Людмила Вязмитинова

Сердца четырех


Поводом, или толчком для написания данного текста послужило посещение днем Вербной субботы 7 апреля коллективного выступления в клубе им. Джерри Рубина четырех поэтов:  Даны Курской, Вячеслава Памурзина, Дмитрия Шабанова и Бориса Кутенкова – под названием поэтический вечер «Сердца четырёх». Несмотря на необычное для проведения поэтического мероприятия время – середина дня субботы – довольно вместительный зал заполнился почти полностью. Встречали читающих хорошо: слушали внимательно, взрывалась аплодисментами. Вообще атмосфера «вечера» была приятная: контакт между залом и сценой тесный, и чай пили все и по-простому, не отрываясь от чтений.
До посещения этого мероприятия я была знакома только с Борисом Кутенковым, явным лидером «четырех», исходя как из читаемых на «вечере» текстов, так и из заявлений их авторов. Уже выделив его имя из потока так называемых молодых «традиционалистов», впервые я услышала его чтение на выступлении авторов «Пролога» в магазине «Библио-Глобус» в ноябре 2011 года. Запомнилась сказанная им тогда фраза: «современная поэзия вся  вторична, все ее поле вспахано и засеяно, на нем уже невозможно найти свой клочок земли».
Действительно, после всего, что происходило в поэзии на протяжении ХХ века и уже успело произойти на рубеже  XX и XXI веков, после складывания целой системы взаимодействующих, при этом временами довольно сильно отстоящих друг от друга, традиций, это утверждение вполне справедливо. Равно как и справедливо озвученное на том самом выступлении «Пролога» Кириллом Ковальджи утверждение, что при любых обстоятельствах поэт может выработать то, что называется «свой голос» и тем будет узнаваем и интересен.
К этому хотелось бы добавить нижеследующее. Разумеется, всем понятно, что экспериментаторский поиск в поэзии не прекращается никогда. Другой вопрос, что всегда существует некое срединное течение, вбирающее в себя результаты экспериментов, которое, по сути, и воспринимается как традиционалистское. «Свой голос», то есть способ, которым поэт с той или иной степенью успешности решает стоящую перед ним задачу работы со словом и своим сознанием, работу снятия покровов видимого с окружающего мира, в данном случае определяется в ходе приспособления под себя того, что уже усвоено культурным пространством. Что не исключает, понятно, возможности по мере реализации себя оказаться сколь угодно далеко от и так весьма размытых границ того, что воспринимается как традиционное.
В сущности, вышеприведенную фразу Бориса Кутенкова можно рассматривать как констатацию того, что культурное пространство пересыщено тем, из чего поэту требуется построить «свой голос». В нем есть настолько все, что оно воспринимается как целостная система, по отношению к которой все вторично, а в результате приходится действовать в пустоте. Однако это та самая все вобравшая в себя «содержательная пустота», которая называется вакуумом, а не пустотой, и является первоосновой мира. Недаром в наше всем и вся пересыщенное время так много разговоров о первоосновах, в том числе поэзии.
Характерно, что сейчас заговорили о метафоризме, победившем концептуализм. Хотя по сути оба они сделали свое дело, результаты которого впитаны культурным пространством: Но поэзия действительно держится на  метафоре, граничащей с одной стороны со сравнением, а с другой – с символом, поскольку она связана с реальностью, тогда как концептуализм – с идеей. В этом смысле можно, конечно, говорить и о победе метафоризма, хотя речь фактически идет о возвращении поэзии к самой себе, о стремлении ее к опоре на те самые первоосновы.
Если вернуться к «сердцам четырех», точнее, к их творчеству, то по ходу чтения каждого звучала обычная для поэзии тема осознания своей особенности – в сочетании с неприкаянностью в обыденной жизни, своей возможности видеть и чувствовать больше окружающих – вкупе со способностью творить: «не облевать бы» «обывателей», «живу, потому что не знаю, почему бы не наоборот», «ночные бздения без божества, бухла и вдохновенья», «как последний додик верю в чувство», «слова» «становились Богом», «миры разрушали» (Вячеслав Памурзин); «и не спрашивай Солнце, куда я прусь», «за каждым рвом языкового брустера» (Дмитрий Шабанов); «я никому не под стать в этом пасмурном царстве», «поэты такие в быту, как в аду», «мне дано прекрасное юродство», «мне тяжело дышать, но я в пути», «слово – в то, что означало» (Борис Кутенков); «меня леди Винтер на самом деле зовут» (Дана Курская).
В текстах всех четырех авторов звучали и ирония, и самоирония, и центоны, и обсценная лексика, выполняющая роль всеобщего слэнга, но у Бориса Кутенкова наблюдались сложные тропы (по ходу чтения, например, запомнился такой образ: «под водою, за бортом/ горе с быстрым плавником»), в его текстах чувствовалось наличие более глубокой работы со словом и сознанием, что, собственно, и делает его лидером группы. Из читаемого им на «вечере» можно вычленить такую программу действий: поняв, что «слова заменяемы», надо вплоть до того, чтобы «заново родиться» работать с «бреднями» «истекающей клюквенным соком естественной речи». Чего, собственно, можно и пожелать каждому поэту, обратив внимание в этой связи на такие строки: если для нас «задумают памятник», «придержи мне место на самом краю». Язык проговаривается, и здесь, думается, можно усмотреть намек и на движение из срединного течения в области новаторского поиска.
Без контроля иронией невозможна истинная серьезность, но мы явно живем во время наступления серьезности – вкупе со сложной работой в рамках, если угодно, победившего метафоризма. Об этом свидетельствуют как поиски, так и срединное, традиционалистское течение поэзии. При этом взгляд поэта направлен в основном не на «я» с его обстоятельствами, а на окружающий мир, «творящий и поющий», по выражению Бориса Кутенкова.
Особого внимания заслуживает творчество Даны Курской, которое, на мой взгляд, может быть названо новой женской поэзией. Эта  поэзия исследует мир с точки зрения порожденной нашим временем  лирической героини – не только работающей наравне с мужчиной, но и живущей фактически по законам, ранее распространявшимися на мужскую жизнь. И хотя сама она назвала свои стихи «выпивошными», дело тут не во внешних атрибутах типа равного и в сходных обстоятельствах пития водки («морщится и как водку пьет валерианку»). Дело в ощущении себя как достойно выносящей ту тяжесть жизни, которая прежде была прерогативой мужчины. Недаром в ходе чтения в ее текстах постоянно возникало слово «слабость» в связи с осознанием того, что есть в нынешних условиях жизни сила и слабость «слабого» пола – при сохранении идентификации себя как женщины. Лучшее из прочитанного – «Весенний разговор» героини с Богом, который легко доступен в сети: http://www.stihi.ru/2011/05/13/4683.      
В заключение две оговорки. Первая: цитировала по своим записям и прошу прощения за возможные небольшие неточности. Второе: писать об активно действующих, развивающихся авторах – труд неблагодарный. Многое приходится предполагать, поскольку многое еще не определено и прояснится по мере времени. Сообразно этому возможны и неточности в суждениях. Но если кому-то будет интересно прочесть мнение, сложившееся после «вечера» «четырех», цель данного текста будет достигнута.