Анатолий Аврутин
Новые стихи
Анатолий Юрьевич Аврутин родился и живет в Минске. Окончил БГУ. Автор более двадцати поэтических сборников, изданных в России, Белоруссии, Германии и Канаде, двухтомника избранного «Времена», книги избранных произведений «Просветление». Лауреат Национальной литературной премии Беларуси и многих международных литературных премий, в т. ч. им. Э. Хемингуэя (Канада), «Литературный европеец» (Германия), им. К. Бальмонта (Австралия), им. С. Есенина, им. Б. Корнилова, им. А. Чехова, «Левша» им. Н. Лескова, им. В. Пикуля (все — Россия), им. Н. Гоголя «Триумф» (Украина)) и др. Действительный член Академии российской литературы, член-корреспондент Российской Академии поэзии и Петровской Академии наук и искусств, академик Международной литературно-художественной академии (Украина). Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». Почетный член Союза писателей Белоруссии и Союза русскоязычных писателей Болгарии. Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011 году присвоено звезде в созвездии Рака.
* * *
Валерию Хатюшину
Мы пришли в этот мир
Из холодных квартир,
Где под примус скворчала картошка,
Где за стенкою жил отставной конвоир,
Все приученный слушать сторожко.
Где динамик хрипел от темна до темна
И нигде его не выключали —
Вдруг внезапно объявят, что снова война
И по радио выступит Сталин?..
Этот круглый динамик меня одарил
Знаньем опер, столиц и героев.
Душу «Валенки» грели,
«Орленок» парил,
И танкистов-друзей было трое...
А Утесов хрипел нам про шар голубой,
Но мы знали — объявят тревогу,
И пойдем «на последний, решительный бой»,
Так что, «смело, товарищи, в ногу...»
А теперь ни динамиков нет, ни святынь...
И давно нет в быту керосина.
Телевизор посмотришь: «Нечистая, сгинь...»,
Где был дух, там одна Хиросима.
Слышу старых друзей голоса из-под плит —
Им так больно, что мир разворован!
И отрада одна — белый аист летит
Все же выше, чем каркает ворон...
* * *
Воды остыли, раскисли дороги.
Скоро, наверное, Праведный Суд.
Люди боятся — гневливые боги
Что еще страшного им принесут?
Болью и ложью истерзанный весь я,
Мучусь иным у грядущих Голгоф —
Что вознесется со мной в поднебесье,
Чем испугаю усталых богов?..
* * *
Когда подступает обид череда,
И мир покидают хорошие люди,
Я в миг роковой вспоминаю всегда,
Что лучше не будет...
И в небе напрасную птицу слежу,
И взгляд мне звезда обжигает всевластно.
Но я все о том же твержу и сужу —
Мол, все не напрасно...
Никем не отменится час роковой...
И слепо бредя по пузырчатой луже,
Шепчу еле слышно: «Гордись, что живой...
Бывает и хуже...»
Пусть целит судьба, чтоб ударить под дых,
И звезды тускнеют в неоновом свете,
Пусть ветер свистит в колокольнях пустых,
Он все-таки ветер...
* * *
Узколицая тень все металась по стареньким сходням,
И мерцал виновато давно догоревший костер...
А поближе к полуночи вышел отец мой в исподнем,
К безразличному небу худые ладони простер.
И чего он хотел?.. Лишь ступней необутой примятый,
Побуревший листочек все рвался лететь в никуда.
И ржавела трава... И клубился туман возле хаты...
Да в озябшем колодце звезду поглотила вода.
Затаилась луна... И ползла из косматого мрака
Золоченая нежить, чтоб снова ползти в никуда...
Вдалеке завывала простуженным басом собака,
Да надрывно гудели о чем-то своем провода.
Так отцова рука упиралась в ночные просторы,
Словно отодвигая подальше грядущую жуть,
Что от станции тихо отъехал грохочущий «скорый»,
Чтоб во тьме растворяясь, молитвенных слов не спугнуть...
И отец в небесах...
И нет счета все новым потерям.
И увядший букетик похож на взъерошенный ил...
Но о чем он молился в ночи, если в Бога не верил?..
Он тогда промолчал... Ну а я ничего не спросил...
* * *
Свеча горела...
Борис Пастернак
Дрожат небесные лучи
Меж тонких веток.
Судьбу с реальностью сличи —
И так, и этак...
Мерцает тихо вновь и вновь
Средь снегопада
Свеча-судьба, свеча-любовь,
Свеча-отрада.
И невозможно оторвать
Свой взор усталый,
Следя — струится благодать
Над снегом талым.
Все бренно... Ниточка слаба,
Но длят мгновенья
Свеча-печаль, свеча-судьба,
Свеча-прозренье.
Куда ни глянь, чего ни тронь —
В любовном стоне
Пусть тонет женская ладонь
В мужской ладони.
И пусть не меркнут в толще лет,
Средь лжи и смрада,
Свеча-закат, свеча-рассвет,
Свеча-отрада...
* * *
Шепоткам назло, глазам колючим,
Недругам, что ждут невдалеке,
Я пишу на русском, на могучем,
На роднящем души языке.
Я пишу... И слышится далече,
Сквозь глухую летопись времен,
Исполинский рокот русской сечи,
Звонниц серебристый перезвон.
И живот в бою отдав за друга,
Друг уходит в лучшие миры...
И по-русски просит пить пичуга,
И стучат по-русски топоры.
И рожден родного слова ради,
Будет чист прозренья чудный миг,
Как слезинка кроткого дитяти,
Что стекла на белый воротник...
* * *
Догорала заря...Сивер выл над змеистым обрывом,
Умерла земляника во чреве забытых полян...
А он шел, напевая... Он был озорным и счастливым...
— Как же звать тебя, милай?.. И вторило эхо: «Иван...»
Он шагал через луг...Чертыхаясь — несжатой полоской,
Ну а дальше, разувшись, по руслу засохшей реки.
— И куда ты, Иване? — Туда, где красою неброской
Очарован, стекает косматый туман со стрехи...
— Так чего тут искать? Это ж в каждой деревне такое,
Это ж выбери тропку и просто бреди наугад.
И увидишь туман, что с утра зародясь в травостое,
Чуть позднее стекает со стрех цепенеющих хат...
Эх, какая земля! Как здесь все вековечно и странно!
Здесь густая живица в момент заживляет ладонь.
Здесь токует глухарь... И родится Иван от Ивана —
Подрастет и вражине промолвит: «Отчизну не тронь!»
Нараспашку душа... Да и двери не заперты на ночь.
Золотистая капля опять замерла на весу...
— Ты откуда, Иван? — Так автобус сломался, Иваныч,
Обещал ведь Ванюшке гостинца... В авоське несу...
* * *
«А я любил советскую страну...»
Геннадий Красников
Скорей не потому, а вопреки,
Что над страной моей погасло солнце,
Я вас люблю, родные старики,
Матросова люблю и краснодонцев.
О, сколько было строек и атак
В моей стране, исчезнувшей!.. Однако
Ее люблю, не глядя на ГУЛАГ
И несмотря на травлю Пастернака.
Теперь она отчетливей видна,
Там дух иной и истинность — иная,
Где радио хрипело допоздна,
Что широка страна моя родная.
Мне до сих пор ночами напролет,
Из памяти виденья доставая,
Русланова про «Валенки» поет
И три танкиста гонят самураев...
Там Сталинград еще не Волгоград,
Там «Тихий Дон», там песенное слово.
И в ноябре, как водится, парад —
Под первый снег... В каникулы... Седьмого...
Мне в детские видения слова
Впечатались, чтоб нынче повториться:
«Столица нашей Родины — Москва...»
Я там же... Не Москва моя столица...
Смахну слезу... На несколько минут
Прижмусь щекой к отцовскому портрету.
Седьмое ноября... У нас — салют...
Во славу той страны, которой нету.
* * *
«...что русский исход тяжелей, чем еврейский исход...»
Надежда Мирошниченко
А время кричало в пустом и безветренном поле,
Что русский исход тяжелей, чем еврейский исход.
И аист кружил... Он в полете не думал о воле —
Не думает вовсе о воле свободный народ!..
И что-то мешало идти и не думать о бренном,
И что-то велело укрыться в свое забытье.
А это Россия торопко струилась по венам,
В висках выбивая росистое имя свое.
И что-то гудело в далекой, не хоженой чаще,
Да так, что казалось — вот-вот и уже бурелом...
Но аист летящий, но аист о чем-то кричащий,
Взрезал беспросветность своим осторожным крылом.
И вроде светлело... Все больше являлось народу —
Следили за птицей, чубы к поднебесью задрав.
И вброд перешли они стылую черную воду,
Что в скользких обломках несла очертанья держав.
И даль содрогнулась... И что-то вдали заалело.
И плечи не гнулись под вечное: «Мать-перемать...»
А тело болело... Да в венах Россия гудела,
И в тромб собиралась, готовая сердце взорвать...
* * *
Чуть курчавится дым от воткнутой в салат папиросы,
Не идет разговор... И не пьется... И мысли не в лад.
Все ответы даны... Остаются все те же вопросы:
«Что же делать теперь?..» И, конечно же: «Кто виноват?»
Да, характер таков у смурного от жизни народа,
Все: «Авось, перебьемся... Авось, доживем до поры...»
Будут мед добывать, а себе не останется меда,
Воздвигают палаты, а хаты кривы и стары.
Угорая в чаду, что дарит позабытая вьюшка,
Все боятся чего-то и вечен тот давящий страх.
Но наутро из хаты — чуть свет! — выбегает девчушка,
И сама, как росинка, и солнце несет в волосах.
И ее узнают и деревья, и рыбы, и птахи,
И листок золоченый все тщится в ладошку слететь...
Крикнет: «Папа, гляди!..» И отцы забывают про страхи,
И шеломистый купол на Храме спешит золотеть.
Засочится смола вдоль недавно ошкуренных бревен,
Мужики пожалеют, что вечером слабо пилось...
— Кто виновен? — спроси. И ответят: «Никто не виновен...»
— А что делать-то нужно? — Так выживем, людцы... Авось...»
* * *
Время метаний... Основа основ.
Пусто и голо.
Вроде Микола стоит Лупсяков...
Як ты, Мікола?
Переступлю через снежный сумет,
Прошлое — рядом.
Толя Гречаников руку пожмет:
«Што з перакладам?..»
От недовольных супружниц тайком,
Ближе к вечерне,
С Мишей Стрельцовым пойдем с коньяком
К Хведару Черне.
Гришка Евсеев, Володя Марук:
«Вып`ем і годзе...»
По корректуре размашисто: «Ў друк!» —
Павлов Володя.
Небо нахмурилось, тени струя.
Стежечка в жите.
Где вы?.. В какие уплыли края?
Хлопцы, гукніце!..
А с поднебесья: «Ушедших — не тронь!..» —
Грозно и строго.
Толькі валошка казыча далонь...
Цемна... Нікога...
ПРОЩАНИЕ С АВГУСТОМ
Позднее светает... Уносят тепло
Смущенные аисты.
Пока что не осень, но время пришло
Прощания с августом.
Молоденькой прелью пропахший овраг
Грустит в одиночестве.
Приходит к нему только Ванька-дурак...
Растрепа... Без отчества...
Чадит костерок.
— Подходи, посидим —
Вот здесь, под березою...
Но Ванька питается духом грибным
И дымкою розовой.
— Эй, Ванька, чего это в душах свербит,
Вот елки зеленые!
Он лишь отмахнется и что-то бубнит
Свое, забубенное.
О чем ни спроси, Ванька врать не мастак:
«Не знаю... Не ведаю...»
Прощается с августом Ванька-дурак,
А мы тут с беседою.
Тридцатое августа... Голос далек.
Редеет дубравушка.
А истину знают лишь ванькин киек
Да вдовый журавушка.