Ольга Дернова

Колпак. Стихотворения

КОЛПАК




Как река, история глубока,


совпадения в ней случайны.


На подкладке у колпака


значится: made in China.


 


Вы утверждаете, что колпак -


настоящий фригийский.


Вы ошибаетесь, это не так.


Бросьте свои приписки.


 


Тот колпак уж давно истлел.


Давняя парадигма,


как наконечники древних стрел,


в целом декоративна.


 


Может, напрасно. Ну что ж, ну что ж,


кто б вас поймал на слове.


Слава богу, колпак - не нож


и не требует крови.


 


Слава богу, он не кольцо,


даже не балаклава.


И под ним заметно лицо;


не безадресна слава.


 


 


Слава богу, колпак - не флаг.


(те безвольно обвисли):


ничего под себя, дурак,


не требует, кроме мысли.


 


 


***


Птица зовёт во тьму,


к школьной доске.


Птица поёт тому,


кто ходил в рюкзаке.


Кто ходил на диктант,


как последний связной.


У кого "тик-так"


щёлкало за спиной.


 


Птица зовёт к себе,


на зелёное дно.


Слово - не воробей.


Кто же тогда оно?


Разбирайся сама:


закрывай тетрадь.


Неучение - тьма.


Повторенье - мать.


 


ЗОЛОТНИК




Дождь на зелёный массив


вылил канистру.


Спи, светлячок, погасив


тёплую искру.


Хватит казаться светлей,


сядь под оградой


с древней сивиллой своей,


кумской цикадой.


«Знаешь, сивилла-кума?


Стало кромешней.


Зреет лиловая тьма


сладкой черешней».


«Лапку давай, баловник,


ляг на пригорок…»


Мал светлячка золотник.


Этим и дорог.


 


***


Тело исчезнет, а память - обман.


Всё. Это лёгкие правила.


Братское кладбище - каждый каштан,


свечи из белого гравия.


Крепкие столбики их пирамид


сложены в шкаф несгораемый.


Рядом зелёная ветка шумит,


словно боец легкораненый.


Будучи спрошен - откроет пароль,


только меня не заманите:


память без тела - фантомная боль.


Тел не бывает без памяти.


 


***


Появляюсь в окне, хлебосольное вскинув ружьё,


словно дождь, а не дева.


Ловко делаю чёрное, мокрое дело своё.


Быстро делаю дело:


добавляю шумов, окунаю в густые моря


и с девятого вала


отвечаю за всех, кто захлёстнут.


Точней говоря,


разеваю хлебало.


Мне охота взахлёб воспевать эту хрупкую жизнь,


но уже подыхаю.


И к распахнутой форточке губы на миг приложив,


только смех выдыхаю...


 


***


как грозой небеса намолнит,


как хватать перестанет свету,


пушкин дону хуану молвит:


что-то рана моя ноет -


та, которой ещё нету


дон хуан головой качает,


долго думает, отвечает:


то не рана твоя ноет -


донна анна по мне воет


донна анна, моя травка,


золотая моя девка


между нею и мной - давка


между мной и тобой - сделка


в голове у меня каша,


но одно я скажу точно:


уважаемый дон саша,


ты ещё поживёшь


точка


а пока за твоим садом


донна анна растёт по следу,


я ещё посижу рядом,


подышу травяным ядом


подожду кастанеду


 


АБРАКСАС




Щёки сухие – значит, уже не плакса.


Слёзы подсохли – то есть, не на виду.


Чтоб не забылось имя твоё, Абраксас,


я повторял его каждый день в году.


Здесь чешуи твоей голубая смальта,


здесь твои очи жёлтого янтаря.


Имя твоё, Абраксас, - восьмое марта,


первое января.


Соль на щеках – печать твоего налёта.


Я продолжаю, чтоб не сойти с ума.


Имя твоё, Абраксас, сегодня - лето.


Завтра – уже зима.


 


***


Созрела листва. Печальней,


темней её перекат.


Тесны, как исповедальни,


немые липы стоят.


И грозные боги листьев


внезапно стали нежны:


окошки себе расчистив,


прильнули с той стороны.


Глазницы, чуткие уши,


зелёные кости лбов...


 


Что поздней окраски суше?


Что властной их ласки хуже?


Родительская любовь.


Вот: сыплется сквозь ограду,


к асфальту на простыню...


 


Но нет. Не войду. Не сяду.


Не будет со мною сладу.


Ни слова не пророню.


 


НИТЬ




На живую, белую нить


зашивая наши сердца,


нам желают: не говорить -


договаривать до конца.


 


Речь же, в сущности, не о том,


как срастётся. Важнее жест:


зашивают его крестом,


но не ставят на сердце крест.


 


Легче сущее починить,


чем творить в пустоте котла.


Просто белая будет нить


там, где красная нить была.


 


СЛОВО




Вечер мой изобилен


краскою сине-белой.


Мягко летает филин


книгою обгорелой.


Возится где-то в сучьях,


на рукавах у леших,


 


только одно озвучив


слово из уцелевших.


 


Как из трубы камина -


в чёрные сейфы леса,


мыши мелькают мимо:


«Мы – прожжённая пресса.


Свежий вечерний выпуск


сам прилетает на дом…»


 


Слова зазря не выдаст


тишь, которая рядом.


 


Сделайся глух, тетеря, -


и с высоты суровой


прямо к тебе на темя


выпадет пепел слова.


 


ВЫМЫСЕЛ




В этой школе зелёной,


где душа моя числится,


здравый смысл, оттенённый


столь же здравой бессмыслицей,


на уроке преподан.


И психея-мистерия


к этим двум антиподам


ощущает доверие.


 


Что из этого вышло?


Ни простого, ни дельного.


В высшей школе - тем выше,


чем внушительней дерево, -


если разум и вывелся,


то немедленно слился


с человечками вымысла


(не лишёнными смысла).


 


Понимание разово,


но спасительно. То бишь,


сон цветущего разума


освежает чудовищ.


Над столами земельными


пусть играет семейка


с полосатыми мельбами,


словно с тиграми Блейка.


 


ГОРТЕНЗИЯ




Перекипел травяной бульон,


щедро забрызгал стены.


Запахи лета венчает он


шапочкой белой пены.


Пухлой гортензии облака,


видимо, не полезны.


Кто-то снимает их с кипятка


чёрной шумовкой бездны.


Накипь навариста и густа.


Но простодушна вера,


что где-то спит в глубине куста


розовая Венера.


Дремлет, но если внутри канвы


быстро иссякнет нега, -


личико высунет из листвы


и улетит на небо.


 


ЗАЛП




Когда в зимовочную ночь


ты смотришь, например


всю маскировку сдуло прочь


и столько звёздных жерл


в тебя нацеленных, что ой


увидел бы, сказал


но снег не тает под тобой


и скоро грянет залп


и станет легче, словно жгут


наложенный исчез


пока перезарядки ждут


орудия небес.


 


 


 


 


 


 

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера