Ольга Кравчук

Белен Дюран. Рассказ


Вокруг ликовала толпа жалких людишек. Каждый из них считал своим долгом прийти на казнь как на доброе дело и уже только одним своим присутствием свидетельствовать о почитании святой католической церкви. Они рычали в предвкушении ещё более зверского зрелища, а я с бесстрастным выражением лица продолжал хлестать плетью самую нежную и преданную женщину в мире. Я заносил тяжелую руку вверх и с новой силой обрушивал на её нежную спину очередной удар. Её кожа трескалась до крови, но она только стиснув зубы, стонала.  «Умоляю, сознайся! Скажи им, что ты ведьма и прими католическую церковь как свою единственную веру, и я просто тебя задушу, – снова и снова повторял я мысленно», но она упорно молчала. Мое сердце вместе с её телом обливалось кровью, но ни один мускул на моем лице не мог дрогнуть, я просто выполнял свою работу. Я с затуманенным рассудком, продолжал наносить ей удар за ударом, боясь услышать приказ: «Довольно!».
Мы познакомились с Белен несколько лет назад, всего раз заглянув в её карие глаза, я был пленен ими навечно. Она была хорошо сложена и удивительно красива, но даже это не смогло её спасти от инквизиции. Я много раз просил её прекратить варить зелья и помогать людям, ведь благодетель наказуема, но она меня не желала слушать, повторяя: «Мой милый, Сев, разве ты не знаешь, что я должна?!» и мне нечего было ей ответить, ведь я не мог ей предложить ничего другого кроме редких тайных встреч, а люди ей хорошо платили за помощь.
Я родился в Испании в семье палача, и моя дальнейшая судьба была заранее предрешена. Наш богатый дом стоял в отдалении от прочих и был выкрашен раздражающей взгляд красной краской. Я никогда ни в чем не нуждался, но воспитывался с особой жестокостью. Меня с ранних лет учили истязать человеческую плоть так, будто ты режешь свинью или курицу, без малейшей жалости и отвращения к насилию. Время от времени на окне нашего дома появлялась черная перчатка, и отец уходил работать. Мать брала меня с собой на площадь и с гордостью показывала, как хорошо выполняет отец свою работу и скольких почестей удостоен. Ведь он своими руками несет добро, очищая огнем души еретиков и ведьм. Каждый день мне внушали, что это только работа, в которой нет, ничего зазорного. Когда я вырос, то без малейшего сомнения пошел по стопам своего отца, ведь честь быть палачом передавалась из поколение в поколение.
Когда я встретил Белен, все изменилось, она научила меня чувствовать боль и любить. Больше всего мне хотелось взять её в жены и привести в свой дом, но это было невозможно – в нашем обществе палач мог породниться только с семейством, в котором была облачена та же должность, а её родители были простыми торговцами.
Изо дня в день в её дом приходили больные люди, и она никогда никому не отказывала в помощи, хотя и тщательно скрывала свои способности. Весной и летом она бродила по лесам и полям, собирая травы, а высушив их, варила странные зелья, которыми лечила людей. Положив свои горячие нежные руки на голову страдающего человека, она унимала любую боль, но они не смогли быть благодарными ей за это и сами же обвинили её в ведьмовстве, сказав, что её сила от нечистого.
Когда инквизицией была объявлена охота на ведьм, я умолял её бежать и готов был скрыться вместе с ней, будучи уверенным, что её схватят и принесут в жертву.
– Прошу, давай скроемся, ради нашей любви! – умолял я её, целуя нежные руки и колени.
– Нет, ты не будешь гоним вместе со мной. Опасаться нечего, люди меня не выдадут, – наивно надеялась она и в её темных как ночь глазах плясали отблески огня.
На следующее утро, зазвонил колокол, созывая всех горожан на добрый акт веры. Я как обычно надел брюки, куртку из коричневого сукна с красными отворотами и обвязался желтым поясом. Голову же скрыл под шляпой с широкими полями, на которой была выткана серебром лестница, сверху накинул черный плащ с отличительной красной каймой, и отправился на аутодафе, чтобы посмотреть, что за работа мне предстоит.
Инквизицией были выведены около десяти женщин, среди них были как старухи, так и молодые девицы, все в изодранных одеждах, босые, на головах некоторых из них были надеты остроконечные бумажные колпаки с изображением огненных языков, а в руках их заставили держать потухшие желтые восковые свечи. Все обвиненные в колдовстве стояли за распятием, остальные же перед ним. Последовала проповедь,  молитва, а затем все присутствующие хором клялись помогать священной инквизиции в её благом деле  и я вместе сними. Только когда начали объявлять приговор и с обвиняемых сняли колпаки, я узнал среди них мою Белен. Она стояла с высоко поднятой головой, вся грязная, ноги и руки в кровавых подтеках, её любимое подаренное мной длинное темно-синее платье с красным корсетом было изодрано в лохмотья, но они так и не сломили её волю. Стоя перед крестом с остальными женщинами она дрожащими руками держала свечу.
В странно торжественной обстановке были оглашены обстоятельства, при которых обнаружилась её преданность сатане.
– Итак, этот уважаемый человек, – инквизитор указал рукой на незнакомого мне мужчину. – Утверждает, что обратился к этой женщине за помощью, а она оказалась искусительницей и блудницей, которая воспользовавшись своей дьявольской красотой и молодостью, опоила его колдовским зельем и совратила, зная, что он честный семейных человек. Более того, у неё на бедре имеется отметина дьявола – большое родимое пятно!
– Итак, Белен Дюран! Готовы ли вы признаться в том, что вы ведьма и покаяться, приняв католическую церковь как свое единственное спасение?! – ещё раз спросил один из инквизиторов.
– Признайся, умоляю тебя, признайся! – еле заметно шевелил я губами в немом отчаянии.
– Нет! – отрезала она.
– Тогда мы извергаем вас за связь с дьяволом из лона святой церкви и вынуждены передать вас светскому правосудию, умоляя его умерить свой приговор, но теперь оно будет вершить вашу дальнейшую судьбу! – с надменным видом сообщил инквизитор.
Если бы только наша любовь не была тайной, я бы сегодня стоял здесь возле неё и обвинялся бы в сокрытии ведьмы, но меня, скорее всего, помиловали бы и отпустили.
Испанская инквизиция не была такой же жестокой как в остальных странах, у нас в качестве пыток не применяли раскаленный молот и колесование, хотя точно знали, что это могло, кого угодно заставить признаться в колдовстве. Мужчин приговаривали реже, чем женщин, считая, что женщина по своей природе нечиста перед Богом и лжива. Католическая церковь никогда не назначала пыток и не выносила решение о казни, не желая брать на себя ответственность за кровопролитие, они просто передавали обвиняемых светскому суду, который выносил окончательный вердикт.
Белен тут же была приговорена к сожжению живьем на костре.  Гражданский чиновник приказал заковать её и заключить в темницу без еды и питья. Обычно приговоры приводились в исполнение спустя несколько часов, но в этот раз казнь отложили на несколько дней. Ещё два дня она провела в темнице, изнемогая от голода и жажды, пока устанавливали посреди городской площади «сцену» для казни, так как это зрелище должно было быть видно всем присутствующим.
Вернувшись, домой, я увидел на окне черную перчатку и понял, что истязать её буду я, единственное чем я мог облегчить её страдания, так это отказаться за отдельную плату прибивать её гвоздями к эшафоту и если она, наконец, сознается, то удушить её перед сожжением.
Вечером в мою дверь постучали. Я долго заливал в одиночестве свое горе и нехотя поплелся открывать незваному гостю.  Пришла одна из подруг Белены.
– Сев, нужно что-то делать! Они казнят её! Её оклеветали! – заявила она надрывным голосом, закрывая за собой двери.
– Кто-то видел, как ты шла ко мне? – спросил я заплетающимся языком.
– Нет, – ответила она, опускаясь на стул.
– Рассказывай! – приказал  я.
– К ней пришел мужчина, клялся в вечной любви и просил её благосклонности, но когда она ему отказал, он попытался взять её силой, но я помешала. В тот же вечер он обвинил её в колдовстве и свидетельствовал против неё на аутодафе, почти все кому она помогала, подписались под заявлением, что она ведьма, – проговорила она.
– Почему она сразу не пришла ко мне? – негодовал я, кусая губы до крови.
– Она не хотела бежать и не желала с тобой видеться, чтобы не бросить на тебя тень подозрения в связи с демонами, – с виноватым видом объяснила девушка. – И ещё, она беременна.
Слова обрушились на меня как снегопад в пустыне, в голове все перемешалось и я, подойдя к столу, оперся об него руками, боясь упасть.
– Почему она не сказала об этом на суде? Они не имеют права приводить приговор в исполнение, убивая тем самым невинное дитя! Мы можем выиграть время, пока не родиться ребенок, по крайней мере, год, а там может преследования прекратятся. Мне нужно увидеть её.
– Нет! Она не хочет видеть тебя и будет отрицать вашу связь! Ты не понимаешь, она любит тебя и не хочет потянуть тебя за собой! – отговаривала она меня.
– Почему она не сказала мне? Почему? – недоумевал я, стуча кулаком о стол.
– А что бы ты сделал? Пошел против своей семьи, против вековых традиций?!
– Пусть скажет, что носит ребенка от своего обвинителя, – с пылу предложил я.
– Это невозможно, он сказал, что она соблазнила его несколько дней назад, а она отяжелена бременем уже несколько месяцев. Они начнут искать отца и повесят тебя за связь с ведьмой!
Я ощущал, как земля уплывает из-под моих ослабших ног и не мог поверить в то, что теряю её навсегда и ничего уже нельзя изменить.
Я чувствовал, что больше не выдерживаю. Мы вдвоем стояли на эшафоте в окружении злобной толпы: я и моя любимая невеста – палач и жертва! Она все стонала под моими ударами, а мне хотелось закричать от невыносимой боли, но это был мой долг и мой персональный ад.  Толпа свирепела и наконец, я услышал зловещее: «Довольно!». В этот момент я готов был замертво рухнуть возле Белен. Я привязал её обессиленную к палке и факелом пожег под ней кучу сухих веток и брёвен. Языки пламени начали лизать её бледные окровавленные ноги, она корчилась от боли, но ни одна слезинка не упала из прекрасных глаз, а изо рта не вырвался ни крик, ни проклятия.
– Прости меня, прости меня, – шептал я, а она, молча, сквозь жар смотрела мне в глаза, впиваясь бездонным черным взглядом в самую душу.
Я чувствовал, что от горя сгораю изнутри, и не было сил больше это терпеть. Пламя поднималось все выше, сжигая на ней остатки одежды и опаляя длинные вьющиеся волосы, в которые я так любил зарываться лицом. Вокруг кричали люди. В воздухе ощущался запах сожженной плоти, а я все ещё чувствовал на своих губах её последний медовый поцелуй и цветочный запах бархатистой кожи.
– Умоляю! Забери меня с собой! Без тебя мне не жить! – я даже не уверен был, сказал ли я это вслух или только подумал.
– Мой бедный, бедный Сев, – раздался в моей голове её спокойный тихий голос, и я ощутил палящий  жар внутри себя ещё сильнее.
В этот момент моя одежда вспыхнула, но я не проронил ни звука, я разделю с ней эту боль и уйду вместе с ней, и от этого счастлив!