Вера Корчак

От Маркса к Ленину. Истоки режима. К 100-летию большевистского переворота в России

 

Недавно среди моих американских коллег завязался разговор о марксизме. Кто-то заметил, что если бы марксизм применялся так, как было задумано основоположниками, то в принципе можно было бы создать общество на справедливых началах, без войн, насилия и нищеты. К сожалению, такое отношение к марксизму - не единичное. Это побудило меня предложить читателю сокращенный вариант главы о марксизме из книги Александра Корчака (1922-2013) “Современный тоталитаризм: системный подход”1 - как дань памяти миллионов людей,уничтоженных во имя претворения этого учения в жизнь.

Марксизм вместе с основанной на нем коммунистической идеологией к концу ХХ века был полностью развенчан и, казалось, окончательно отошел в историю. Однако с начала XXI века наблюдается его возрождение. Новых поклонников этого учения не смущает тот факт, что именно марксизм лежал в основе идеологии наиболее жестоких тоталитарных режимов ХХ века. Чтобы понять такую живучесть марксизма, взглянем на его главную часть. Она кратко сформулирована самим Марксом в его письме к Ведермейеру: “...То, что я открыл нового, состояло в доказательстве следующего: 1. что существование классов связано лишь с определенными фазами развития производства, 2. что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3. что эта диктатура составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов”. (Полное собр. соч., изд.2, Т.22, 424). Ленин писал еще более определенно: “Марксист лишь тот, кто распространяет признание классовой борьбы до признания диктатуры пролетариата…” (“Государство и революция”).

Таким образом, учение о классовой борьбе, пролетарской революции как ее неизбежном следствии и диктатуре пролетариата как ее конечном результате и составляют главную часть марксизма. Что касается экономического учения Маркса (“Капитал” и некоторые другие произведения), его главной целью являлось подведение фундамента под политическое учение о классовой борьбе.

Суть теории Маркса заключается в том, что, во-первых, классовая борьба есть движущая сила истории; во-вторых, революции являются следствием несоответствия между производительными силами и производственными отношениями. Из этих двух теоретических положений вытекают, по Марксу, два следствия, которые должны быть проверены “опытом”: первое -эпоха капитализма есть канун мировой пролетарской революции и ведет к диктатуре пролетариата; второе - главная особенность этой диктатуры заключается в том, что пролетариат выступает от имени всего общества и навсегда освобождает общество от эксплуатации. То есть это - последняя революция, после которой все классы отомрут. 

Эти следствия Маркс обосновывает в “Манифесте” так: пролетариат будет мировым, потому что буржуазия тоже мировая; а выступает он от имени всего общества, потому что все остальные классы (кроме пролетариата и буржуазии) распадаются и исчезают. Это означает, что пролетарское движение - это движение огромного большинства. А середина XIX века - канун пролетарской революции потому, что резко обострились противоречия между пролетариатом и буржуазией, между производительными силами и производственными отоношениями.

Все эти предсказания Маркса оказались ошибочными: национализм со второй половины XIX века только возрастал; раскола только на пролетариат и буржуазию не произошло, и все другие классы продолжают существовать, как ни в чем не бывало; класс капиталистов не разлагается, как было предсказано, а обнищания пролетариата не происходит (даже наоборот).

Тогда возникает вопрос о теоретических установках Маркса, ведь именно на них основываются все его (оказавшиеся ошибочными) прогнозы. Эти теоретические установки таковы: (1) основа общественного строя - производство материальных благ; (2) производство включает производительные силы и производственные отношения; (3) производительные силы - более подвижны и революционны, изменение производства начинается именно с них; (4) по мере изменения производительных сил нарастает несоответствие между ними и производственными отношениями, что и приводит к пролетарской революции. Таким образом, неизбежность пролетарской революции выводится из принципа неизбежного запаздывания развития производственных отношений, а ее необходимость - из постулата об их обязательном соответствии. Это и создает иллюзию логически непротиворечивой научной теории. Но только иллюзию. И вот почему.

Любая революция совершается при непосредственном участии масс. Но массы действуют не под влиянием теорий и не во имя каких-то идеальных целей, а во имя справедливости и удовлетворения текущих потребностей и страстей (помимо экономических интересов). Иначе говоря, революция - это социально-психологический процесс. Такие процессы, в отличие от экономики, трудно подчинить какой-либо научной закономерности. Поэтому их связь с экономикой (базисом) вовсе не очевидна.

Эту связь можно проследить для рабовладельческого и феодального общества, в которых хозяин физически принуждает раба работать, а раб его ненавидит и хочет освободиться, что и создает революционную ситуацию. При капитализме такую однозначную связь между экономикой и социальной психологией установить не удается. Более того, невозможно доказать, что противоречия между производительными силами и производственными отношениями могут устраняться только насилием. Жизнь показала, что они эффективно устраняются уступками, компромиссами и парламентарной борьбой.

Тем не менее, марксизм не рухнул, а несколько подправленный и превращенный в марксизм-ленинизм, распространился по всему миру. Живучим оказался не только марксизм, но и особый стиль в коммунистической литературе, приоритет, в выработке которого принадлежит именно Марксу. Этот стиль был усовершенствован Лениным и отличался эмоцональностью, резкостью, грубостью и бескомпромиссностью. Хотя “Капитал” не обосновал связи между экономикой и социальной психологией и не доказал неизбежности мировой пролетарской революции, тем не менее Маркс оказался прав, утверждая, что “Капитал” - вершина его творчества и главная удача его жизни. Только эта удача не относится к области политэкономии или какой-либо другой обычной науки. Тогда к чему? Если мы это поймем, то поймем и причины живучести марксизма.

Для этого посмотрим сначала, как Маркс и Энгельс предсказывали мировую пролетарскую революцию. Такая революция должна была бы начаться в Англии как наиболее развитой капиталистической державе XIX века. Но Маркс и Энгельс в “Манифесте” заявляют, что она начнется в Германии, в то время наименее развитой из европейских стран. Они обосновывают это тем, то в Германии буржуазная революция сразу пере-растет в пролетарскую (идея о “слабом звене”, позже подхваченная Лениным и Троцким).

Но события 1848 года не привели к революции ни в Германии, ни в других странах. Маркс и Энгельс тогда обращаются к Англии: “Англия как метрополия капитала… является пока самой важной страной для рабочей революции и к тому же единственной страной, в которой материальные условия для революции достигли известной степени зрелости” (письмо З. Майеру и Ф.Фогту, 1870, подч.авт.). Маркс не упоминает при этом, что эти условия считались им созревшими более двух десятилетий назад в Германии.

Вопреки прогнозам революция началась во Франции, и мировой революции за ней не последовало. Взоры Маркса обращаются дальше на восток, и он теперь предсказывает революцию в России (письмо Зорге, 1877): “...Россия … уже давно стоит на пороге больших переворотов (начало русско-турецкой войны - авт.)... Революция начнется на этот раз (подч. авт.) на востоке…” Характер этого и многих других высказываний Маркса и Энгельса свидетельствует о том, что они были склонны рассматривать любую политическую заваруху в Европе как начало мировой пролетарской революции. Россия не являлась исключением, хотя в ней только недавно было отменено крепостное право, а пролетариата фактически еще не было. Революция, о которой они говорят, была, как известно, затеяна несколькими десятками народовольцев, гонявшихся с бомбами за царем в условиях равнодушия и пассивности основной массы населения.

Тем не менее, уже после смерти Маркса Энгельс заявляет, что русская революция будет предпосылкой и сигналом революции на Западе, и Россия даже может сразу перескочить в коммунизм (“Об общественных отношениях в России”). И мы теперь знаем, что ученики и последователи Маркса и Энгельса в полной мере использовали эти намеки и действительно “перескочили”. Только куда?

Все эти, как и многие другие пророчества основоположников, дока-зывают полное отсутствие у них понимания реальной политической обстановки в Европе во второй половине XIX века. Поэтому нап-рашивается вывод, что всей научной деятельностью Маркса и Энгельса руководили не серьезные научные изыскания, а вера в необходимость и неизбежность пролетарской революции и диктатуры пролетариата. Обычно вера ученого формируется в результате длительных наблюдений и размышлений над фактами и событиями реальной жизни как квинтэссенция его жизненного и профессионального опыта. У основопо-ложников все происходило совсем не так.          

Социально-историческая эпоха Маркса - эпоха становления капитализма, несомненно, характеризовалась многими отрицательными чертами, пороками и язвами. Но вряд ли именно это обстоятельство сыграло решающую роль в формировании веры Маркса: ведь предшествовавшее ему средневековое общество обладало даже бóльшими недостатками, и прогрессивный характер нового общества Маркс не отрицал. Для веры Маркса и его соратника Энгельса характерно то, что они не заметили доминирующей тенденции своей эпохи или даже не хотели ее замечать. Ведь в это время в каждом государстве Европы вырабатывались способы сдерживания центробежных сил неконтролируемого свободного предпринимательства, закладывая основы небывалого в истории роста материального уровня жизни и небывалых демократических свобод.

Вера основоположников возникла и крепла независимо от этого социального фона и даже вопреки ему. Существует немало свидетельств, указывающих на то, что вера в универсальность насилия сопутствовала всей их жизни. Маркс сформулировал свое кредо о переделке мира в 27-летнем возрасте (“Тезисы о Фейербахе”, 1845), задолго до своих важнейших философских и экономических работ. Три года спустя после “Манифеста” он пишет своему другу Энгельсу с оттенком сожаления, что “при всеобщем избирательном праве о революции нечего и думать” (письмо 19 окт. 1851). Таких высказываний можно привести немало и в более поздних статьях. Вера в насилие постепенно подчиняла себе все остальное, определяя формирование научной теории. Эта вера не была свободна от честолюбивых устремлений и жажды личной власти. В качестве примера можно привести письмо Маркса Энгельсу, написанное через два года после создания Первого интернационала (11 сент. 1867): “Дела идут… И когда наступит революция, которая, возможно, ближе, чем это кажется, то мы (то есть ты и я) будем иметь эту могучую машину в своих руках… Мы можем быть очень довольны!” (Соч., изд. 2, Т.31, с.29).

Отпечаток этой веры можно увидеть уже в первом томе “Капитала”. В течение длительного времени его создания (1845-67) Маркс постепенно отклоняется от научной беспристрастности, заменяя апелляцию к разуму читателей апелляцией к их чувствам. Например, при изложении Марксом всеобщего закона о капиталистическом накоплении (Т.1, гл.23) закон об обнищании пролетариата приобретает гротескный характер закона об одичании: “Накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, мук труда, рабства, невежества, одичания и мораль-ной деградации на противоположном полюсе…”(2-е изд.на рус.яз., с.464).

Все это постепенно меняло характер учения. Если в “Манифесте” говорилось о росте культуры, духовной жизни и сознательности рабочего класса, то теперь говорится уже о невежестве и даже одичании с целью подчеркнуть неотложную необходимость и неизбежность революции. Поэтому степень развития противоречий капитализма и готовность рабочего класса к революции должны определяться уже этими качествами (одичанием, невежеством и т.п.). Отсюда очень недалеко до признания наиболее революционным именно того класса, который наиболее “одичал” и в наибольшей степени склонен к насилию. И постепенно центр тяжести учения переносится на ближайшую цель: захват политической власти в “слабом звене”. Обнажается главная причина живучести марксизма: оправдание насильственного захвата власти. До ленинизма остается лишь один шаг.

Вера в правильность именно насильственного захвата власти повлияла и на отношение Маркса и Энгельса к социалистическому движению, возникшему в середине XIX века и быстро распросранившемуся по всей Европе. Отношение Маркса и Энгельса к этому движению было резко отрицательным, что легко проследить по их письмам и статьям. И это естественно, так как движение все более отклонялось от начертанной ими программы мировой пролетарской революции в сторону парламентарной борьбы и постепенных социальных преобразований, которые действительно привели к небывалому благоденствию рабочего класса в капиталистических странах. Число социалистов неуклонно росло, а коммунистов - падало. Поэтому во избежание изоляции Маркс и Энгельс начали постепенно вносить некоторые изменения в свои тактические установки. Этим онинадеялись повлиять на возникшее движение изнутри в желаемом для них направлении.

Изменение теории заключалось в допущении двух фаз будушего коммунистического общества. Это оказалось очень удобным добавлением для политического лавирования. Более того, из произведений этого периода видно, что обычный революционно-полемический жаргон заменяется нейтрально-научным; например, “диктатура пролетариата” и “революция” употребляются все реже. В работе “Об историческом материализме” Энгельс уже вообще не упоминает слово “революция”, а использует более нейтральное - “победа”. Ленин уловил намек и впоследствии развил “научную теорию”, содержащую различие между победой полной и победой окончательной.

Вот что пишет Энгельс в нашумевшем в свое время “Введении” к работе Маркса “Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.”: “История показала, что мы и все мыслящие подобно нам были неправы (имеется в виду предсказание революции 1848 года; о других ошибочных предсказаниях он не упоминает - авт.). Она ясно показала, что состояние экономического развития Европейского континента в то время долеко еще не было настолько зрелым, чтобы устранить капиталистический способ производства…” (Соч., Т.7, с.9). Далее Энгельс указывает на новый исторический факт: быстрый рост движения за постепенные реформы, и на новое оружие - всеобщее избирательное право. Он пишет: “...Прошло время внезапных нападений, революций, совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе бессознательных масс (опять ошибся: не предвидел Ленина! - авт.)... Мы, “революционеры”, “ниспровергатели” (даже в кавычках - авт.), мы гораздо больше преуспеваем с помощью легальных средств, чем с помощью нелегальных или с помощью переворота.” (Соч., 2 изд.,Т.7,с.15,20).Это признание было для Энгельса, вероятно, очень нелегким, так как противоречило всей тенденции развития учения. Но Энгельс не мог отказаться от насильственных методов свержения капитализма, поэтому был вынужден признать возможность двух путей. Так был сделан еще один шаг по пути придания будущей коммунистической идеологии еще большей гибкости.

Заслуга теоретического обоснования закономерности именно мир-ного перехода от капитализма к социализму принадлежит Э.Бернштейну: “Имеет ли, например, смысл повторять фразу о диктатуре пролетариата в такое время, когда … представители социал-демократии практически становятся на почву парламентской борьбы, пропорционального представительства и народного законодательства, противоречащих диктатуре?.. Вся практическая деятельность социал-демократии сводится к тому, чтобы создать такие обстоятельства и условия, которые сделали бы возможным и необходимым переход современного общественного строя в высший без конвульсивных (подч.авт.) потрясений.” (“Условия возможности социализма и задачи социал-демократии”, рус.изд.1901, с.158,159). Главная заслуга теоретического обоснования противоположного, “конвульсивного” пути перехода от капитализма к социализму принадлежит, несомненно, Ленину.

Таким образом, к началу ХХ века произошло как бы раздвоение марксизма на два противоположных и непримиримо враждебных течения, каждое из которых считало себя истинным и правоверным. Такое кажущееся раздвоение учения, создающее иллюзию двух Марксов, и использовалось впоследствии многочисленными поклонниками марксизма в своих политических целях. Используется и поныне. В действительности правоверным является только одно из этих течений, именно - ленинское. Что касается Бернштейна, то он и его последователи признавали, и то лишь частично, только экономическое учение Маркса. Ленин же принял Маркса целиком, вместе со всеми его противоречиями, но, как и его пред-шественники, продолжал вносить в учение коррективы, сообразуясь с текущим моментом.

Одной из таких корректив было его учение об империализме как высшей стадии капитализма. Перенесение “кануна революции” на эту высшую стадию позволило ему объяснить причины неоправдавшихся предсказаний Марксом и Энгельсом начала конкретных революций. В ленинской формулировке революция в одной стране рассматривалась, однако, лишь как “начало и предпосылка” мировой революции. Но жизнь снова не хотела подчиняться теории: ожидаемая мировая революция так и не наступала. Теперь теорию пришлось “подправлять” уже Сталину.В “Вопросах ленинизма” (1926) он пишет: “Мировая революция будет развиваться путем революционного отпадения ряда новых стран от системы империалистических государств…”В связи с этим главным положением теории пришлось подправлять и другие, например, положение о построении социализма и даже коммунизма в “одной отдельно взятой стране”, даже если она экономически отсталая (Россия). Более того, при наличии этой отсталой страны “победившего пролетариата” другие отпадающие от системы капитализма страны, даже если они находятся в стадии разложения родового быта, как Монголия, могут перейти к строительству социализма и коммунизма, минуя капитализм (это - ссылаясь на Энгельса). Все эти и подобные положения не составляют новой теории, которую можно было бы назвать сталинизмом, а являются лишь последовательным развитием марксизма и ленинизма в соответствии с “практикой”.

Такого же рода метаморфозы происходят с положением об отмирании государства. По Энгельсу (“Развитие социализма от утопии к науке”) пролетариат, захватив власть, превращает средства производства в государственную собственность и тем самым уничтожает все классовые различия, а, следовательно, и государство как таковое. Государственное вмешательство в общественные дела становится постепенно излишним, место правительства над лицами заступает распоряжение вещами и руководство производством, и государство отмирает.2

Ленин полностью присоединяется к этой точке зрения классиков (например, в работе “Государство и революция”). Но на практике все опять вышло не так: государство не только не отмирало, а наоборот, крепло: росла численность тайной и явной полиции, спешно создавалась судебная система, строился и расползался по стране ГУЛаг. К концу 1930-х годов процесс консолидации власти закончился, и она превратилась втоталитарную. Надо было опять вносить коррективы в теорию. На докладе 18 съезду партии (1939) Сталин, ссылаясь на теорию Энгельса об отмирании государства, спрашивает: “Правильно лиэто положение Энгельса?” И сам же отвечает: да, правильно, но при условии, что социализм победил во всех странах или в их большинстве. Но государство сохранится, пока не будет ликвидировано капиталистическое окружение и не уничтожена опасность военных нападений извне.

Это - еще один пример “уточнения” научной теории с целью оправдания (опять!) совершившегося факта, а сам факт заключается в неожиданно появившейся тенденции в эволюции организации, стоящей во главе государственной власти России. Эта организация, насчитывающая после окончания Гражданской войны уже миллионы членов, “отмирать” не пожелала. Не пожелала она и делить свою власть с кем бы то ни было. Сталин это очень хорошо понял и использовал в своих личных целях. Но и после его смерти никаких признаков не то что “отмирания”, но и просто ослабления каких-либо государственных функций не произошло. Не произошло даже и после того, как государство окружило себя непрерывной цепью социалистических государств, так что о капиталистическом окружении в его прежнем смысле уже не могло быть и речи.

Необходимость постоянно подправлять и уточнять “научную” теорию под влиянием изменяющейся ситуации в точных и естественных науках была бы признаком научной патологии. Если сравнивать марксизм с другими науками, то единственная наука, обладающая подобным свойством - это наука о войне. Главная цель марксизма-ленинизма - захват политической власти, а цель военной науки - уничтожение врага и захват его позиций. Все содержание военной науки сводится к тому, как достичь этой цели наиболее эффективным путем в конкретных условиях. Поэтому она сначала отвечает на вопрос “как”, а лишь затем дает пояснения, “почему” так. Поскольку в битвах участвуют большие массы людей, и предсказать поведение каждого человека и отдельных групп практически невозможно, то все научные теории в военном деле создаются для идеализированных условий. Поэтому любое проигранное сражение, то есть несоответствие предсказаний практике, никогда не опровергает теорию, а используется для ее уточнения. Для военных наук практика является действительно единственныи критерием истинности. Всеми этими чертами обладает и марксизм-ленинизм.

И это еще не все. Как и в военных науках, в марксизме-ленинизме способ обоснования заранее поставленной цели и путей ее кратчайшего достижения содержит в себе анализ поведения больших человеческих масс, разработку способов целенаправленного воздействия на них, науку о маневрировании (военном и политическом соответственно) в конкретных условиях. Более того, существует и идеология войны вообще, способная видоизменяться и трансформироваться применительно к войне конкретной, в чем можно также усмотреть сходство военной науки с марксизмом-ленинизмом. Непримиримость к врагам внутренним (даже большая, чем к внешним) и разнообразные способы разжигания ненависти свойственны как той, так и другой идеологии.

Соседство марксизма-ленинизма с “науками побеждать” никогда и не отрицалось в коммунистической литературе. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к любому справочнику советской эпохи и ознакомиться с определением военной науки. (БСЭ, 3 изд.): “Военная наука - это система знаний о подготовке и ведении войны государствами, коалициями государств или классами для достижения политических целей” (подч.авт.), то есть классовая борьба даже не отделяется от обычной войны. Не случайно поэтому, что социальный строй после октябрьского переворота был назван “военным” коммунизмом, а верховные вожди, никогда не бывшие военными и не нюхавшие пороха, то и дело надевали военные мундиры и присваивали себе высшие военные награды, чины и отличия.

Конечно, марксизм-ленинизм значительно шире и сложнее, чем все военные науки, вместе взятые, а многие элементы научной теории захвата власти небольшой группой существовали и до марксизма. Но по сравнению с Марксом, Энгельсом, Лениным, Сталиным и Мао цзе-Дуном Платон - идеалист, Макиавелли - ограничен, иезуиты - связаны своими религиозными представлениями, Ницше - позер, а Гитлер - маньяк. Только в марксизме-ленинизме все отдельные и разрозненные черты этой древней науки сведены в единую теорию о насильственном захвате политической власти, ееукреплении и использовании для порабощения больших человеческих масс.






1Alexander Korchak “Contemporary Totalitarianism: A Systems Approach”, East European Monographs, Boulder, 1994.



2О характере будущего общества основоположники особенно не распространялись. Их учение в основном заканчивается на захвате власти и насильственном установлении диктатуры пролетариата.  



К списку номеров журнала «МОСТЫ» | К содержанию номера