Волчьи тропы. Повесть

   Это случилось спустя год после того, как мой отец решил стать фермером. Тогда я, шестнадцатилетний подросток, неделями жил один на нашей семейной фазенде, где-то в бескрайних бурятских  степях, и не отходил от нее ни на шаг. Наша ферма находилась в глубокой степной пади, точнее в самом ее начале, меж двух гигантских склонов двух гигантских степных сопок.  До ближайшей деревни километров десять, не меньше. По степным меркам это не расстояние, но в шестнадцать лет я еще не решался перечить воле отца.

В общем-то, на ферме я не скучал: у нас была лошадь, два десятка коров, небольшое стадо овец и две собаки, настоящие степные овчарки.  Коров каждое утро нужно было доить, за овцами и опять же коровами – прибирать, стелить им новую подстилку, и наконец, всю эту живность, включая собак, нужно было кормить. Дабы все успеть до водопоя, а он привычно для скота начинался в десять, я вставал в шесть утра.

К слову сказать, фермерами мы стали случайно, если не вынужденно. После развала Союза мой отец, художник-оформитель, остался без работы, и почему-то решил, что сможет продолжить свой творческий рост в сельском хозяйстве. Поначалу нам просто сказочно везло: мы получили огромную ссуду, купили трактор, грузовик, множество сельхозмашин,  строевой лес, скот. И только затем что-то произошло с рублем – всеэтобогатствообошлось нам в одну мизерную зарплату. А еще раньше был дележ земли. По жребию нам досталась огромная падь, с идеально ровными альпийскими лугами на склонах. По дну этой пади  тек бодрый, очень холодный ручей, бравший свое начало на вершине сопки, где бил степной родник.

Собственно, на этом наши везения и закончились. Началась правда жизни. Наши альпийские луга беспрестанно травили своим скотом хитроумные соседи, такие же, как и мы фермеры. Наши помощники работали до первой попойки. Стоило кому-то из наших «работяг» выпить, как он бесследно исчезал.  Между тем мой отец разбирался в сельхозтехнике ровно на столько,  насколько наши соседи понимали суть «Анатомии для художников» Ене Барчаи. Эту книгу у нас украли. Говорят, она довольно долго «гуляла» по соседним чабанским стоянкам, будоража воображение простых степняков.

Словно намеренно нам так и не провели электричество, хотя отец первым делом сделал взнос на прокладку электрических сетей к удаленным фермам. Вечерами, у керосиновой лампы, я обычно листал отцовские учебники с яркими глянцевыми картинками, либо ловил волны на видавшей виды «Спидоле».

Еще одно уточнение: по идее в это время я должен был учиться в школе. Но так получилось, что моя учеба в деревне не пошла с первых дней. Юные колхозники враждебно приняли новичка, что приехал издалека, и день знаний в новой школе ознаменовался для меня поединками с будущими одноклассниками. Кого-то я тогда победил, кому-то проиграл, что не так важно. На следующий день я категорически отказался от новых боев, чем заслужил всеобщее неуважение, как со стороны парней и девушек, так и учителей колхозной школы. Закончилось же все тем, что спустя месяц прогулов я просто-напросто бросил эту школу и с позором был сослан на нашу семейную фазенду.

Как ни странно, я быстро привык к одиночеству.  Мне даже казалось, что я начал понимать речь собак и некоторые повадки коров. Очень скоро я знал «в лицо» каждую овцу из нашего стада, и запомнил голос каждой из них. Жизнь на ферме текла медленно, и гармонично. Мне это, по крайне мере нравилось больше, чем ежедневно доказывать своим сверстникам в школе, какой ты по счету атаман.  Спустя месяц жизни в степи я вполне сносно доил коров, знал, в какую сторону именно сегодня попытаются удрать овцы, и угадывал по лаю собак, что происходит в округе. Так я прожил почти полгода, общаясь лишь с отцом, что привозил мне продукты,  пока однажды вечером ко мне не нагрянул очень интересный гость. 

***

Обычно вечером я не открывал дверь непрошеным гостям. Я  терпеливо ждал пока они уйдут, за дверью, сжимая в руке на всякий случай плотницкий топор. Но этот гость стучался с особым упорством, молча, то короткими, то затяжными очередями. В конце концов, мне просто надоел этот стук, и я открыл дверь.

Он вошел, молча, уселся у печки, и пытливым взглядом оглядел мое жилище, небольшой тепляк из северной лиственницы. В свете керосиновой лампы я увидел крепкого, кряжистого парня, в телогрейке, короткой вязаной шапке и обрезанных кирзовых сапогах. Несколько осоловелым взглядом он окинул меня с ног до головы, затем встал и протянул мне широкую ладонь, и  резко буркнул «Бата». «Володя» - промямлил я в ответ.

Он был явно выше меня, гораздо шире в плечах. Скомканные кончики ушей выдавали в нем неплохого борца. На всякий случай я тут же на показ выставил свои ладони с разбитыми костяшками, как мне тогда казалось, выдававшими во мне в прошлом настоящего боксера. Но особенно впечатляюще выглядели его глаза. Они были выпуклыми и почти независимыми, словно у хамелеона из «Мира животных». При этом    смотрел Бата, словно из глубины своих глаз. С первого взгляда можно было подумать, что он – косой. Но он не был косым.

Бата поерзал на табурете и помаячил пальцами у своих полных, бордовых  губ. Я не сразу понял, чего он хочет. А сообразив, указал ему наверх печки, где сушилась припрятанная отцом пачка сигарет «Астра». Бата взял ее почти трепетно, вскрыв картонную упаковку, достал сигарету и, прикурив, затянулся очень глубоко, словно пытаясь ощутить, как каждая капелька никотина бесследно растворяется в его бездонных легких. Первую сигарету он выкурил в пять затяжек. И только вторую, прикурив следом, он начал вдыхать уже не торопясь.    

— Люблю цивильные сигареты – мечтательно протянул Бата после короткой паузы: мне в прошлом году «Мальборо» привозили – так же мечтательно вспомнил этот степной волк.

— И как тебе «Мальборо»? – спросил я чисто из вежливости, дабы поддержать беседу.

— Вкусные! – коротко ответил Бата.

Выкурив вторую сигарету, он бросил короткий взгляд на стол. В большой миске, под кухонным полотенцем угадывалась половина гигантской ковриги хлеба, что выпекал в печке отец, по собственному рецепту. Ни дрожжей, ни ничего другого согласно технологии, за исключением соли в этом хлебе не было. Только домашняя закваска, и мука, просеянная через сито из дробленого зерна.  Это был кисловатый, очень плотный, но в целом весьма вкусный, а главное сытный хлеб.

Из вежливости я предложил ему чаю. Он тут же уселся за стол. К хлебуявыложил кусок топленого масла, что делал сам, из домашних сливок, и патоку.  Он быстро соорудил себе гигантский бутерброд, обильно полил его патокой, расправился с ним в три приема и тут же принялся за второй.  Спустя несколько минут от громадной краюхи почти ничего не осталось.

Покончив с угощением Бата снова умостился у печи и закурил. Он словно впал в полудрему, но буквально на пару минут. Как будто что-то вспомнив, он резко вскочил, накинул телогрейку, и что-то буркнув на прощание, вышел из дома. За стенами послышался топот лошадиных копыт.

Весь следующий день я возился по хозяйству, и молился небесам, дабы Бата не явился снова. Однако небеса меня не услышали. На сей раз Бата стучался еще настойчивее,  и вошел в дом в компании высокого, сухощавого  русского парня, тоже в телогрейке, кроличьей шапке и кирзовых сапогах примерно 46-го размера.

– Коля  - приветливо представился русский парень. Он был явно навеселе. Из-за пазухи Коля извлек литровую бутыль спирта «Royal». Я никогда не забуду красную этикетку этого адского пойла.  Красивая картинка на неизменно большой бутылке имела одну банальную задачу, завуалировать собой затаившуюся смерть.

На этот раз к хлебу я достал кусок еще розового, не до конца просоленного сала.Именно  в этот вечер мне впервые и по-настоящему стало стыдно, что я не знаю родного языка.  От былой скромности Баты не осталось и следа. Он беспрестанно о чем-то вещал на-бурятском, Коля его слушал, и всякий раз заразительно хохотал. Пытался хохотать и я, хоть и не понимал ни слова.

К слову не много о себе: я – бурят. Но вырос на бескрайних просторах северного БАМа,  куда занесло моего отца со всей его семьей по комсомольской путевке. Теперь я понимаю, почему развалился Союз: в неуклонном стремлении двигаться вперед, всемы всякий раз забывали о том, что осталось позади…

Впрочем,  спустя полчаса общения, то, что имел в виду Бата, я стал угадывать по жестам. Именно по жестам я понял, что Бате захотелось по бабам. И бабы, оказалось, были даже в глухой степи. В этот вечер я впервые отведал спирт. У меня просто не было другого выбора, либо выпить, либо побороть Бату.  Первое мне показалось куда реальнее. Спирт подействовал на меня пугающе: будучи воспитанным подростком, я вдруг решился на неслыханную авантюру,  запряг нашу молодую, едва объезженную кобылу и рванул вслед за Батой и Колей в кромешный мрак ночной степи.

Мы ехали довольно долго. Бата, словно изюбрь в брачную пору, что-то трубно пел на-бурятском. Коля подвывал ему в ответ. Я же пытался разглядеть, что находится вокруг меня. Как-то незаметно тьма стала рассеиваться. На небе образовался полумесяц, и я даже сумел разглядеть далеко впереди огромную скалу, что возвышалась над переливами заснеженных степных сопок.

— Что это там? – спросил я Колю, указывая пальцем вперед. 

-Хан-Уула – протянул Коля, и шлепнул меня по ладони: пальцами не показывай! Грех!

— А что такое Хан-Уула? – спросил я снова.

— Священная гора – ответил Коля загадочным тоном.

Бата между тем сложив одну ладонь у груди, напевал уже не песни, а мантры.

Мы взобрались на очередной степной хребет, и я увидел красивую, заснеженную долину, усеянную то тут, то там огоньками зимних стоянок чабанов. 

***

Стоянка, на которую меня привели Бата и Коля, представляла собой целое поселение, или артель чабанов.  В открытой степи,  у подножия сопки, расположились большая каменная кошара, несколько загонов со стайками для коров, цепочка тепляков и два больших дома. Один из них был вполне обычный, из пяти стен, по всей видимости – хозяйский. Второй представлял собой внушительную восьмиугольную юрту из бруса.

У юрты стояли три коновязи, и ни к одной из них уже нельзя было подступиться, лошади вокруг них толпились тремя плотными кольцами.  Привязав лошадей к забору, мы вошли в юрту. В нос ударил затхлый запах табачного дыма, талого снега и овчины. Вокруг столов сгрудились несколько групп чабанов. Одни увлеченно играли,  другие молча и сосредоточенно наблюдали за карточными баталиями. Лишь за одним, самым крайним столом небольшая группа степняков «рубилась» в лото. Среди них сидела дородная, пухлощекая девушка.

Бата тут же уселся рядом с девушкой. Коля подсел к ней с другой стороны и, девушка тут же прижалась к Коле. Я же, присев на свободную лавочку с краю, попытался раствориться в атмосфере пока неведомого мне мира. Бата достал из-за пазухи бутыль спирта, что вызвало одобрительный гул. Чабаны с других столов стали бросать тревожные взгляды в сторону стола, за которым играли в лото.

Удивительныммне показалось то, что посреди этой глухой и бескрайней степи кипела пусть и столь необычная, но все же бурная жизнь.Посреди юрты стояла большая печь. За самым широким столом сидел самый плотный  и окладистый степняк. Преисполненный чувства собственного достоинства, он курил сигареты «Opal», и потягивал чай с молоком из огромной пивной кружки. Рядом с ним сидела весьма миловидная девушка примерно моих лет.Пару раз я видел ее в школе. Я как то сразу понял, что это отец и дочь.

Отец и дочь играли в карты, в компании неприметного степняка, повадками напоминавшего степную лисицу, и еще одного субъекта, с острым носом и пронзительными, птичьими глазами. Похожий на птицу был очень худощав и, в общем-то, еще молод но, в какой-то момент он мне показался глубоким стариком…

Похожий на птицу заметил мой взгляд и кивнул на меня остальным. Окладистый степняк поймал меня взглядом и махнул мне своей широченной ладонью. Я послушно подошел. Посреди  их стола стояла большая миска, полная  конфет и формового ириса.  Мне вдруг вспомнилось, что уже около года не ел шоколадных конфет. Рядом с миской высилась уже початая бутылка «Русской». 

Закончив партию,  Окладистый разлил водку по стопкам. Девушка тем временем разлила по кружкам горячий чай из железного чайника и, проходя мимо меня, вроде бы ненароком, но весьма ощутимо наступила мне на ногу.  Окладистый властным жестом предложил мне сесть рядом. Я послушно сел на большой березовый чурбак. Пытливые взгляды чабанов подействовали на меня угнетающе. Мне захотелось тут же встать и уйти, но внутренний голос подсказывал, что для меня этот поступок станет фатальной ошибкой.  

— Ты художника сын? – спросил меня Окладистый.

— Ну – ответил я неохотно.

— А папка где? – Окладистый сейчас смотрел на меня особенно пытливо.

— В деревне – пробубнил я обреченно, с ощущением, что выдаю какую-то очень важную тайну.

— Один живешь? 

— Папа приезжает, когда продукты кончаются.

— Странный у тебя папка.

— Какой есть.

— Нима! – протянул мне ладонь Окладистый.

— Володя – ответил я уж как-то слишком робко.

— Арес – представился степняк, похожий на птицу.

Похожий на лисицу представляться не посчитал нужным. Лишьего узкие, хитрые глазасмотрели на меня с ехидной ухмылкой. 

— Баярма, чаю ему налей? – скомандовал Нима девушке.

Девушка неохотно налила мне чаю, чуть больше половины стакана.Нима  кивнул мне на миску посреди стола. Я к тому времени уже разглядел, что в миске конфеты «Ласточка» и «Буревестник».  Откуда в глухой степи такая роскошь? Я словно неохотно взял с миски «Буревестник», развернул блестящий фантик и раскусил конфету пополам.  Знакомый вкус настоящего шоколада с начинкой на мгновение перенес меня в другое время, в другую эпоху, в другую жизнь, где пусть и недолго, было много радости…

… Я тогда не пошел со всеми, остался в лагере вопреки своим страхам. Точнее, получилось так, что какой-то подсознательный, внутренний страх взял во мне вверх над страхом внешним.  Я остался в лагере, совершенно один. А Леха и Женька отправились туда, в мраморное ущелье. Это было ущелье, что одним концом выходило в Чарскую долину, другим – упиралось в основание Шаман горы, гигантского пика, наверное, такого же по размеру, что и пик Коммунизма на Кавказе. Однако даже самые отчаянные советские альпинисты так и не сунулись на этот пик. В 30-е годы в «Мраморном» развернули ГУЛАГ. Говорят, там почти не было охраны, поскольку заключенным банально некуда, да и незачем было бежать. Спустя всего неделю жизни в ущелье  они были обречены на медленную, мучительную смерть.

Врачи потом долго гадали, почему в моей крови не обнаружили даже намека на радиацию. А вот Леха и Женька получили смертельную дозу излучения. Они вернулись затемно, усталые и мрачные.  Сначала я ждал выговора за то, что за день умял весь наш общий запас конфет «Ласточка»  и «Буревестник», но выговора не последовало. Затем ожидал баек у костра, о том, как в ущелье их преследовали призраки умерших узников. Но Леха и Женька легли спать. Утром они проснулись с температурой…

…Основательно разглядев меня, чабаны снова ушли с головой в игру. Я молчал,  и гадал, как мне поступить дальше, либо вернуться на прежнее место, либо так и сидеть, пока все это чем-нибудь не закончится. Все закончилось, как всегда, неожиданно. Дверь распахнулась, и на пороге появилась еще одна девушка,как мне тогда показалось, сестра Баярмы. Прильнув к Ниме, она что-то прошептала ему на ухо. 

— Помоги ей – скомандовал тут же НимаБаярме. Девушка быстро накинула на плечи полушубок и, схватив меня за руку, вытянула с собой за дверь.

***

Мы оказались в большом хозяйском доме. Здесь, в отличие от юрты, пахло чистотой, и мясом, варенным на пару. В тщательно прибранной спальне стоял тщедушный старичок. Он норовил натянуть на себя брезентовый плащ. У его ног лежал деревянный посох и старая, выгоревшая на солнце кепка.

— Ботинки мои где? – тихо, по-ребячески тянул старичок.

— Ахай, ну что вы удумали, зима же на улице? Ложитесь спать  – умоляюще твердила пышная, широколицая бурятка.Повернувшись к нам, эта женщина повела глазами. Обе девушки упали на колени и заголосили неестественными голосами. Стальным взглядом женщина уставилась и на меня. Где-то глубоко в сознании мелькнул приказ  «Падай».  Я упал на колени и к своему удивлению тоже заголосил.

— А чего они плачут то? – сострадательно спросил старик.

— Так вы же уходите от нас, ахай?  Вот они и плачут.

— Да не ухожу я – виновато протянул старик: писать я хочу, дочка, писать!

— Так в горшок писайте  - почти торжественно предложила женщина.

— Нее – смущенно протянул старик – мне стыдно. Как я могу, при девочках…

Женщина снова повернулась к нам и, в моих руках вдруг оказался огромный стальной горшок.

— Не пугайся, ширинку расстегнет сам – прошептала мне на ухо незнакомая девушка – просто подставь горшок.

В доли секунды женщина и девушки исчезли за дверью.

Старик уставился на меня с глупой улыбкой, словно сморщенный,  изможденный годами двухгодовалый ребенок. Я подставил ему горшок, он расстегнул ширинку и наполнил его почти наполовину. Справив нужду,  старик застегнул ширинку и ушел в спальню.

— Молодец! – услышал я за спиной.

Я оглянулся. Передо мной стояла Баярма.

Следом появились пышная женщина и сестра Баярмы. Женщина забрала у меня горшок и кивнула на меня девушкам.  Меня усадили за стол, наверное, как самого почетного гостя. На столе оказался круг буз, пельменей, сваренных на пару, горячих, только из пароварки, и бутылка русской водки. Бутылка с мороза на глазах покрылась испариной. Баярма поставила  предо мной тарелку, положила  сразу пятьбуз, налила половину граненого стакана водки. Немного стесняясь, я осушил стакан. Водка вошла на удивление мягко, и в отличие от спирта не отдавала резиной.  Только теперь я понял, что забыл поужинать. Бузы буквально таяли во рту, и я не заметил, как «приговорил» весь круг.

— Кушаешь ты хорошо – удовлетворенно заметила  Баярма. Водки мне больше не предложили. Зато налили ароматного зеленого чая с молоком. К чаю на столе уже красовалась корзинка, полная пряников, печенья и конфет.

Насытившись, я откинулся к подоконнику.

— Это тебе – Баярма протянула мне пачку сигарет «Opal».  Я уж было хотел признаться, что не курю, но вовремя сообразил, что хорошие сигареты – хороший бартер. И с благодарностью принял пачку.

— Дедушка ваш? – Кивнул я в сторону спальни.

— Это Рабжа! – сухо ответила Баярма.

— А кто такой Рабжа?

— Не твое дело!

— Ладно – я сделал вид, что не обиделся. 

— Здоровый вроде парень – Баярма пытливо оглядела меня с ног до головы.

— Не жалуюсь – ответил я несколько вальяжно.

— А чего тогда махаться ссышь? И школу, почему бросил?

— Ты тоже дома болтаешься, школьница…- огрызнулся я.

— Я вообще-то на каникулах. А про тебя все говорят, что никого еще в нашей школе  не «дрочили»  так быстро?! А мы ведь сначала смотрели на тебя. Даже спорили, кто тебе понравится самой первой?! А теперь все, на «задротов» никто не смотрит!

— А что для тебя «задрот»? – спросил я, чувствуя, как благодушие во мне перевоплощается в злобу. 

— Задрот – это парень, которого все пинают под зад! Это тот, который убирается в классе за других! Задрот – это тот, кто не вырастет мужиком!

— Во как? – выдавил я. Пелена жгучей злости уже обволакивала мое сердце.

— Вот был бы ты не задрот, я бы тебе еще водки налила. А так все! Хватит тебе и этого!

— А ты видела, что меня пинают под зад? Видела, что я убирался в классе за других? Ты уверена, что я не вырасту мужиком?

— Да ты школу бросил, а это вообще позор. Получается, ты еще хуже задрота…

— Слышь, ты…–в эту секунду мне казалось, что подраться с девушкой вовсе не зазорно.

— Сидишь там на своей стоянке как мышка в норке – распалялась между тем Баярма – даже старикам к тебе в гости заехать стыдно. Все знают, что ты задрот. Все знают, что ты ссал драться и  школу бросил…

— Да я пять раз подрался в первый день, куда больше то? – вырвалось из меня в порыве обиды: я вам что, собака, драться каждый день? Идите вы все в жопу, крестьяне тупоголовые!

— А ты, значит, у нас нойон?  С бабой то ругаться большой мастер.А сам с Батухойкосым и Колькой дураком сюда приехал?! А ты знаешь, что их в Армию не взяли? Знаешь, что они в психбольнице лежали вместе?

— Мне по барабану!

— Точно, ты барабан! Морда у тебя как барабан, и жопа у тебя как барабан…

— За базаром следи? 

— А то, что будет?

— Все, хватит! – на кухне появилась сестра Баярмы и все мои обиды тут же вылетели из головы.  Эта хрупкая, на вид лет пятнадцати девушка кормила грудью ребенка.

Баярмарезко поднялась с табурета, накинула на плечи полушубок и вышла за дверь.

— Не обижайся на нее – сестра Баярмы села напротив меня. Пухлощекий малыш тем временем уже насосался молока и уставился на меня глазками бусинками. Чем-то удивительно трогательным и первозданным веяло от этого ребенка.  Таких детей, наверное, могут рожать только дети…

— Раджана – представилась юная мама.

— Володя – снова промямлил я в ответ.

— Я знаю! – Раджана посмотрела на меня с усмешкой, но в то же время без издевки: вы привезли с собой картины? Хотя бы одну?

— В  смысле? – вырвалось у меня как-то само собой.

— Я ни разу не видела живую картину!  

Ее большие карие глаза в этот момент словно связали меня по рукам и ногам. Я впервые ощутил  себя сыном художника. Каких-то пять лет назад я спорил с отцом о красоте бурятских девочек. Мне искренне казалось, что они не могут быть красивыми, особенно когда вокруг так много девочек русских. Они-то казались мне самыми красивыми на свете. Однако в Раджане в этот момент я увидел  какую-то непривычную красоту, какой не видел ни в одной из первых  красавиц  своей  школы на БАМе. Ее высокие скулы, маленький, очень аккуратный нос и большие карие глаза выдавали в ней особую бурятскую породу. Это была какая-то другая красота: красивая не внешне, а в целом. Ее маленькая круглая головка очень уверенно сидела на тонкой и длинной шее, которую весьма эффектно продолжали худые, изящные плечи.

— Ты не совсем похожа на бурятку – выдал я снова невпопад.                                                                                    

— У меня мама аларская  – спокойно ответила Раджана.                                                                                   

Так я впервые узнал, что буряты бывают разными.

— Если у вас остались картины, я могла бы их у вас купить –от этих слов я тут же очнулся.

— Денег у меня нет, но у меня есть в приданом годовалая телочка калмыцкой породы. Свекру она не нужна. Он пока не знает, но через год она будет весить как хороший бык. Можете продать на мясо…

Свекр? Только теперь я окончательно понял, что Раджана совершенно не похожа на Баярму.

— Здесь пока мало кто знает, что такое калмыцкая порода. Подумай?  Могу отдать эту телку за настоящую живую картину?

…Одну картину мы с собой действительно привезли. Папа не очень ею гордился и потому разрешил мне подарить ее Лехе на день рождения. Леха тоже любил живые картины. Собственно, по этой причине мы и стали друзьями. Он дружил со мной, в том числе и ради того, чтобы ходить со мной на отцовские пленэры.  Наверное, потому я и не ценил его особо, как друга. В то время когда я собирал голубику, или от безделья гадал, куда себя деть, Леха, словно завороженный следил за тем, как на куске холста рождается картина.

В тот день я совсем забыл, как и отчего заболел Леха. Я хотел порадовать его и принес ему на день рождения настоящую живую картину, на которой была изображена Шаман гора. Я не сразу понял, от чего Леха так побледнел. Побледнела  даже его облысевшая голова. Он просто замер, и с нескрываемым ужасом  смотрел на эту картину. А потом его мама треснула мне по щеке и выставила меня за дверь, с картиной в руках…

— У нас есть одна картина. Но у нее не очень хорошая история… - признался я без обиняков.

— Так это же здорово?  Картина с историей?  Не рассказывай мне ее. Обожаю загадки. Ну, так как? Меняемся?

— Ты так красиво говоришь? Кто ты? Как ты здесь оказалась?

Раджана слегка смутилась, но быстро взяла себя в руки. Малыш что-то прогулил ангельским голоском, и я почувствовал, как к горлу подкатил тяжелый комок...

— Можно мне еще водки?

— Не стоит!

— Чуть-чуть!

— Больше не проси – мягко потребовала Раджана, и налила мне еще пол стакана...

…В первый раз я увидел его в окне, на руках у моей тетушки. Тетя Дари в тот год родила сына. Я так и запомнил его, в окне, пухлощекого ангелочка, готового улыбнуться ангельской улыбкой любому, кто поцелует его в щечку.

Это было чудесное лето, накануне перестройки, накануне перехода от консерватизма к гласности, от социализма к демократии. Все мои двоюродные братья и сестры  считали за счастье подержать его на руках. Это были самые счастливые каникулы моего детства. И причиной этого счастья был он, мой двоюродный братик…

— Тетя Дари сошла с ума – предупредила меня мама, когда мы паковали вещи, собираясь навсегда покинуть БАМ. За день до сборов я попрощался с Лехой. Мне запретили подходить к нему близко.  Весь наш класс стоял на почтительном расстоянии от гроба, обитого красным бархатом. Леха в этом гробу не был похож на себя, и мне все время казалось, что это розыгрыш, или плохой сон. Леха сгорел быстрее. Женька, как мне потом писали в письмах одноклассники, пережил его на целый месяц.

Возвращаясь в деревню, я ждал лишь одного утешения, увидеть своего братика, чтобы нюхать его пухлые щечки и не думать ни о чем, носить его целыми днями на руках, и радоваться этой встрече. Братику было уже два года. От его ангельского обаяния не осталось и следа. Я увидел их из окна, из того самого, в котором когда-то увидел его в первый раз. Они шли по улице, словно два изгоя. И от былой тети Дари остались одни воспоминания. Моя самая любимая, самая добрая и ласковая тетя превратилась в мрачную ведьму. И столь же мрачно рядом с ней выглядел и мой братик.

Я подслушивалразговоры взрослых и ни как не мог понять, как можно было бросить такую женщину, как тетя Дари?  И почему обязательно нужно было сходит с ума из-за того, что тебя бросил муж?

Первые два месяца мы их терпели. Однако резкая смена эпох, равносильная резкой смене полюсов,  пробудила тогда во всех нас самые отвратительные черты человеческой натуры. Деревня не голодала, выручали скот и старые запасы зерна, которое можно было раздробить на зернотоке и просеять через сито. Из этой муки получались весьма сносные лепешки. Позже мы наловчились стряпать из нее хлеб. Но страх нависшей угрозы  голода заставил нас всех забыть все те моральные ценности, что еще недавно были для нас незыблемыми. Тетя Дари с сыном превратились в диких зверей. Все что они понимали, это лишь то, что нужно сделать запасы на зиму. Каким образом – не так уж и важно. И они воровали продукты всякий раз, когда это было возможно. 

Мои двоюродные братья и сестры, еще каких-то пару лет назад спорившие, кто первым возьмет на руки нашего братика, теперь били его всякий раз, когда не видели взрослые. Но обозленный ребенок не реагировал на побои. Он ждал одного, возможности что-нибудь стянуть с чужого стола чужих ему людей. Мы ненавидели его. Он ненавидел нас.

Его пытались забрать в семью, где не было детей. Но тетя Дари словно степная волчица, яростно защищала своего детеныша, и никто не мог к нему подступиться. Закончилось все тем, что тетю Дари увезли в психиатрическую клинку. А братика – в приют. Говорят, у бурят не принято отдавать детей в детдома. Но в те годы я видел ничтожно мало, действительно бурятских семей.

Я не хотел видеть, как увозят братика. Я увидел это случайно, и потом еще очень долго клял себя за то, что увидел его снова. На руках социального работника, что-то шептавшего ему на ухо, он вдруг снова стал ребенком. Он улыбался чужой женщине, она целовала его пухлые щечки, и они буквально на глазах наливались прежним румянцем. Это было подобно возвращению ангела.  Я долго клял себя за то, что не побежал за машиной, и не выхватил его оттуда, не обнял его, как это сделала чужая, незнакомая нам женщина, и не сказал ему «прости меня, пожалуйста?»…

…- Что с тобой? – Раджана смотрела на меня с тревогой. Я сидел за чужим столом и давился слезами. Выпив залпом водку, я пулей выскочил на улицу, пытаясь отдышаться и привести себя в чувство. Звездное небо раскинулось ковром из ярких точек, и дышало на меня ледяным спокойствием. И в этом спокойствии не было ни прощения, ни осуждения. Только тишина, в которой хотелось раствориться без остатка…

***

Утром я еле оторвал голову от подушки. В дверь кто-то настойчиво стучал. Оказалось, что всю ночь я спал прямо в одежде и даже в сапогах, разве что полушубок  удосужился снять. Будильник показывал  половину одиннадцатого утра. Мозг тут же пронзила мысль о не доеных коровах и всем остальном.  За дверью стоял Коля.  Его узкое, вытянутое лицо растеклось в искренней улыбке.

— Ты куда исчез то вчера?

Не дожидаясь приглашения, Коля вошел в дом.

Мои собаки с укоризной смотрели мне прямо в глаза.  Коровы и овцы деловито прогуливались вдоль ручья.

— Я в стайке прибрал, если что – выдал Коля уже в доме. Не веря своим ушам, я добежал до хлева. Стайки были прибраны просто идеально. В кормушках красовалось аккуратно разложенное сено.

Коля тем временем уже деловито топил печь. На столе красовалась бутылка «Русской», точно такой же, какой вчера вечером меня потчевала Раджана.

— Сена много кладешь. Деньги на ветер – Коля чиркнул спичкой, и как-то уж очень быстро огонь охватил сырые поленья –утром после водопоя они и у ручья могут пожрать.Какая – никакая – трава. А вечером уже клади немного, тогда все съедят.

— Так молока же мало будет?

— Нормально будет молока. С утра положи по навильнику, и харэ. Пока едят, дои, все отдадут.

Как ни странно, в словах его был резон. Я сходил в сарай, взял большой кусок сала с прослойками мяса, достал из буфета десяток яиц. Однако и тут Коля все взял в свои руки.

Капнув немного растительного масла, он разложил по сковороде тонко нарезанные ломтики сала и обжарил их почти до хруста. И только затем залил их десятком яиц. Яичницу он доводил медленно, на самом краю плиты, дабы желтки остались сырыми. Готовил Коля не просто умело, а с какой-то особой аккуратностью. Приготовленная им яичница показалась мне изысканным блюдом. 

Разлив по кружкам водку, Коля брызнул несколько капель на стол безымянным пальцем, и не чокаясь, выпил. Я последовал его примеру. Водка пошла мягко, ударив в нос пшеничным вкусом.

— Хорошо идет – кивнул Коля на водку, и принялся за яичницу.

— Мне вчера Раджанатакую же наливала…

— Так это же я им целый ящик нарыл, у вояк. «НЗ» - армейские запасы, остатки былой роскоши. Там еще паштет был свиной, срок годности три года  назад вышел. А баночку открываешь, пахнет, как будто вчера сварили и запаковали.  Мне бы на месяц одной коробки хватило. Батуху по дурости угостил банкой, и все. Этот бивень всю коробку за три дня умял, без хлеба. А трактор, видел у них какой? Я полдня с Читы его гнал. МТЗ-82, с широкой кабиной, с кондиционером… (Коля мечтательно закатил глаза) Он с куном и груженой телегой идет как «Волга» по трассе. Короче, не трактор, а яхта…

Только теперь я заметил лиловую полоску под левым глазом Коли. Судя по всему, вчера вечером кто-то дал ему под глаз.

— А где Бата? – спросил я исключительно ради того, чтобы что-нибудь сказать.

— А хрен его знает! – лицо Коли тут же вытянулось. – К Сержуне вчера  приревновал. Она бреет его все время, а он упорно клеится.  Баран короче!

— Сержуня, это та толстенькая?

— Хе, эта толстенькая  пошустрее Нимахиных дочек будет. Классная бабенка, была,  пока один вояка ее «трипаком» не наградил.  Сразу не залечила, теперь все, хронь. Без презика там делать нечего. А откуда у Батухи «презики»?  Вот и бреет она его. А он не врубится ни хрена…

Выпив еще стопку, Коля сочно заел ее хрустящим беконом и начал собираться.

— Коров где-то в пять загони, как темнеть начнет. Сена больше не давай. Утром по навильнику кинешь и хватит. Сена у вас мало, на зиму не хватит,  если так и дальше кидать будете…

— Слушай, а кто такой Рабжа?

— Юродивый местный.

— Юродивый?

— Тут поверье есть местное, к кому Рабжа в дом придет, у того год хороший будет.  Вот Рабжа и живет у Нимахи, уже три года, вроде не уходит пока. 

— Что, реально помогает?

— Вроде бы да.

— А кто такая Раджана? - собрался я, наконец, с духом.

— Невестка Нимахи, Серегина жена.

— А Серега кто такой?

— Сын Нимахи надо полагать.

— А где он?

— В райцентре, в «фазанке» учится. (Спрашивать, что такое «фазанка» я уже постеснялся) Не лезь к ней лучше. Нимахины терпеть не будут. Почки отобьют, дальше сам загнешься.

— Да я так…

— Я вижу!

Коля вышел на улицу, с наслаждением втянул носом полуденный степной воздух,  словно кот на забор запрыгнул на высоченного гнедого мерина и припустил в степь.

Какое-то время я молча смотрел ему в след, так, словно не увижу его больше никогда. Однако этот ностальгический приступ очень скоро оборвал  Бата.

***

Он медленно спускался по косогору, на своем черном как смоль жеребце. Раскачиваясь из стороны в сторону, он тупо смотрел вперед.  У коновязи Бата долго возился с поводом,  время от времени бросая на меня косые взгляды. Наконец, он привязал своего жеребца и с вызывающим видом направился в мою сторону.

— Чо тебе рассказывал этот немец? – кивнул Бата в ту сторону, куда не так давно ускакал Коля.

— Он немец что ли? – искренне удивился я.

— Варнак он! Так чо рассказывал?

— Да так, ничего особенного.

— Не п..ди!

— Да не пи..жу я, чего мне п..ть то?

В следующую секунду я едва успел увернуться от удара, а затем «на автопилоте» рубанул правой на встречу, угодив точно в квадратный подбородок Баты.  К моему ужасу, Бата не точтобы не упал, даже не шелохнулся.  Ноги сами занесли меня в дом, руки сами загнали крючок в ушко на двери. Схватив топор, я встал наизготовку.

— Слышь, ты, художник? Дверь открой? Я просто отп..жу тебя и уеду? Точно говорю, просто отп..жу?

Что могло быть в случае «не просто», думать в тот момент не хотелось.

— Слышь, Бата, у меня тут двенадцатый калибр, пальну – сам виноват!

— Не пи..ди! Лучше открой!

За дверью послышался странный грохот, а затем гул двигателя. Не желая гадать, чтобы это значило, я решился на разведку боем и, откинув ударом ноги крючок, сжав обеими руками древко топора,  выбил дверь и с диким криком выскочил из дома.

У дома стоял новенький МТЗ-82, тот самый, с широкой кабиной. У трактора стояла Раджана. Бата что-то увлеченно и с подобострастием рассказывал ей на-бурятском. Раджана что-то сказала ему в ответ. Оба засмеялись.

Одета она была более чем оригинально, в зимний комбинезон танкиста, и на голове ее красовался новенький танковый шлемофон.  Лишь ноги ее украшали опять же новенькие камусовые унты.

— Привет! – Раджана подошла ко мне и протянула свою тонкую, изящную ладонь.

— Здрасте. – Робко поздоровавшись с ней, я почему-то вопросительно уставился на Бату. Но Бата отвел глаза и сделал вид, что с особым интересом разглядывает трактор.

— Ты так незаметно исчез вчера,  что мне стало немного страшно. Коля был с утра?

— Был.

Теперь с вопросительным взглядом на Бату уставилась уже Раджана.  Бата же ни как не мог оторвать своих глаз от трактора.

— Ладно. Я хочу тебе кое-что показать. Садись за руль…

— В смысле, за руль?

— Только не говори, что ты не умеешь водить трактор?

— Не умею – тускло признался я.

— Это же 82-й, там стыдно не уметь!? Садись, научу.

— Да мне некогда просто. Скот загонять надо, собаки еще не кормленные. Давай потом, как-нибудь?

— А мы Бату попросим? Бата, загонишь скот?

Бата предательски кивнул головой. 

— За рулем не поеду! – заявил я уже демонстративно. 

Раджана ловко запрыгнула в кабину и помахала мне рукой. И я нехотя полез следом.

В кабине действительно было очень комфортно, а главное – просторно. Степь, куда ни глянь, в чистом стекле казалась одной бесконечной живой картиной.  Раджана резко нажала на газ и направила трактор в гору, прямо по бездорожью. Съедая ухабы и невидимые под снегом ямки, трактор легко пошел вверх по склону.

— Свекр восьмидесятый хотел взять, тот, что с маленькой кабиной. Говорит,  подъемники и прочую дребедень на него легче вешать. Но я убедила его взять восемьдесят второй. Это экспортный вариант, для Дании и Англии собирали. Видишь все на английском написано? Передний мост тоже ведущий, представляешь?

Словно яхта этот трактор плыл по заснеженной степи, поднимаясь все выше и выше по степному хребту. 

— Это волчья гора–Раджана кивнула  в сторону высокой горы, с которой начинался один из хребтов нашей пади. – Там волк живет, старый. Говорят, с Монголии пришел. Свекр хотел его подстрелить, да потом раздумал.  Свекровь отговорила.

— Жалко стало?

— Наверное…

…Это было время, когда любой дикий зверь в степи почитался либо как дух местности, либо же, как хозяин какой-нибудь священной горы. Свободного места и высоких гор в степи было много, а дикого зверя в былые времена вытравили и, до поры до времени, ни кто об этом не жалел, поскольку работы было много.  Работы не стало, и народ вдруг начал  задумываться  о содеянном.  А содеяно, оказалось, было много…

Тем временем трактор буквально вылетел на самую макушку волчьей горы и, вздрогнув, словно конь после бурной пробежки, встал. То, что я видел из окна, было ничем иным, как сказкой. Бескрайняя степная долина, что уходила далеко вперед, то и дело вздымалась плавными переливами заснеженных сопок. Эти переливы в бликах уходящего солнца, казались величественными, но в то же время от них веяло печалью.  В далекой перспективе упиралась в небосвод огромная гора Хан-Уула.

— Печали много – вырвалось у меня само собой.

— Утром здесь все по-другому. Но утром мне некогда. Да и свекр не отпускает.

-Почему ты живешь с ними?

— А с кем мне еще жить? Я вышла замуж, никто меня не заставлял  этого делать!

— Но ты ведь не любишь его?

— А почему ты так решил?

— Я вижу! Тебе тяжело здесь! Тебя давят, угнетают! Скажи что нет?

Удивительно, но ее издевательский смех ничуть меня не смутил.

— Давай сбежим отсюда…

— Так, успокойся!

— Я серьезно!

— Еще одно слово, и домой пойдешь пешком!

— Не веришь мне?  - В ту же секунду я попытался обнять ее, или сделать что-то такое, в этом роде, но тут же замер, увидев ее указательный палец у своего носа. 

— А ты, куда бежать собрался, мальчик?

— В город!

— А жить, на что будешь?  Кочегаром пойдешь работать?

— Да я ради тебя…

— Ты знаешь меня два дня.

— Ну и что? Я  с первого взгляда понял, что ты не такая как все. Не то, что эта дураБаярма…

— А почему ты решил, что она дура?

— А разве нет?

— А ты сам не дурак?

— Я? Нет!

Ее смех окончательно выбил меня из колеи. Резко обхватив ее по рукам, дабы не вырвалась, я потянулся к ее губам. Она не сопротивлялась, но и не ответила взаимностью. Ее черные как ночь глаза смотрели на меня холодно, даже с презрением. Мешкая от  нахлынувшего чувства стыда, я отпустил ее и попятился назад.

— Кто же так целуется?

— Так научи?

— Мне пора… - Она молча направилась к трактору.

— Я просто подумал, что ты влюбилась в меня. Странная ты какая-то…

Она поднялась в кабину, завела трактор. Я же демонстративно направился к дому пешком. Понятно, я ждал, что она начнет меня уговаривать. Но трактор, покачиваясь из стороны в сторону, быстро исчез за косогором. На склоне, с которого моя ферма была видна как на ладони, мне захотелось присесть. В кармане я нащупал вчерашнюю пачку болгарских сигарет. Достав одну, я закурил, глубоко затянулся и, выплюнув сгусток дыма, громко кашлянул. От приступа тошноты настроение окончательно упало.

Однако трактор стоял у моего дома. Бросив сигарету, я решил пробежаться.  Очень скоро я уже стоял у крыльца.  Бата к тому времени загнал в стойло, и даже подоил моих коров. Понял я это по мискам своих собак. Они с наслаждением лакали парное молоко.  В окне я увидел Раджану. Она смотрела на меня все тем же непонятным мне взглядом. 

Я забежал в дом. Бата, прямо в одежде и в обуви, храпел на моей койке. На столе стояла пустая бутылка из-под водки. Раджана сидела за столом, сняв с головы шлемофон и оглядывая нехитрое убранство моего дома. 

— Тебе не страшно здесь одному?

— Поначалу было немного. Потом привык.

Она встала с табурета, подошла ко мне и, обняв меня за шею, слегка коснулась губами моих губ. Бата усиленно храпел – храпел так, как обычно храпят, когда не спят.Я кивнул в сторону Баты. Но она лишь улыбнулась и, надев шлемофон, вышла из дома. На улице загудел трактор, послышался хруст колес. Бата, вскочив в  ту же секунду, схватил меня за грудки и повалил меня на кровать.

— Ты чо, совсем дурак? – Бата сверлил  меня своими непонятными, слегка раскосыми глазами. – Нимаха узнает,  ты умер. Он свиньям тебя скормит. И ни кто тебя не будет искать.

Однако страха перед этим степным гигантом я уже не чувствовал. 

— Руки убери?

Бата послушно убрал руки.

Я сел за стол, пытаясь осознать, что же со мной произошло? Но на ум ничего не шло. Лишь жгучей пеленой к сердцу начала подкатывать ревность. Бата сидел на кровати и смотрел на меня исподлобья.

— Нимаху еще можно не бояться. Баба его – от нее никуда не спрячешься. Она слово не так скажет, ой, как плохо будет. Не зли ее. Уходи отсюда. Они все узнают. И заставят тебя мучиться.

— А кто она, баба Нимахи?

— Боо!

— Кто?

— Колдунья короче.

— О боже. И ты в это веришь?

— Сельский главбух тоже не верил. С ума сошел! Плачет целыми днями, а ночью на крыше танцует. И все ограду солью посыпал. Говорит, Нимахина баба меня мучает...

…О чертовщине, что творилась в нашей деревне последние годы, мне рассказывали еще в те дни, когда я пытался учиться в деревенской школе. Это была прекрасная  деревня, где люди жили не просто в домах, а в уютных и просторных коттеджах. Директор совхоза путем хозрасчета купил их где-то на Алтае. Совхоз процветал, процветали и люди.

Но во времена перестройки все неожиданно стали очень умными, и свергли пусть и строгого, но очень хозяйственного председателя. Выбрали они предприимчивого, молодого зоотехника, что приехал в деревню за год до этих событий. Спустя всего полгода новый председатель отличился тем, что списал, а затем продал всю старую, но еще пригодную для работы сельхозтехнику.  Куда девались деньги, председателя спросить постеснялись. Примерно через месяц  председательский УАЗик перекочевал в ограду парторга, с ходатайства которого, к слову, молодой зоотехник и прибыл в этот совхоз. Председатель же обзавелся новенькой Волгой.

Дальше больше: все, что можно было списать, списывалось и продавалось. Деньги из бюджета совхоза вкладывались в какие-то непонятные фонды, обещавшие баснословные барыши. Фонды лопались, деньги исчезали. Председатель разводил руками, сетуя на эпоху повального беззакония и, продолжал поиски возможностей заработать на нужды совхоза.  Соответственно, все эти возможности требовали вложений. Так очень скоро в совхозе не стало лишнего скота, лишних стройматериалов, лишних недостроенных зданий, лишних грузовиков и тракторов. Совхоз погряз в сомнительных кредитах и лизингах. И не было конца всей этой пляске беззакония.

Все знали, что у молодого председателя есть влиятельный родственник в райцентре. Потому ни кляузы, ни анонимки, ни открытые жалобы не имели никакого эффекта. Зато тех, кто жаловался, председатель лишал буквально всего. Но особо пугающими были слухи о «крыше» председателя. Люди поговаривали, что в городе у председателя есть знакомый, некий Калмык, матерый уголовник, что устранял любого, кто был неугоден председателю. Стоило председателю сделать один звонок в город, и любая проблема решалась «с концами в воду»…

Страшно же было то, что люди не знали куда бежать. Все что им оставалось, это пить – пить беспробудно, чтобы не видеть окружающей действительности. И молчать. Селяне смолчали, когда не стало зарплат.  Промолчали они и тогда, когда председатель распустил рабочие бригады.    Всех, кто пытался зарабатывать самостоятельно,  торгуя дешевой китайской одеждой и спиртом, председатель обложил данью. Люди платили, председатель закрывал глаза на их спекуляции.

Однажды, во время одной из попоек кто-то убил сельского агронома Лещинского. Говорят, Лещинский был поляком, что каким-то непостижимым образом очутился в этих краях.  Люди не понимали, за что убили этого доброго, интеллигентного и одинокого человека. Похоронили Лещинского в райцентре, на кладбище для не установленных лиц. А спустя неделю после этого страшного убийства по деревне поползли слухи о том, что дух не упокоенного Лещинского мечется по деревне. Вскоре появилась и первая жертва Лещинского, молодой сторож зернотока. Поговаривали, что на самом деле этот сторож сошел с ума, выпив спирта «Роял». Но в бессмысленной болтовне обезумевшего кто-то услышал слово «Лещ».  

А вскоре, нашелся и тот, кто мог изгнать из деревни дух «Леща». Им оказалась жена чабана Нимахи, к удивлению многих – потомственная шаманка. Шаманка около часа разъезжала по деревне на стареньких жигулях, преследуя дух несчастного агронома, пока тот не убрался восвояси. Так в деревне появилась еще одна влиятельная сила, с которой со временем пришлось считаться даже председателю. В деревне появлялись все новые призраки, один ужаснее другого, и ни один из них не мог противостоять супруге чабана Нимахи. Слухи о величии степной шаманки очень скоро разлетелись по всему округу.  И со всего округа потянулись  к ней желающие избавиться от своих страхов… 

— Так это и есть та самая шаманка?

— Бата неохотно кивнул.

— Теперь понятно, откуда у них такие хоромы… - неожиданная догадка засела острой и толстой занозой в моей голове.

— Слушай, Бата, а где они взяли Раджану?

— Она что тебе, баран? – Бата недовольно засопел.- В «фазанке» они с Серегой познакомились. Он тогда на первом курсе учился.

— Что, такой симпатичный парень? Мне просто непонятно, как такая девушка могла вот так сразу, взять, и родить от какого-то Сереги, сына Нимахи?

— Чо ты меня спрашиваешь? Сам не знаю…- Бата горестно скривил губы и, покопавшись в карманах, достал кусок газеты и кисет. Я тут же протянул ему пачку «Opal». Бата достал  сигарету, выпотрошил ее в кусок газеты, присыпал сверху самосадом, скрутил «самокрутку» и закурил.  Клубы тошнотворного дыма быстро заполнили дом.

— Короче, Бата, ты поможешь мне ее украсть! – подавившись дымом, Бата пулей выскочил на улицу. Я вышел следом. Бата надсадно прокашлялся, затем медленно повернулся ко мне.

— Я тебя сейчас пи..ть буду! – Бата грозно ринулся на меня.

Я же вдруг почувствовал, а точнее ощутил всем своим естеством, как мне надоело бояться. Бата шел на меня открыто. Сделав шаг на встречу, я всем корпусом опустил правый кулак на его подбородок. В следующее мгновение я взлетел в воздух, а затем приземлился на мерзлую землю. Острая боль, пустота…

***

Старенький сквер у районного дома культуры. У памятника неизвестному солдату, по эскизам моего отца, стоит Лида. Она в белой рубашке, темной юбке. На ее голове пилотка, на шее пионерский галстук. Он стоит, вскинув перед  собой правую руку, словно отдает мне салют. Лида, самая симпатичная девочка в нашем классе, и нравится мне больше всех. Но она якутка. Как я, русский, могу снизойти до якутки?

Лиде холодно, и я все порываюсь ее спросить, дескать, а какого лешего ты стоишь здесь одна? Ведь митинг давно прошел? На улице мороз. Видно, что ей очень холодно. Я мне наоборот, душно. Все потому, что я нахожусь у себя дома, и наблюдаю за Лидой из окна. И ничего что мой дом находится в другом конце поселка. Я ее вижу через весь поселок. Надо бы предложить Лиде зайти попить чаю. А вдруг кто-нибудь увидит? Потом все будут говорить, что Вовка Базаров «ухлестывает» за Лидой. Они ведь так похожи. Но нет, я то русский.  А она – якутка…

Как-то вдруг Лида оказалась в моем доме. Она надвигается на меня, вся в инее, холодная, словно ледяная глыба. Лида нависает надо мной, и дотрагивается до моего лба.  Я пытаюсь оттолкнуть ее, ни дай Бог кто-нибудь  увидит…

Открыв глаза, я увидел перед собой Баярму. Заметив, что я открыл глаза, она тут же отвернулась и вышла из комнаты. Появилась Раджана. Улыбнувшись, она села рядом.

— Как меня зовут? – мне показалось, что вопрос Раджаны прозвучал как издевка. Но я действительно не мог вспомнить ее имени.

— Лида – неожиданно выдал я в ответ.

— Это которая якутка?

— А ты откуда знаешь?

— Ты бредил.  Якутки красивые. Но с бурятами почему-то не уживаются.

— А кто с ними уживается? – в комнате снова появилась Баярма.  В одной руке она держала кружку, как я понял по запаху в доме, с арсой, противным на вкус напитком из прокисшего теста. 

— Русские, наверное. Русские со всеми уживаются, особенно с теми, кого жалеют. А мы, буряты, любим, когда нас жалеют. – Раджана взяла из рук Баярмы кружку, и поднесла ее к моим губам.

Я сделал  глоток и раскашлялся. К горлу снова подступила тошнота.

— У тебя красивые губы… - Раджана коснулась моих губ полотенцем.

— Да он и сам ничего. Жаль что ссыкло! – Баярма снова ушла.

— Чего она от  меня хочет? –мне очень сильно захотелось сказать что-нибудь гадкое, обеим.

— Влюбилась она в тебя! С самого первого дня, как ты пришел в школу. – Раджана сказала  это шепотом, но я был уверен, что Баярма все слышит.

— И что? Ей теперь можно говорить обо мне всякую ерунду?

— А что ты сделал для того, чтобы о тебе говорили хорошо? – съехидничала Баярма с соседней комнаты.- Абгэ, он оклемался. Гони его…

Раджана иронично улыбнулась и вышла. Какое-то время они шептались в соседней комнате, от чего мне действительно захотелось встать и уйти. Однако едва я попробовал подняться, как в глаза, откуда-то изнутри ударил сноп яркого, жгучего света.

— Инвалид – почему-то сразу же мелькнуло у меня в мозгу.  А значит это то, что ни какой мне службы в Армии, ни каких перспектив в плане устроиться на работу в городе, и ни одна девушка на меня не посмотрит. Долбаный Бата…

— Что со мной было?

— Жаль, что ты ничего не помнишь. Бата тебя привез уже вечером… - в комнате снова появилась Раджана.

— Ферма, коровы… - резкая мысль вызвала в голове просто невыносимую боль.

— Не волнуйся, за вашей фермой Бата приглядывает. А родителей  твоих мы в деревне не нашли. Говорят, уехали куда-то. А родственники почему-то не хотят тебя забирать…

…Чего еще такого я не поведал из своей биографии?  Моя мама – родная сестра прежнего председателя совхоза. В семье мамы было пятнадцать детей, и до поры до времени все в этой семье было хорошо.  Отец семейства, мой дед, работал председателем совхоза, мать, моя бабушка – директором школы. Дети росли смышлеными, самостоятельными.  Самая старшая дочь, моя тетушка, окончив школу,  уехала учиться в город, на учителя начальных классов, познакомилась там  с молодым лейтенантом, недавним выпускником военного училища, собиралась выйти за него замуж. Старший сын, окончив школу с отличием, ушел служить в элитные  по тем временам ракетные войска стратегического назначения. В семье царила атмосфера состоятельности и заслуженного достатка.  Все перечеркнул один день.

В один день мои бабушка и дедушка получили сразу две телеграммы, о том, что их старшая дочь лежит в больнице, в тяжелом состоянии, а старший сынв госпитале, причем не где-нибудь, а в закрытой палате психоневрологического отделения.  Обоих детей требовали срочно забрать.  Дедушка и бабушка, выехали в один день. Вскоре бабушка привезла свою старшую дочь, в фанерном гробу. Она умерла в больнице, от заражения крови. Днем позже приехал и дед (сын служил недалеко),  привез старшего сына, живого, но со связанными за спиной руками. Говорят, люди с ужасом наблюдали за тем, как старый, изможденный  председатель колхоза вел по улице своего сына, словно собаку, на поводке.

Что случилась с сыном, дед так и не узнал. Точнее, ему запретили даже думать об этом: дед был не просто председателем, числился в КГБ, мама рассказывала, что в подвале их дома как-то случайно нашла рацию. Дед ее тогда сразу же перепрятал.

Дочь схоронили, сын прописался в психиатрической больнице. Жизнь, на первый взгляд, вошла в прежнюю колею и пошла своим чередом. Но покоя в душах моих стариков уже не было. И чем острее они ощущали страх за своих детей, тем неотвратимее становился рок, нависший над семьей.

Проклятие проявило себя снова уже на следующий год. Один из младших сыновей в семье, мой дядя Рим, едва тому исполнилось три года, пропал в степи. Он просто вышел за ограду, как это делал сотни раз на дню, и исчез. На поиски ребенка подняли даже солдат из стоявшего неподалеку военного хозяйства. Три дня селяне и солдаты прочесывали степь, безрезультатно.

Дабы успокоиться, родители попытались просто забыть  о  пережитой трагедии, как ни как, в семье оставалось еще десять детей, самая младшая сестра моей матери, тетя Дари, тогда еще не родилась.  Однако через две недели ребенок обнаружил себя сам. Парторг колхоза, возвращаясь из райцентра, заметил странный силуэт у дороги, словно небольшой волк замер у трассы. Завидев автомобиль, волк метнулся в сторону и с большой скоростью припустил в сопку. Тут-то и понял парторг, что по склону бежит вовсе не волк, а существо, похожее на человека. Парторг, в прошлом, к слову, кадровый военный, свернул в степь и погнал машину вслед за странным существом, и успел заметить, что нечто юркнуло в старую волчью нору. Закупорив ее  железным бидоном, что завалялся в багажнике, парторг поспешил в колхоз, и  обо всем доложил председателю. Вскоре кряжистые мужики, опытные волчатники, уже разбирали по кускам волчье логово, в самой глубине которого и обнаружили пропавшего председательского сына. Мальчик скалил зубы и вовсе не желал, чтобы его забирали домой. Лишь через неделю мой дядя вспомнил, как его зовут. Но, по словам мамы, еще долго с большой охотой ел сырое мясо, и охотился на сусликов, порою весьма успешно.

Непостижимым образом мой дядя Рим выжил в степи, и тем самым навлек на себя какой-то неведомый простому сознанию гнев. Далее злой рок семьи преследовал только его. Но дядя оказался на редкость изворотливым. Он тонул, срывался со скал, падал с лошадей, попадал под машины, но продолжал жить. К десяти годам он уже слыл неплохим охотником. Однажды, наловив петлями лисиц, основательно и умело выделав шкуры, он продал их и на вырученные деньги купил старенькое ружье. Ружье это он прятал в степи, в той самой норе, где его когда-то обнаружил парторг. Семья жила в достатке, но дядя каждый день приносил домой убитых косуль. Дичь быстро приелась, и это мясо бабушка начала раздавать соседям. А дядя нес домой все новые и новые трофеи.

В степи дядя Рим мог пропадать неделями, причем как летом, так и зимой. Ни мороз, ни жара не были для него проблемой. На сельских праздниках ему не было равных в борьбе и в стрельбе из деревянного лука. Это при том, что ни борьбой, ни стрельбой он не занимался целенаправленно. Многие известные тренеры пытались заполучить его в ученики. Но к спорту у дяди был исключительно рабочий интерес. За победу на празднике в честь посевной давали барана. За выступления на ковре сулили медали и грамоты. Ни медали, ни грамоты дядю не вдохновляли.

Когда наступил черед служить в Армии, дядю призвали в воздушно-десантные войска. Полгода от дяди не было вестей.  А затем прилетело письмо,  одно единственное за всю его службу. Дядя писал с Грузии, где проходил подготовку в учебном центре  Лагодехской дивизии. На фото дядя стоял с большим вещмешком за плечами, и сжимал в руках автомат. Лицо дяди выражало чувство абсолютного удовлетворения. Сил горевать у стариков уже не было,  они как-то сразу поняли, что дядя обрел свое место.

Отслужил дядя в итоге три года, побывав на Кубе, а затем и в Афганистане. Позже ходили легенды о зверином чутье дяди: только он мог выследить в горах хитрющего афганского кабана, когда в рационе солдат не хватало мяса, умудрялся находить общий язык с местными жителями из племени хазарейцев, и буквально  носом чуял приближение врага.

Он вернулся поздно ночью, неслышно вошел в дом, повесил  у двери вещмешок,  достал из холодильника кусок замороженной говядины, аккуратно настрогал ее стружками и, макая строганину в соль, с наслаждением съел весь кусок.

 Старики, лежа в кровати, прислушивались к звукам на кухне, пытаясь понять, а их ли это сын вернулся? Стараясь не шуметь, дядя снял с вешалки старый полушубок, и вышел за дверь. Так родители поняли, что с войны вернулся именно их сын. Война лишь укрепила его стремление к единению с природой. Дядя ушелспать в степь.

В то время председателем колхоза стал другой мой дядя, третий сын в семье. В отличие от всех остальных членов семьи, он казался всем хранимым Богом. Любые неприятности обходили его стороной. Я мало о нем знаю. Знаю лишь, что возглавлял он в разное время три колхоза, и все они, благодаря его талантам и везению, становились колхозами-миллионерами. Кстати, при рождении ему дали необычное имя Дум. 

Все оставшееся время благодатных для моих дядь времен Советской эпохи они были неразлучны. Многие даже заметили, что по возвращении дяди Рима с войны дядя Дум стал еще более везучим. Они словно дополняли друг друга. И так продолжалось весьма долго, до тех пор, пока дядя Рим не исчез…

Остальные братья и сестры, хоть и отучились в городе, но неизменно кочевали за своими братьями, стараясь быть в поле их везения. Лишь моя мама, встретив моего отца, стала женой художника-оформителя. Родственники, почему-то, не одобрили ее выбор, Да и отец, обладавший непростым творческим характером, не стремился к дружбе с «золотой родней».  В итоге почти с самого рождения я стал нелюбимым племянником…

Едва дядя Рим исчез, и везения закончились. Сошла с ума тетя Дари, дядю Дума сместили с поста председателя,  вся моя «золотая» родня стала семьей изгоев. Мы же переехали в совхоз буквально накануне исчезновения дяди Рима и смешения дяди Дума. В новую для себя школу я пошел, будучи племянником уже свергнутого председателя. И вот незадача: меня выдернули с тех мест, где прошли мои самые счастливые годы, в новую школу я пошел, будучи племянником свергнутого председателя, и мамина родня по-прежнему не питала к нам с отцом родственных чувств. А после того, как нам, новичкам, в результате жеребьевки досталась самая богатая земля, и самый сказочный кредит,  уже не было в деревне хоть одного человека, что желал бы нам добра…

— Ты как? – на лице Ражданы я видел искреннюю тревогу, и это грело мне сердце.

— Голова болит!

— Помнишь, что случилось?

-Нет!

Конечно же, я помнил, что борец Бата показал мне хитрый борцовский прием. Но жаловаться не хотелось, да и не было в этом никакого смысла. Лежа на кровати с забинтованной головой, я был уверен на все сто процентов, что Бата отныне для меня не опасен.

— Сейчас свекровь придет. Мой тебе совет: не жалуйся, и не пререкайся. Если она тебе сейчас не поможет, тебе не поможет уже никто. 

— Почему это?

— Ты два дня пролежал без сознания. Спящему человеку править голову нельзя. Скорее всего, у тебя там уже опухоль. Если свекровь тебя не вылечит, будешь припадочным до конца жизни.

Аргументы звучали более чем убедительно.

За стенкой хлопнула дверь, и спустя примерно минуту в комнате появилась свекровь Раджаны. Я хоть и видел ее уже один раз, но запомнить, тогда не успел. Теперь же я мог убедиться, что хозяйствует на этой ферме вовсе не Нимаха, а его жена.

Я сразу же подметил, что это еще очень далеко не старая женщина. От ее глаз уже шли лучики морщинок, но пока они придавали ее лицу лишь дополнительный шарм. Наверное, именно такие женщины вдохновляли Ене Барчаи, когда тот писал свой знаменитый учебник. 

— Сесть можешь?

— Могу.

Я сел на кровати, тут же ощутив головокружение.

Женщина сняла повязку с моей головы, ощупала виски холодными ладонями. Боль на мгновение отступила, затем вспыхнула с новой силой. Но каким-то внутренним чутьем я понял, что свекровь Ражданы тут же уловила эту вспышку. В тот день я примерно понял, что испытывают мазохисты. То, что она делала с моей головой, было очень больно, и очень приятно. Три дня жена чабана Нимахи правила мою голову. И как только мой череп  обрел былые формы, я услышал пренеприятную весть…

***

— Ты остаешься у нас на сакман! Заодно отработаешь долг.

Я едва не рухнул с табурета, на котором сидел.

Что такое сакман, я уже знал. Однако перспектива трудиться у Нимахи два месяца без жалования вогнала меня в ступор.

— Не переживай, за лечение возьму только половину твоей зарплаты. А может, и совсем ничего не возьму. Как работать будешь…

Взгляд этой женщины показался мне в высшей степени подозрительным. Да-да, уже тогда я умел мыслить подобными выражениями.

— А меня папа не пустит. У нас же ферма…

— С твоим папой мы договоримся. А пока вместо тебя пару месяцев на вашей ферме поживет Коля.

— Так Колю и возьмите на сакман?

— Коля не хочет.

— Я тоже не хочу!

— Ты, конечно, можешь отказаться.  Если завтра к вечеру принесешь деньги.

— Сколько?

— Пять миллионов!

— Пять миллионов? А сколько я получу за сакман?

— Пять миллионов! Будешь хорошо работать, получишь все до копейки.

Понимая, что выбора у меня нет, и прикинув, что на эти деньги можно сбежать в город, либо уехать обратно на БАМ, я согласился.

— Какой умный мальчик – с какой-то особой, сочной интонацией протянула жена Нимахи, и положила передо мной листок бумаги.

— Что это? – спросил я без особого интереса.

— Договор, гарантия, что за свою работу ты получишь все до копейки!

Не задумываясь, я расписался в нужной графе. 

Мне позволили съездить на свою ферму, забрать вещи. Коля в моем доме уже развел бурную деятельность. В большой кастрюле он замешивал опару. На столе высилась гора продуктов.

— Здорово, контуженный… - злорадно пошутил  Коля.

— Здорово. А Батуха где?

— А хрен его знает.

Еще никогда прежде этот дом не казался мне таким родным иуютным. Стараниями Коли он стал еще чище, и еще уютнее.

— Ты работал на сакмане у Нимахи?

— Три сезона.

— И как?

— Жопа!

— Денег не платит?

— Платит лучше всех!

— А что не так?

— Сам все увидишь!

Собрав вещи, я отправился к Нимахе. В тот же день меня поселили в хозяйственном блоке огромной каменной кошары. Блок состоял из трех комнат, маленькой кухни и двух спален. Одну комнату занимали два парня, по виду старше меня года на три. Оба увлеченно разбирали двух ярусную армейскую кровать и не обратили на меня внимания.

Во второй комнате стояло еще две кровати в два яруса. Обе пока пустовали. Сложив свои вещи на одну из нижних коек, я вышел во двор, понятно, в надежде увидеть Раджану. Во дворе туда и сюда сновали бройлерные куры и индюшки. Не обращая внимания на холодный, зимний пронизывающий ветер, они увлеченно копались в лепешках коровьего навоза. Окружающий меня мир показался безликим и безрадостным. Мне до боли в висках захотелось обратно, на свою родную ферму, где в этовремя я обычно слушал свое старенькое радио, либо читал отцовские учебники.

Я направился к дому Нимахи. В окнах дома уже горел свет. За оградой из штакетника Баярма выгуливала того странного старичка. Увидев меня, она хитро улыбнулась и повела старичка к крыльцу.  Вечерняя степь безбрежными волнами простиралась во все стороны, и не сулила даже малейшего шанса на побег. Во всяком случае, именно так мне тогда казалось.   

Вернувшись в комнату, я увидел свои вещи на втором ярусе. На нижней койке деловито раскладывалась Сыржуня, та самая, что я видел в большой юрте Нимахи. Из соседней комнаты донесся ядовитый смешок. 

— Сыржу! – девушка протянула мне полноватую ладонь.

— Я знаю! – вырвалось у меня само собой.

Сыржуня улыбнулась одними глазами и вышла на кухню. Я же взобрался на второй ярус, прямо в одежде улегся на голом матрасе, закрыл голову подушкой и забылся глубоким, пустым сном. 

Проснулся я ночью, и в кромешной темноте не смог разглядеть даже собственную ладонь. Зато из соседней комнаты доносились очень отчетливые, характерные звуки. Полагая, что парни в первый же вечер «обуздали» Сержуню, я спустился вниз и уселся на нижнюю койку, а точнее, на того, кто на ней спал.

— Эй, ох..ел что ли?

— Заспанный голос Сыржуни сбил меня с толку.

— Прости, я подумал ты там…

— Сейчас ты там окажешься!

Нащупав в темноте сапоги, выставив вперед руки, я вышел на кухню. Звуки из соседней комнаты все не утихали, но звучали как-то неестественно глухо. Лишь в отсвете ночного окна я заметил, что вход в комнату прикрыт большим, ватным одеялом. Исключительно из любопытства я отодвинул край одеяла и заглянул в комнату. Оба парня лежали на широком топчане из двух коек. Покуривая   дешевые сигареты, они невозмутимо смотрели порно на китайском видеомагнитофоне. Я поспешил на улицу. Мой ум ни как не мог поверить в происходящее. Все что происходило вокруг, казалось жутким сном на фоне пережитого сотрясения мозга. Однако холод на улице был настоящим. И неугасающее, ставшее почти привычным чувство тревоги   весьма болезненно щекотало нервы. 

Вернувшись в блок, я первым делом включил свет. Голоса в соседней комнате утихли.

— Слышь, свет выключи? – услышал я из комнаты.

— Мне страшно – честно признался я.

Из комнаты вышел коренастый паренек. Теперь бы я сказал, что, судя по выражению лица, он страдал легкой формой синдрома Дауна. Но тогда он мне просто показался очень странным, похожим на маленького, но очень крепкого бычка. На нем небыло ничего кроме грязных семейных трусов.

— Свет выключи, говорю?

Из комнаты выглянул  второй парень. Ничуть не стесняясь, он появился в проеме дверного косяка «в чем мать родила», однако тут же одумался, вернулся в комнату, и вышел в семейных трусах. В правой руке этот «бесстыдник» держал большой разделочный нож, который, понятно, передал своему другу.

— Ладно, сейчас выключу…

Все осложнял тот факт, что выключатель в этой ситуации был за спиной «Бычка». 

— Может, ты сам выключишь? Тебе ближе просто? 

«Бычок» скорчил мину удивления и непонимания. Стало понятно, что свет для него лишь повод для конфликта.

— Ты сколько здесь работаешь? – многозначительно спросил меня «Бычок»?

— Первый день!

— А я здесь пашу уже пятый сезон. Усек?

К слову, занятая мной позиция в этой ситуации оказалась ни к черту не годной. Забившись в угол, я, таким образом, отрезал себе путь к отступлению. 

— Усек!

Из спальни вышла сонная, злая Сержуня.

— Вы какогох..я не спите, а?

— Я в туалет выходил. А эти с ножом на меня? – я искренне надеялся на поддержку со стороны Сержуни. Но она развернулась и ушла спать. 

И тут я снова ощутил тот самый приступ отвращения к чувству страха. «Бычок» стоял, опустив руки, похоже, будучи в полной уверенности, что я не нападу. Однако на этот раз я вспомнил о навыках, что получил, посещая на БАМе секцию кикбоксинга. Сделав небольшой шаг вперед, я выбросил вперед левую ногу, угодив «Бычку» ногой чуть выше области паха. «Бычок» невольно нагнулся вперед.  В тот же момент, когда он выпрямился, я обрушил свой правый кулак на его широкий, не прикрытый подбородок. 

— Похоже, я решил вековую проблему – мелькнуло у меня в мозгу. «Бычок» лежал на полу. Его тело подергивалось в легких судорогах. Выхватив из его руки нож, я многозначительно посмотрел на второго. Тот испуганно вытянул перед собой руки и проскулил что-то невразумительное.

В этот момент я почувствовал не только вкус победы. Я ощутил, что стал на сотни шагов ближе к Раджане. Двое психопатов, из-за которых даже Коля и Батуха старались обходить ферму Нимахи стороной, повержены мной, Вовкой Базаровым. Теперь я главный в этой кошаре. А там, глядишь, и до Нимахи доберусь, и до всех остальных…

От резкой боли в области копчика я подпрыгнул едва ли не до потолка, резко развернулся, и увидел перед собой высокого, худощавого степняка. Это был Арес, тот самый, что показался мнепохожим на птицу в злополучный вечер своего первого визита на фермуНимахи. В руках он держал электрошокер, такими на бойнях загоняли коров на убой.Я невольно выставил перед собой нож. Арес посмотрел на меня устало и с иронией.

— Брось нож – Сержуня выпорхнула из комнаты и встала между нами, лицом к Аресу. – Новенький он, дурак. Бата его еще головой шмякнул об землю.

Однако нож я не бросил и двое, что стояли у меня за спиной, заломили мне обе руки за спину. От жуткой боли в области печени в глазах потемнело. Меня усадили на табурет. Арес взял нож и приставил к моему горлу.

— Арес, отдай его нам? – «Бычок» многозначительно потер нижнюю челюсть. Рванув в сторону, я угодил ему головой точно в переносицу.  Приятель «Бычка» шарахнулся от меня словно от бешеной собаки. Уже «на автопилоте» мой правый кулак полетел в подбородок Ареса и, провалился в пустоту.

— Ну, хватит уже…- услышал я в пустоте умоляющий голос Сержуни. 

— Весь в дядю, засранец…

Пустота, однако, быстро рассеялась.

У двери стоял еще один любопытный персонаж, дряхлый русский старичок, с длинными жидкими волосами и соломенной бородкой. Я уселся прямо на полу, боль в правом боку еще не утихла. Старик помог мне подняться, усадил меня на табурет. «Бычок» и его приятель  уже расправляли койки в моей комнате. Сержуня между тем помогала раздеться Аресу, который, судя по всему, собирался жить в другой комнате один.

— Выпей… - старик налил в алюминиевую кружку спирта из бутылки – быстрее пройдет.

Я послушно осушил кружку и с трудом переборол приступ рвоты.

— Я дядя Вася – представился старик и протянул мне руку. – Не помнишь меня?

— Дядя Вася? – мне вспомнились рассказы мамы о некоем дяде Васе, что много лет жил с семьей моего деда. 

— Вы же умерли? Разве нет?

— Живой как видишь! Я вот давеча вспоминал, как ты собаке операцию сделал.Ой, шуму тогда было, Хочче подушечку на лапе отрезал. А Хоччка то какой умница был?! Ты ему подушечку на лапе режешь, а он скулит, но не кусает…

— А как вы меня узнали?

— Так ты не изменился совсем…

— Васька, спиртяги мне оставь. – Арес в соседней комнате, никого не стесняясь, уже лапалСержуню.

— Пошли на улицу, покурим. – Дядя Вася направился к двери. Я охотно пошел следом.

***

Дядя Вася был из так называемых «химиков», высланных в Забайкалье из Перми за «тунеядство». Сослали его работать на известковом заводе, что, кстати,  основал мой дед, будучи председателем колхоза. Случись это событие уже в нынешнюю эпоху, быть бы мне внуком миллионера. А так, дед все делал для страны, ничего не требуя взамен и, каким-то образом, уже в наше время хозяином завода стал олигарх из Москвы…

Срок дяди Васи истек, но домой он так и не уехал, долго скитался по чабанским стоянкам, пока однажды не познакомился с дядей Римом. Дядя Рим привел его в дом деда, и дядя Вася в скором времени стал членом нашей семьи.

Главным достоинством дяди Васи было его умение пить. Он пил каждый день, но никому своим пьянством не досаждал. Зимой он колол дрова за бутылку, летом работал на покосах и пас скот. Всечто зарабатывал, нес в дом моего деда, оставив себе немного на выпивку. Но мои строптивые родственники не особо привечали и до поры до времени просто терпели в своем доме молчаливого уральского мужичка. И как только дядя Рим исчез, дядю Васю выгнали на улицу…

Тяжело вздохнув, он уселся на корточки, достал пачку «Астры» и протянул мне сигарету.

— Не курю – дал я знать, помотав головой.

— Дядька твой тожене курил. Пил как бык на водопое, а вот табак ни-ни…

— Вы давно здесь работаете?

— Четвертый сезон уже будет – дядя Вася глубоко затянулся.

— А меня сюда обманом затащили!

— Все мы тут обманутые… - взгляд дяди Васи заставил меня слегка содрогнуться. – Бумагу подписывал?

— Подписывал. – Признался я. – А что?

— Так, ничего.

— Она сказала, если подпишу, мне все  до копейки выплатят.

— Сказала, значит выплатит. Ты вот что… - он снова посмотрел на меня как-то странно - держись рядом со мной, ни с кем не ругайся, ничего ни кому не говори, и рассказывай мне все что узнаешь, понял?  

— Понял.

— Ну, раз понял, пошли спать.

— Дядя Вася, а кто такой Арес?

— Тувинец он. Сидел здесь недалеко. Сейчас Нимахе помогает. 

— Это его называют Калмыком?

Дядя Вася замер.

— Ты помнишь, о чем я тебя просил?

— Да.

— Пошли спать!

Дядя Вася растворился в темноте кошары.  Я неохотно поплелся следом.

***

Проснулся я позже всех. Утренний свет уже наполнил комнату, из кухни доносился запах супа с лапшой. Едва учуяв этот запах, я понял, что жутко голоден. Соскочив с кровати, я вышел на кухню. Дядя Вася сидел за столом, задумчиво глядя в окно, курил и потягивал крепкий чай.  Посреди стола стояла большая кастрюля с супом.

Налив себе полную алюминиевую миску я расправился с ней за минуту, и потянулся за добавкой.

— Не переедай, живот вырастет – с ухмылкой заметил дядя Вася.

— У меня не вырастет – бодро парировал я.

— Съел тарелочку, и хватит. Просто скажи себе «хватит!», даже если очень сильно хочешь жрать. Минут через десять голод рассосется, а желудок потом спасибо скажет. И работать легче будет. Это не мои слова. Дядька твой так говорил…

Я отложил в сторону миску и налил себе чаю. В большой вязаной хлебнице высилась  горка пряников и конфет подушечек.  Пряники были слегка пережженными, и благоухали корицей буквально на всю кухню. В детстве я не любил корицу, но сейчас эти пряники казались мне самыми вкусными на свете.

Едва я покончил с завтраком, как дядя Вася начал собираться. Накинув телогрейки и кирзовые сапоги, мы вышли из подсобки.  Вся кошара была разбита на маленькие загоны, в которых топтались овцематки, овцы тонкорунной породы. Гвалт здесь стоял невероятный: блеяли овцы, ягнята, но еще громче орали  двое парней, Бычок и его приятель. Они принимали роды у овец. Едва они успевали помочь родить одной овце, как тут же бежали к следующему загону.  По коридору вдоль загонов сновала туда-сюда Сыржуня. В руках она держала целую охапку только что народившихся ягнят. 

— Ты чего стоишь? А ну сюда, бегом… 

Я машинально побежал к Сержуне.

— Неси их туда, увидишь там отдельный загон для ягнят. Бегом давай…

Сержуня вручила мне охапку ягнят, и я побежал в конец кошары. В большом загоне скакали и блеяли уже около двух десятков ягнят.  Всей толпой они напирали на перегородку, за которой стояла Баярма. У ее ног стояло ведро и  целая батарея бутылок с молоком, на которые она надевала резиновые соски.

Я аккуратно опустил всю охапку ягнят в загон. Маленькие барашки тут же бросились туда, где толпились их собратья.

— Бутылки бери – скомандовала Баярма – давай полбутылки на брата. Дашь больше, издохнут. Смотри не перепутай.

Схватив пару бутылок, я сунул их ягнятам, однако отследить какой из них,  сколько успел высосать, оказалось весьма и весьма не просто. 

— Червонец минус за каждого издохшего – злорадно процедила Баярма, заметив, как я пытаюсь не запутаться в ягнятах.

Теперь я мог внимательнее присмотреться к Баярме. То, что она весьма не дурна собой, я заметил еще тогда, когда увидел ее в первый раз. В общем-то, внешне она была ничуть не хуже Раджаны. Пусть черты ее лица были и не так ярко выражены, она была заметнее своими красивыми, четко очерченными губами, резким разлетом глаз и столь же стремительным разлетом тонких, но густых бровей. В общем, если Раджана по своим повадкам и внешне была милой, обаятельной «травоядной», то Баярма казалась резкой, стремительной, но весьма и весьма привлекательной «хищницей». 

— Чего уставился? – Баярма выпрямилась и взглянула на меня вызывающе.

— А это правда, что ты влюбилась в меня?

К моим шестнадцати годам меня много раз окатывали ведрами воды, и холодной, и даже слегка горячей. Но когда вас окатывают ведром молока, это нечто иное. Особенно, когда молоком вас окатывают  в кошаре, где нет душа и сменной теплой одежды. Я просто хотел ее немного позлить. А в итоге взбесился сам. 

Швырнув в сторону ведро, Баярма стремительной, легкой походкой пошла прочь из кошары. Я до сих пор задаю себе вопрос, с какой целью я за ней побежал, наказать ее, либо же ради того, что случилось затем?!  Бросившись  за ней, я настиг ее уже на улице. Она резко обернулась ко мне, и обвила мою шею своими сильными, цепкими руками.  Ощутив вкус ее губ, я как-то сразу  обмяк. Ее мягкие, упругие губы, казалось, вот-вот поглотят меня целиком, без остатка. Я буквально чувствовал, как нечто, входящее в меня от нее, разжижает меня изнутри, и вся моя сила перетекает к ней, становится ее силой…

Мимо протарахтел трактор. Я не видел ничего вокруг. Я просто понял, что за рулем этого трактора сидит Раджана. И она видит нас. Быть может, именно этого и добивалась сейчас Баярма?  Как бы там ни было, она еще долго не выпускала меня из своих тисков, а я и не пытался из них вырваться. 

Ее дыхание было подобно запаху парного молока, когда теплые белые нити врезаются в дно ведра, и источают в этот  момент все оттенки степных ароматов.  Я не хотел, чтобы она меня отпускала, и был близок к ощущению чего-то очень знакомого и трепетного, того что когда-то утерял и вот-вот найду…

— Ягнят с телеги заберите, пока не замерзли…

Баярма ослабила свои тиски. Раджана, не оглядываясь, шла к дому. Глаза Баярмы блеснули резким, хищным огоньком.

-Когда стемнеет, приходи в белый тепляк. Придешь?

— Приду!

Смахнув  с моей щеки капли молока, она слегка коснулась губами кончика моего носа и побежала вслед за Раджаной. Позади меня стоял трактор с телегой, за бортами которой плакали родившиеся в степи ягнята. 

***

Чувствовал ли я себя в тот момент сволочью? А как чувствует себя тот, кто пытается добиться взаимности от чужой жены? Конечно же, я вдруг почувствовал себя сволочьювдвойне.  Но лишь на мгновение.  Чувства к Раджане улетучились как дым. Весь оставшийся день я думал только о Баярме. Я с нетерпением ждал захода солнца. Дядя Вася, конечно же, обратил внимание на мое поведение. Но его заповеди я нарушил буквально в первый день, о чем позже не раз жалел…

Едва мы покончили с работой, и все, поужинав, уткнулись в лото, я незаметно вышел из подсобки и побежал к белому тепляку. Единственное окно тепляка было завешено одеялом, но дверь была открыта. Я зачем-то постучался и, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь. Тепляк освещался одной лампочкой, на которую был надет оранжевый абажур.  Потому вся обстановка в тепляке была оранжевого света. 

— Дверь закрой!

Я закинул толстый крючок в петлю. Такой замок, как мне показалось, даже трактором невозможно выдернуть. Баярма стояла за печкой, и вытирала полотенцем свои длинные, стройные ноги.

Ноги Баярмы были еще одним ее преимуществом перед Раджаной. Ноги у Раджаны были не такими длинными, и не такими очевидно сильными.  

У ног Баярмы стояла огромная жестяная ванна, здесь же дымилось ведро с горячей водой. К этой встрече Баярма подготовилась более чем основательно.

— Раздевайся!

— Полностью?

— Полностью!

— А вдруг кто постучится?

— Боишься?

— Да нет, просто…

— Тогда вали отсюда!

Я послушно разделся, и ведомый ею, встал в ванну. Ночная рубашка на ней слиплась то ли от воды, то ли от пота. Я видел очертания ее тела и не мог поверить тому, что девушка бурятка может быть такой красивой.  Горячая вода потекла по моим плечам, но поливала она меня очень аккуратно, как опытная мать поливает свое новорожденное дитя. Лишь когда грубое полотенце коснулось моей кожи, я в очередной раз убедился, что  врожденная материнская нежность сочетается в ней с грубой физической силой девушки, выросшей в степи.

Стянув с себя мокрую ночную рубаху, она предстала передо мной как есть. Взяв из ее рук полотенце, я как можно бережнее провел им по ее груди, плечам и спине.

— У тебя уже было с кем ни будь?

— Было пару раз – соврал я непонятно зачем. Решив, что сейчас самое время  усилитьромантизм ситуации, я взял ее на руки, и уложил на узкий диван, на котором уже была расстелена простыня. На простыне лежало свернутое вдвое старое, но стираное полотенце.

— Так надо – шепнула она мне на ухо, когда я попытался смахнуть это полотенце ногой.

К моему большому счастью, далеко ее нести не пришлось. К несчастью же, диванчик был слишком низкий, и я едва не уронил ее, укладывая на постель.

— Она явно надеется на меня – мелькнуло у меня в мозгу. Между тем, как с ней быть дальше, я знал лишь по обрывочным рассказам и анекдотам в школьном туалете. Взвешивая свои возможности и возможные варианты, как лучше произвести на нее впечатление, я вдруг понял, что, общем-то,  не в состоянии, что-либо предпринять…

— Чего там у тебя?

Она бесцеремонно протянула руку куда следует и, убедившись, что программа этой встречи под угрозой срыва, взяла продолжение вчера в свои руки. Мгновенно оказавшись сверху,  она склонилась надо мной. Ее длинные, густые волосы потекли по моему лицу, я снова ощутил ее дыхание, ее мягкие, упругие губы и капельки пота на кончике ее аккуратного носа. Она горела желанием, и этот огонь постепенно стал входить и в меня, словно зажигая во мне полоски сухой бересты между сырыми поленьями. Огонь постепенно разгорался, набирал силу и становился жгучим…

Однако слиться с ней воедино оказалось непросто. Несмотря на юный возраст, своей жизнью она уже привыкла управлять сама. Касалось это и любви к мужчине. Едва дело дошло, собственно, до любви, как ее словно подменили. И тут я снова едва все не испортил. Ощутив огонь страсти, я резко перевернул ее на спину. Ее ноги тугими тисками сомкнулись на моих бедрах. Попытки разжать их ладонями ни к чему не привели, и я бесцеремонно принялся разжимать их локтями. Скрипнув зубами, она «полоснула» пальцами по моей спине. Но боль лишь разозлила меня, и я пошел в атаку. Это было подобно попытке прорваться сквозь кустарник, густо поросший колючими ветками. Я упорно шел вперед, чувствуя, как на ветках остаются куски моей плоти…

Из этой схватки я вышел победителем. Но вся моя спина горела огнем, отчего настроение вдруг резко начало портиться.  Она лежала рядом, глядя в потолок. В ее глазах я читал лишь разочарование. Она явно представляла себе все это иначе. Я попытался поцеловать ее в губы, но она отвернула голову к стене. 

Встав с дивана, я умылся уже остывшей водой над ванной, и начал одеваться.

— Твоя телогрейка воняет – заметила она тоном, полным то ли презрения, то ли холодного безразличия. – Даже отсюда чувствую.

— Извини если что не так – ответил я как всегда невпопад.

— Тебе понравилось? – Она повернулась ко мне лицом и легла на бок. И мне вдруг очень захотелось пережить все пережитое снова.

— Очень! – Я подсел к ней в надежде, что ее настроение улучшилось.

— Знаешь, кто научил меня, как заводить мужика, когда он боится? Угадай с трех раз?

Она так и не сдалась. Напротив, стала еще злее. Но от чего или почему, меня уже не волновало. Спешно одевшись, я направился к выходу.

— Занавеску подвинь? – протянула она мне вслед. Отодвинув занавеску, что прикрывала вешалку, я увидел новенькую армейскую телогрейку.

— Это тебе! Носи на здоровье, и не воняй! – сказав это, она злорадно  хихикнула.

— Да пошла ты…- схватив телогрейку, я выскочил на улицу.

Тяжелый комок подступил к горлу. Я чувствовал себя униженным, оскорбленным, растоптанным, причем абсолютно незаслуженно. Задрав голову к ночному небу, я уже хотел было испустить дикий, полный скорби рык. Но знакомая  острая боль пронзила мой правый бок и свалила меня с ног.  От боли я едва не потерял сознание.

— Ты знаешь, что такое фарш? – услышал я в темноте голос Ареса. – Это когда втыкаешь нож в печень, и двигаешь этот нож туда-сюда…

Арес стоял надо мной с торжествующим видом, приставив электрошокер к моему горлу. Позади него, злорадно улыбаясь, стояли «Бычок» и его приятель.  

— Садисты несчастные – вырвалось у меня в сердцах.

— А знаешь, что такое омлет?   Это когда тебя ставят мордойк стене, раздвигают твои ноги…

Шокер в руках Ареса разлетелся вдребезги. В следующую секунду и сам Арес оказался на земле. Рядом стояла Баярма, и сжимала в руке сырое березовое топорище для колуна. 

Откуда-то сбоку, неожиданно, возник Нимаха.

— Отпустите его! – Баярмавсе еще держала топорище наизготовку. И в этот момент, в моей старой телогрейке, накинутой на ночную рубашку, в больших кирзовых сапогах на босу ногу, с распущенными волосами на холодном ветру, она казалась мне вершиной женской красоты.

— Зайди в дом! – скомандовал БаярмеНимаха. Но Баярма не сдвинулась с места.

— Отпустите его! – повторила Баярма резко и решительно.

— Он позволил себе слишком много! – рыкнул Нимаха. - За такое убивают…

— Или выдают замуж… – парировала Баярма.

-Замуж, за него? Да никогда! – в голосе Нимахи я услышал и презрение, и безразличие к моей жизни, и еще много чего неприятного для меня.

— Отпустите его! – на этот раз я узнал голос жены Нимахи. Взглянув на нее, затем на Нимаху и еще раз на Баярму, я вдруг понял, что дочь переняла все  худшие, и в то же время лучшие черты своих родителей.  В равной мере она была похожа на обоих.

Мне помогли подняться. Заботливо поправив на мне телогрейку, мать Баярмы сняла с меня кроличью шапку и швырнула ее Баярме.

— Надень, пока менингит не заработала – скомандовала мать.

— А он? – процедила Баярма дрожащим голосом.

— А у него там ничего нет! В общем, поступим так. Ты – обратилась она ко мне – пойдешь на волчью тропу. И будешь ходить до тех пор, пока я не скажу «хватит»…

— Мама… - Баярма бросилась к своей матери и нарвалась на тяжелую  пощечину.

— Отработаешь все, как положено, станешь нашим зятем! – жена Нимахи развернулась и полной достоинства походкой пошла прочь. Баярма, уткнувшись лбом в мое плечо, заплакала навзрыд. Арес смотрел на меня так, словно я уже покойник. Примерно так же на меня смотрел и Нимаха.

— Ладно, ты парень, сейчас же беги к себе на ферму, и больше не попадайся мне на глаза. А  с мамой я разберусь – добавил он, уже глядя на Баярму.

— Дулме это сильно не понравится – заметил Арес.

— А ты помалкивай! – заткнул его Нима.

— Я согласен! Я выйду на волчью тропу! – Зачем я это сказал? Если честно, сам не понял. Просто вырвалось. Хотя, отчасти на мое решение повлияло то, что, во-первых, я еще ничего не знал о волчьей тропе. Во вторых, хотелось произвести должное впечатление на Баярму, доказать ей, что я ее достоин.

— Придурок! – прошипела Баярма, и одарила меня жгучей пощечиной. Развернувшись, она забежала в тепляк и закрыла за собой дверь.

-Точно придурок! - Нимаха, пожав плечами, направился к своему дому.

— Я не договорил, что такое омлет… – с философским видом продолжил Арес. – Ставят тебя к стенке два омоновца, раздвигают твои ноги, и бьют тебя по яйцам, до тех пор, пока эти яйца не превратятся, сам понимаешь во что. С тебя электрошокер, кстати…

Оба прихвостня Ареса загоготали. Я уже начал осознавать, что волчья тропа это нечто очень страшное,  нечто, что угрожает моей жизни. Я посмотрел в сторону дома Нимахи, в окне узнал силуэт Раджаны. Увидев меня, она отошла от окна.

***

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты придурок? – Дядю Васю буквально трясло.

— Целых два раза. – Я сидел на корточках у забора и пытался курить «Астру». Дядя Вася ходил взад-вперед и пытался собраться с мыслями. Вообще, было даже неловко от того что этот, совершенно незнакомый мне человек переживал за меня так, как будто я был ему родным.  

— Дядя Вася,  а почему вы за меня так волнуетесь? – спросил я без обиняков.

— Ты знаешь, что такое волчья тропа?

— А что такое волчья тропа? – только сейчас я наконец-тов полной мере задумался над этим вопросом.

Дядя Вася достал сигарету, прикурил, и, глубоко затянувшись пару раз, начал свой рассказ. 

— Невозможно объяснить, что такое волчья тропа. Ее можно увидеть, почувствовать, ощутить, но не более. Все остальное – за гранью реальности…

Понятно, что дядя Вася объяснял мне все это куда проще. Но та простота, с какой общался дядя Вася, и все остальные обитатели стоянки Нимахи, думаю, и сегодня не по зубам адептам классической филологии…

— О волчьих тропах ходило много легенд. Говорят, именно по волчьим тропам войско Субэдэйбагатура обошло половецкие кордоны, незаметно приблизилось, и внезапно ударило в самое сердце непобедимой половецкой орды Дешт-и-Кыпчак. Так же внезапно монгольские кочевники разбили и волжских булгар. Это был страшный противник, империя великих воинов. Булгары ждали нападения, и все же пали под ударами небольших отрядов из монгольской степи.

Как получилось так, что две большие степные империи были разбиты одной небольшой? Основой тактики и стратегии монгольских отрядов была внезапность. Но как монгольские отряды в тысячи сабель сумели подобраться к противнику незаметно в открытой степи?  Неужели кыпчаки и булгары были столь нерасторопны?

Кстати, принцип численности работал и в те времена. Войско нападающего должно превосходить войско занявшего оборону как минимум в три раза. А в плане обороны, жившие в открытой степи кыпчаки и булгары, были большие мастера. А иначе просто не выжили бы.  Даже небольшое кыпчакское поселение в считанные минуты было способно превратиться в неприступную крепость, а затем в мобильный партизанский отряд в тылу. Десять кыпчакских всадников в ночном рейде стоили сотни пеших, хорошо вооруженных, готовых к схватке бойцов.  К тому же они дрались на своей земле, где каждыйкамень в степи был им знаком.

Все это, тем не менее, не дает ответа на вопрос «что такое волчья тропа?» И почему, монголы знали о волчьих тропах, а кыпчаки и булгары – нет? Остались лишь предания о том, что ждали монголов к восходу солнца, а они появлялись на закате. Их ждали через месяц, а они появлялись через неделю. И ни один пограничный кордон, сформированный из лучших всадников, искусных воинов, не успевал предупредить о грядущей катастрофе.

Монголы шли по волчьим тропам, преодолевая сотни километров как один. И никто не успевал их заметить. И ни кто не знал, как монголы эти тропы находят…

— Чушь какая-то… - Я почувствовал, что от очередной затяжки земля вот-вот уйдет у меня из-под ног.

— Я тоже сначала не поверил. Пока твой дядя однажды не взял меня с собой…

— Мой дядя?

— Да, твой дядя. Сначала он нашел одну волчью тропу, затем отыскал и все остальные. Я не знаю, как он это сделал. Но он ходил по ним, и ничего с ним не случалось. Я же прошелся с ним до райцентра. Это всего-то километров шестьдесят. Назад я добирался на попутках. В райцентре мне стало плохо. Взглянув в зеркало, я понял, что постарел лет на двадцать.

— Волчья тропа сокращает жизнь? – От этой мысли мне стало холодно.

— Только волки могут ходить по волчьей тропе. Других она убивает!

— Мой дядя был волком? – мне сразу же вспомнилась история о том, как дядя, будучи маленьким ребенком, потерялся в степи и нашелся в волчьем логове.

— Ты не о том думаешь! – Одернул меня дядя Вася. – Я не знаю, примет ли тебя тропа. Если не примет, обратно ты вернешься больным стариком. Внешне ты, быть может, и не сильно поменяешься. Ты станешь стариком изнутри. 

— Вы мне лучше скажите, зачем я должен ходить по этой тропе? Что я на ней потерял?

— Дулма заманила тебя, чтобы сделать «кэмэлом», грузовым верблюдом.  «Кэмэлов» она отправляет по тропе за товаром в Манчжурию. На тропу нельзя встать с телегой. Но по тропе можно все что угодно унести на руках, или увезти на лошади, опять же, если это лошадь волка. Ты молодой, крепкий, и, вполне возможно – волк. Дулма ведь знает, что ты племянник Рима…

— А не проще ли товар возить на машинах? И увезти можно больше?

— Ну да. Пока ты доедешь до райцентра, посты милиции обдерут тебя так, что ты не оправдаешь даже затраты на бензин. Провезти на машине можно только купленный товар, с товарными чеками и китайскими печатями. Просто подумай, сколько возьмет с тебя китаец за поддельную печать? Или как он отнесется к тому, кто эту печать подделает? У китайцев все гораздо проще, чем у нас. «Кэмэлов» в Манчжурию  отправляют только по особой нужде, когда есть особый товар.  Говорят, на этой неделе придет вагон с «Золотым драконом». Огромные деньги, если все получится. Но его и охранять будут особо…

— Охранять? – На этот раз в голове мелькнули странные намеки Ареса на «омоновский рецепт» омлета.

— Да! Вагоны охраняет ОМОН. Задача «кэмэла» схватить как можно больше, и вырваться за пределы станции. А там тебя уже будут ждать волки.

— А кто такие волки?

— Ты их знаешь!

— Батуха?

— И Коля!

— А Коля то откуда? Он же не монгол, и не бурят даже?

— Не могу знать, мой друг! Никогда не угадаешь, кого примет тропа, а кого нет. Арес ведь тоже был волком. Но потом вдруг резко начал стареть.

— Я один пойду «кэмэлом»?

— Вас будет трое.

Кто еще двое кроме меня, я понял как-то сразу, и потому переспрашивать об этом не стал.

— Дядя Вася, а что такое «Золотой дракон»?

— Расскажу, когда вернешься.

— А если не вернусь?

— Вернешься! Сердцем чую!

***

На следующий день меня отпустили проведать ферму. А точнее, позволили  проводить до своей фермы дядю Васю. Коля нас так и не дождался.  Перемены, что произошли в моем доме без меня, как говорят классики – ласкали взор. Едва подъехав к ферме, я заметил, что весь мой скот пасется вдоль замерзшего ручья, выкапывая из глубокого снега зимнюю травку. В доме Коля навел просто идеальный порядок: привез откуда-то старые, но еще вполне пригодные  кресла, сделал перестановку, настроил радио, прикрепил к нему большую антенну. Главную комнату украшали тщательно выбитые половики. По всему дому разносился запах свежей выпечки. Оказалось, здесь можно жить по-человечески…

Выпив чаю, я проверил хлев и сенник. Стайки были тщательно убраны. Вместо соломы Коля постелил толстый слой  сухого навоза. Я знал, что эта подстилка гораздо лучше соломы, и прибирать ее куда проще. Ее лишь надо было грамотно и старательно постелить, до чего руки у меня ни как не доходили. А на хорошей подстилке, как известно, корова и зимой дает много молока. 

Все это заряжало надеждой, что теперь мне есть ради чего быть осторожным. Я хочу вернуться сюда, живым и невредимым. И, как знать, быть может, у меня получится привести сюда Баярму, и она станет хозяйкой этого дома? Немного помечтав, я расседлал свою кобылу и выпустил ее в степь. На душе было покойно, я был уверен, что теперь ее уже никто не украдет. А сама она вряд ли уйдет далеко от фермы.  Седло я накинул на приземистого мерина. Это был Ураган, некогда знаменитый в округе скакун, наполовину донской, наполовину монгольской породы. Именно на нем я должен был ехать по волчьей тропе в Манчжурию.

— Как поедешь, не оборачивайся… - дядя Вася держал в руке чашку с молоком. И этот жест разбудил во мне новый всплеск теплых эмоций.

— Спасибо вам за все, дядя Вася!

— Давай, езжай уже…

Я молодецки запрыгнул на Урагана,  и далеко не молодецки с него слетел. Строптивый конь попросту скинул меня.  Приземлился я, к счастью, на самое мягкое место. Но, в момент падения вдруг ощутил острую боль в боку.

— Ах ты, ешкин кот… - дядя Вася схватил коня под уздцы и пару раз огрел его плетью. Чашку с молоком он нечаянно уронил на землю.

— Забыл тебе сказать, его пару раз стегануть надо, перед тем как на него сесть, иначе уважать не будет, - дядя Вася протянул мне повод. Я, уже не без страха подошел к коню, пару раз огрел его плетью и, взобрался в седло. Конь послушно повернул в степь.

— Удила держи, иначе разнесет…- этот совет дяди Васи, к сожалению, запоздал.  Едва почуяв степной ветер, конь рванул вперед и закусил удила. Я безуспешно дергал поводья в разные стороны, пытаясь разжать зубы коня. С бешеной скоростью Ураган помчался в сторону своего дома, влетел на стоянку Нимахи, едва не сбив с ног Ареса, что брел откуда-то по дороге, уткнулся грудью в забор и, тяжело вздохнув, вдруг начал медленно западать на бок. Едва я успел соскочить на землю, и конь рухнул. 

Тут же подскочил Арес. Его узкое, хищное лицо перекосилось от злобы. Выхватив у меня их рук плеть, он несколько раз стеганул меня по спине. Опьянев от злости, я в ответ повалил его на спину и несколько раз ударил сверху. Первым же ударом я угодил ему точно в подбородок. К тому времени, когда «Бычок» и его приятель подоспели к нам и  оттащили меня в сторону, Арес уже лежал на земле без чувств.

Нимаха безуспешно пытался помочь коню подняться. Это был ужасный момент: когда Нимаха повернулся ко мне, в глазах его стояли слезы. Я попытался встать на ноги, но «Бычок» оказался весьма крепким парнем. Подскочив ко мне, Нимаха со всего маху ударил меня ногой, угодив точно туда, где уже разрастался синяк от падения с коня. Как ни странно, боли я не ощутил. Лишь в глазах вдруг резко все замедлилось. Словно в замедленной съемке появилась жена Нимахи.  

Нимаха, брызжа слюной и слезами, что-то яростно доказывал своей супруге. Она же молча, смотрела то на меня, то на него. Я постепенно пришел в себя.

— Ты хоть знаешь, что это была за лошадь? – взгляд жены Нимахи был полон укора и скорби.

— Какого хрена запрягаете тогда? – Выпалил я в ярости. – Кто дает помощникам хорошего коня? Любите – отпустите в степь, пусть гуляет себе?! Он же дурной как паровоз, я все руки изрезал, пока дергал повод, ни хрена. Бежит и бежит…

Нимаха снова рванул ко мне, намереваясь снова ударить меня ногой. Однако супруга перехватила его быстро и умело. Этот огромный мужик встал на месте как вкопанный.

— Твой долг вырос в десять раз!

— Давай его на сакман? Посмотри на него? Что-то пойдет не так, Калмык нас на куски порежет… – Все это Нимаха сказал своей супруге на-бурятском.  Но я все понял. 

— Боишься? – От взгляда этой женщины ее супруг сразу же смешался, и замолчал. 

— Он пойдет на тропу! – Жена Нимахи одарила меня стальным взглядом и пошла прочь.

— Вот что ты за человек? Откуда берутся такие, как ты? – Нимаха сплюнул от досады и пошел за своей женой. Арес побрел за ним следом.

Вдалеке послышался топот копыт. Мне помогли подняться на ноги. Вскоре я увидел Колю и Бату. Лошади под ними шли легкой, уверенной рысью.

— Что за дела? – Коля презрительно глянул на двоих приятелей.

— Да тут, так, было кое-что… - «Бычок» кивнул на труп лошади.

— Ого? Да это же Ураган? А что случилось то?

— Этот загнал, - «Бычок» кивнул на меня.

— Я сколько раз говорил, что Урагана отпустить надо? Гоняют и гоняют бедолагу?  Вот и догонялись. – Коля с нескрываемым сожалением смотрел на труп лошади.

— В юрту иди, - скомандовал мне Бата. – Пожрем, и поспать надо. Дорога тяжелая…

***

В большой юрте уже был накрыт стол. У стены разложили несколько топчанов с матрацами и одеялами из овчины. На столе стояли две кастрюли, в одной дымился борщ, в другой – бухулер, баранина в бульоне с картошкой и цельными луковицами. Бата тут же достал из кастрюли несколько кусков баранины, налил себе в кружку бульона и принялся за еду. Коля и все остальные, в том числе и я, предпочли борщ.

Плотно пообедав и выкурив по сигарете, мы все улеглись на топчаны. И Бата, и Коля, и двое приятелей тут же погрузились в сон. Я же сразу уснуть не смог. В голову лезли тяжелые мысли, в боку что-то сильно саднило, к тому же в юрту то и дело заходили другие помощники. Все эти люди на вид были еще достаточно молодыми, но вели себя словно сморщенные, уставшие от жизни старички. Один из них, постанывая, занес голову Урагана.

Проснулся я позже всех, от холода. Оторвав голову от подушки, я заметил,  что дверь в юрту открыта. Торопливо накинув одежду, я выбежал на улицу. У коновязи уже стояло пять лошадей. Бата и Коля что-то обсуждали с Нимахой, «Бычок» и его приятель проверяли крепления на седлах.

— Чего встал? По коням! – Коля ловко запрыгнул на своего высоченного гнедого мерина. Бата так же ловко оказался верхом на своем черном жеребце. Мне, в итоге, досталась старая гнедая кобыла.

— Ну, все, удачи! Коля, я на тебя надеюсь… - Нимаха махнул рукой. Четверо моих попутчиков мгновенно растворились в темноте. Моя кобыла неохотно засеменила следом.

При всем моем старании я так и не смог разглядеть, где я, и куда еду, и потому всецело доверился своей лошади, не теряя надежу на то, что она собьется с пути, отстанет, и мне придется повернуть назад. Однако старая кобыла не отставала, и даже оживилась в пути. Со всех сторон нашу колонну словно окутало дымкой. Впереди себя я видел лишь спину впереди идущего. Постепенно, я начал терять ощущение реальности. Мне казалось, что я и не еду вовсе, но некая сила просто несет меня вперед. Это было подобно ощущению борьбы со сном, когда твое сознание проваливается, но засыпать нельзя и в итоге, ты находишься в пограничном состоянии, между сном и явью. Отличие же здесь было лишь в том, спать мне не хотелось…

Рассвет наступил неожиданно. Мы словно вынырнули из тоннеля, и оказались на окраине большого поселка в заснеженной степи. Нас уже поджидал новенький УАЗ, из которого вылез еще один знакомый мне человек, тот самый, что был похож на лисицу в первый вечер моего визита на стоянку Нимахи. Увидев меня «Лисица» внимательно присмотрелся ко мне, ехидно усмехнулся и протянул руку:  Цыбен!

— Володя – ответил я.

Остальных Цыбен уже знал, и потому просто с ними поздоровался. Я же лишь подметил для себя, что «Бычок» и его приятель стали белее лицами, чем обычно.  Обоим явно было не по себе…

— Короче, парни, у нас проблема! У «ментов» перестановка, старое начальство убрали, а с новым мы еще не признакомились. Пришлось «давать на лапу» самим ментам…

— Ты в прошлый раз уже давал… - Коля с недоверием посмотрел на Цыбена.

— В прошлый раз путаница вышла с нарядами. Да и товар был не такой важный, короче, тогда просто недооценили ситуацию. Здесь все серьезно. Товар в городе уже ждут…

— Я на вагоны не пойду! – Резко заявил Бата.

— Я тоже! – Добавил Коля.

— А яне знаю, как здесь и что…- попытался выкрутиться следом и «Бычок».

— А я объясню! – Цыбен хитро улыбнулся. – Короче, «сталкер»  у нас матерый, все лазейки знает. Будете делать все, что он говорит.  Понятно?

— Понятно – согласился «Бычок».

— Тогда в машину! А вам (обратился он к Бате и Коле) придется подождать здесь. С лошадями в поселок нельзя, палево.

Мы сели в УАЗик. Машина тронулась и запетляла по узким улицам поселка. В окно я успел заметить, что тут и там снуют то пограничные, то милицейские наряды, и те и другие с собаками и автоматами на плечах. УАЗик остановился узаброшенной котельной, в ограде которой нас поджидал старенький грузовик. Из кабины вышел худощавый старик с наколками на пальцах. 

— Ну, все, удачи! - Цыбен пожал каждому руку, запрыгнул в УАЗик и вскоре «был таков».

— У нас пять минут! – Торжественно объявил худощавый в наколках. Пока идет пересменка, вагон ваш! Не успеете, вам трындец!

— А вы? – Робко спросил я.

-А что мы? Наше дело маленькое…

Он взглянул на часы, достал из кабины странное приспособление, похожее на гигантский циркуль, и пару стальных прутов.

— Короче, это китайские кусачки – Худощавый показал «циркуль», - ставите эти зубчики подпломбу, хоп, и перекусываете тросик. Затем так же замок, он будет сразу же за тросиком, щеколду верх и все ваше. Берите, сколько успеете, и бегите…

— А дальше? – спросил «Бычок», принимая из рук худощавого кусачки.

— А дальше бегом сюда, прыгаете в кузов и, я вас везу туда, где вас взяли. Еще раз говорю, не успеете, я не виноват! Вагон второй справа, зеленый такой, остальные красные. Имейте в виду, сейчас начнется путаница, там в других вагонах кожа. Никуда не смотрим, ни с кем не разговариваем, ничего не берем. Только коробки из зеленого вагона. Если кто-то к вам полезет – рубите их прутьями. Даже так: один пусть лезет в вагон, остальные двое – прикрывают. Тогда точно все получится. Ну, все, время пошло…

-А куда идти то?

— А вот она, калитка… - Худощавый кивнул на калитку из досок. «Бычок» подошел к ней первым, всем телом толкнул и, вывалился наружу. Его тут же подхватил людской поток. Мы бросились следом. Около сотни человек ринулись к цепи вагонов, стоявших у перрона, и подхватили нас в едином порыве.

Зеленый вагон оказался дальше, чем я мог себе представить. Однако «Бычок» уже стоял у вагона и, ловко орудуя кусачками, вскрыл вагон. Остальные люди между тем вскрывали вагоны красного цвета. 

— Эй, в зеленый нельзя – один из тех, что вскрывал соседний красный вагон, направился к нам, сжимая в руках монтировку.

— Давай в вагон, мы прикроем – «Бычок» шагнул навстречу парням, сжимая в руке стальной прут. Приятель «Бычка» пошел следом.  На них тут же налетело с десяток крепких молодчиков. 

Я запрыгнул  в вагон. Внутри были сотни маленьких коробок с изображением Золотого дракона. Схватив несколько коробок, я умудрился втиснуть их за пазухи. Взяв еще пару коробок под мышки, я уже хотел выпрыгнуть наружу, как вдруг раздались автоматные очереди. И «Бычок», и его приятель, и все остальные участники свалки попадали, словно срезанные травинки.  Тем временем трассы пуль уже косили и всех остальных.

Онемев от ужаса, я замер на месте. Неожиданно «Бычок» вырвался из свалки расстрелянных парней и бросился ко мне в вагон. Все лицо его было забрызгано кровью. Залезть он не успел, поскольку тут же был сбит с ног высоким солдатом в костюме мышиного цвета. Бычок вскочил снова и, обхватив солдата, впился зубами ему в нос. Тут же появились и остальные солдаты, но вызволить своего товарища из зубов  «Бычка» у них получилось не сразу.

Выпрыгнув из вагона, я приземлился ногами точно на широкую спину одного из солдат.   Солдат машинально выпрямился. На мгновение я ощутил себя голубем, что объелся зерна и пытается взлететь. Пролетев в воздухе метра три, я приземлился на насыпь и, что есть силы, рванул прочь. Сзади раздались выстрелы. Одной из пуль снесло шапку с моей головы. По брови потекла струйка липкой крови. Кровь, раздуваемая холодным ветром, так и не смогла преодолеть бровь и ринулась к моему уху.

Каким-то чудом я преодолел высоченный забор и оказался на территории заброшенной котельной. Грузовика там уже не было. В проеме калитки я увидел несколько трупов, распластавшихся на перроне. Выбежав за ограду котельной, я увидел с десяток бойцов ОМОНа. Вдоль забора, «лицом к стене» они построили нескольких несчастных. Так я своими глазами увидел «омоновский» рецепт омлета…

Позади меня послышался топот сапог. Я рванул наугад, вдоль дворов, в надежде найти хотя бы небольшую лазейку, но видел лишь плотные высокие стены из толстых досок.  Теряя силы, я упал на землю, и уткнулся лицом в грязный снег. Кровь из моей головы тут же хлынула на снег тонким ручейком. Я замер. Вскоре надо мной склонился огромный милиционер, пару раз ударил меня ногой  в бок и, вырвал из моей руки коробку. Оказалось, все это время я сжимал в руках по коробке «Золотого дракона». Воровато оглянувшись, милиционер что-то просигналил в сторону, незаметно засунул коробку себе за пазуху и пошел дальше.

— Лежи тихо – уходя, посоветовал мне этот боец. - Через полчаса уйдешь по Центральной улице. Там никого трогать не будут.

Пролежав на снегу полчаса, я поднялся и вышел на центральную улицу. Она так и называлась «Центральная». До самой окраины поселка меня так никто и не остановил.

— Нас обманули, Цыбен ни с кем не договорился – еле выдавил я из себя, пытаясь не упасть в обморок от усталости и пережитого страха.

– А эти двое где? – Лицо Коли начало покрываться пятнами.

— Убиты!

— Товар добыл? – Бата похлопал меня по бокам.

— Мало, всего четыре коробки…

— Нихрена себе мало… - Коля подвел ко мне лошадь «Бычка». 

Запрыгнув на лошадей, мы припустили в степь. Вскоре волчья тропа поглотила нас и укрыла от тех, кому не следовало нас видеть. 

***

Я сижу на пике Коммунизма, на вершине самой высокой сопки в нашей пади. Именно с этой сопки я могу видеть большую степную дорогу, что ведет в райцентр. По этой дороге я однажды уеду отсюда навсегда. Куда? Да мало ли. Куда угодно. В Мире много мест, где я еще не был. Почему я не могу позволить себе там побывать? И кто мне может это запретить?Пиком Коммунизма эту сопку назвал мой отец. Не знаю почему. Ему, наверное, показалось, что эта сопка похожа на пик Коммунизма. 

Весенняя степь – особое зрелище.  Снег еще лежит местами, пятнами грязного, буро-серого цвета. Но в этой грязи таится великая надежда на преображение…

Я уже неделю курю. И всю этунеделю  меня никто не тревожит. Лишь раз приезжал отец, привозил продукты.

— Ну что, как ты здесь? – спрашивает меня отец в полной уверенности, что я живу здесь тихой, размеренной жизнью. Он уверен, что видит все, что со мной  происходит.

— Нормально – отвечаю я, - батарейки привез?

— Ой, а батарейки то я забыл.

Отец вечно забывает то, что мне нужнее всего. Еще не так давно всем необходимым меня снабжал Коля. Хочешь  батарейки – пожалуйста. Конфет или пряников надо – без проблем. Даже ружье мне курковое привез. Старое ружье, правда. Но бьет все еще точно.

В последнее время мои собаки ведут себя как-то странно. Ночами они скулят, воют, либо бросаются в темноту.  Хорошенько порыскав вокруг, однажды утром я нашел волчьи следы. Значит, не сочинили люди про волка-одиночку. И живет он рядом со мной, наблюдает за мной каждый день с вершины своей сопки.

Волчья сопка, кстати, сейчас, напротив меня, то есть, напротив пика Коммунизма. Мы сидим по разные стороны пади, и наблюдаем друг за другом. Волк просто сидит в высокой траве, слившись с местностью. Я сижу на камне, курю «Opal».  На коленях у меня курковое ружье.

Коля не появляется уже неделю.Дядя Вася тоже не появляется.  Я снова один. Между тем еще неделю назад все было иначе. По хозяйству я практически ничего не делал. Со всем нашим фермерским добром управлялся дядя Вася. Коля всякий раз наведывался ко мне с бутылкой «Русской».Правда, мне они наливали не всегда. Дядя Вася считает, что буряты, в отличие от русских, не имеют каких-то хромосом, защищающих организм от привыкания к спиртному.

Время от времени на моей ферме появлялся и Бата. Но с Колей они по-прежнему не в ладах, и потому подолгу у меня в гостях Бата не засиживался. Однажды дядя Вася по секрету рассказал мне, что один монгольский шаман нагадал Батухе смерть от высокого, худого «мангута».  Любопытно же было то, что худые, высокие «мангуты» тогда просто окружали Батуху со всех сторон. Почти от всех он сумел избавиться. Но избавиться от Коли у него  пока не получается. Бату,конечно, успокаивали, дескать, Коля и не «мангут» вовсе, а немец. Но именно Коля всякий раз производитнаБату самое тревожное впечатление.

Первую неделю после того как мы вернулись по волчьей тропе из Манчжурии, я болел.Отчасти сказалось ранение; пуля прошла вскользь по моей макушке. К тому же из-за падения с лошади у меня опустилась одна почка. О том, что за этим последовало, можно писать отдельную книгу. Так я узнал, что почки для мужчины – второе сердце.

Вылечила меня жена Нимахи, тем самым «Золотым драконом». Оказалось, это очень редкие капли, для поднятия мужской потенции. Но лечат они буквально все, и потому стоят бешеных денег. В каждой из четырех коробок, что я привез, сто доз. Идеальный курс приема – десять доз.

Бата с Колей уже четыре раза водили караваны за «Золотым драконом». И лишь однажды им удалось привезти две коробки, столь жесткими были квоты. Однако на этот раз Цыбен просто не успел договориться с охраной вовремя (как сказала жена Нимахи - либо поленился, либо зажрался) и, по сути, бросил нас под автоматные очереди. Он, видимо, надеялся, что нас попросту перестреляют, и потом все удастся свалить на нашу невнимательность. Но новичкам, ка известно, везет. Я выжил, и привез четыре коробки.

Времени после лечения у меня было теперь много и, оклемавшись, я зачастил к Баярме. Мы встречались все в том же тепляке. Однажды вечером я застал там Раджану. Открыв дверь тепляка, я увидел ее обнаженной, на диване. Она повернула ко мне голову, посмотрела на меня с каким-то странным безразличием в глазах, словно знала, что я сейчас зайду, и заранее отрепетировала этот взгляд. Из-за печки вышел высокий, плечистый парень. В руках он держал полотенце.  В глаза мне бросилось поразительное сходство этого парня с Нимахой. Это был второй Нимаха, только лет на  тридцать моложе.

— Тебе чего? – парень тоже  посмотрел на меня так, будто уже знал, что я сейчас зайду.

— А тебе чего? – Спросил я исключительно из вредности.

— Кто это? – Кивнул на меня парень.

— Твой будущий зять! – Раджана мягко и кротко улыбнулась.

Окинув меня с ног до головы, накинув на Раджану полотенце, парень двинулся ко мне. Он просто хотел вытолкнуть меня за дверь. Я мог выйти и сам, это было бы правильно. Но я шагнул на встречу и выкинул ему в подбородок «короткий левой», удар, которым, обычно, старался обескуражить противника, перед тем как «накрыть правой».  Правой накрывать не пришлось.  Он шел открыто и  упал как подкошенный. Раджана не пошевелилась.

Однако победу я праздновал рано. Парень упал на спину, на долю секунды впал в прострацию, и вдруг резко с этого же положения, на спине, рванул вперед и оказался у меня в ногах. В следующую секунду мы вывалились на улицу.

Наверное, это было грандиозное зрелище: он абсолютно голый, я же, напротив, после лечения разодет как капуста. Пользуясь своим преимуществом, я бил его сапогами, старался повалить его в талый снег, в общем, применил все возможные в этой ситуации подлости.

Разняла нас Баярма. По всей видимости, брат и сестра были в хороших отношениях, поскольку едва Баярма сумела вырвать своего брата из моих тисков, тот, не дожидаясь развязки, отплевываясь и смахивая с себя куски грязного снега, послушно зашел в тепляк. 

— Прости, забыла предупредить, брат приехал – усмехнулась Баярма. – Это их тепляк. Наш еще не построили…

— Да пошла ты – бросил я в ответ и направился к коновязи.

— Значит, все-таки ревнуешь?

— Ты дура, психопатка! – В этот момент мне очень сильно захотелось влепить ей пощечину, звонкую, как в фильмах.

— Задрот!

Я резко развернулся и решительно направился к ней, еще не совсем понимая, чего именно хочу сотворить. Баярма, однако, не стала дожидаться, как я решу с ней поступить, забежала в сени тепляка, и выбежала оттуда с топорищем от колуна.

— Только, попробуй, подойди! – Топорище было еще сырым, и сулило серьезные неприятности.

— Хороша парочка! – Я оглянулся. За моей спиной стояли Нимаха и его жена. Лицо Нимахи выражало и еле сдерживаемую ярость, и вселенскую скорбь.

— Он еще на Серегу голого только что напал, туда. К ним ворвался… - Зачем-то добавила Баярма, кивнув в сторону тепляка.

— Короче, друг! Мы, конечно, тебе очень благодарны…

— Все, не надо ничего говорить! – Я бросился к коновязи, отвязал свою кобылу и помчался в степь. Всю дорогу я горько плакал, хотя, если честно, факт ссоры с Баярмой меня, в общем-то, и не особо огорчил.  Равно как и стычку с мужем Раджаны я воспринял вполне адекватно, поскольку знал, что у Раджаны есть муж. Почему же я плакал? Не знаю! Нашло вдруг…

На следующее утро Серега, муж Раджаны приехал на мою стоянку в сопровождении Батухи и Ареса. Коля и дядя Вася встали на мою сторону. После коротких переговоров  все пришли к соглашению, что нам с Серегой нужно подраться один на один.

Мы начали драться. Но драка с самого начала не занялась. Мы ходили по кругу, пытаясь, достать другдруга ногами, обутыми в кирзовые сапоги. Руки же нам словно связали ремнями. Как мы не пытались обменяться ударами рук, получалось у нас это из рук вон плохо. Так продолжалось примерно минут двадцать, пока мы не заметили, что наши секунданты уже давно зашли в дом.

Мы зашли следом, нам налили по стопке, предложили выпить на мировую. Мы выпили. После третьей стопки Серега начал хвастать своими похождениями в райцентре. Если честно, мне было все равно, правда это или нет. Но в какой-то момент я себе внушил, что мне обидно за Раджану. Свои мысли я и озвучил ему вслух после пятой стопки.

На сей раз, мы сцепились в борьбе. В борьбе Серега оказался лучше. Повалив  на пол, он ударил меня пару раз сверху. Урон оказался весьма ощутимым. Минут пятнадцать я пытался остановить кровотечение из носа. А затем вызвал Серегу на улицу.

Однако нашим секундантам наши потасовки уже порядком надоели, и на улицу Серегу не выпустили. По сути это означало, что Серега из этого конфликта вышел победителем. Я отчетливо представил себе, как Серега у себя дома, в уютной кухне за столом уплетает бузы, и рассказывает, как без особых проблем одолел меня в драке. В глазах у Раджаны в это время читается жалость, а глаза Баярмы, напротив, излучают презрение.  Баярма в моем сознании сначала громко хохочет, а затем с презрением цедит «Задрот!»

Я сам не понял, как мои кулаки полетели направо и налево.  Отчетливо помню, что метил в подбородок Сереги. Как получилось так, что мой кулак прилетел в подбородок Ареса? Как получилось так, что Арес в ответ напал на дядю Васю? Почему Коля, вместо того, чтобы влепить Аресу, влепил Батухе? И, наконец, как получилось так, что мы вдвоем с Серегой отлупили Колю?  Все это я пытался осознать уже утром, в полном одиночестве на своей ферме.

Казалось бы, все встало на круги своя. Еще месяц назад я об этом столько мечтал. Но жить одному как прежде, после всего тогочто я пережил, уже не получалось. В итоге, это была самая чудовищная неделя в моей жизни. Я не знал, куда себя деть. Но и заставить себя съездить и попросить прощения, я ни как не мог.

Я сижу на пике Коммунизма, с ружьем в руках, и пытаюсь осознать, что же в моей жизни не так. Я наблюдаю за волчьей сопкой и вдруг начинаю понимать, что я тоже – волк! Что-то изменилось во мне после той поездки по волчьей тропе. Значит, даже для волков эти поездки не проходят бесследно?

Из тяжелых раздумий меня выдернул топот конских копыт. По склону в мою сторону несся Бата на своем жеребце. Остановив коня буквально у самого моего носа, Бата посмотрел на меня как-то загадочно и виновато.

— Собирайся, там Калмык приехал! Сейчас Цыбена судить будем!

***

Судили Цыбена все в той же гигантской юрте. Цыбен сидел в самом центре, на стуле, и потягивал китайское пиво из жестяной банки. Он был совершенно спокоен, словно и не его собирались судить. Напротив Цыбена,  за столом сидели Нимаха, его жена и Калмык. То, что это именно он, я понял каким-то внутренним чутьем. 

Сказать по правде, я представлял его себе несколько иначе. Мне казалось, это полноватый, массивный, мордастый бурят в кожаном плаще, с большими перстями на пальцах, и наглыми глазами. Хотя впрочем, Коля успел рассказать мне историю о том, как Калмык на каком-то празднике в городе сумел совратить очень популярную московскую певицу, что прославилась не столько вокальными данными, сколько своим роскошным телом, которое нет-нет, и мелькало в экранах наших старых советских телевизоров.Наглым и «мордастым» бурятам такие певицы вряд ли по зубам. Он был похож, скорее, на парторга, чем на бандита. Или на одного из замов председателя совхоза, того, кто имеет влияние на шефа,  но никакой ответственности не несет…

Увидев меня, Калмык слегка повел бровями, словно увидел того, кого давно знает, но давно не видел. Мне указали на табурет напротив Цыбена. Рядом с Цыбеном сел Арес.

— Короче, ситуация такая: мы слушаем вас по очереди! Сможешь нас убедить, что ты не виноват, накажем его.  Не сможешь убедить, накажем тебя! – Калмык достал из-за кармана  пачку «Мальборо» и закурил.

Цыбен окинул меня презрительным взглядом, переглянулся с Аресом.

— А Арес чего тут делает? – Спросил я, и достал пачку «Opal».

— Арес свидетель!

— Чей?

— Мой, надо полагать – нервно хихикнул Цыбен.

— А он разве был там?

Я оглянулся на Колю и Бату. Оба сидели, словно каменные изваяния, и смотрели куда-то сквозь меня. 

Достав из пачки сигарету, я всем своим видом пытался показать, что эта история меня ничуть не беспокоит.

— Мы слушаем вас, молодой человек?!  – Калмык хитро улыбнулся.

— Я ни в чем не виноват!

— А это? – Калмык показал мне листок бумаги. Я старался смотреть на него спокойно, но страх уже начал сковывать мое лицо.

— А что это?

— Твое признание!

— Мое?

-Твое! – Калмык ткнул пальцем на мою подпись.

Я оглянулся на дядю Васю. Его сморщенное лицо покрылось пятнами. Я перевел взгляд на жену Нимахи. Ее лицо оставалось бесстрастным. Нимаха же рядом сидел мрачнее тучи. 

— В общем, так, парень! Предлагаю такой вариант: ты берешь все на себя и садишься в тюрьму. Ты еще салага, много тебе не дадут.  Я же тебе гарантирую, что на зоне ты будешь жить как в сказке!

— На зоне, как в сказке?

— Откинешься, пойдешь работать ко мне. Ты же хотел жить в городе?

Я перевел дыхание. Мысли в моей голове сумбурно лезли одна на другую.

— Этот, похожий на бычка, омоновцу в нос вцепился, чтобы меня прикрыть. Он внимание на себя отвлек, чтобы я убежал. Ему прикладами голову разбили.  А еще там кучу народа расстреляли из-за нас.  Они заплатили за то чтобы открыть вагоны с кожей. В них не должны были стрелять. Но  этот (я кивнул в сторону Цыбена) не договорился с вечера с омоновцами. Зеленый вагон нельзя было открывать. Все эти люди погибли из-за него…

— Слышь, ты за базаром то своим следи? – Цыбен вскочил.

Его глаза горели ненавистью. Но поразило меня в это момент то, что этот человек не чувствовал раскаянья.  Столько человек погибло по его вине, а он думал лишь о том, как бы поскорее все свалить на меня, и заняться своими делами.

— Тогда почему в нас стреляли?

— Вот мы и разбираемся, чего вы там намудили? Я обо всем договорился. Все должно было быть чики-пуки…

— Этот твой сталкерсвалил сразу же, как только мы пошли на вагоны. Из поселка я выбирался пешком. Вот, они подтвердят… - я кивнул в сторону Быты и Коли. Оба сидели, уткнувшись глазами в пол.

— Коля, Бата?

Но ни один из них так и не поднял глаза.

Между тем позади меня хлопнула дверь. В юрту вошла Сержуня. Следом за ней появилась Баярма. Сержуня  несла в руках большой чайник и бутылку водки, Баярма – стопку граненых стаканов и миску с конфетами. Увидев Баярму, я обомлел.  На ней было роскошное китайское платье, что четко подчеркивало ее стройную, девичью фигуру. Макияж на ее лице был наложен очень грамотно, это даже я понял. Она была похожа на красивую выпускницу из хорошей семьи.  

Взгляд Калмыка скользнул по бедрам и груди Баярмы. Поставив чайник и водку на стол, Баярма  уселась  рядом с Калмыком, на свободном стуле. Сержуня же, перед тем как уйти, попыталась что-то подсказать мне глазами, но я ничего не понял.

— Выйди отсюда?! - жена Нимахи посмотрела на дочь пронзительным взглядом, но Баярма даже не повела бровью, зато многозначительно взглянула в глаза Калмыка.

— Пусть сидит! – Возразить Калмыку родители Баярмы не посмели. – Так вот, парень, свидетелей у тебя нет, зато есть твое признание, с твоей подписью. – Калмык нехотя перевел взгляд от Баярмы ко мне.

— Я ничего не писал!

— Там разберутся, писал ты или нет! Короче, парень, бывало и хуже. Мы просто могли дать ход этой бумажке. Но мы хотим по-хорошему…

Листок с моим признанием, тем временем незаметно оказался в руках Баярмы. Калмык еще говорил свою речь, а листок с моим признанием уже расходился на маленькие кусочки в изящных пальчиках Баярмы.  Заметив, что дело рвется на куски, Калмык крепко сжал обе ее ладони и уставился ей в глаза тяжелым взглядом.  Но Баярма и тут не растерялась. В ее взгляде на мгновение мелькнула покорность, но уже в следующую секунду глаза ее превратились в два горящих уголька.

— Вы любите бузы? – Теперь Баярма смотрела на Калмыка с иронией, даже с усмешкой. – Мы вчера овечку зарезали, молодую совсем, я фарш кусочками нарезала. Не пробовали, ни разу?

— Можно попробовать! (Калмык обернулся к родителям Баярмы) Я, кстати, водку привез, китайскую, со змеей. Говорят, похлеще «Золотого дракона»…

Калмык резко захохотал. Но поддержала его только Баярма.

— Так, собираемся завтра. Вы  двое (Калмык обращался к Коле и Бате) отвечаете за него головой. Упустите, вы трупы!

Калмык и вся его свита вышли из юрты. Баярма вышла вместе с Калмыком, но успела бросить в мою сторону короткий взгляд. В ее глазах я снова прочитал  презрение…

***

По волчьей тропе никто не ходил больше одного раза в сутки. Лишь однажды на это решился Бата. Об этом мне рассказал дядя Вася, за день до того, как Баярма спасла меня от несправедливого суда.

Мне трудно было поверить в то, что до встречи с Калмыком Бата был примерным отличником,  местной знаменитостью, чемпионом по борьбе. Окончив школу, Бата уехал учиться в город, поступил на спортфак Педагогического университета. Именно там Бата и познакомился с Калмыком.

Никто точно не знал, что в итоге натворил в городе Бата. Многие лишь догадывались, что подставил его именно Калмык. В итоге же Бата бросил учебу и приехал работать на стоянку к Нимахе. И за какие-то полгода из примерного отличника превратился в жестокого кочевника. Не смотря на непрестижную работу, он сорил деньгами, и мог жестоко избить лишь за то, что, допустим, на него не так посмотрели.  Лишь на стоянке у Нимахи знали, что Бата буквально увлекся волчьей тропой. Тропа стала для него источником дохода, вдохновения, и смыслом жизни. 

Однажды на ферму Нимахи приехала подработать разбитная красотка из соседней деревни, Сержуня. Увидев ее, Бата потерял дар речи, и все что зарабатывал на волчьей тропе, стал тратить на ее капризы. Впрочем, особых симпатий у Сержуни Бата не вызвал. По душе ей пришлась лишь его щедрость.  Аппетиты Сержуни росли, а взгляд Баты становился все более тусклым и бессмысленным.  Так однажды он привез Сержуне роскошную норковую шапку. Но, оглядев обновку, Сержуня вдруг заявила,  что у невестки Нимахи шапка лучше. Разгоряченный Бата в тот вечер снова встал на волчью тропу, и привез Сержуне точно такую же шапку.

Следующие три дня Бата беспробудно спал. Точнее, лишь на третий день все спохватились, что Бата спит нереально долго. Разбудили Бату уже в реанимации районной больницы. Еще двамесяца его лечили в областной психиатрической клинике. Именно там он познакомился с Колей и, на свою беду познакомил Колю с Калмыком…

Бата сидел у печки, курил сигарету за сигаретой и поглядывал на часы. Вот уже полдня я не мог выйти на улицу. Бата, словно  преданный пес, караулил меня у входа в юрту, не оставляя мне ни малейшего шанса на побег.

Я не могу выйти из юрты. И ни кто не может в эту юрту войти. Но еще хуже то, что я сижу на стуле, связанный по рукам и ногам. Так распорядился Калмык.

Где-то в глубине души я не теряю надежду на то, что сейчас зайдет Баярма, и заставит Бату меня отпустить.  И я смогу бежать. Неважно куда. Так далеко все зашло, что, в общем-то, мне уже все равно, где я окажусь потом, лишь бы подальше отсюда. Но Баярмы все нет и нет.

Еще глубже в моей душе теплится вера в то, что мне на помощь придет мой отец. Но этого мне хочется меньше всего. Я не знаю, сможет ли мой отец что-то противопоставить Калмыку, а у меня еще двое младших братьев.  Уж лучше пусть у них все будет хорошо, и все эти события обойдут их стороной.

Меньше всего я рассчитываю на Колю и дядю Васю. Столько времени они изображали из-себя моих друзей, но продали меня сразу же, как только запахло жаренным. Ну и, ни как вовсе я не рассчитываю на совесть Баты. Хотя, ему ли не знать, что вся эта история на самом деле, не имеет ко мне ни какого отношения?! Я ни в чем не виноват, и все это знают. Но ведут себя так, как велел им этот мерзкий Калмык. Кстати, а где он сейчас? Не с Баярмой ли он?

— Слышь, Бата, мне в туалет надо?

— Потерпишь!

— Будь человеком? Я сейчас в штаны наложу?

— Потерпишь!

— Шутишь что ли?

— Нет!

— Слышь, ты, баран? Ты же в курсе, что я ни в чем не виноват? Они ни за что меня в тюрягу хотят засадить, понимаешь?  Хрен с ней с тюрьмой, мне в туалет надо? Ты хотя бы здесь можешь поступить как человек?

Бата молчит, нервно курит.

— Ведро хотя бы занеси?

— Он сказал, ничего нельзя заносить! И держать тебя так до утра!  

Я чувствую, как теплая струя неуклонно растекается по моим ногам, отчего моя ненависть к этому парню становится все острее и четче. С одной стороны стало легче, с другой - я понимал, что завтра предстану перед судом полным засранцем. Этот Калмык, судя по всему, знал, как уничтожать людей морально.

— Слышь, Бата, а ты ссыкло оказывается? Тебя за это бабы не любят? Даже Сержуня всем дает кроме тебя?

В следующую секунду я едва увернулся  от брошенного в мою сторону полена. Не успей я убрать в сторону голову, это полено разнесло бы мой череп на маленькие кусочки.

Бата стоит в полный рост. Его мутные глаза буквально горят огнем. Но неожиданно этот огонь угасает. Бата падает на колени, его руки начинают дрожать, губы искривляются в жуткой гримасе скорби.

— Я не могу его не слушаться, прости…- Бата начинает плакать.  Его рука исчезает за пазухой и извлекает оттуда большой охотничий нож. – Тебя все равно посадят. Калмык не скажет за тебя слова, потому что блатные его не послушают. Он – беспредельщик!  Ты не выйдешь из зоны живым… - все это Бата бормотал на-бурятском.  Но я прекрасно понимал, о чем он говорит.

— Ты чего, Бата?  Все нормально, я выйду, вот увидишь?! – Страх начал сковывать меня по рукам и ногам.

— Нет, не выйдешь! Поэтому я тебе помогу! Ты больше не будешь мучиться…

— А  с чего ты решил, что я мучаюсь? Не мучаюсь я! Видишь, в штаны поссал, хорошо сразу стало…

Бата не заметил, как за его спиной открылась дверь и, в юрту вошел Коля. Подкравшись к Бате сзади, Коля накинул ему на шею кусок шпагата и тут же извернулся так, словно хотел перебросить его через плечо. Долго Бата не мучился. Его исполинское тело вытянулось в судорогах и затихло.

Взяв из руки Баты нож Коля разрезал мои путы.

— Тебе нужно бежать, братан! – Коля улыбнулся мне странной, лихорадочной улыбкой.

— А ты? – Мое сознание еще не переварило все произошедшее у меня на глазах, и я все еще не мог во все это поверить.

— А я побегу вслед за тобой… - Коля вдруг вытянулся, выпучил глаза, развернулся и, рухнул на пол рядом с Батой.

Передо мной, с ножом в руках стоял дядя Вася.

Не дожидаясь, пока дядя Вася покончит со мной, я резко выбросил вперед ногу и угодил ему точно в пах. Дядя Вася медленно осел на пол. Я же что есть сил, рванул к двери.

Хапнув ртом холодного весеннего воздуха, я бросился к коновязи, у которой под седлом стояла старая гнедая лошадь. Вскочив в седло, я развернул лошадь в степь. Кобыла послушно пошла туда, куда всегда шла последние лет пять.

Я так и не заметил, в какой именно момент оказался на волчьей тропе. Лошадь знала свою работу и вошла в нее безупречно. Но, похоже, это была очередная ловушка от дяди Васи, или Калмыка. Едва ступив на тропу, лошадь зашаталась подо мной, рухнула на землю и забилась в конвульсиях. 

С трудом вытянув ногу из стремени, я ринулся в ночную степь, туда, где по моим расчетам, должна быть моя стоянка. Там, в подполье надежно припрятано мое старенькое ружье и с десяток патронов с картечью.  Распущу скот, подожгу сенник, все равно сена осталось с гулькин нос, запрусь в доме и буду держать оборону, пока кто-нибудь не поспеет на помощь. Голыми руками они меня не возьмут…

Но чем дольше я бежал, тем больше ощущал, что бегу не туда куда хочу. Похоже, я так и не вышел из тропы. Я словно двигаюсь по какому-то тоннелю, в кромешной темноте, и могу двигаться только вперед?!  Мои руки ноги немеют, теряя силу и уверенность. Но я упорно рвусь вперед, поскольку не вижу другого выхода.  Одежда на мне разлетается по швам. Онемение неожиданно проходит. Мой нос, а затем руки и ноги вытягиваются, и я  падаю на четвереньки, но не на колени. Теперь я бегу словно волк, на четырех лапах. Я чувствую, как мой язык вываливается на бок, и ощущаю во рту острые клыки. Я неумолимо бегу вперед, словно волк за добычей, и не знаю усталости, словно преследую кого-то.

Вот впереди маячат знакомые очертания горы Хан-Уула. Теперь я направляюсь к ней. Я понимаю, что каким-то образом мне нужно достичь этой горы. Там – спасение. Там – мое прибежище!

Достигнув подножия, я бегу в гору. Но чем выше я поднимаюсь, тем сильнее сила притяжения, что тянет меня назад. Мои лапы слабеют, пронзительный ветер срывает клочья шерсти с моих боков. Но я упорно иду вперед. Сознание подсказывает мне, что там, на вершине – спасение! А иначе, я так и останусь волком, и уже никогда не смогу вернуться на свою стоянку. А если и вернусь, меня растерзают мои же собаки, или забьет копытами моя же лошадь, затыкают рогами мои же коровы…

Вот ветер уже срывает мою плоть. Я испытываю жесточайшую боль, которую невозможно описать словами. Ветер обнажает мои кости, еще полные жизненного сока и костного мозга. Боль пронизывает мои кости, но каким-то чудом я продолжаю двигаться вперед.

В концеконцов, и кости мои разлетаются под напором встречного ветра. И  лишь мое стремление все еще движется вперед, в неумолимом порыве.  Я понимаю, что стоит мне сдаться, и от меня не останется ничего.  И незачем мне будет возвращаться на свою стоянку, незачем будет бежать в город, или на БАМ, и любить Баярму, незачем будет жить…

Но вот мое стремление, наконец, достигает макушки горы. Еще недавно я и подумать не мог о том, что эта невысокая с виду степная гора может быть одной из точек соприкосновения со всей вселенной. Во всяком случае, именно вселенная открылась мне тогда на макушке горы Хан-Уула. И я был готов раствориться в ней без остатка. Я смотрел в бесконечность, и видел тысячи всадников, что мчались впереди меня куда-то ввысь, в бесконечность.

Почему я оглянулся назад?  Потому, что позади, осталось что-то от меня. Я оглянулся, и увидел волка, что смотрел мне вслед у подножия горы. Мое стремление достигло макушки горы, но мое тело, осталось у подножия, и не отпускало меня дальше. Волк смотрел мне вслед тоскливым взглядом, и просил меня вернуться.

Я стремительно покатился под гору, и в считанные секунды оказался у подножия. Вселенной – как будто и не было. Зато волк – был! И он смотрел мне в глаза…

… Я пришел в себя от хлесткого удара по щеке. Мое тело покоилось на стуле, связанное по рукам и ногам. Передо мной стоял дядя Вася.

***

Жуткое зрелище творилось за спиной у дяди Васи. Бата лежал у печки, на спине, уставившись остекленевшими глазами в потолок. Чуть дальше, лицом вниз лежал Коля. Лицо его покоилось в луже крови.

В одной руке дядя Вася сжимал мою старенькую двустволку, в другой – большой охотничий нож. Взгляд дяди Васи не выражал ни ярости, ни скорби, ни страха, скорее – раскаянье. Он явно ждал, что я ему скажу.

— Ты знаешь, чье это ружье? – Дядя Вася выставил вперед двустволку.

— Мое!

— Где ты  его взял?

— Коля привез.

Дядя Вася оглянулся и задумчиво посмотрел на труп Коли.

— Вы убьете меня?

— За что?

— А за что здесь убивают?

— Не знаю!

— И я не знаю!

То есть, вы меня не убьете?

— Как вести себя будешь.

— Тогда, может, развяжете меня? Руки ноги затекли, не чувствую уже ничего.

— Давай сначала поговорим.

— Можно конечно, но, похоже, я сейчас опять вырублюсь. Мне плохо.

Дядя Вася просунул лезвие между веревок и рванул нож на себя. Веревки упали на пол. Я попытался пошевелить рукой и упал на пол. Дядя Вася положил на пол ружье и помог мне подняться и сесть на стул, затем уселся на чурбак напротив меня. 

— Что с моим домом?

— Все нормально! – Тут же ответил дядя Вася.

— Коровы?

— В стайках. 

— Бараны?

— Бараны тоже.

— Сена вечером давали?

— Давал.

— А утром кто будет давать?

— Не знаю. До утра еще дожить надо.

— Я просто не знаю, когда папа приедет. Если кров утром не подоить, мастит начаться может. Тогда все, только на мясо…

— У вас все равно сена до мая не хватит. Половину гурта по идее под нож надо, пока совсем не отощали.

— Но не дойных же?

— Ну да…

Дядя Вася достал сигарету, закурил, задумался.

Я лихорадочно думал, как быть дальше.

— Дядя Вася, а вы давно с Перми уехали?

— Давно.

— Красивый город?

— Сейчас не знаю. Был не очень.

— А я, мечтаю уехать в Пермь.

— Что там делать то?

— Учиться. Говорят, там институты получше московских.

— Кто тебе такое сказал?

— Вон, Коля…

Я кивнул на труп Коли.

— Болтает твой Коля.

— А он мне, между прочим, много чего интересного рассказывал, особенно про вас.

— И что он тебе рассказывал?

— Говорю же, много чего. Я записал все, на магнитофон,  а кассету в деревню отправил, на всякий случай. Ну, вдруг там, случится чего со мной?

— А что с тобой может случиться?

— Ну, мало ли, меня тут судят ни за что, в тюрьму ни за что предлагают сесть?! Мне еще Бата, кстати, много чего рассказал. Я тоже все записал…

Дядя Вася громко захохотал. На мгновение я подумал, что самое время на него кинуться. Но руки и ноги у меня еще не отошли, а дядя Вася хоть и хохотал, а нож держал так, что кинься я к нему, он все равно успел бы меня им встретить.

— Смотрю на тебя, а вижу твоего дядьку…

Такого поворота в этой ситуации я не ожидал, и потому навсякий случай пустил слезу.

— Характером ты конечно другой. Но замашки, и глаза, как у него.

— Мне в детстве говорили, что я похож на дядю Рима…

— Так я тебе это и говорил. Маленький ты еще тот сопляк был. Видно, что хочешь как лучше, а получалось наоборот.  Вот и у дядьки твоего так же…- На мгновение его лицо оттаяло, но затем стало серым, словно камень в степи. – Это я его убил, из этого ружья…

Дядя Вася уставился на меня пустым, но вто же время очень тяжелым взглядом.

— Вы? Но, за что? Он ведь доверял вам?

— Вот поэтому и убил. Запомни, пацан, вырастешь, не доверяй никому, даже детям своим. Будь себе на уме. Тогда и самому легче жить будет, и люди из-за тебя страдать не будут.

Злился ли я на него в этот момент? Конечно, нет! Дядю своего, если честно, я знал плохо. Точнее, хорошо я его знал только в детстве, да и то потому, что родители однажды отправили меня к нему в гости на чабанскую стоянку. Я уже не помню, сколько я там жил. Все, что происходило в те дни, просто выветрилось из моей памяти…

— А ты уверен, что ничего не помнишь? – Дядя Вася смотрел на меня пристально, даже с подозрением.

— А что я должен помнить?

— Помнишь, как ты гостил на стоянке у Рима?

— Смутно. Может день, два…

-Ты перепугал нас тогда. Мы три дня тебя искали…

Непонятное чувство тревоги вдруг зашевелилось у меня в животе. Совершенно неожиданно во мне сработал рвотный рефлекс.

— А говоришь, не помнишь.

Я вдруг вспомнил свое прибежище, теплую, глубокую нору, но лишь на мгновение. Видение исчезло так же неожиданно, как и появилось.

— Первый день ты плакал, мамку звал. А потом успокоился, территорию стал изучать. Рим внимательно наблюдал за тобой.  Ты вел себя как волчонок. Он велел мне следить за тобой, чтобы ты не исчез неожиданно. Но ты меня все-таки перехитрил. Три дня тебя не было. Три дня мы рыскали по сопкам, искали тебя…

Меня вырвало снова, но тошноты не было. Все что я чувствовал, это непонятный металлический привкус во рту, привкус крови.

— Узнаю этот взгляд… -  Дядя Вася перевел на меня ствол ружья. – А вот сейчас не дуркуй, рано еще. Лучше послушай.

Я попытался что-то сказать в ответ, но вместо слов из моего горла вырвался непонятный рык.

— Не думаю, что ты меня поймешь, но я хочу, чтобы ты не повторял ошибок своего дяди.

— И что мне делать?

— Слушать до конца!

— Слушаю!

— Ты спрашивал меня, кто такой Калмык?  Он служил с твоим дядей, и в Грузии, и на Кубе, и в Афгане. Они были друзьями.

— Тогда, почему он хочет посадить меня в тюрьму?

— От обиды, наверное. Лучшие друзья равно или поздно становятся злейшими врагами! Еще один совет, не заводи лучших друзей!

В эту минуту во мне, наконец-то, начала просыпаться обида.

— А я сразу понял, что этот Калмык – ничтожество!

— Ошибаешься! Калмык – хороший вояка! А твой дядька, на свою беду, многому его научил…

Дядя Вася закурил  новую сигарету.

— Калмык вспомнил о Риме после перестройки. Он тогда бизнес свой открыл,  в Китай зачастил, и там однажды   попробовал  «Золотого дракона».  Тогда еще мало кто шарил наперед, но Калмык сразу смекнул, что эта штука по круче денег и наркоты будет.  Вот только за вывоз «Дракона» китайцы отрубали обе руки.А у нас он стоил столько, что я таких цифр не знаю. Тогда то и вспомнил Калмык о твоем дяде.

— Он знал о волчьих тропах?

— На войне такое не скроешь.

— Дядя Вася, а почему его все называют Калмыком?  

— Из калмыков он ссыльных вроде. Хотя, с дядькой твоим между собой вроде на одном языке балякали?  Короче, не знаю точно. Калмык тогда по-дружески попросил Рима помочь, тот не отказал, вынес ему из Китая по волчьим тропам несколько коробок. Потом еще раз. И понеслось.Калмык Ареса ему приставил в помощники, потом Батуху. Пока до Рима дошло, что к чему, Калмык уже все областное правительство за яйца держал, еще и парочку ментов с большими погонами.

— Вы мне лучше скажите, дядю за что убили?

— А ты не торопи. Умей слушать. Я тогда помощником был у Рима на стоянке. Рим шибко хотел, чтобы из меня человек нормальный получился, вот и сбагрил меня на свою беду к Калмыку в город.  Устроили меня завхозом в какой-то магазин, вот только какой из меня завхоз? Грузчиком стал, коробки разгружал, вагоны там, и все такое. Особо мне денег не платили, но жрачка была всегда, и выпить. А мне тогда много ли надо было?

Так и жил себе вроде, нормально все было, а тут вдруг взял меня однажды Калмык с собой в «Гавану», это клуб такой, где богатые развлекаются, видишь, даже название до сих пор помню. Приодел меня, главное, по-человечески. И встретил я там Дашку…

Пальцы дяди Васи задрожали.

— Эта сука Калмык умеет брать за яйца. Мне бы подумать, дураку, что неспроста это все? Да где же там подумаешь то?! Влюбился я короче. Девка молодая, красивая, грудь вот такая… - глаза дяди Васи блеснули дикой страстью – я ради нее помолодел сразу лет на двадцать. Одеваться стал, завхозом пошел работать, командовать начал, деньги худо-бедно пошли, квартиру даже снял нормальную в центре города. А потом Калмык, раз, и подкатывает: сделай, как скажу, и денег дам, хату вам с Дашкой подарю, машину и все такое. Я же думал, что знаю все о вашей кухне, вот и согласился…

Дядя Вася всхлипнул. В этот момент я мог застичь его врасплох одним прыжком, и свернуть ему шею. Но что-то внутри удерживало меня от этого поступка.

— Весь в дядьку – Глаза дяди Вася даже сквозь слезы блеснули странным  огоньком – мог же кинуться? Чего не кинулся?

— Я пообещал, что выслушаю вас до конца!

— Доверчивые как дети… - Он направил оба дула мне в лоб – Я бы и тебя мог убить, чтобы глаз твоих не видеть. Но палец немеет.

— Вы все рассказали?

— Еще нет. Я думал, стрельну не до конца, и в тропуего. Он пока там очухается, мы с Дашкой в Пермь? Короче, стрельнул я его, и полуживого на тропе бросил. Отошел метров на пятьдесят, оглядываюсь, а там волк стоит?

— Волк?

— Волк!

— И что?

— А ни что. Я побежал. Калмыку докладывать не стал, сразу к Дашке, давай, говорю, ко мне в Пермь, там начнем все с начала?  А она…

Дядя Вася перевел дыхание. Из его глаз вывалилось несколько градин слез.

— Короче, придушил я ее там же!

Он встал с чурбака и нервно заходил по юрте.

— Я хотел сразу сдаться, но Калмык опередил, привез меня сюда. Вот такая история.

— Одного не понял. Убили за что?

— Правильным твой дядька был. Слишком правильным. Кобениться начал. Калмык поначалу деньги большие предлагал, а потом брата его начал давить. Рим же, не будь дураком,  прогнал по тропе Ареса и Батуху дважды, те чуть кони не двинули. Тогда-то Калмык и попросил меня грохнуть Рима. Знал же, собака, что не стану этого делать…

 Дядя Вася поднялся с чурбана, и взвел курок ружья.

— Короче, пацан, запомни, дядьку твоего я убил. Но волка на тропе может убить только волк… 

Что имел в виду дядя Вася, я понял как-то неожиданно и сразу, но мое озарение прервал хлопок выстрела. Дядя Вася лежал у моих ног. Заряд картечи разворотил ему подбородок и темя. Но эта жуткая картина не вызывала во мне ни каких эмоций. Теперь я знал одно: мне нужно как можно скорее убить волка!

***

Первым делом я проверил, жив ли Бата. Он уже не дышал. Зато пульс Коли прощупывался вполне определенно.  Я перевернул его на спину, похлопал  по щекам. Коля с трудом открыл глаза. Положив ему под голову шапку, я взял ружье, обшарил карманы дяди Васи и нашел пять патронов с картечью.

Что делать дальше, я понимал лишь отчасти. Нужно убить волка!  Но что я буду делать дальше?  А главное, что мне делать перед тем, как его убить?  Я зарядил ружье, присел рядом с Колей и стал думать.Коля тем временем  пришел в себя.

— Как чувствуешь себя?

— Терпимо. Чем он меня?

— Поленом, судя по всему.

— Значит, просто сотряс. Жить буду.

Я помог Коле прислониться спиной к печке.

— Короче, Коля, скажу прямо: если ты не за меня, мне придется тебя связать!

— А ты поверишь мне, если я скажу, что за тебя?

— Поверю, почему нет то?

— Я за тебя!

— Тогда посоветуй, как мне добраться до Калмыка?

— А чего до него добираться? В теплякеон, с твоейБаярмой.

К горлу подступил тяжелый, тугой комок. Мне захотелось пойти в тепляк и пристрелить обоих, и Калмыка, и Баярму.

— Не вариант. Рта раскрыть не успеешь, Калмык из тебя решето сделает. – Коля посмотрел на меня с горькой усмешкой.

— А что делать тогда?

— Валить отсюда, туда, где Калмык тебя, точно не достанет.

— И куда?

— В Индию!

— А в Индии я что забыл?

Ответить Коля не успел. Дверь открылась, и в юрту ввалился пьяный Арес. Увидев глазницы двустволки, направленные ему в лоб, Арес громко икнул.

— Руки за голову – я направился к Аресу, намереваясь приставить его к стене и приготовить ему омлет по омоновскому рецепту. Однако в следующую секунду мое ружье полетело в сторону, а я оказался на лопатках. Арес сидел сверху, приставив к моему горлу нож.

— Веревки неси – скомандовал Арес Коле.

— Сам неси – устало ответил Коля.

…Кто такой Коля? Уже позже я совершенно случайно узнал его биографию. Родом он был из Калининграда, но его дедушкаслужил у нас райцентре, начальником районной милиции. Решив пойти по стопам деда, Коля поступил в Читинскую среднюю школу милиции, успешно ее окончил и устроился в районный отдел участковым. Он был хорошим милиционером, до тех пор, пока его дед не ушел на пенсию. Едва дед ушел, и Колю подставили свои же оперативники. Срок ему светил не малый, и чтобы избежать развития дела, знакомый психиатр деда не посоветовал ничего лучше, как упрятать внука в психиатрическую больницу. Там он познакомился с Батой.

Почему тропа приняла Колю? На этот вопрос точного ответа я так и не нашел. Но была одна легенда, согласно которой Коля был правнуком одного знаменитого царского офицера, немца по национальности, что в годы революции воевал в степях Забайкалья. Однажды офицер спас от расправы семью одного могущественного шамана, а тот в благодарность открыл офицеру тайну волчьих троп?! Так или иначе, Коля действительно был немцем по крови, и волчья тропа его приняла…  

Вскочив на ноги, Арес бросился в угол, куда улетело мое ружье. Однако я успел подсечь его ногой. Арес рухнул, и тут же вскочил снова. Я бросился за ним следом и схватил его за ноги. Обернувшись, Арес занес надо мной нож, но вонзил его в грудь Коли, который каким-то чудом сумел подняться на ноги и поспешилко мне на помощь. Повалив Ареса на пол, я с силой опустил кулак на его подбородок. Арес слегка вытянулся, и я начал бить его снова и снова, пока Арес окончательно не затих.

— Еще и нож словил…- Коля иронично улыбнулся, пытаясь остановить  правой рукой кровотечение. Кровь выступила на его губах.

— Щас, подожди, я быстро…- я выскочил из юрты и бросился к дому Нимахи. Дверь была заперта, я ударил по ней несколько раз ногой, но лишь отбил себе стопу. Тогда схватив попавшийся под руку кусок талого нега, я швырнул его в окно. На кухне тут же загорелся свет. За дверью послышались тяжелые шаги, дверь открылась, передо мной возникло широкое лицо Нимахи.

— Чего тебе? – Он прашивал меня так, будто я и не сидел полночи связанным в его юрте.

— Коля умирает, Арес его ножом порезал.

— Да чтоб вас всех…

Нимаха забежал в дом, и вскоре выбежал, сжимая в руках пластмассовую аптечку. Следом за ним из дома выбежала его жена.

— О бурхан багша? – Нимаха с ужасом оглядел юрту.

Колясидел на прежнем месте, полу прикрыв глаза.  Лицо его стало белым,  словно чистая простыня. Арес сидел в углу, пытаясь остановить кровь из носа, Бата лежал у печки, уставившись в потолок, дядя Вася лежал в стороне, лицом вниз, в луже крови.

— Ты нахрена это сделал? – Нимаха схватил Ареса за грудки и несколько раз с силой припечатал его к стене. Но Арес молчал, словно индеец.

Нимаха и его жена на удивление быстро и умело остановили кровотечение, сделали Коле плотную повязку. Но по их лицам было видно: что делать дальше, они не знают. Первой очнулась жена Нимахи.

— Давай его в деревню, там хотя бы медпункт есть?!

Нимаха взял Колю на руки, словно маленького ребенка, и вынес его из юрты. Арес вышел следом. Жена Нимахи тем временем внимательно оглядела все вокруг.

— Ты же умный мальчик?

Эта женщина смотрела на меня пронзительно, и в то же время выжидающе.

— Смотря с кем.

— Просто молчи. О чем бы тебя потом не спрашивали. Ничего не знаешь, ничего не видел. Понял меня?

— Вы меня в тюрьму хотели посадить, а я молчать должен?

— Мало ли что мы хотели. Так будет лучше и для тебя, и для нас. Тем более, мы родственниками скоро станем…

— Хе, нужна мне ваша Баярма после Калмыка?! Вот с ним и роднитесь теперь!

Спустя годы я довольно часто вспоминаю этот диалог, и всякий раз задаю себе вопрос, чем бы он мог закончиться?  Но в юрту в тот момент забежала Раджана. Окинув взглядом юрту и увидев распластанное тело Баты, она онемела от ужаса.

— Рабжа умер?! – Раджана уставилась полным ужаса взглядом на свою свекровь.

— Чего болтаешь то? – Не поверила жена Нимахи.

— Я все перепробовала, и на сердце давила, и в рот ему дышала. Не дышит…

Жена Нимахи бросилась прочь из юрты. Раджана на мгновение задержалась у дверей, оглянулась на меня. Я лишь пожал плечами. Она отвернулась и побежала вслед за своей свекровью.

***

Рабжа – еще один загадочный персонаж нашей беспокойной округи. Кто он, откуда он, не знал ни кто. Это был юродивый старичок, что ходил от стоянки к стоянке. Люди кормили его, давали ему одежду, кров. Но со временем чабаны начали замечать, что стоило принять Рабжу хорошо, и весь год складывался удачно. Так Рабжа стал  желанным гостем любого чабана. На стоянках он гостил все дольше и дольше, пока однажды и вовсе не остался на ферме у Нимахи. Вот только чем дольше жил у НимахиРабжа, тем хуже ему становилось. И чем хуже ему становилось, тем ужаснее вещи творились на ферме у Нимахи…

Собственно, вся эта непонятная история и закончилась для меня со смертью Рабжи. Не знаю чем, но это событие потрясло даже Калмыка, который в тот злополучный вечер спешно ретировался в город. С тех пор я его не видел. Лишь время от времени слышал о нем в новостях по телевизору. Говорили, что он убедил директора одного из крупных предприятий города закупить целую партию «девяток», собранных для немецкого рынка еще до падения берлинской стены. Стена рухнула, и «девятки» остались невостребованными.  Калмык купил их по бросовой цене и очень выгодно продал в городе. В том же году он чудом избежал гибели, успел выйти из заминированного автомобиля. И таких новостей о нем было много…

Смерть дяди Васи и Баты участковый списал на бытовуху. Бата, оказалось, умер от приступа эпилепсии. Дядя Вася же, согласно сводкам, застрелился «по пьяной лавочке». Колю увезли сначала в деревню, затем в райцентр. Удивительно, но он выжил и, выписавшись из больницы, приехал работать ко мне на ферму. Теперь я был начальником. Всюработу на ферме делал Коля, я же теперь мог предаться раздумьям, и охоте на волка.

Но волк после всех тех странных событий, исчез без следа. Я обошел всю гору, где он когда-то жил, внимательно изучал его старые следы, но волка так и не нашел. А с его исчезновением  исчезла и волчья тропа. Впрочем, мы с Колей были только рады, в отличие от Нимахи и его жены.После смерти  Рабжи их дела покатились под откос. От них стали уходить помощники, их скот терялся и бесследно исчезал в степи, и ни кто уже не боялся их как прежде.

Цыбен и Арес, по рассказам, попытались открыть свой бизнес на границе с Китаем, но вскоре обанкротились. Куда они делись затем, меня ни сколько не волновало.  В общем, все наконец-то встало на свои места, и я, наконец-то, обрел душевный покой.  

Как то вечером мы с Колей распивали бутылку портвейна из его закромов, когда в дверь кто-то постучал.

— Открыто! – Крикнул я как можно строже, давая понять, что в столь поздний час не жду гостей. Дверь распахнулась. Я оглянулся и в проеме я увидел Баярму. По идее, она должна была стоять там с виноватым видом, глядя на меня полным покорности взглядом. Но не тут-то было…

— И куда ты пропал? – Глаза Баярмы сверлили меня словно два буравчика.

— Чего тебе? – Ответил я вальяжно, и с видом, полным равнодушия, осушил полстакана портвейна, заметив при этом, что рука моя предательски задрожала.

— А ты не охренел, парень?  Коля, выйди, нам надо поговорить!

Коля начал послушно собираться.

— Сиди Коля! В этом доме я решаю, кому уйти, а кому остаться!

— Выйди, я сказала! – Голос Баярмы вдруг дрогнул.

— Вы разберитесь тут сами, а я покурю пока. – Коля вышел на улицу.

Баярма села за стол напротив меня.

— Я беременна! – Губы Баярмы искривились, из глаз посыпались крупные слезы. Усевшись ко мне на колени, она обвила мою шею руками, и прижалась ко мне всем телом.

— Чего? – Сразу два чувства схлестнулись в моей груди. С одной стороны мне стало жутко приятно от мысли, что она носит моего ребенка. С другой – а мой ли этот ребенок?

— Я беременна! – Повторила она, шмыгая носом, и прильнула к моим губам. Почему-то я ответил ей взаимностью…

— Ты хоть раз подумал о том, почему я не учусь в школе? – Баярмаразлеглась у меня на груди, и я ощущал, что она стала заметно тяжелее, хотя, и прежде не была легкой. - Я из-за тебя школу бросила, задрот ты несчастный…

Она лежала у меня на груди, разглядывая меня в упор. От ее дыхания веяло запахом парного молока, и даже нехватка воздуха не мешала мне впасть в полудрему.   

— Это я попросила Бату, чтобы он выдернул тебя из этой конуры! Кто же знал, что все так получится?

Снова обхватив мою шею, она зашлась кашлем и едва не захлебнулась слезами. Я почувствовал, как противная теплая струйка бежит по моей шее. Я боялся ее в этот момент, поскольку знал,  что она способна выкинуть сгоряча. Все, что было дальше – было похоже на сон. Я лежал на спине и думал, «А как там дядя Коля? Ему, наверное, холодно сейчас?»

— Скажи честно, у тебя тогда было с Калмыком?

Я заметил, что лицо ее помрачнело.

— Забудь! Это не правда! – Баярма  попыталась разгладить всклокоченные волосы на моей голове. – Он убить тебя хотел. Я не дала…

— Может, пожрем чего-нибудь?  - Я ощутил, что жутко проголодался.

— А что тут у тебя? – Она встала с кровати, подошла к печи подняла крышку сковороды. – Яйца есть?

***

Что я чувствовал в отношении к Баярме? Трудно сказать. Иногда мне кажется, что я ее действительно любил. Хотя, логичнее было бы полагать, что мы просто питали друг к другу животную страсть. Она могла быть ласковой, нежной, трепетной, но в доли секунды превращалась в свирепую истеричку, снедаемую чувствами ревности и затаенной обиды. В тот вечер я понял главное: она никогда не впустит меня в себя, и не станет частью меня, поскольку не позволит мне стать частью ее.  Почему это для меня было так важно? Опять же, трудно сказать.

Мы спали с ней на моей не очень широкой кровати. Она повернулась ко мне спиной, сжала мою руку, когда я обнял ее сзади, и не отпускала до самого утра. Уткнувшись носом в ее затылок, я ощущал аромат ее волос, чистый и естественный. В эту ночь мы были очень близки.  Но так и не стали единым целым. Как я не пытался повернуть ее к себе лицом, она всякий раз жестко пресекала все мои попытки. 

Она проснулась очень рано, заварила чай, разогрела недоеденное вечером мясо, наскоро прибрала в доме и ушла доить коров.  Едва я уселся за стол, как дверь снова открылась. В дом вошел мой отец.

— Уютненько тут у тебя? – Отец занес большую сумку, полную всякой снеди. – А что за бабенка там у нас в стайках лазит?

— Долго рассказывать!

— Да уж постарайся?

— Все равно не поверишь!

— А я тебе картину привез. Ты же просил? - Отец достал из сумки картину Шаман-горы, что когда-то отец написал на БАМе. Я вдруг вспомнил лица Лехи и Женьки, они словно завороженные следили за тем, как на этом холсте рождаются очертания огромного северного пика, в который упирается мрачное мраморное ущелье. Я взглянул на картину, и вдруг ощутил приступ ощущения свободы, и этот приступ тут же  освежил мои мысли. 

– Пожрать-то есть чего?

Отец деловито уселся за стол и быстро умял все мясо.

— У тебя тут помощник вроде был?

— Укатил куда-то.

— Появится?

— Не знаю.

— А бабенку как зовут?

— Баярма. Ей пятнадцать лет всего, кстати. Это дочка Нимахи.

— И что она тут делает?

— Живет. Забыл сказать, она беременна.

— От тебя что ли?

— Не знаю, не уверен. 

— А я не уверен, что дорос до внуков. Ты это, не наповаживай ее, и не будь тряпкой?А то, чувствую, тебя тут быстро захомутают?!

За дверью послышались шаги. Баярма зашла в дом с двумя полными ведрами молока.

— Здрасте. – Баярма окинула отца спокойным взглядом и поставила ведра на стол. – Сено кончается. Надо папе сказать, чтобы привез пару копен.

— Это что, наши столько дают? – Отец с восхищением смотрел на полные ведра.

— Они держат у вас. Не заметили что ли, телята какие толстые?

— Я знаю что держат.  А как их расслабить то? Чего только не делал. Я им и комбикорм сыпал, и телят рядом привязывал, бесполезно…

— Тут сноровка просто нужна…

— Это точно!

Баярма начала разливать по кружкам чай.

— Вам покрепче? – Баярма наливала чай именно так, как любил отец. Я же в этот момент стал ощущать, как холодная волна растекается по моей спине.

— «Ниву» с рук брали?

— Нет, с завода пригнали. Сам в Чите выбирал.

— Мы тоже «Ниву» хотели взять. Но тогда дефицит на них был большой.

— Ой, не говори. Я же по целевому счету брал ее, на БАМе восемь лет деньги копил на счете. Тогда еще можно было. Сейчас, конечно, не то время…

— Сейчас лучше иномарку брать, японскую. Они, говорят, долго не ломаются.

— А запчасти?

— Так сейчас же все можно достать. Были бы деньги…

В общем, отец и Баярма быстро нашли общий язык. И все бы ничего, но отец не знал, что мне пришлось тут пережить в его отсутствие. Баярма старалась понравиться моему родителю, но я уже понимал, что наши с ней игры зашли слишком далеко.

Отец, против обыкновения, задержался. Баярма приготовила нам обед, взбила масло из сливок, тут же перетопила его с мукой. Все что она делала, нравилось отцу все больше и больше.  Она стремительно окапывалась в моей жизни. Еще пара недель, и выбить ее из этих окопов станет просто невозможно, до тех пор, пока она сама не решит их покинуть.

К счастью, покончив со всеми делами по дому, Баярма засобиралась домой. Я помог ей оседлать лошадь, помог взобраться на седло, и всем своим видом изображал, что все это представление полностью меня устраивает. Взяв с места в галоп, Баярма быстро растворилась в степи. А я бросился к отцу.

— Папа, отпусти меня на БАМ?

— Зачем это?

— Мне надо исчезнуть. Куда угодно, только подальше отсюда?

Отец посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Ты же тут только что ходил с довольным видом? И девка, вроде бы красивая? Толковая, главное?

— Папа, мне надо исчезнуть!

— Ты мне тут мозги не пудри! Натворил делов, будь мужиком, расхлебывай! Завтра с мамой приедем, поедем знакомиться с Нимахиными. Хадак надо ставить!

— Ты, вот так просто хочешь перечеркнуть всю мою жизнь?

— А ты разве не сам ее перечеркнул?

Спорить с отцом не было смысла. Его вишневая «Нива» укатила в другую сторону от Баярмы, и теперь я чувствовал себя раскаленной железкой между молотом и наковальней. Завтра молот, и наковальня сплющат, сотворят из меня именно ту форму, какую хочет видетьБаярма.

От отчаянья мне захотелось броситься в степь, и бежать без остановки, куда глаза глядят. Но приступ отчаянья быстро прошел, когда на склоне, где совсем недавно растворился силуэт Баярмы, вдруг появились очертания другого всадника. Это был Коля. Подъехав ко мне ближе, он улыбнулся и показал бутылку портвейна.

— Еще одну надыбал! Ну что, как ночка?

— Чудовищно!

— Да ладно? С Баярмушкой, чудовищно?

— Нравится? Забирай!

— Не, мне таких проблем не надо.

 

***

— Да, плохи твои дела! – Коля выпил портвейна, поморщился и закусил куском сала.

Я сидел напротив, и ждал ответа, чувствуя, что у Коли есть для меня нужный ответ.

— Мне бы свалить куда-нибудь хотя бы лет на пять, чтобы ни  кто меня не нашел? Достало все, степи эти достали, стоянка эта, вообще все достало.

— А я без этих степей жить не могу!  Я могу жить только здесь!

Слова Коли я пропустил мимо ушей. В моей голове уже зрел план.

— Слышь, Коля? А во сколько сейчас выйдет телка калмыцкой породы, годовалая?

— Смотря на что.

— Чтобы уехать?

— Маловато будет!  Но есть другой вариант…

— Какой?

— Телку можно обменять на быка, бык даже живым весом уйдет хорошо. Но что-то я не замечал у вас телок калмыцкой породы?

— А у Нимахи замечал?

— Есть одна, Раджанкино приданое. Но я не думаю, что она тебе ее отдаст.

— Отдаст!

— Допустим, отдаст. Куда поедешь?

-Не знаю пока, подальше отсюда!

Коля явно что-то недоговаривал, и я терпеливо ждал, о чем же он хочет мне поведать?

— Короче, братан, твой дядька жив!

От этой новости я едва не упал со стула.

— Да ладно? 

— Он в Индии!

— Где?

— В Индии!

— И что он там делает?

— Служит!

— В Армию вернулся?

— Нет. Монахом стал.

То, о чем рассказывал мне сейчас Коля, казалось мне сказкой, в которую очень хотелось верить. Но все те события, что я пережил, лишили меня всякого доверия к окружающей действительности.

— Чем докажешь?

Коля протянул мне фото, на котором мой дядя стоял на фоне каких-то джунглей, в оранжевых одеждах буддийского монаха. Он сильно изменился, и заметно похудел. И все же вне всяких сомнений, это был дядя Рим.  

— Он знает обо всем, что здесь происходило!

— От тебя, я так понимаю?

— И от меня в том числе.

Жгучий спазм  связал мое горло.  Я еле сдержался, чтобы не кинуться на Колю с кулаками.

— Только не надо на меня так смотреть! Сам подумай, еще пару месяцев назад поверил бы ты во все то, что с тобой произошло?

— Ты хочешь сказать, все, что со мной произошло, подстава?

— Это не совсем верное выражение. Так надо было! Как хочешь, так и понимай!

— И Калмык был с вами заодно?

— Скажем так, он сделал все, что от него требовалось.

— А Бата, дядя Вася?

— Батухупроморгали, к сожалению. Васька меня вырубил поленом как раз в тот момент, когда я пытался ему помочь.  Эпилепсия страшная штука. А Васька? Натура у него такая была, ранимая. Сам себя съел! Хотя, мог бы  догадаться, и подыграть нам.  Нет же, чуть не испортил все. 

— Чего вы от меня хотите?

— Ты должен уехать в Индию, пока тебя реально кто-нибудь не раскрыл.

— И что я там буду делать?

— Познавать себя!

— А если я не захочу?

— Ты шутишь сейчас?

— Ни сколько. Вы стольким людям судьбы поломали, ради того, чтобы увезти меня в Индию?

— Не знаю, поймешь ты меня или нет: любая новая эпоха начинается с кровопролития! Будь то эпоха заката, или рассвета, не важно!

— Не понимаю!

— Нам нужно было тебя раскрыть. Тут, уж извини, методы выбирать не приходилось. Опасный ты пока для общества, учиться тебе надо.

— Чем я опасный то?

— Там где ты, там и тропы. Ты, может, и не помнишь многого. Но людей из-за тебя погибло не мало…

Что я мог вспомнить? Наверное, то, что с детства умел заглядывать туда, куда заглядывать не следовало.  Меня мало кто понимал, все считали меня фантазером. Но однажды я познакомился с Лехой и Женькой.  Удивительно, но в отличие от остальных, они попытались меня понять. И однажды я показал им то, что видел сам.

В тот злополучный день мы напросились в поход с моим отцом. Он планировал написать картину Шаман-горы.  Магия живой картины поразила моих приятелей. Разинув рты, они наблюдали за тем, как кисть отца воплощает загадочную скалу, и ущелье, что в эту скалу упиралось.

Женька вдруг вспомнил историю о том, что в этом ущелье, якобы, бродят призраки? В полуразрушенных бараках по вечерам там слышатся матерные песни, и стоны умирающих от лучевой болезни.

Ради любопытства тем же вечером я приоткрыл невидимый занавес, что скрывал тайны мрачного ущелья.  И вдруг за спиной услышал удивленные возгласы. Леха и Женька видели все то, что видел я. Я тут же закрыл занавес. Но от Лехи и Женьки скрывать свои способности  уже не было смысла.

Я открыл им много тайн. И все эти тайны на поверку оказывались пустыми выдумками людей с больным воображением. В общем-то, такой же пустой выдумкой оказались истории о призраках в мраморном ущелье у подножия Шаман-горы. И все же одна легенда оказалась правдой. В сороковые годы в ущелье добывали уран для первой атомной бомбы Советского союза. Однако, как следует завалить шахту, в те годы не удосужились. Удивительным же было то, что тропа защитила от радиации только меня…

Есть такие тайны, что ни в коем случае нельзя раскрывать. Именно такой тайной была связь на стороне, что позволял себе один мой дядя, муж тети Дари. Она подозревала, что у мужа кто-то есть. Но не могла доказать. Я же просто приоткрыл завесу этой тайны, и обо всем рассказал своей любимой тетушке. За все то, что было потом, я так и не смог себя простить…

…Коля смотрел на меня задумчиво, и в глазах его я впервые увидел сочувствие. Он прекрасно понимал, что я за человек. И меньше всего на свете ему хотелось бы оказаться на моем месте.

— Братан, тебе очень повезло, что у тебя есть такой дядя. Страшно подумать, что с тобой могло случиться, если бы не он.

— Ты знаешь, почему мы? За что это именно нам?

— Вот этого не знаю! Но дядьке твоему буду благодарен по гроб жизни!

— За что?

— За то, что помог найти себя! Ты не представляешь, как это круто, быть собой?! Это свобода! Как тебе жить, решаешь только ты сам!

— Я не понимаю тебя!

— Со временем поймешь!  А пока собирайся. Тебе через весь земной шар пилить.

— А тропы?

— Забудь о тропах. Ты отныне не волк!

— А кто я?

— Скоро узнаешь!

Неожиданно я понял, что больше не чувствую тревоги и страха. Зато в душе моей затеплилось новое чувство – чувство ожидания больших перемен. И эти перемены не сулили ничего плохого.

— А как же отец? Ферма?

— За отца не беспокойся! За ферму тоже!

— А попрощаться я хотя бы могу?

— С Баярмушкой что ли?

— Нет!

— Валяй. Только не долго. Вечером за тобой приедут! 

Я быстро оседлал лошадь, и направился на ферму Нимахи. В правой руке я держал картину с историей…

 

КОНЕЦ.

Март. 2016 год.