Наталия Редозубова

Счастливый билет. Рецензия на книгу стихотворений Нины Гейдэ «Билет на Титаник»

У поэта Нины Гейдэ вышла очередная книга, приглашающая читателей 

к прочтению, странствию по ее лирическим страницам. Так корабль выходит  из защищенной гавани, исследует уровни океана, рассекает волны, движется  в открытое пространство, пренебрегая опасностью.

 

«Присказка про счастье»

 

            В сборнике – ранние стихи. Первые – те самые, из клетчатых тетрадок. Зачем же автор вновь обращается к ним?  Вероятно, для того, чтобы не только окунуться в  пору юности, настроиться на ее волну, но и вернуться к истокам поэзии вообще – к той непосредственности восприятия бытия, которая может быть только  у юного горячего сердца.

            Здесь старый дом, в котором тщета рифмуется со счастьем; сон и явь; забытье, счастливое и зыбкое одновременно. Встречи, свидания; единение, со-бытие, имеющее свойства исключительного, идеального:

 

                        Там проживалась жизнь – какой и быть должна:

                        безудержна, легка, нерасторжима

                        с тобой одним… Но у подножья сна

                        меня реальность зорко сторожила.

                                                            («Мне сон дарован был – меня он возносил…»)

 

            В сферу же реального быстро вносится диссонанс –  незначительный, абсурдный, но властный,  очень скоро заполняющий собой все вокруг. И ему необходимо подчиниться:

 

                        Так расстаемся мы с тобой.

                        Так то ли спьяну, то ли сдуру –

                        романы жгут, берут топор –

                        крушить прекрасную скульптуру…

                                                            («Дорога взорвана – оставь…»)

 

            Разрыв  мучителен, но неизбежен:  это входит в романтическую концепцию мировосприятия. Трудно, невозможно другое: вычесть, стереть осуществленное вдвоем из сознания и подсознания. Конечно, будут иные пути и иная – возможно, более зрелая любовь. Но предположить это на пике чувства – значит поставить под сомнение его истинность. И если уж умирать от любви  – то до конца, по-настоящему. Это максимализм юности:

 

                        Одарило полным неводом

                        боли – пью утра утрат.

                        Улыбаюсь: дальше некуда

                        ни страдать, ни умирать.

                                                           («Одарило полным неводом…»)

 

            С утратой любви рушится Вселенная. Созвездие «нежность» становится «слепой девочкой с птенцом», потом же  –  туманом, канувшим «в беспорядочный шелест лет». Крушение надежд равносильно крушению мира: «на топку мачты пойдут, Ассоль…» Такое возможно только в пору влюбленности. В непознанном, но родственном силой и глубиной океане бытия перед встречей с айсбергом – предательством, разлукой, фальшью. Оттого и Титаник.

 

«Счастливейшие недра слепоты»

 

            Ранняя лирика уже сложившегося, зрелого поэта интересна своими истоками, недрами – теми  смысловыми акцентами и художественными приемами, которые впоследствии станут основой лингвокультурного и психосемантического арсенала автора. В творчестве Нины Гейдэ изначально заданы важнейшие координаты: жизнь, смерть, бытие, душа, любовь, счастье, боль,  правда, ложь. Эти универсальные величины в процессе работы со словом  переплавляются в индивидуальные.  Прежде всего –  посредством ярких запоминающихся образов, метафор, ассоциативных перекличек: «только пасечник-память жалобно пчел на скошенные поля отсылает еще...», «быль мою в руке зажал, как былинку...», «как орел, склевала мне сердце память...», «и бытие мое кренится, как бригантина...», «твои признания – как вербы вдруг распустившаяся нежность...»,  «все одну и ту же любовь толочь продолжаю в каменной ступе дней...», «ночей бестрепетных зачес – булавкою луна...», «и царственным жестом мгновение вновь в ладони Вселенной берет...»

            Уже здесь появляются образы, ставшие значимыми в зрелой гейдэвской лирике: «Гордиев узел веков», «привитая оспа безлюбья», «мантия боли», неизбежная «в бескрайней нелюбови снежной». Но они еще на периферии, правят же бал наваждение («Мы знали все. Мы ждали тайн. / Мы наважденьям пели гимны») и страсть («Жизнь без страсти – полузабытье»).  Неподкупная и никому не подвластная страсть мыслится автором как антитеза обывательской усредненности, благоразумию, житейскому благополучию, где нет места для «самозванки-любви», легко сбегающей от всего материального:

 

                        Радугой небесный шелк распорот.

                        Выпорхнув легко из клетки слов,

                        снова всех сумела переспорить

                        самозванка юная – любовь.

                                                           («Ничего не названо – и значит...»)

 

«Палитра счастья»

 

            Любовь всегда, отчасти, наваждение. А где наваждение, там и миф как элемент надматериального и вечного. Мифология в системе образов Нины Гейдэ неслучайна и органична: Галатея и Пигмалион, Троянский конь, кастальские воды, озеро Светлояр, скрывающее затонувший Китеж, голубь, ставший сфинксом – все о том же: об открытии и постижении женской стихии, творческом перевоплощении, горчащих плодах земных чувств, которые канут в Лету.

            В раннем творчестве совершается апробирование, дифференциация, ранжирование понятий, нахождение «для мира иных названий»; притяжение-зазывание в судьбу того, а не иного, предсказание, предопределение, поэтическая ворожба.  

                        Я тебе погадаю сейчас, в январе,

                        на сентябрь: там разлука-волчица

                        поджидает, оскалясь, у наших дверей –

                        и, конечно, должно не сложиться.

                                                                       («Кто сказал, что сегодня январь на дворе…»)

 

            Героиня верит в вечную любовь и, в то же время, готова к потерям и разочарованиям. Главное для нее – сохранить свою женскую и поэтическую суть и в последнее мгновение вывести себя, «как лошадь племенную из пожара» – «из несбывшейся любви». После кораблекрушения ей опять нужен «улов наваждений, устремленных  ввысь», ее притягивает «неукротимый ураган ласк». Эрос, преображенный возвышенным поэтическим видением автора, выступает как один из источников вдохновения. Страсть и эрос – единомышленники в бегстве от реальности, безучастной к живому чувству, которое «мудрей расхожих фраз»:

 

                        Текли как реки руки, замер дом,

                        и ночь все поняла, не шла на убыль.

                        Слова мы оставляли на потом,

                        слов не было, но были губы, губы…

                                                                       («Когда после разлуки в жизнь длиной…»)

 

            В поэтическом сборнике запечатлена  та счастливая пора жизни, «где у души еще так много сил – вправлять несовпадений переломы»; избыток энергии, «палитра счастья», противопоставленная «бесцветным будням», взгляд «сквозь цветное стекло» любви,  потребность и необходимость чувственного опыта – ненадежного в его разнообразных проявлениях:

 

                        Опаивай нас счастьем

                        безудержности, страсть!

                        Пред миром безучастным

                        играй: дари и трать!

                        ……………………………

                        Неприбранный, зевотный

                        пусть завтра будет день.

                        Сыграй на мне – сегодня.

                        Задень струну, задень!

                                               («Сыграй в меня сегодня»)

            Свое призвание автор видит в том, чтобы «осьминогом любви постигать заколдованный мир»:

 

                        Я с теми, кто копит

                        не злато – загады,

                        с кем звездные кони

                        встречают закаты,

                       

                        кто жизнь проживает

                        не в бункерах зданий,

                        кто дни прошивает

                        словами признаний...

                                               («Я с теми, кто копит...»)

            Лирическая героиня увлеченно и настойчиво творит собственное пространство – «Галактику мига», где «в круг любовного света душа влетает – обживать судьбу, обжигать крыла…».

 

«Нить стихотворная души»

 

            Конечно, берущий в руки перо не может избежать поэтических влияний. В раннем творчестве Нины Гейдэ можно отметить соперекличку образов и ритма стихотворений автора и ее великих предшественниц: М. Цветаевой, А. Ахматовой. Но в данном случае речь идет не  столько о подражании, сколько о родственности душ: о цветаевских «жаре души», инаковости, об ахматовских «простоте и мудрости», стремлении к гармонии. Это как высокая проба в поэзии. Так, лирическая героиня «Билета на Титаник», побывавшая на высотах заоблачной любви – там, где «страсть нова, как новогодний шар», в  конечном итоге, признается:

 

                        Всю жизнь по чужим зрачкам

                        кралась – нет зеркал кривей.

                        Всю жизнь отдала речам

                        и гулу чужих кровей.

                                               («Всю жизнь по чужим зрачкам…»)

 

             И,  подтверждая цветаевское знание о том, что «есть в мире черные стада, / другой пастух» – говорит о себе:

 

                        Я – волчица в садах.

                        Я – в одном экземпляре бестселлер

                        о наивной овце с черным пятнышком –  в белых стадах…

                                                                                                          («Я устала от дня…»)

 

            Несмотря на тягу к постижению мира страстного, чувственного, Нина Гейдэ достаточно рано учится жить «смиренно, чинно». В книге «Билет на «Титаник» отчетливо просматриваются как яркая дань романтизму, так и его преодоление. Это движение к реализму, как и становление, и утверждение себя, – смелость  говорить о любви и ее ударах, воспевать боль и свое поражение, но при этом, все-таки, не терять своего лица – драгоценны и свидетельствуют о личностной и поэтической самобытности автора, о нахождении своего пути:

 

                        Я выхожу из дома: хрипло лает

                        соседская собака – наползают

                        угрюмо сумерки. И, право же, – не лето.

                        Но свет луны мне кажется залогом

                        того, что я однажды помудрею

                        и научусь смиренной акварелью

                        довольствоваться, коли нет гуаши,

                        а холст судьбы – уж хочешь иль не хочешь,

                        необходимо чем-нибудь заполнить

                        (в ходу обычно бытовые сценки)...

                                                                        («А мне февраль сегодня объявляет…»)

 

            Для чего же даны страсти, бездны, терзания? Ответ Нины Гейдэ  неожиданно прост и не вписывается в рамки как  возвышенного, так и обыденного: «для того, чтобы писались стихи». 

            Сердце продиктует нужную строку – ту, которую невозможно не написать, ту, которая является посланницей огромного счастья или боли:

 

                        Нет у боли  названья – немая

                        осень снова дождями дни мает.

                        Я так горько тебя обнимаю,

                        будто кто-то тебя отнимает…

                                                           («Нет у боли  названья – немая...»)

 

            Только глубинное чувство способно найти, предугадать единственно верную форму – интонацию и звучание, которые завораживают в этом стихотворении: не о боли, а о немой нежности, окутывающей любимого, заполняющей все пространство собой, защищающей – и о пронзительной любви. Здесь в полную силу явлены столь ощутимая в дальнейшем творчестве звукопись стиха Нины Гейдэ и  ее голос, неповторимый  поэтический тембр.

            Путешествуя по страницам поэтического сборника, нередко ловишь себя на том, что в стихах  легко и сама собой запоминается их мелодическая основа – та, что прежде слов – мотив. Он-то создает, в первую очередь, настроение, которое пребывает с читателем после того, как кончается строка. Это происходит, вероятно, оттого, что поэтом, настроенным на высокую волну Мироздания, достигнута одна из главных целей творчества: отражена некая изначальная гармония.

 

«Там счастье – единая мера вещей»

 


          И бренные, и вечные законы нуждаются в индивидуальном познании, личном открытии. Личности для личности, поэта – для читателя. Книга  уникальна вдохновенным запечатлением «на заре туманной юности» полноты бытия и единения с ним посредством любви и поэтического дара. Появление такого свидетельства в наше прагматичное время удивительно, но неслучайно. Ведь счастье – не беспросветная удача, не бесконечный успех, не достижение конечного, ограниченного. Это способность души ощущать себя частью Вселенной и в самих испытаниях – столкновениях с айсбергами – обретать  «свою участь» –  преображаться:


 


                      Когда еще в жизнь удается вонзиться    
                      стрелой, как в оленя, бегущего прочь,     
                      когда еще нужно с любовью возиться,
                      как с малым ребенком, весь день и всю ночь,


 


                      Когда еще можно легко возноситься      
                      к успеху из точки паденья любой –
                      Всесильная юность – по звездам возница –
                      ведет Мирозданье на свой водопой...


                                                                     («Когда еще в жизнь удается вонзиться...»)


 

            «Билет на Титаник» у Нины Гейдэ – счастливый. В этом не возникает сомнения по прочтении книги. Впрочем, убедитесь сами.

К списку номеров журнала «ИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNAT» | К содержанию номера