Светлана Аристова

Вечная осень поэзии. Критика на «Письмена листвы»


Книга С. Сумина трагична, и этим она привлекает своего читателя, посвящённого (или посвящаемого в ходе чтения?) в некую тайну. Как-то на первом курсе университета лектор предложил нам задание, которое перевернуло мои представления о языке и мире, в нём отражённом. Он попросил дать толкование простым, повседневным словам: лист, ветер, чашка. С этих пор всякое утверждение, которое начинается словами: «Счастье — это...» или «Жизнь — это...» кажется мне фальшивым. Определения бывают только в словарях. С.Сумин создаёт свой словарь, предлагая нам возможное толкование таких тонкостей, как любовь и философия, жизнь и смерть, счастье и творчество, мужчина и женщина. Но в этом словаре больше вопросов, чем готовых ответов. Одни вынесены в заглавия: «Что значит жить?», другие составляют содержание разделов: «12 вопросов небу», но большая часть возникает у читателя по прочтении текста.
«Жить — значит замедлить шаг, чтобы увидеть, как быстро завершается этот день», — пишет автор, и вся книга даёт читателю возможность «замедлить шаг», осмотреться. В книге, как в осенней луже, отражается мир, и вода спокойна, и читатель может часами наблюдать за тем, как уже сорвался с ветки жёлтый лист, и падает, и вскоре упадёт, но это «вскоре» кажется таким же невероятным, как и то, что Ахиллес всё-таки нагонит черепаху. Мир спокоен. Мир зыбок. А книга об этом мире трагична. Трагична хотя бы потому, что «Всякое большое произведение является результатом борьбы между силой Слова и всесилием Безмолвия». По философии автора (и не только его одного, так как
следующая далее мысль известна на протяжении нескольких тысячелетий), человек должен быть безмолвным, он не может ни говорить, ни писать (ср. с хрестоматийным примером из Тютчева: «Мысль изречённая есть ложь»), но автор объясняет, описывает, раскрывает и анализирует мир при помощи слов. В результате получается новая книга человека, считающего общение между людьми невозможным и желанным одновременно, о человеке, едином и многообразном, говорящем, но желающем молчать, быть в себе, в своём мире, который должен охватывать весь мир. Если бы к этой мысли автор добавил сюжет, то мог бы получиться совсем другой эпический художественный текст, но «Письмена листвы» остаются в рамках лирики, публицистики и философии, воздействуя образом и мыслью, но не воплощаясь в динамичную, текучую жизнь.
Осень, как время года, положенное в основу текста, — это вечная осень, которая никогда не станет зимой и не вырвется из холода в весну и лето. Время остановилось. Существует вечное мгновенье. «Деревья никуда не спешат», — пишет автор. Но не будем говорить о том, что отсутствует в произведении, о тексте нельзя писать в сослагательном наклонении, а «жажда совершенства убивает непосредственную красоту, находящуюся в данный момент рядом с тобой» («Человек и вещи»). «Очень трудно смотреть на мир, не интерпретируя его в уже известных тебе словах» (из «Трилистника размышлений»), и каждый читатель подберёт к «Письменам листвы» свой язык, свой шифр, думая, что разгадывает, а на самом деле только запутывая вырвавшиеся мысли автора.

К списку номеров журнала «ГРАФИТ» | К содержанию номера