие, попал в психушку. Государственные институты разных стран тщательно оберегают головы своих сограждан от попадания туда частичек иных миров. Поэтому «гуманность», по Маргарите Аль, заключается в незнании и неведении, в философской и эзотерической девственности.


Однако «видимость», «невидимость» и «гуманность» можно понимать и в другом смысле. Забудем о тонком мире. Допустим, что существует только наш с вами «толстый» мир, разворачивающийся во времени. Древний грек ничего не знает о мегаполисах XXI-го века. И это гуманно. Но какие-то вещи из будущего, о которых догадывались разве что пророки, рано или поздно просачиваются в действительность. «Невидимое» мира – это третья сторона медали. Она до поры до времени словно бы находится в засаде. В тени аверса и реверса. Покуда не пробьёт её час. И тогда третья сторона медали выйдет из засады и будет помазана на царствование. Невидимое станет видимым. Надо сказать, что учение о видимом и невидимом – это универсальное знание, которое присутствует во всех без исключения духовных практиках и религиях. Маргарита Аль в своём стихотворении одновременно пророчествует и призывает к действию. Ищи! Ещё ищи!


Но вот вам ещё один парадокс: знающий не ищет, потому что уже знает. Знает мгновенно, моментально – как только об этом подумает. Поэтому призыв «ищи» актуален разве что для тех, кто не знает. Но можно ведь искать не знание. У Маргариты речь идёт об «отсутствии памяти». Память у человека приходит и уходит. И вот эта память, временами активируемая человечеством, а временами – впадающая в ступор, падающая в колодец забвения, и есть то главное, что вынес я из новаторского стихотворения Маргариты Аль.


Маргарита творчески работает со своими стихами, используя опыт многократного проговаривания текстов с эстрады. Казалось бы, перформанс – совершенно другой жанр. Философия требует тишины и внутреннего покоя. Перформанс – экзальтированной экспансивности звука, экстравертности, выплёскивания энергий. Но, когда читаешь свои стихи, невольно слышишь себя со стороны. У Маргариты Аль – хороший поэтический слух. Она сумела отсечь всё лишнее из первоначальной мраморной глыбы. Гармония, согласно Гераклиту, часто возникает из противоположностей.


 


ты видишь меня


а меня ещё нет


ты видишь меня,


а меня уже нет


ночью поймала за крылышко луч


утром его отпущу


 


 


ЮБИЛЕЙ УШЕДШЕГО ДРУГА


(Ромашковый привкус разлуки. Поэт Лев Болдов в воспоминаниях, посвящениях. Сборник. Сост. И. Ганжа.


Симферополь, Форма, 2019)


 


Книга воспоминаний о Льве Болдове собрана и издана по большому поводу – в этом году Льву исполнилось бы 50 лет. Эта цифра воспринимается очень странно. Трудно поверить, что только 50, хотя человека уже давно с нами нет. Такой же шок, помнится, был у меня, когда мы отмечали 50-летие Виктора Цоя.


Я не сразу сообразил, из какого стихотворения Льва Болдова взяты строчки, которые дали название книге воспоминаний о нём. Вот скажите мне «стихи о Бахе» – сразу вспомню. Вспомню даже «клавиши пробует Бах», вспомню и снежную пудру, которая сыплется с его парика. А вот «ромашковый привкус разлуки» почему-то плохо ассоциируется у меня со стихами Льва о Бахе. Хотя это, на минутку, первая строка стихотворения, и строка великолепная! Книга воспоминаний начинается этим стихотворением, написанным факсимильно рукой самого автора. Ни одной помарочки! Ни одного исправления!


 


Ромашковый привкус разлуки


Горчит на припухших губах,


А в небе рождаются звуки –


Там клавиши пробует Бах.


 


И рельсовых стыков стаккато


Стократ повторят поезда.


И алою лентой заката


Повязаны мы навсегда.


 


А там, в облаках, нахлобучив


Напудренный белый парик,


Таинственный гений созвучий


С органом незримым парит.


 


И нет ни печали, ни страха.


Откинуты пряди со лба.


Под властными пальцами Баха


Свершается наша судьба.


 


Он смотрит спокойно и мудро,


Раздвинув на миг облака.


И сыплется снежная пудра


На землю с его парика.


 


Вот и смотрит на нас теперь Лев «Бахом с небес» – спокойно и мудро. А у всех нас на губах – ромашковый привкус разлуки с замечательным поэтом, который многим из нас приходился хорошим другом. Книгу воспоминаний о Болдове читаешь от начала до конца, не делая предпочтений более известным авторам. Потому как самое важное о жизни Льва может сообщить нам любой человек, вне зависимости от степени своего литературного таланта. Книга даёт нам неоценимую возможность «запасть» на те стихи Болдова, которые раньше по каким-то причинам не обратили на себя внимания. Уж я-то считал себя неплохим знатоком его лирики. Но был посрамлён – я почему-то упустил из виду такую его замечательную вещь, как «Горит моя библиотека».


 


В предсмертных судорогах века,


В горниле беспросветных дней


Горит моя библиотека –


И я сгораю вместе с ней!


 


Это апокалиптическое стихотворение навсегда породнило таких разных поэтов, как Блок и Болдов. Книга Ирины Ганжи даёт нам возможность «достроить» «своего», знакомого нам Болдова, другими версиями, нам не известными.


«Лев Болдов обладал даром – не перетягивая одеяла на себя, быть центром. Стоило ему появиться где-либо, будь то наша репетиция или чей-то творческий вечер, всё внимание невольно переключалось на него. Это была какая-то магия, присущая лишь ему одному». (Сергей Былинский).


«В стихах Льва есть главное – абсолютная честность и умение идти до конца, когда это необходимо. А ещё – непродажность, неангажированность, правильная обособоленность от отдельных тёмных персоналий и всего мутного социума. Всё это не должно кануть в Лету, разве что – вместе со всеми нами». (Сергей Геворкян).


Мне кажется, многие друзья «заразились» от Болдова его образной мощью, чуткостью к людям и энергетикой постижения. Многие воспоминания – прекрасные образцы русской литературы, по «гамбургскому» счёту. Авторы книги в чём-то сходятся – например, в том, что Лев «постоянно искал аудиторию». Книга «Ромашковый привкус разлуки» ценна тем, что из общего складывается облик поэта, а частное, но неожиданное, расцвечивает его облик яркими красками. Многие, в том числе и мужчины, ласково называют его в своих воспоминаниях «Лёвушкой».


Многое открыл для себя в этой замечательной книге, составленной вдовой поэта Ириной Ганжой, и я. Оказывается, Болдов начал писать и декламировать собственные стихи ещё в школе. Об этом есть воспоминания Галины Брусницыной, работавшей тогда в школе. Сработало на поэзию и увлечение Льва математикой. Математик Болдов придал стихам поэта Болдова гармонию сфер. Своё замечательное стихотворение о Петербурге Лев, оказывается, считал неудачным и потому практически не читал. А я считаю, что это одна из его вершин, где он «выпрыгивает» из реализма в мистику, всегда сопутствующую этому столичному городу. Жизнь Льва оказалась очень насыщенной. В своё время он примкнул к бардам, а барды вели кочевую жизнь по всей стране. «Цыганская» жизнь с «табором» бардов, безусловно, поспособствовала росту популярности поэта. Барды разнесли его крылатые строки на деках своих гитар.


Ещё одно свидетельство человека, хорошо знавшего Льва. «Лев Болдов – поэт, всегда читающий свои стихи наизусть.Очень домашний и по жизни бродяга. Беспомощный и мощный. Каждую минуту проживающий, как жизнь. Сценарист, выдумщик, мечтатель, высокопарный прозаик. Пронзительный поэт. Всегда прямо держит спину. Умеет возрождаться. Аристократичен. Он не жил, он всегда немного выступал.


Такой спектакль каждого дня. Игра в игру слов. Меткие эпиграммы, острые и очень добрые шутки. Игра в утро, игра в вечер, в прогулку… Игра в жизнь. Лев хотел и искал яркости и наслаждения. Душа его пробивала и отрицала любой быт. Старался не унывать. Помнил добро. Очень верен в дружбе. Не забывал обиды. Прощал. Прощал всем, но не забывал. Эта ранимость сделала его стихи такими кристальными, звонкими, точными, честными в каждой букве. Такими лёгкими и крылатыми, на века. Ответственность за мир и беспечность к себе жили в нём одновременно». (Мария Долинина).


Помогали Льву и маститые поэты Римма Казакова и Кирилл Ковальджи. Это было в начале «нулевых», на заре интернетной эпохи. Однажды я неожиданно встретил Льва на Московской международной книжной выставке-ярмарке. Его представили Кирилл Ковальджи и Татьяна Кузовлева. Пришлись по душе Кириллу Владимировичу и эти пророческие строки молодого поэта:


 


Этот странный мотив – я приеду сюда умирать.


Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.


Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,


И горячее время проворно завертится вспять.


 


Я приеду сюда – где когда-то, мне кажется, жил


И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.


И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,


И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.


 


Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух


Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,


Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,


И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.


 


Этот странный мотив… Я, должно быть, и не уезжал.


Всё вернулось как встарь, на глаза навернувшись слезами.


Вот возницы лихие с тяжёлыми едут возами,


Чтоб приморский базар как встревоженный улей жужжал.


 


Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.


Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.


Остывающим солнцем горят черепичные крыши,


К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.


 


Этот странный мотив… Ты забыл, мой шарманщик, слова.


Я приеду сюда умирать. Будет май или август.


И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,


И горячие звёзды посыплются мне в рукава.


 


Крым стал последним пристанищем Льва Болдова. Он, в отличие от другого знаменитого поэта, обещавшего «На Васильевский остров я приду умирать», выполнил своё суровое поэтическое обещание. И, таким образом, оказался человеком не только слова, но и дела.