Артем Третьяков
По обе стороны
1
1. Крейцерова соната
…и ты уйдёшь вся в белом в голубое,
не ты, а ты с закушенной губою
пойдёшь со мною
мимо цветов, решёток, в платье строгом
вперёд, где в тоне дерзком и жестоком
ты будешь много говорить о многом
со мной, я — с богом.
Б. Рыжий
Это случилось летом, на песчаных дюнах золотоносной шахты, возле маленького городка со смешным названием Березовский.
Помню, Женя Новгородов приехал к нам туда на своем танке: один, прямо из армии, получил отпуск. Веселый, добродушный и открытый, он легко разговорился с моей Полей. И вот мы до самого-самого вечера вместе там грелись на солнце: сидели на песке, на старых чугунных трубах, пили пиво, курили, болтали ногами, болтали о русском роке, о фильме Рашида Нугманова и еще вспоминали любимые повести Крапивина.
Помню, счастливая Полька потом все лопотала мне какую-то ерунду о сексе…
Как это ни странно, но именно секса у меня с Полей никогда не было. Невротик в квадрате, травмированный рокенрольный подросток 18-ти лет, бегавший за мной, словно хвостик, она панически боялась одиночества и боли, а на насилие я просто не пошел, это было не по мне. Ей всегда хватало лэйка и моей вкрадчивой ласки… «Индийский чай, башкирский мед»? – татарский кот!– Полина, конечно, догадывалась, чем она будет расплачиваться.
Это редкая радость – приобщиться к таинству совращения прелестной юной леди, которая к тому же влюблена в вас и потеряла свою голову почти навсегда. Ни одна проститутка не сможет продать вам такое. Искренность не продается, и свой первый в жизни minette девушка дарит, как Синюю птицу – ни на что уже не оглядываясь.
Я хорошо знал о ее стыдливости, знал, что Полюшабудет совсем как Нора Джойс – с платочком в ладошке – поэтому схитрил: затих перед «бурей», а потом как-то легко и ловко залил Полине спермой весь рот – напоил, испортил ее и сразу же крепко обнял ее пропавшую голову. Она вырвалась на какую-то секунду позже, чем хотела – крошечная, длинноносая, с растрепавшимся каре – и посмотрела на меня: битая кошка, ошпаренная раствором щелочи. Потом она резко, зло повернула голову и сильно сплюнула в заляпанное оконное стекло студенческого общежития.
Конечно, она была рассержена.
Но от самой себя никуда не ушла.
Я не знал, что у женщин бывают настолько слабые губы – милая беспомощность! А ведь за Полиной шла по пятам вся ее стыдливость и яркая сексуальная энергетика, поэтому мокрые, покрасневшие губы девушки легко получали свое, даже при самой невинной стимуляции… Отказы я стал получать все реже. Но привыкнуть к тому, чем она занималась, Лина не могла никак, и в этом был главный секрет ее обаяния.
А в остальном мы были вполне нормальной студенческой парой: пели песни в общежитии, питались одним хлебом с кабачковой икрой, затыкали ватой уши на ночь (от тараканов), спорили о прочитанных книгах, получали свои двойки, гуляли по улицам, жили от беды к беде и, конечно, искали пустые комнаты.
Иной раз, расхрабрившись, она сама лезла ко мне, запускала в брюки назойливые пальцы, а потом неторопливо двигалась, склонив голову вправо, с жеманной наглостью записной шлюшки (подсмотрела по телевизору?). Иной раз, уловив момент, она ловко выпускала меня изо рта и как-то плавно, но быстро поворачивала голову: мутная струйка успевала попасть на раскрывшийся веер ее темно-русых волос. Так Лина прятала от меня свое лицо... Она не любила глотать и боялась подавиться, она сплевывала мне на живот и, конечно, пачкалась, но именно это тревожно-брезгливое внимание ко всем моим выделениям было ей удивительно к лицу – худому, красивому и беспокойному лицу…
Как-то июльским утром, после завтрака, держа его у самых-самых губ, Линапристально посмотрела мне в глаза и спросила со злой улыбкой:
— ТЁМА, Я ВЕДЬ ТВОЯ Б..ДЬ?
Ей было приятно и гадко. Возражений у меня не оставалось.
— Ну, конечно, милая.
— Да? А кто еще?
— Проститутка…
Лина меня уже не слушала. She sgotit.
Артистизм, театральность всегда были сильной стороной ее творческой натуры, но, как это часто бывает у дам, выдавали ее склонность к истерике… Ежедневно наматывая на свой кулачок мои нервы, Полина, казалось, даже Ежика в тумане сможет превратить в маньяка и самую лютую бестию. При этом, она горячо убеждала меня (и саму себя!), что «стервы – это совсем другие люди», а она здесь ни при чем. Потом уже я с ужасом разглядел в ней одну из самых опасных форм психологии секса: мазохистскую страсть к избиению. Для Полины это был вопрос сексуальной самореализации, и чудовищные систематические провокации – месяц за месяцем – неизбежно вели меня к тому барьеру.
Ничего менять – ни в себе, ни в наших отношениях – Поля не хотела и не могла. Осенью я ушел от девушки, поставив ее на грань самоубийства и помешательства.
Она до сих пор бредит местью и думает, что ее предали, что я ушел к ее лучшей подруге – но я ни к кому не уходил, я ушел именно от нее, ушел просто так.
Неумытая, маленькая двоечница – у Паши было всего два редких таланта: только она умела так «выжимать лимон», и еще она писала неслащавую женскую лирику.
Беги, беги вперед, моя покалеченная девочка-крапивница! Но останься в моей книжке чудесной юной заложницей, живи здесь под вымышленным именем… и пусть твой муж всегда будет рад твоей такой милой невинности.
Девочка!
Девочка моя!
Пусть шелестит листочком твой голос на этой странице. Смерть не оставит нам с тобой ничего, и в темных карманах ее пальто мы не найдем ни одного подарка.
2. Ночь нежна
Улетела сказка вместе с детством,
Спрятавшись за черной парной ширмой.
Фея поспешила одеться.
Я стряхиваю пепел – это небо.
Г.Р. Самойлов
СладкаяN ушла от меня, и теперь мне легко вспоминать о том, что нам обоим когда-то приснилось.
Новогоднюю ночь мы встречали с Настей вдвоем, в ее холодном, треснувшем панельном доме, что стоял на болотах, на звериных, наркоманских задворках города, где жили еще смешные мышки-будилки (по утрам они любили забегать к жильцам под одеяло).
Мы тихо напивались в темноте. Осторожно обнимали друг друга, шептались и слушали, как хлопает и шипит фейерверк за окном, как шипят пузырьки в наших хрустальных стаканчиках. N любила фейерверки. Она что-то говорила мне о Китае; кажется, ее возбуждали эти шипучие потрескивания. Холодная, раздавленная матерью, стеснявшаяся кокетничать, но вечно мокрая, N как-то призналась мне, что никого еще не любила, и что после она ни к кому не хотела вернуться.
Мы тихо шутили. Мечтали уехать отсюда, мечтали не вернуться и вместе читать роман Фицджеральда«Ночь нежна» в поисках призрака Майка Науменко. А потом СладкаяN встала в темноте у окна, склонила голову и приподняла до колен подол своей юбки. Длинные, желтые, густые распущенные волосы; я заглянул в глаза моей Насти: испуганные, счастливые и холодные. Похотливая беглянка. Застенчивый патриций банановой республики. На ней была длинная-длинная юбка хиппи; я опустился на колени. Подол тоже опустился. Словно каким-то чудесным платком Настасья накрыла меня, и я долго, очень осторожно (пьяный) целовал потом ее холодные колени, пачкал ее бедра маленькими круглыми синяками и темными ляпками, подбирался к белым трусикам...
Через два года я рассказал N об этой истории и почему-то посмеялся над нашей наивностью.
А Настасья, какая-то уставшая и тусклая, вдруг заступилась за нашу любовь:
— Ничего ты не понял, Тёма. Это была Только Наша с Тобой Новогодняя Сказка. Она не была ни глупой, ни пошлой, она была просто взрослой. И в те несколько минут не «фея поспешила одеться», а наоборот: это она смогла вернуться к нам, ведь тогда мы с тобой все сделали правильно.
3. Вий на час
Неужто ты не видишь, как они
В смятении по всем долинам бродят
Коран. Сура 26, Поэты: 225
В каком-то новом помещении группа начитанных людей поймала привидение. Людям хотелось развлечений, поэтому они решили выпустить привидение на публику и, кстати, меня об этом попросили. Настя – рубашка в красную клеточку – стояла неподалеку; она уже сталкивалась с Ним и была напугана, молчала и ничему не противилась.
Зачем, скажи мне, зачем нам нужны были эти люди?!
…Кинул в угол связанное узлами покрывало, и сразу же все разбежались. Еще хорошо, что в дверях этим любителям lastravaganza паника не разбила головы… Последние, мы так и остались в комнате, спрятались от Него ближе всех. Закуток со стеклянной дверью, в шкафу. Настенька, которая так любила книги, потеряла свои очки, а ее желтые немецкие косы растрепались; она сидела там молча, не двигалась, не держала моей руки, совсем расслабленная.
Тихая и беспомощная девушка-хиппи, потерявшая голову и безотказная даже в чужих комнатах с открытой дверью, Настя часто потом улыбалась про себя и носила в джинсах мою сперму (просто так, на память). Плакса, не курившая ни разу в жизни, она смело предпочла меня всем на свете трубкам мира и умела рискнуть своей репутацией – с какой-то суицидально-невротической решимостью. Она до сих пор была мне верна и хорошо пропиталась моим запахом, неуемная и упругая… но теперь Настасья уже не хотела ничего.
Покрывала хватило обоим: я сидел рядом и обмотал Настю хорошо, а свое лицо смог только в один слой. Кто хоть немножко чувствует хореографию, сможет понять эту разницу: между фильмом ужасов и своей смертью от страха. Пластика берет твои глаза на пальцы, и умрешь ты раньше, чем Это придумает, что с тобой делать.
ПроходилО мимо двери быстро, плавно и очень уверенно – белОЕ уже почти скрылось, а белые руки притянули его к стеклу. Ткань плохо закрывала глаза, но я хотя бы мог не заглядывать этому существу в лицо: только скулы и губы (расплывчатые, гладкие, не полные, молодые, белые). Стало водить пальцами по стеклу и смотрело, конечно, на нас. Ничего на стекле не оставалось, фигуры чаще получались округлые: начало это существо брало резко, кололо меня неизбежной непредсказуемостью, а потом – через безнаказанность и любопытство – в нем просыпалось самое невыносимое: нежелание торопиться.
Настю под покрывалом стер страх – она не «окаменела» – просто остановилась. Я не мог помочь этому человеку, а лицо все держал к стеклу.
Еле выдержал секунд 20; кто-то говорил, что онО так может больше часа.
4. Огни рампы
Невесело лето в преисподней.
А. Ремизов
Широкое ложе для всех моих рек –
Чужой человек.
М.Ц.
Никаких огней. Григорюшка отыскала меня на остановке, видно было, что очень старалась. Глаза скучные, округлились азартом Лилит–колючие глаза маленькой Wallymitroterbluse – может быть, она еще не хотела: семенила и вертелась сухонькой.
Никаких игр в дамочку с кафедры. Диковатой глупостью рядом с нами бегало студенчество, прыгало в зеленые глаза и одеревеневшую мимику Нади. Потом ее худенькое, прокуренное тело: плечи, шея, поворот головы – все это, конечно, вместе с шагом, движениями рук...Копеешное кокетство, она танцевала так один раз в рекреации: варьете, сломанное в копейку – на зуб ее– и бросай под трамвай! (а потом в карман). Только Надя, и не было музыки. Еще шляпку ей в ладоши, и будет компаньон для Чарли, правда? Но Чарли нужна изящная безвкусица мимики и строгая гибкость балерины... Нет, Григорюша, и здесь мы с тобой любители сломанных тросточек – идем-ка лучше к троллейбусной остановке.
Нет ничего бессмысленней и бездарней, чем любовь к одинокой «девушке на посылках», в особенности, если ее кумир питает болезненную склонность к покровительству и заблаговременно сделал все возможное, чтобы внушить этой девушке неуважение к тому, кто мог бы ее спасти.
Тихая и нестыдливая, она легла на деревянную скамейку, под рубашкой сухая белая кожа и ни одной Надиной родинки. Ее губы жглись никотином, постепенно у меня все лицо начало гореть. Сильно-сильно жгло, никакой поэзии, тоскливая биология. Может быть, так и случается то, что люди называли экзистенцией? – не-фокус пространства и времени, случайная текучесть иррационального, когда начинаешь понимать что-то самое для себя важное. А ты прыгаешь под мостом, с камня на камень, смотришь, как они распухают. И не понять, чего в этом больше: скуки или напряжения – потому что есть только эти камни, они даже не раздражают, их и сравнить-то не с чем.
Она согнула и развела свои худые коленки, N очень просила. Девушки, обычно, так сильно зависят от секса, что в эти несколько назойливых минут, переходящих иногда в часы, они просто не умеют быть банальными: каждая, каждая из вас снимает свои надоевшие трусики по-разному… Суховатые, слипшиеся края поддались не сразу, а потом очень легко разошлись. Григорюшка была совсем мокрая, как дырявая половая тряпка (синяя). Тихая, в какой-то торжествующей и жалкой грусти, она зажмурилась, отвернула от меня улыбающееся лицо и завела свои колени вверх...
Не знаю, откуда я собрал волю, чтобы остановиться.
5. Вубар2
… величье женщины
прекрасной и бесплодной.
Ш. Бодлер
Лег с чем-то тяжелым, не скучным, но очень тоскливым – настолько большим, что и не думал бороться, а решил: «ну вот, значит пришло».
Пришла ЕлешаШ-а, мой эксцентричный хореограф, злой скрипач и подающий надежды прозаик. Она мучилась после недавнего перелома ноги и неудачно сросшихся костей, но так ловко владела своей черной палочкой, что никогда не хромала – Лена как бы умела на этой палочке плыть.
«Безобразная Эльза, королева флирта», с улыбкой Вивьен из «Трамвая Желание » и глазами человека, с которым не на шутку поиграла пыточная камера. Сильная и впечатлительная от природы, Елеша, как никто другой, знала, что такое страсть и смех. Она знала и Страх, но хотела и должна была победить свой недуг – научиться правильно ходить… А я этого не хотел, хотел всегда водить Лешу по улицам, по коридорам, помогать моей умнице учиться… гулять с ней летом без денег, курить без рецидива паранойи, выписывать для Лены в библиотеке пластинки Паганини и нести, нести ее на локте, черноволосую, смуглую, мутноглазую – плыть с ней на одном костыле и смотреть прямо в землю. Нашего жизненного опыта, при обоюдном неумении жить, хватило бы на одну вполне сносную раковую опухоль...
Поцелуи в запястья, в лицо на улице, а потом признания шепотом; это ночь в неумытом дворе (замереть от твоего доверия… и просто сидеть на корточках, под форточкой, со всеми кошками – кончатьи стоять на коленках:Леночка! Леночка).
Мало алкоголя и много никотина. Бессонница в летнюю рокенрольную ночь. Это последнее лето моей расписной, волосатой юности, за ним придет не возмужание – просто старость.
Целовал ее щеки, подбородок, гладил и нюхал живот, разводил коленки... я завернул ее упругое, отзывчивое тело в надежный кокон из моей слюны… Ни во что это не верил.
Мы как-то перевернулись, может быть, встали. А потом у Леши что-то случилось с лицом: начал деформироваться череп и появилась новая улыбка на губах; глаза возбужденные, почти идиотические, округлые, но все равно злые. Я еле сдерживал ужас, а он еще и тоскливый – зато она была ловкая. Вцепилась в мое тело и начала его рвать. Я замер от боли. Собрал все свое неверие и волю, чтобы очнуться как можно скорей. Успел сбить все видимое в темноту и очень быстро открыл глаза – я мог шевелить только веками.
То, что во сне я принял за боль, наяву оказалось параличом. Это существо стояло на коленях у постели и обеими руками, всеми пальцами вцепилось в мои чресла. Совсем черное, растрепанное, безглазое, оно тоже замерло, повернув голову в мою сторону и как бы пойманное на месте, но осознающее свою абсолютную безнаказанность.
Я бы не поверил, что уже очнулся, но Вубар был со мной целую долгую секунду, а потом еще целую секунду он исчезал: не отходя, становился прозрачным. Прозрачность как бы сухая, поэтому внутри у существа были видны крапины.
Я встал и начал ходить по комнате.
6. Обманщики и кошка
Белое небо. Белые снега.
Ходит по ущельям девочка-пурга.
Босая, оступается, камни шевеля,
Под ее ногами горбится земля.
Девочка-растрепа, красавица моя,
Ты – моя родина, ты – моя семья...
Долго ль заблудиться мне в белых камнях,
Возьми меня за руку и выведи меня…
В. Шаламов
Далеко-далеко ото всех людей, на льду, под ветром, ночью – да, это знакомое уже равновесие, грозящее мне смертью. Огонь можно было развести только на льду озера, в выдолбленной ямке. Озером стал круглый двор моего детства. Это было чем-то средним между обрядом инициации, подвизем св. Акакия и работой над поэтическим текстом. Нельзя ни замерзнуть, ни уйти под лёд, ни оставаться на месте. Один костёр, потом другой, потом третий, четвертый – и всякий раз нужно ждать, сидеть у каждого до тех пор, пока он не прогорит – так я шел через озеро, от костра к костру, шел спиной вперед и ни разу не обернулся.
Зачем и кому всё это? А рядом шаялась, прыгала и перекатывалась моя белобрысая смерть, и смерть была соблазнительницей. Она добралась до меня, когда я уже перешел озеро и подходил к нашему старому дому (дом нужно было именно найти – хотя вот он, рядом, деревянный – только обернись!). Наверное, наверняка, на льду я со всем справился; в спокойном осознании этого не было ослепляющей самоуверенности, не было чего-то косного, негибкого, мешающего работе. И с этим домом была связана не статика, не покой, не поражение, а просто то, что я искал. На площадке, уже за первой лестницей, смерть заглянула через плечо, ловкая:
— А ты – Артём!
А ну, пойдём!..
Похотливые глаза начитанной девчонки; слащавое лицо, но кровь интересная – полуармянская – на нее чутко реагировала моя беспокойная нечистая кровь с обомшелой примесью персов. И еще эта яркая, разноцветная мимика (она обняла меня, присела на корточки и разжала холодные с улицы губы).
«Ты розу Гафиза колышешь»?..
Чем сложнее, ярче твоя мимика, тем приятней в подъезде сплевывать и сплевывать тебе на лицо.
Белые усики,
Смерть моя в трусиках –
может ли быть хоть что-то интимнее этого?
«Отлетит ли душа?
Или с губ возвратится назад?»
Кайфетка.
Белобрысая и чокнутая, она засмеялась:
— Хочешь, я тебя поцелую? Ты меня выше…
Всякий раз, когда нас нет в тебе, ты идешь по земле Ошибкою, может быть, самой милой… Правая щека у нее сильно порезана или с каким-то ожогом – клянусь, это было лучше всего на свете.
Мне было хорошо с ней, как с нашимстарым домом… А она уже чувствовала некоторую глупость своего положения, смотрела на меня с укором, почти без улыбки, закапанная… Трудно переоценить такой опытравновесия, но… что от меня останется, если она, своевольница, стянет с узких бедер свои тугие плавки и еще станет царапаться?
И вот тогда кошка Янка заговорила, закричала мне прямо в ухо ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ голосом:
Хозяин!
Хозяин!
Янка только что отметила свою банку, музыкальная Янка вопила и носилась по комнате, прыгала на шторы. Иногда она произносит совсем незнакомые звуки.
7. Бабурка3
(Сон лихача)
Твоим цветам, веселая земля!
М. Кузмин
Изнасиловал Анюту – если только этим словом вообще можно описатьотношения юноши и девушки, которые встречают друг друга. Стремление начать мыслить логически, чтобы разглядеть близкого человека и помочь им обоим, оказалось ненапрасным. Это я сумел догадаться, что у Анюшки склонность к насилию – всё от папы, что бил ее в детстве. Плюс пуританская совесть – Ашаня не пустила бы меня так, как хотелось этого мне (чтобы все для нее, а я бы на коленках).
Первый выпад случился дома у моей бабушки, недели 2 тому назад! В знакомых уж нам борьбе и объятьях я сел на Ашульку и оголил сначала ее спину (кофту одел на головешку), а потом достал попу. Попа была прекрасна, вот что скажу, мда, а еще смешная – сжалась со страху, такая младенческая. Страсти у меня не было и в помине – это все сказки про похоти во время борьбы – они возможны только после, когда ты уже победил.
Анита стала сопротивляться изо всех сил и отчаянно, очень была напугана, возмущена и пр. Я сломил ее не побоями, а болью через укусы. Оставил на спине только синяки, но уже чуть не начал рвать Анюшину плоть: сначала внутри (при сжатии зубов), а потом наружу – вместе с кожей. В Анюшкиной полоске оказалась ямочка на пол-мизинца, а я растянул сразу на 2 пальца (у меня быртыкай в диаметре такой же, тут только к девочкам). Плевушка поддавалась очень легко, но я-то знал, что боль была едва переносимая, а Аня молилась, громко молилась, и я не переставал удивляться. Ей даже в голову не пришло, что можно сосать, а я тогда в первый раз захотел. Аня была очень мокрая изнутри – кровь? – и все то, что было в ней по эту и ту стороны плевы, залучилось теплом, а еще походило на чудесную печку (может быть, именно в этот, самый первый для Ашани раз!ожет быть именно в этот ую печку ()тороны плевы словно засветилось теплом, ая, а Маша молилась, громко молилась, и я только уди).
Славная моя бабурка!
Радость перед красотой, умиление и самая зверская ныть оказались для меня одним, и я вывел свои пальцы. Ане это показалось бы немыслимым, но в тот момент я берег её. Второй раз я удивился, когда посмотрел на руку: там не было крови. Анюша пахла и была вся мокрая от маслица– ее разум-то спасал душу, а тело продолжало работать. Значит, все я делал правильно – она еще ничего не понимала, а я уже знал, что мне это награда.
Потом, когда провожал ее в общежитие, Ашулька начала дуреть, оттого, что мы наделали, а я только и знал, что сейчас ее нужно хранить – особенно от самой себя – мой разум, инициатива и язык делали свое нехитрое дело.
8. Помолвка
Б л у м Стивену. Это ваше.
Дома мы ловили рыбу, прямо в гостиной: бросай леску куда хочешь. Я поймал свою рыбу в старом, сломанном родительском телевизоре. ТВ был со встроенным магнитофоном, поэтому вытащить рыбу из кассетника было непросто: сначала только губы, потом голова... Позвал отца (заядлого рыбака!), чтобы обо всем ему рассказать. И вот пока я вещал свою рыбацкую историю, все события промелькнули, повторились перед моими глазами, но на этот раз рыба напоминала уже человека. Красивого человека. Это был замученный интеллигент, грустный и совестливый, но не уставший любить жизнь; мы разговорились с ним о проблемах гуманизма, о том, что же такое человечность... а потом на улице, зимой, в темноте я взял человека под руку. Им оказалась ты.
9. Колеса незубчатые
я еще поживу и т.д.
Б. Рыжий
Долго гуляли с Машей по родному Екатеринбургу. Около цирка, в каком-то подвале мы стояли в очереди за мороженым, но дожидаться почему-то не стали. Поднялись вверх по улице, зашли к бабушке Гале и еще живому дедушкеВалимахамату – как тепло они нас встретили! Дом, где ты вырос –это живое пространство с абсолютно иррациональной величиной, храм, описанный в изначально утерянном апокрифе.
Старый двор за окном… Скудную, серо-зеленую красоту железного уральского лета сможет понять только человек, здесь выросший. Эта красота почти всегда живет в обрамлении палитры холода, изобилующей самыми сложными оттенками, оттенками того, что железо и север отнимают у человека – и, отнимая, заставляют его переживать и хмуриться: на улицах, во дворах, парках... Это Решетниковскийеще вопрос: как русскому не затосковать на Урале? А ведь русскому пришлому человеку здесь стоит только перестать быть русским – хоть на минуту – хоть раз посмотреть на эти горы азиатскими глазами.
Пили щай (с башкирским выговором), потом в спальной читал бабушке «Коран»… А потом мы с Машенькой остались вечером одни. Каждый август в моем животе бываетнеуютно и холодно, а мировосприятие самое чуткое в году – и всё это счастье – наверное, так многие из нас предчувствуют свой день рождения. У меня была с собой бутылка недорогой холодной водки. А за большим окном лежала железная дорога (с эхом, самым лучшим на земле) и стояли беспокойные тополя снеуютной свинцовой зеленью.
Нам былолегко и тихо. Все мои нервы каждой исколотой точкой тянулись в этот покой: не как наркоман за дозой, а... скорее, как сумасшедший за литием, за круглым литием, лишь бы выключилась боль. Это напоминало историю человека по имени Рюноскэ, но историю без нарциссизма и со счастливым концом: в такие моменты человек редко помнит о том, что он писатель.
10. Ниточка
…износил ты душу
до полных дыр,
так возьмешь за то
дорогой мундир
А.Н. Башлачев
Холодно в темноте. Я маленький и ты маленькая.
Денег хватило только на бутылку “Earlytimes”, но больше нам ничего и не было нужно.
Крошечная, совсем худая, ты мужественно принялась за свой дешевый виски в коричневом стаканчике; там я назвал тебя Ниточка.
Ты заметно волновалась, забавно и неумело кокетничала, но, когда говорила о том, что любишь, становилась вдруг серьезной и очень-очень честной. Настоящий солдатик рок-н-рольного фронта, чумазый мальчишка, залетевший к нам с другой планеты (с гитарой, конечно). Ты морщилась, смеялась и кашляла, в свои двадцать девять ты пьянела стремительно и необратимо, как подросток. И вот теперь Ниточка что-то лопотала мне о ГрегореЗамза, о “TagoMago” и “Sexpistols” – а я? – конечно, смотрел и внимательно слушал.
Как хорошо, как хорошо, что все это случилось с тобой и со мной – просто упало в наши руки, упало на наши больные, никому не нужные головы!..
Уже пора было уходить из этого места, и я уговорил тебя пойти в туалет вместе. Мы ведь оба были не в себе, а значит, был смысл в том, чтобы доверять друг другу. Я опустился на корточки, встал на колени, а ты вдруг неожиданно засмеялась, всплеснула от радости руками и закрыла ими нижнюю часть своего лица.
— Девочка моя, девочка моя. Сделай это со мной и ничего не бойся. Ну, смелее.
…Одеревеневшими пальцами ты расстегнула свои узкие черные джинсы, присела. Потом помочилась выпитым виски мне на левое запястье. Никогда и никому еще не удавалось так хорошо меня понять, понять, кто я такой и что мне на самом деле нужно. Столь же глубоко можнооскорбить человека,если надругаться над его пуповиной. Но я нуждался не в оскорблении, а в понимании. Это та утробная или околоутробная память, с которой человек не расстается даже в коме и с которой он уходит отсюда навсегда – в смерть.
Холодно в темноте. Я маленький и ты маленькая.
А я плакал там – счастливый и так неожиданно, до конца успокоившийся – потому что больше мне ничего не было нужно.
Здравствуй, любовь,
Получи информацию,
Да не промахнись
И сотри макияж.
<2002-2015>
1Автор родился в 1982 году в Свердловске,кандидат филологических наук, член «Союза писателей XXI века». Печатал стихи в газете «Поэтоград», журналах «Урал», «Новая реальность», «Зинзивер», поэтические переводы с японского в журналах «Иностранная литература», «Новая реальность» и «Зарубежные записки».Рефлексирует в своем творчестве концепцию синергетики в контексте осовременивания поэтики классического литературного постмодернизма.
2Вубар – демон в чувашской мифологии. «Появление» Вубара, его агрессивное «поведение» – это симптомы т.н. сонного паралича у человека.
3Такие определения из словаря В. Даля, как «мотылек», «бабочка», «бабушка» или «пестрокрылое (чешуекрылое) насекомое» здесь не имеются ввиду.