Василий Сыроежкин

Информатика. Казусы


ВНУТРИ

(Трагичное описание «чужой» жизни в трех половых актах)

Описание комнаты: Маленький турецкий нож, воткнутый в источенную червями дощатую стену. Левее (возле раковины) на подоконнике валяется пачка использованных презервативов «Оптимизм». За окном виднеется странноватый зимний пейзаж – припорошенная снежком иномарка и двое обнявшихся детишек (девочка и мальчик). В углу стоит топор. Чуть поодаль у основания сферы сверкает чешуей ЗЛОпыхатель. В резиновой кастрюльке закипает «суспензия».

NB: все действующие лица (и зады) сидят на полу устланном старенькой дерюжкой, доставшейся Катерине от дедушки.



ПОЛОВОЙ акт №1

Паша: Я – урод. Я на улицу больше не пойду.

Лена: Я – тоже. Я тоже нахуй больше никуда не пойду.

Инесса Матвеевна: Я пожалуй…

Сэм Селезнев: (врывается словно вихрь в комнату) Я вообще негр! ВООБЩЕ.

Паша: Я – урод. Я на улицу больше не пойду.

Лена: Я – тоже. Я тоже нахуй бол…

Сэм Селезнев вырывает из стены нож и резким движением перерезает Лене сонную артерию. Все с нескрываемым любопытством следят за вытекающими из Лены литрами крови, которая бурыми лужицами струится под старенький дедов матрас.

Паша: Я – урод. Я на улицу больше не пойду.

Инесса Матвеевна (лукаво улыбаясь): Ну и кто тут теперь у нас за главного?

Сэм Селезнев: Я вообще, блядь, негр. НЕГР ВООБЩЕ!

Лена (задыхаясь и судорожно хватаясь за горло): Яяя.. – тооожж… Шат.. ау  … апой..

Сэм (виновато): Простите я всего лишь негр.

Паша (лаская грудь и промежность Инессы Матвеевны): Знаете, где человек сможет освободиться от земных печалей и радостей. Только там где сходятся все снега.

Все тридцать человек, незримо заполняющих комнату, с инфернальным интересом следят за ходом его апокалиптичной мысли.

Лена (испуская дух и газы): Я…

Инесса Матвеевна: А! Ахх…

Паша (запуская руку глубже в пах Инессе Матвеевне): Знаете, я вчера во сне видел человеческий аборт. Мне даже сначала показалось, что это – собачий. Но я присмотрелся –  нет. Человечий. Однозначно. У него глаза были такие выдающиеся. Как у артиста канатоходца, который вот-вот сорвется из-под купола цирка и уткнется своей артистической головой в твердый посыпанный опилками пол арены.

Друг (проходя с обвязанной полотенцем головой в ванную): Трю-тю-тю-тю-ля!

Сэм Селезнев: Я намерен сматывать удочки. Наша с вами кровь льется даром. Нельзя все всегда пускать на самотек. Даже кровь.

Инесса Матвеевна (вгрызаясь в оргазме в кучерявую Пашину шевелюру): Я.. я тоже сука!

Сэм Селезнев: Какая нахуй философия. Я НЕГР! Негритянская швабра для мусора. Негритянская пипетка. Клизма негритянская ВООБЩЕ!

Трубецкой (обращаясь к Сэму и глядя ему не мигая в глаза): Я бы, если честно, на вашем месте, Эдуард Вениаминович, не устраивал истерик по столь малозначимому в историко- мифологическом аспекте поводу (указывает на нелепо скрючившееся на полу тело Лены). Кроме того, вы – моряк! А моряк, он ведь не плачет.

Друг (из ванной): Трю-ля-ля-ля-тю-тю-трю!

Паша (с силой отталкивая Инессу Матвеевну): Пошла нахуй, сучища! Ты только что мне изменила! Ах ты, развратная блядюга! Вздумала с самой собой мне изменять…

Он с размаху ударяет старика Трубецкого и с яростью начинает его душить, периодически отвлекаясь на плеск воды и тихое пение из ванной…



ПОЛОВОЙ акт №2

Ночь. Сообщество спит. Глядя на распластанные тела и загубленные души, Клод проходит к окну и закуривает, достав из пачки восковую свечу. В остальном на сцене те же личности (за исключением ушедшего за селедкой Сэма и сволоченной в угол убиенной Лены).



Клод (разговаривая будто бы с самим собой): Снег. Как и вчера. Вчера был точно такой же снег. И позавчера. И две недели назад. И в самом начале зимы. И в ее конце будет точно такой же снег. И ничего здесь не изменится. И здесь не изменится. И там. И я. И она. (делает театральный жест в адрес трупа Лены). Я снова пришел. Зачем? Неужели мне необходимо видеть воочию то, что я обладатель столь незаурядного сознания с легкостью могу смоделировать и представить. Что же меня сюда тянет? Может быть запахи прошлого? (принюхивается) А может это ожидание запахов будущего. Предзаданные предзапахи. Да. Я цинично удалился. Я не смог исправиться «там». А они? Они остались «здесь». И разве они исправились? Разве стали лучше? Разве постиг…

Врывающийся словно вихрь в комнату Сэм Селезнев бьет Клода с размаху замороженной трехкилограммовой сельдью по затылку. Слышен хруст проломленной черепной кости. Клод с остекленевшими глазами валится на груду людей и его массивные ладони в предсмертной истоме хватают груди  Инессы Матвеевны.

Друг (ворочаясь на полу и подбирая кончиком языка текущую по щеке слюну): А.. Ахх…

Инесса Матвеевна (засовывая два пальца правой руки себе во влагалище): А.. Ахх…

Сэм Селезнев: Если в начале пьесы…



ПОЛОВОЙ акт №3

Все персонажи драмы проснувшись по-прежнему сидят на полу. В обстановке меняется лишь незначительная деталь. Рядом с газовым вентилем появляется старой обшивки кресло в котором с папиросой в зубах сидит Шугельман в напомаженном парике и безучастно кивает на глупые реплики зашедшегося в истеричном дискурсе Пашу.



Паша: Я – урод. Я на улицу больше не пойду.

Шугельман кивает и вынимает изо рта серебряный мундштук.

Паша: Я – урод! Я на улицу больше не пойду!

Шугельман кивает и вставляет серебряный мундштук в рот.

Паша (сидя на кровящем Трубецком): Я – урод! (в сторону) Да кто-нибудь здесь хоть меня хоть слышит?!

Шугельман кивает и вставляет серебряный мундштук в ухо Трубецкому.

Паша смеется и тянет свои руки к Инессе Матвеевне. Друг медленно нарезает круги по кухне и перелистывает желтые страницы «Бумеранга». Сэм Селезнев Безмолвствует. Другие члены (творческой группы, труппы, трупы, артисты и т.п, далее по контексту) согласно кивают в такт льющейся из отдушин музыке Шуберта.

Хор: Блядь! Лебедь! Человек! Слон! Кот! Че-ре-па-ха!!!

Паша (стягивая панталоны с Инессы Матвеевны): Да позатыкайте вы свои Ёбаные Ёблы!

Сэм Селезнев (трогая липкими негритянскими пальцами лезвия ятагана и косясь на Шугельмана): Чем же я тебе не угодил, мудрейший? Чем прогневал себя? О чем смеялся, когда все прыгали за борт? Почему ты меня оставил наедине с собой?

Шугельман улыбается и делает демонстративный жест. Паша садится на правую полужопицу Инессы Матвеевны и начинает мастурбировать. Инесса в истоме хватает воздух и мягкий ворс дедушкиной дерюжки. Обескураженный ЗЛОпыхатель и Друг закрываются в ванной и громко включают воду. Раздается раскатистое «Трю-си-лю-ми-гр-аааа…» Не выдерживая напряжения Сэм Селезнев вскакивает с пола и едва не споткнувшись о закостеневший труп Лены подбегает к стене и с силой втыкает окровавленный нож на прежнее место.



Сэм Селезнев: Я – НЕГР, блядь! НЕГР. НЕГР. Если в начале полового акта на стене висит нож, а в углу стоит топор… ВООБЩЕ…



Постепенно в кухне становится темно. Слышны лишь прерывистые оргазмы Инессы Матвеевны, да плеск в ванной. Из тела Трубецкого выскальзывает многообещающая душа и крадучись, на цыпочках пробирается к окну. Она открывает защелку и, свесившись, смотрит, как за окном. Внутри. Стоят две обледеневших фигурки. Девочка и мальчик.

Занавес





ГАЛЯ

Он стряхнул с ботинка рыхлый ноябрьский снег, затушил об урну папиросу и в последний раз взглянул на приветливое небо.

Через минуту он будет мертв, но его смерть будет настолько ничтожной и незаметной, что даже пропитанные социальным гуманизмом прохожие не обратят на нее никакого внимания.

Но у него есть еще минута. Минута. Это много? Мало? Или достаточно? Достаточно для чего? Достаточно просто чего? – каждый из этих уже не важных вопросов впивался в его закабаленное ОЖИДАНИЕМ сознание и просился наружу исторженным ответом.

Он с опаской выдохнул. Его густые усы тут же покрыла рябь инея. Он сунул в карман руку. Там не было ничего кроме ненужных ключей от чужой квартиры. Он достал из кармана связку и зло бросил в противный грязный сугроб…

Галя подняла свое одутловатое запойное лицо и, сложив губы неровной трубочкой, подула в мясистые синюшные ладони. Холод на секунду покинул озябшие пальцы бомжихи, но через мгновение начал терзать их с еще большей усидчивостью. Откуда-то из-за здания вокзала вышел незнакомый мужчина. Он нетвердой пьяной походкой двигался к лавочке, где сидела с набитыми тряпьем пакетами Галя.

Мужчина показался ей знакомым. Не то чтобы она помнила его черты или знала Имя. Нет. Она уже давно позабыла все имена. Но он казался ей почему-то просто знакомым. Знакомым на каком-то недоступном человеческому восприятию уровне.

Мужчина подошел к скамейке на которой расположилась озябшая бомжиха и, посмотрев куда-то сквозь нее сказал: Галя, блядь! Быстро схватила сумки и пошла!…

Галя послушно подняла набитые разной дрянью пакеты и засеменила вслед за крупной фигурой знакомого незнакомца.

…Он остановился. Посмотрел на часы. Да, точно. Уже четверть третьего. Осталось девятнадцать секунд… Странный шум за спиной привлек его рассеянное последними событиями внимание – он увидел плетущееся вслед за ним непотребного вида существо, в котором с трудом угадывались женские черты. Его лицо в последний раз выразило недоумение: Галя?

Маршрутка №34 резко вывернула из-за угла…

Обескураженный водитель машинально сдал назад и, бывшее еще секунду назад живым, тело Свиридова с глухим стуком свалилось с желтого капота в картофельного цвета снежную кашу. Галя безучастно посмотрела на распластанный труп и привычно, схватив, выпавшие из рук сумки, зашагала в сторону теплого железнодорожного вокзала.



СОРОК ПЕРВАЯ МАКАКА

Алексей спокойно подошел к коробке, засучил рукав и смело выдернул билет. На маслянистой поверхности свернутой вчетверо промокашки синели расплывшимися краями две циферки 4 и следом за ней 1…

«Всё. Я сорок первая» - в долю секунды пронеслось в голове. Он глупо улыбнулся, нащупал в темноте гитару, сделал бессмысленный жест рукой, пытаясь нащупать перила. Замешкавшись ещё на секунду, он сбежал по свежевыкрашенным ступеням на первый этаж…

Прошло около трех часов. Алексей тихо сидел в заваленном хламьем гардеробе клуба.

Его кудрявая правильной формы голова, с чуть оттопыренными ушами грела затылком ледяную вешалку. А в ней, в его голове будто цветные стекляшки калейдоскопа, собирались и разбирались образы: Он увидел старую деревню Крюково, следом пьяного отца и сидящую у колодца мать. Мать почему-то держала в зубах ведро. Почему? Почему она держит его в зубах? Да, точно. Ведь у нее же нет рук. Как? Почему? Почему у нее нет рук? Что могло произойти за время его отсутствия…

Алексей резко выпрямился, ударившись макушкой об один из крючков вешалки. Номерки противно звякнули. Сняв с плеча свою переточенную «гавайку», он уверенно покрутил колок, пока натянутая пятая отчетливо не сказала «ля-я-я…».

Неужели я такой же, как все другие макаки? – задался риторическим вопросом Алексей – Но тогда почему у них все идет от сердца, а у меня из головы. Почему моя голова работает именно на той частоте, на которой у них работает сердце? Может быть по этой причине фортуна и плюнула мне сегодня в лицо снабдив номером сорок один? Это ведь номер в один конец. Или нет. Почему никто не пытается переломить ход событий? Я не думаю, что настолько сложно нажать в себе клавишу «Stop» и вырубить нахрен этот пугающий эскалатор, пусть даже их номера посерьезнее, а я сорок первая…

Но подсознание не хотело соглашаться ни с какими аргументами «за» и «против», продолжая маниакально твердить: «Ты сорок первая. Ты-ы-ы… Именно ты сорок первая, сорок перваяаааа МАКАКАААааааааа.»

В фойе хлопнула дверь, Алексей зябко поежился, достал из кармана смятый блокнот и уверенно шагнул в зияющую тьму улицы. Одинокий, залепленный голубиным дерьмом фонарь, освещал косенькие, с кусками давно отвалившейся «шубы» стены клуба. Алексей оглянулся, закурил, но, вспомнив о мучавшей его астме, бросил окурок в рыхлый снег и придавил валенком. Мимо проехал ментовский уазик. Алексей присел на корточки и, желая привлечь к себе хоть чье-то внимание, бездарно изобразил пьяно блюющего прощелыгу. Реакции со стороны ментов не последовало и уазик, оставив в месиве снежных хлопьев след протекторов, скрылся из виду. Алексей резко выпрямился, гитара неловко брякнула, ударившись о шершавую стену клуба. «Да чтоб тебя!» - порванная первая струна, свившись кольцами, пружинила на головке грифа…

Из темноты клуба вышел тип в ватнике с ритм-барабаном.

- Ты какая? - поинтересовался Алексей.

- Я двадцать восьмая, а ты?

Алексей удрученно махнул рукой, сигнализируя, что разговор окончен. Его мозг вновь сгенерировал нечто: Теперь мерещилась могила прабабушки. Это было странно, так как ни прабабушку ни тем более ее могилу он в жизни не видел. Алексей мысленно улыбнулся, представив, как сейчас вдруг прабабушка выскочит из могилы и закричит: «Эге-гей сто чертей! Отдай моё сердце!»… Но панорама резко сменилась, и действия перенеслись в Чирчик. Алексей увидел площадь перед зданием почты и мальчика взбирающегося на самую верхотуру бетонной вышки торчащей в центре фонтана. Он же сейчас прыгнет! Прыгнет вниз головой, а там мелко! Алексей помнил эту сцену из своего детства. Он отчетливо помнил эти бурые круги крови Растекающиеся по глади зеленоватой воды, помнил искаженные ужасом лица узбекских детей, выпрыгивающих из залитого кровью фонтана… Не прыгай! – хотел закричать Алексей, - там мелко, там очеееень мелкаааа-а-ааа! Но тело мальчика, ударившееся о гранитное дно фонтана уже вытаскивали из воды санитары. Алексей взглянул на небо. Странное душное узбекское небо. В какой жизни он видел это небо, и он ли был в той жизни? Детские крики оторвали его от созерцания, и он снова посмотрел в сторону кровавой воды. Скорая уже уехала, а рядом с фонтаном ничего не понимающий трехлетний ребенок, улыбаясь, пускал по волнам арыка бумажные кораблики…

«Пиво будешь?» - толстомордое небритое лицо в мелких морщинках навязчиво скалило на Алексея ровные, тронутые желтизной зубы.

Алексей отхлебнул, вытер губы и случайно облитый шарф: «Я сорок первая, представляешь?»

Тип, отшатнулся и, лихорадочно выхватив из рук Алексея термос, скрылся в обступившей фонарь темноте. Алексей снова присел, закурил, выбросил, взял «ля-я-я…», резко выпрямился.

«Бывает, что несколько человек покупают билет на одно и то же место в поезде, бывает, что снайпер случайно стреляет чуть выше глаза и пуля оцарапав череп не достигает цели, бывает, что огромная сосулька пролетает в трех сантиметрах от твоего плеча или ветеран никому не нужной войны улыбаясь в усы благодарит администрацию за бесцельно прожитые годы…Но почему я? Именно я, и вдруг сорок первая. Не тридцать восьмая и не сороковая. Что это еще одна брешь в цепи совпадений? Еще одна злая шутка того странного мальчика? Пусть это даже кара или карма, но ведь насколько несправедливо! Где она слепая справедливость?!..»

«Слушай, подвинься!» - двое крупных парней в ватниках, торопясь и ругаясь, протискивали в узкий проем с надписью «Вхо.» крышку гроба, обтянутую зеленым сатином.

«Материала что ли другого не было, ёб их разъетит?!» - ругнулся один и, зацепившись рукавом за кусок торчащей пружины, вместе с мягкой начинкой ватника разорвал себе локоть. Кровяные струйки медленно поползли по зеленой поверхности, рисуя замысловатые узоры.

«Да чтоб тебя, сука потная!» - мощный пинок по двери, стук чего-то тяжелого падающего на внутренний порог.

«Ты мне палец прищемил, гад!» - мощный удар в челюсть опрокинул парня с разорванным локтем на крышку.

«Глаза. Они точно так же выглядят, когда долго сидишь и смотришь на бушующее вдали море и трогаешь выброшенных на прибрежные камни медуз. Медузы уже не бьют током, не могут плыть. Они противные, как сопли… - подумал Алексей, - А капилляры в глазах.  Капилляры лопаются и вот так же струйками растекаются по белкам… Но по зеленому еще интереснее. Какая кроваво-зеленая гамма…»

Очнувшись от удара, парень с крышки перевалился на другой бок и, неловко ударившись о плинтус, застонал. Второй здоровяк, приподняв злополучную крышку начал размазывать по ней кровь: «Вот так-то краснее будет, чертовы макаки!»

Когда вся кровь была размазана, он схватил за раненую руку напарника и выжал из мягкой ваты последнюю порцию крови, чтобы докрасить крышку.

«Кто помер-то?» - Алексей нервно щипал веко.

«Ты. Ты помер, понял, сука!» - парень злобно сверкнул глазами и неожиданно крикнув «У-ууу…» показал Алексею свои кровавые руки…

……………………………………………………………………………………………………..

- Минутой молчания хотелось бы открыть наш очередной традиционный всеми любимый фестиваль народно-патриотического творчества памяти 885-летия вывода войск Александра Македонского из Эфиопии «Красные макаки». Вчера в 28.00 покончил с собой талантливый, безмерно одаренный мальчик Алексей Носов. Он был хорошим музыкантом, чутким другом, любимым сыном, нежным внуком и просто отличным человеком. В одной из своих песен Алексей сказал: «Не жизнь меня сломает, я ее сломаю!» Он ее сломал. Сломал достойно, настойчиво, уверенно. Он сломал ее, как истинный патриот, как гражданин, как люмпен и народоборец, как начинатель всех начал. Не глубины рассудка подвигли Носова сломать свою жизнь, не стремление перестать быть пестрым. Лишь вера в правду, достоинство и чуткость человеческих сердец довели его до столь предсказуемого финала. Он должен был сегодня исполнить свою новую песню, от которой нам осталось только название «Пергамент». Я уверена – эта песня стала бы хитом года. Но сегодня мы так и не услышим макаку с номером сорок один Алексея Носова, – баба конферансье театрально вытерла слезу и, опустив руки в положение «по швам» уронила подбородок на грудь.

«Сорок первая... Вы слышали, опять сорок первая. Нет, Вы подумайте, опять она… Каждый год. Вот ужас-то. Всегда одно и то же. Это сильнее жизни…» - шепот в зрительном зале все усиливался, рос, пока наконец не перешел в волнообразный гул, перемешанный с аплодисментами и дикими клокочущими выкриками: «Сорок первая! Сооо-роо-к первая! Сорооооок-первая…»

……………………………………………………………………………………………………...



Коля поднял свою кружку: Ну, будем.

Пивные кружки сошлись и заполнили пустой зал забегаловки «Пламя» характерным звоном.

- Я знал, пацаны. Знал, что выиграю. Кто они все против меня – лохи от сохи. Голодранцы в рейтузах. Никто с лета ничего лучше, чем моя «Оттава пробивается» не написал. Вот за Носова, земля пухом, я беспокоился. Он, сука, мелодист был сильный, от бога. Пальцы такому в рот не суй – до жопы отхватит. Он по любому, что-то мощное вынашивал. Нервный вчера весь вечер гонял, а я его еще стебанул за Ольгу: Что-то, - говорю – Леша,

ты такой же, как и вчера, холостой. Он на меня даже не взглянул, как будто не слышал.

- Ты знаешь, что уже третий год сорок первая макака накануне конкурса вешается, - Дима подлил друзьям пива. – Это уже не музыка, а какой-то синдром, бля.

- А, кстати, вы слышали, что Носов перед смертью записку оставил, а в ней шесть слов с Большой буквы. Мерзость Академичности Крушит Апокрифы Коммунистических Абсолютов.

-Херня полная.

- Не вопрос. Только записку эту у него в желудке нашли. Он её урод сожрал перед тем, как башку в петлю засунул.

- Медики говорят, что петля у него три раза обрывалась, он ее снова скручивал и…

- Балаган прекращаем, архаровцы! – Тетя Рая, высунув из раздачи мясистую физиономию, грозила парням половником. – Хватит базлать. Уже уши нахрен заложило, орете весь вечер!

- Тёть Рай, Колян просто сегодня конкурс первый раз поднял. Грех не отметить. Мы не долго. Часок другой и всё, баста карапузики.

- Да леший с вами, базлайте, - половник, блеснув в свете тусклой лампочки, скрылся в зеве раздачи, - Нинка смену сдавай! Сколько тебя еще козу учить…

Затемно выбравшись из «Пламени» четверо парней попрощались, пожали друг другу руки и быстрыми шагами направились в разные стороны.

Когда четыре спины скрытые ватниками удалились на приличное расстояние и, скрип валенок перестал раздражать слух, из темноты вышел некто с гитарой. Белые хлопья снега залепляли его лицо, и сквозь тьму определить личность незнакомца было невозможно. Он сделал несколько нетвердых шагов, подошел к входу в «Пламя», сел под облепленным голубиным дерьмом фонарем и, марая испачканными кровью пальцами гриф взял минорное «ля»…



P.S. «Мы ломаем жизнь так, как считаем нужным».



ГЛАЗ

Глаз упал прямо в середину тарелки, аккуратно между разваренным до буроватой желтизны куском моркови и, напоминающим почерневший лопух, капустным листом.

Николай обернулся. Его лицо выражало спокойствие сфинкса: «Кто кидается глазами?»

Едоки с соседних стеллажей подняли на секунду головы и, мерно жуя, уставились на Николая.

- Кто глаз уронил? – Николай чеканил слова, и эхо бункера гулко разносило их окончания: «то», «аз», «нил».

Едоки опустили головы и снова заработали челюстями.

«Глаз чей?!» - крикнул Николай вставая. Его пуленепробиваемые брови дернулись вверх, а правая рука сильно сжала бетонную ножку ввинченного в дюралевый пол стула. Мерное звяканье эбонитовых лопаточек по краям ванночек с едой стало ему ответом. Николай встал, поправил сюртук, сдул пыль с гранатомета и направился к выходу. Когда мускулистая спина и длинные полы сюртука скрылись в овальной трубе выхода, и сверху загорелась неоном табличка «Отошел», едоки переглянулись и оскалили свои молочные, тронутые кариесом зубы.

Самый маленький едок стукнул об стол пятерней и, подняв свое худое тело с керамического кресла, двинулся к тарелке Николая забирать из посудины глаз. Заслышав гулкое эхо его шагов птицы, встрепенулись и, широко взмахнув крыльями, взметнулись через отдушины к светившей уже восьмую неделю луне.

ИНФОРМАТИКА

Серая волга описала по двору круг и, едва не зацепив бампером проржавевший мусорный контейнер, остановилась. Водитель выключил фары. Из приоткрытой задней дверцы показались суровые кирзовые сапоги, а за ними внушительный торс их обладателя.

Михалев вышел из машины и, скрестив руки на груди, щелкнул костяшками онемевших пальцев. Осенний воздух пах чем-то сладким. В предутреннем тумане угадывались контуры девятиэтажек, плотным кольцом обступивших плац внутреннего дворика. Кирилл заглушил мотор, бросил ключи на соседнее сиденье и вышел следом за хаупткарателем.

- Знаешь, - Михалев прищурившись посмотрел на Кирилла, его крупные пальцы мелодично барабанили по брезентовой крыше машины - я никогда не мог себе представить, что буду с таким удовольствием заниматься этой работой.

Кирилл снял кожаную шоферскую кепку и откинул со лба липкую прядь:

- По мне дак это не сложнее чем топить котяток.

Откуда-то тихо-тихо раздался мотив, напоминающий Марсельезу. Михалев засунул руку во внутренний карман хорошо подогнанного по фигуре пальто и, достав верещащий мобильник, с презрением вгляделся в рябь мониторчика:

- Все. Сигнализируют. 6.32.

Он потянулся, зевнул и, щелкнув пальцами, начал натягивать на крупные ухоженные ладони перчатки. Кирилл открыл заднюю дверь автомобиля и, через секунду в его руках заблестела монтировка:

- Седня этой штукой ебнем или, как на той неделе, свиноколом?

Михалев поморщился:

- Давай, Кирюша, сегодня без кровожадности. Думаю монтажки этой бляди будет достаточно.

Кирилл разулыбался, в свете предутренней луны блеснули его золотые передние зубы.

Михалев подошел к машине и покачав головой начал открывать багажник. Металлическая крышка противно лязгнула и в нос хаупткарателю ударил тошнотворный запах свежего кала.

- Тьфу! Бля… Она что тут обосралась что ли? Точно, смотри, вся обшива в говне!

Кирилл встал на цыпочки и заглянул через плечо Михалева в багажник:

- Ну а че ты нахуй вообще хотел, начальник, эта хуйня в медицине называется медвежья болезнь. Перенервничала и обосралась. Хоть святых вон выноси.

Михалев улыбнулся:

- За что я тебя люблю, так это за всепоглощающий оптимизм. Неси ведро и тряпку.

Туман начал рассеиваться, в вышине домов заискрились электричеством редкие окна.

Михалев брезгливо перевернул лежащую в багажнике женщину лицом вверх:

- Смотри, какая уродина. В прошлый раз хоть мурло посимпатичнее было.

В глаза хаупткарателю впились отвратительные поросячьи глазки горбоносой перепуганной женщины средних лет. На ней была надета белая в грязных пятнах блуза и тертые коричневые джинсы, отвратительно вздувшиеся на причинном месте.

- Ну и хуесосина же попалась, - Кирилл зло плюнул в криво перемотанное скотчем несимпатичное лицо жертвы и залихватски поправил выбившийся из-под кепки кок.

Михалев снова сморщился:

- Хватит этих сальностей. Давай вытаскивать. А-то скоро район проснется.

Он ухватил насмерть перепуганную женщину за ногу и резким движением выбросил ее из багажника на сырой парящий асфальт. Жертва больно ударилась головой и, попытавшись высвободить связанные руки, застонала.

- Смотри, начальник, вопит пидораска. Больно наверно, - Кирилл хитро прищурился и с серьезного замаха ударил корчащуюся на асфальте женщину по лицу – не все тебе, засранка, масленица!

Хаупткаратель Михалев протянул шоферу руку. Кирилл вложил в нее монтировку и, сложив руки в замок, покачнулся на пятках своих кирзовых башмаков. На голову жертвы обрушилось три сильных глухих удара. Женщина дернулась. Зрачки закатились под веки, а лицо исказила предсмертная судорога. Михалев тронул подошвой сапога запачканный кровью затылок женщины:

- Все. Собираемся. Через пару часов ее найдут сторожа. Наша инспекция уже их оповестила. Кстати кто она была по профессии?

Кирилл достал из небольшого внутреннего кармана пиджака записную книжечку и, насвистывая, пробежал глазами по написанным убористым почерком строчкам.

- А какой ее номер-то?

Михалев сложил носовой платок, которым вытирал окровавленную монтировку:

- 18.52 кажется.

- Понятно. А заказ кто делал? Частные лица или контора?

- Заказ, насколько я помню, был оформлен на какое-то подставное лицо. Но, скорее всего частный, - Михалев посмотрел на расцвеченное красками раннего утра небо. Где-то вдали прозвенел первый трамвай.

- А. Вот, начальник! Эта сука была преподом. Вот. Звали ее Ольга. Фамилия здесь не четко. Учила ребятишек информатике. Все. Больше у меня на эту мразь ничего нет.

Михалев достал пачку «Беломора». Смял папиросу и чиркнул спичкой. Кирилл захлопнул записную книжечку и, плюнув на блузу окровавленному трупу, заторопился занять свое место у руля. Михалев не спеша докурил. Потушил о мусорный бак окурок и, хрустнув костяшками пальцев, уселся в волгу.

……………………………………………………………………………………………………...

Даша подошла к расписанию.

- Смотрите, информатику сняли.

Стоявшая рядом Анна Борисовна улыбнулась:

- А мне пофиг. У меня все равно зачет.

Даша пристальнее вгляделась в расписание.

- А что это за помета «Кар», вот смотри, напротив фамилии? – она прищурилась и поправила сумку.

- А это значит, девушка, что начала работать Бе-зо-пас-ность. Безопасность. Ваш этот преподаватель просто-напросто истреблен, - подошедший к девушкам Дон Ращицкий широко и приветливо улыбался, - Ист-ре-блен. Истреблен. То есть, заказан и уничтожен отрядом карателей. Подобные уничтожения производятся в случае надлежащей жалобы «куда следует». Следовательно, ни вас, ни других студентов этот уебищный преподаватель больше доебывать не будет. Не будет. Не будет. Не ебудет. Не заебет. Не завыебет. Не захуячит. Не запиздючит. Не выдрючит. Не высосет. Не охуеет. Не вые-зае-хуе-муе-заебет! НЕ ЗАЕЕЕЕЕЕБЕТ! БЛЯДЬ БОЛЬШЕ НИ-Ко-ГДА!

К списку номеров журнала «ЛИКБЕЗ» | К содержанию номера