А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ы Э Ю Я

Андрей Сальников

Не уходи, без тебя - лучше. Всё пройдёт. Ванькино счастье. Рассказы

 

НЕ УХОДИ, БЕЗ ТЕБЯ… ЛУЧШЕ

 

– Не уходи, без тебя… лучше – с горькой усмешкой подумала мать Лены, опять вспомнив покойничка - деда Лёшу, любившего повторять эту городскую шуточку, когда случайно подслушала разговор соседки с её сестрой – Ниной. “Сердобольная” соседка, коих множество во все времена с “участием” выговаривала Нине: – тяжко тебе ведь воз-от такой одной тянуть, своих-от трое, мужа убили, а тут сеструха с довеском – нахлебники! Ехали бы уж они куда-нибудь, да вам жить не мешали. Муж-от ёйный, знать-от к немцам подался, раз “без вестев пропал”. И то думать, чем в окопах гнить-от, да под пули лезть, лучше уж в плену отсидеться. Немцы-от, знаюшшие люди баяли – культурна нация, не мы – лапти. Пересидит войну в тепле, да в сытости, а вы тут его щеней, да жонку кормите - знайте. Власти-от знают чо деют, раз паёк им не положен, знать-от не просто так…

– Не уходи, без тебя… лучше – гудело в её голове набатом, когда Валя не дослушав того, что ответила Нина, опрометью, не разбирая дороги, бросилась в школу за дочерью. Забрав дочь, она почти выкрала из дома свои нехитрые пожитки и уже вечером Валя с дочерью ехали в дырявом и прокуренном вагоне в Казахстан. Там они не задержались, ибо и там было голодно и холодно, и потому подались мать с дочерью ещё дальше, в Узбекистан, в древний и солнечный город Самарканд. Несмотря на то, что только что закончились последние бои с басмачами, а может именно поэтому местные начальники их приняли очень хорошо и даже помогли Вале устроиться сначала библиотекарем в школу, а затем и учителем русского языка и литературы. На то, что муж у Вали был подозрительно “без вести пропавший”, здесь как-то не обратили внимания. И началась у них совсем другая жизнь…

– Не уходи, без тебя… лучше – вспомнилась Валентине Петровне дедалёшина присказка, когда в середине восьмидесятых начались в Узбекистане косые взгляды местных в сторону русских. Удивительно быстро вчерашние соседи, сослуживцы и некоторые “друзья”дошли до того, что квартиру пожилой учительницы стали защищать её ученики. Приходили они по нескольку человек, но было понятно, что вечно так продолжаться не может. Её дочь - Лену, как её мужа с работы тоже вытурили, несмотря даже на то, что  специалиста такого уровня на заводе больше не было. И Лена с мужем собрались уезжать в Россию, осталось уговорить всячески сопротивлявшуюся этому мать, которую они здесь бросить просто не могли. “Уговорили” Валентину Петровну местные “активисты”, начавшие стрелять в её добровольную охрану. И хотя ранили только одного и то легко, старая учительница решила не рисковать чужими жизнями и согласилась на уговоры дочери, зятя и внучек.

– Не уходи, без тебя… лучше – не раз вспоминала Валентина Петровна дедалёшину фразочку, и было от чего.  Бесконечные хождения по вязкой паутине кабинетов российского чиновничества никак не способствовали в пробуждении в ней любви к своей новой – старой родине. Три года походов за гражданством и пенсией, почти столько же борьба за признание стажа и квалификации её дочери, бесконечные приводы в милицию за “нарушение” паспортного режима всё это и многое, многое другое ожесточили всю семью. Но назад дороги не было.

Наконец, все мытарства переезда и репатриации оказались позади и Валентина Петровна решила съездить на свою малую родину, чтобы узнать, что стало с сестрой, братом и другими родственниками, остававшимися на Урале. Обида, хотя и накатывала порой, но давно уже не определяла отношения Валентины Петровны к своей родне, просто найти хоть кого-то у неё до сих пор не получалось. Письма и запросы возвращались без ответа, а деревни той не было уже даже на карте и в истории Усть-Буйского, теперь уже Верхоямовского района. Близилось рождество…

– Не уходи, без тебя… лучше – помнил эту присказку и глава Верхоямовского района Алексей Петрович. И вот почему. Несмотря на то, что он сделал для своего района и самого маленького города Яковской области действительно много, но отсутствие собственной налоговой базы и крупных предприятий постепенно разрушали этот прекрасный, но уже очень запущенный городок. Не спасали даже монастыри, и начавшаяся было возня за превращение Верхоямовска в новый “духовный центр” Урала. От крупных городов он был далеко, промежуточные туристические цели столь далёкого путешествия сколько-нибудь внятно отработаны не были и потому туризм тоже не вывез экономику городка и района, несмотря на все старания главы администрации – коренного жителя Верхоямовска и даже прошлого главы Яковской области, некоторое время выделявшего на эти цели довольно большие деньги. Но местные жители ничего не хотели знать о его борьбе и стараниях - им нужен был результат, и потому они везде обсуждали вопрос замены своего главы и не просто обсуждали, но писали жалобы во все инстанции (вплоть до Президента России).

– Не уходи, без тебя… лучше – царапалось в душе Алексея Петровича, когда к нему, как только он закончил поздравительную речь, подошла женщина и спросила, не знает ли он кого-либо из рода Черноскутовых, до войны живших в деревне Полуеденой. Глава удивился, но ответил, что это его родня. Женщина тоже очень удивилась, но представилась – Валентина Петровна Подольская в девичестве Черноскутова. – Потеряшка?! Ты?! – изумился Алексей Петрович и, забрав гостью, тут же отправился домой. Дома почти сразу же началось маленькое светопреставление, уже через сорок минут там собралась почти вся жившая в городке родня. Шум, гам, возгласы, распросы…

Только здесь Валя узнала, что Нина тогда отматерила и едва не избила настырную соседку, а молчала в начале разговора потому, что просто онемела от той наглости, с которой та лезла не в свои дела. А когда Нина после долгих розысков сестры узнала, что Валю видели на вокзале, зарёванную, то порывалась даже дом у соседки той сжечь, еле остановили. Соседку ту вскорости бог покарал, осудили её и в лагерь отправили, знать-то не только Нине она про “цивилизованных” немцев пела. Без права переписки, насовсем, значит...

– Не уезжай, поживи ещё! – хором и поодиночке уговаривала счастливую Валюшу вновь обретённая родня. Но она счастливо отнекивалась, хотя и обещала вскорости вернуться и поселиться где-нибудь неподалёку. Обещала уже к майским праздникам детей и внуков привезти – познакомить с роднёй…

 

Валентина ехала из дома домой, бездумно и счастливо глядя в окно. Мелькали за окном поезда, заснеженные поля и вечные российские покосившиеся заборы и стайки, перелески и буераки, коробили взгляд упрямо выглядывающие из-под белоснежной простыни сугробов почти бесконечные помойки с их, не гниющим пластиком – убийцей природы. Но сейчас Валентине Петровне не было до них никакого дела – на душе было тихо и тепло. В глазах её тихо светились радость и лёгкая грусть. Радость от обретения родных сердец и грусть о времени, потерянном без общения с ними. Почти незаметно для самой Валентины вместе с радостью от обретения родни возвращалось к ней и утраченное было чувство Родины, едва не убитое чинушами...

 


ВСЁ ПРОЙДЁТ

 

– Всё пройдёт, пройдёт и это –  утешал себя Ян, буквально выползая из спортзала 146-ой школы, что находилась тогда на повороте трамвайных маршрутов с Октябрятского посёлка на район УзМТ. Накувыркавшись по системе Кадочникова, он почувствовал острую боль в давно пощёлкивавшем колене. Щёлкало колено и раньше, но тренер успокоил: «Да не  меньжуйся ты, это почти у всех такое, пройдёт». – Не прошло. На этот раз в нём что-то противно щелкнуло и как-бы застряло. Боль была адова. Синие искры перед глазами. Охая и зажимаясь, чтобы не застонать в полный голос, Ян кое-как переоделся и вышел, а вернее выполз на улицу. Выполз и выругался. И было от чего. И в этот раз на спортплощадке перед школой граждане выгуливали огромное количество собак без поводков. Половина из них бойцовские, да ещё и от хозяев, чья крыша уехала в отпуск, причём давным-давно, и даже не обещала вернуться. Зима, темно, хотя и не поздний вечер, слепили глаза фонари и шальные, большие снежинки, танцуя вокруг него хороводы, всё старались залететь ему прямо в глаза. Но вся эта красота не трогала Яна, на здоровых ногах ему ничего не стоило бы обойти этот собачий (во всех смыслах) заповедник, но сейчас он смог бы лишь проковылять через площадку по кратчайшему из расстояний. Ян сжал зубы и шагнул вперёд…

– Всё пройдёт, пройдёт и это – утешал он себя, когда к нему с разных сторон, восторженно повизгивая и рыча от предвкушаемого удовольствия, бросилось сразу несколько здоровенных псин. Хозяева всё это видели, но старательно делали вид, что не видят. Только один из хозяев открыто повернулся и, сложив руки на груди, так, в позе Наполеона, стал ждать, когда же «обосравшийся лох»  начнёт просить, чтобы он отозвал своего бультерьера. Но собаки, на всех парах, буквально подлетев к Яну, внезапно резко останавливались и тут же начинали жалобно скулить. Они ещё и с явной жалостью смотрели на него, а потом убегали, оглядываясь и повизгивая. Собаки оказались человечнее хозяев и по-своему посочувствовали больному. А люди? “Наполеон”, например, грязно обругал и забрал с площадки своего пса, видимо не оправдавшего “оказанного ему высокого доверия”. Ян подобрал обрезок доски, чтобы использовать его вместо костыля и с ним похромал дальше...  

– Всё пройдёт, пройдёт и это – Ян судорожными рывками, поскуливая (как те собаки) от вгрызавшейся в ногу при любом движении новой волны боли, хромал до трамвайной остановки, когда увидел уже уезжавший от остановки трамвай нужного ему маршрута. Хотя вечер начался только ещё с включения фонарей и даже рабочий день не везде закончился, но в те времена (“святые” девяностые) очень велик был шанс следующего трамвая уже не дождаться. Такси тогда стоили просто непомерных денег, а скорая помощь на такую травму могла и не приехать, да и кто бы её вызвал? - если сотовые тогда были только у олигархов. Ясно представившаяся ему перспектива ковылять до больницы на такой ноге, заставила Яна яростно замахать своей неудобной опорой. Трамвай вдруг, заскрежетав, остановился. Открылась передняя дверь. Со всею возможною скоростью, на какую он только был способен, Ян бросился ковылять через дорогу. Добредя до трамвая, он забросил обломок доски в вагон и на руках начал заползать в трамвай. Но ступенька была высоко и выходило у него не очень. Несколько сердобольных пассажиров бросились к нему на помощь, зато другие недовольно ворчали.

На вопрос водителя – Что с тобой, парень?! – Ян, буквально упав на сиденье, рассказал о том, что  с ним случилось, и попросил разрешения доехать до 23-ей больницы. Денег у него не было. Кондуктор разворчалась было, но водитель цыкнул на неё и она недовольно умолкла. Не доезжая до остановки «Красных Балтийцев», то есть прямо напротив 23 больницы, нарушая ПДД и кучу инструкций, водитель остановил трамвай и те же сердобольные пассажиры помогли больному выбраться из вагона. Ян переждал ехавший по дороге транспорт и, собрав все силы, тихо матерясь и постанывая от боли, кое-как дохромал до травмопункта. Там уже сидела целая куча народу. Он занял очередь и стал ждать. Его беспокоила не только нога, но и то, что в университете, где он учился, нужно было сдавать зачёт по физкультуре. В этот раз надо было сдавать кросс. Причём преподаватель физкультуры так поставил дело, что не сдача зачёта была чревата самыми серьёзными проблемами. Можно было завалить всё что угодно, но физкультура должна была быть сдана! Яну позарез нужно было получить освобождение. Очередь двигалась медленно. Когда до Яна, наконец, дошла очередь, все медицинские работники вдруг забегали, а потом куда-то исчезли. После часа ожидания выяснилось, что здесь сегодня принимать больных больше не будут, ибо приехала какая-то комиссия и будет здесь всё проверять. Всех направили в 14-ю. Люди ругались, ворчали, но собрались и поехали в приёмный покой 14-ой ЦГБ, причём из района “Электромех” в соседний район - “УралПром”. Ян никуда поехать не мог. Тихо матерясь и кусая до крови губы, он собрался духом и пошёл на приём к терапевту.

– Всё пройдёт, пройдёт и это – утешал себя Ян, еле удерживаясь, чтобы не застонать и потому, не обращая внимания на то, что в очереди в кабинет врача сидели одни женщины. Женщины переглядывались, перешёптывались, но ничего ему не сказали, ни когда он занимал очередь, ни когда сами занимали за ним. Наконец и здесь подошла очередь и Ян, измученный болью и почти уже трёхчасовым ожиданием, практически заполз в кабинет. И доктор и медсестра при нём, а вернее при ней – ибо доктор тоже была женщиной, посмотрели на Яна с немалым изумлением. Наконец одна из них строго произнесла:  "Молодой человек, немедленно выйдите и прочитайте, что написано на дверях". Ян помотал головой и от боли став по-настоящему наглым,  через красную пелену в глазах, проникновенно произнёс: "Я обязательно выйду и прочитаю, но, пожалуйста, дайте мне освобождение от физкультуры, у нас сегодня кросс в университете, а из меня сейчас бегун… ­–  он развёл руками и криво улыбнулся, а затем продолжил, – мне и до дому-то не дойти. –  Он помолчал немного и буквально взмолился –  можно мне направление к хирургу или травматологу, я три часа ждал". Женщины переглянулись, поулыбались, но выдали и справку – освобождение и направление к травматологу с пометкой “срочно”. Но обе эти драгоценные для него бумажки были со штампом: "Врач-гинеколог"! Кто же знал, что в этот день терапевт уступил кабинет для гинекологического осмотра?!

– Всё пройдёт, пройдёт и это – утешал себя Ян, когда на осмотре у хирурга выяснилось, что у него разрыв мениска. Этого хирурга сердобольный “женский”  доктор всё-таки уговорила прийти из стационара, где он был на дежурстве. В поликлиннике в это время уже все приёмы закончились, а ехать куда-либо, этот больной был явно не в состоянии. Ногу заковали в гипс. Хирург выписал направление на больничный, а вот освобождение от физкультуры, ссылаясь на бюллетень, выписывать не стал.

Когда все закончилось, Ян, тихо постанывая, добрался до выхода из больницы и остановился. Трамваев ждать было уже бесполезно, стояла глубокая, декабрьская ночь.

Снег всё падал и падал, постепенно превращая грязный уральский Яковск в белоснежную сказку, но сказка сказкой, а добраться до дому без машины было нереально. Очень хотелось есть…

 

Ян вздохнул, снова внутренне сжался и поковылял к дороге. После сорока минут ожидания остановилось возле него пять машин и все как один отказались ехать  без оплаты сразу. Ян начал уже всерьёз подмерзать и отчаиваться, как вдруг из-за поворота… выкатились сани. А в санях, Ян даже и не поверил своим глазам  – в санях сидели весьма поддатые Дед Мороз и Снегурочка. Проезжая мимо Яна, Дед Мороз лихо гаркнул – тьпр-р-ру-у-у! ­ - Лошадь встала. – Садись, парень! – сказал сказочный дед, хриплым пропитым басом и добавил: – Чудеса случаются! Но только у хороших людей! –  И пьяно подмигнул, изрядно удивлённому Яну. Тот не стал возражать и кое-как забрался в невысокий возок, случайно прижавшись к пышной груди снегурочки. Снегурочка хохотнула, обдав его ещё не перегаром, но уже стойким запахом водки, рыбы, чеснока и мандаринов. – Куда едем?! – поинтересовался спаситель. – Мне бы на угол “Гагарина и Леонова” и “Зуборезчиков” – робко попросил Ян, всё ещё не веря своему счастью. – Эт-то можно, нам там рядом – пробасил дед, смачно гаркнув – мм-нно-о-о захудалая! – лошадь тронулась с места и они почти неслышно покатили по вечерней сказке засыпающего в белоснежной пелене города. Навстречу им ехали и сигналили редкие в этот час машины. Снегурочка на ухо рассказывала Яну о том, что они ездили от профкома завода «Металлоизделия» поздравлять подшефных детишек с наступающим Новым годом, и что детишек много, вот и начали пораньше, с двадцать пятого… Дед Мороз горланил частушки, а Ян умиротворённо думал о том, что мир всё-таки не без добрых чудес. – Не все как собаки! – разнежено подумал он, и вдруг застыдился, вспомнив сегодняшнее поведение собак…

Чудеса продолжились. Дед Мороз и Снегурочка не только довезли Яна, они ещё и затащили его на  четвёртый этаж, что, впрочем, никак не сказалось ни на их состоянии, ни на их настроении. Закрывая двери, Ян слышал внизу спускающиеся, неровные шаги, хохот Снегурочки и громкий бас Деда Мороза выводивший: “Когда б имел златыя горы”… “Много ли для счастья надо?”, – подумал Ян, упав на диван и тихо млея от почти полного отсутствия боли, вдруг опять вспомнил сегодняшних собак, и у него отчего-то сладко заныло в груди…

– Всё пройдёт, пройдёт и это – проворчал про себя Ян, когда в деканате больничный лист приняли, но, по настоянию преподавателя физкультуры потребовали и освобождение от занятий физкультурой, хотя диагноз и гипс на ноге, казалось бы, должны были бы исключить подобные требования. И пришлось ему, краснея и смущаясь, отдавать ту самую справку от гинеколога. И её, что чрезвычайно удивило Яна, приняли без особых вопросов...

– Всё пройдёт, но только не это!

 


ВАНЬКИНО СЧАСТЬЕ

 

***

Нил Савватьевич был уже далеко не молод. Службу свою в почтовом департаменте он начал ещё при Прянишникове. В очередной зимний вьюжный вечер, в Сочельник, он тяжело покряхтывая и покашливая, шагал по своему участку, собирая письма и открытки из почтовых ящиков, а этих почтовых отправлений перед светлым Рождеством было, как всегда, много. Вот и в очередном чугунном ящике их набралась целая куча. Так что, вытаскивая послания, он пару штук уронил на притоптанный грязноватый снег. Кряхтя и чуть слышно постанывая – о господи, силы небесные, – Нил Савватьевич наклонился и поднял упавшие конверты. Один из них показался ему странным, в надписях на конверте было что-то не то, но в тусклом свете висевшего на углу при схождении двух улиц керосинового фонаря разглядеть, что это было, не получалось. Как ни относил старик конверт на вытянутую руку, как ни щурил подслеповатые глаза, ничего у него не выходило. Пришлось ему одевать тщательно оберегаемые от случайностей очки. Ну не везло старому почтальону на очки: то украдут, то сломает, то потеряет, а стоили очки эти по нищенским почтовым прибыткам жутко дорого, а без них, стареющим глазам пожилого почтальона, было никак не обойтись. Потому и хранил он их во внутреннем, застёгнутом на пуговку кармане своей форменной куцей шинелки, да в купленном при случае старом, потёртом, деревянном очёшнике. Перекинув почтовую сумку подальше за спину, старик похлопал рука об руку, снял обшитые брезентухой рукавицы, сунул руку за пазуху, и, поковырявшись в кармане, вынул футляр. Бережно, словно драгоценность, достал он оттуда очки, водрузил их на нос, затем глянул на смутившую его надпись на конверте. Она гласила: “На деревню дедушке. Константину Макарычу”. – Ох, ти мне! – изумился старый почтальон. – Давненько я не встречал этакого… – пробурчал он, кладя письмо себе в карман. Обойдя участок и набив до отказа свою почтовую сумку письмами и рождественскими открытками, Нил Савватьевич вернулся в здание почтового отделения.

 

***

Выложив письма в отдел приёма и сортировки корреспонденции, обогревшись и перекусив кусочком хлеба с горячим чаем, Нил Савватьевич присел погреться у печки – голландки и стал, грустно улыбаясь в бороду, разглядывать тот самый конверт с так нелепо написанным адресом. В натопленном зале почтового отделения было тепло и почти тихо, так как двери для посетителей уже закрыли. – Чегой энто у тебя – Нил Савватьич? – пробасил молодой, дюжий кучер почтовой тройки Егор, сидевший у сортировщиц за самоваром.  – Да вот, шалопай какой-то письмо в ящик бросил, а какой адрес написал?! На деревню дедушке! От неграмотности знать-то или по малолетству – опять грустно улыбнулся старый почтальон. – Да ты что-о?! – улыбаясь, протянул кучер, поднимаясь на ноги и подходя к Нилу Савватьевичу. – Дай-кось гляну… – басил Егор, улыбаясь всё шире. Старик нехотя протянул ему конверт. Тот принялся читать, мучительно морщась и шевеля губами, грамота давалась ему нелегко, и читал он по слогам. Прочтя и покумекав что-то про себя, Егор расцвел и принялся хохотать, уперев руки в могучие свои бока, притопывая правой ногой, наклоняясь вперёд и брызгая слюной. – От, умора, батюшки святы…, да подишь ты… – заливался смехом бугай.

Нил Савватьевич недовольно покачал головой, но ничего не сказал. Тут на гогот Егора прибежали девушки - сортировщицы Антонина и Маня. С трудом выяснив, в чём дело у продолжавшего ржать кучера, они забрали у него конверт и убежали в другую комнату, где вслух прочли надпись на конверте коллегам. Вскоре хохотало уже всё почтовое отделение. Даже вышедший узнать в чём дело почтмейстер, присоединился к общему хору. Повсюду были видны слезившиеся глаза, забрызганные слюной воротники и передники, красные лица. Лишь старый почтальон не участвовал в этом буйстве смеха. Пожевав губами, он зашёл в зал, вырвал из рук Антонины письмо, сказав, окая, что бывало с ним только в минуты волнения, так как с Костромы своей уехал он в столицу почти шестьдесят лет тому назад – хошь и нельзя, но надо бы почитать, что там, в письме, можот горё какое!? – В предвкушении продолжения веселья с ним согласились все, даже почтмейстер Степан Савельевич, вообще-то человек очень строгий и выдержанный. Подержав конверт над паром из самовара, Нил Саватьевич костяным ножиком поддел место склейки, потом легонько пальцами раскрыл конверт и достал письмо. – Читайте вслух, Нил Саватьич, – попросила бойкая Антонина и все поддержали её просьбу нестройным хором. Укоризненно взглянув на них, старый почтальон бережно развернул письмо и всё-таки начал зачитывать его вслух…

 

***

Когда он окончил зачитывать письмо, в отделении стояла гробовая тишина. Все прятали друг от друга глаза, смешливая и бойкая Антонина утирала слёзы, и только кучер стоял, всё ещё глупо скаля свои лошадиные зубы. – И-эх-ма, вот жисть то сиротская – не кулич на паску! – раздумчиво сказал истопник Петрович и, расстроено махнув рукою, пошёл курить на крыльцо, на ходу сворачивая цигарку. Многие заметили, что руки у него заметно подрагивали. Вдруг тихая и незаметная вдовушка Вера, произнесла задумчиво – а ведь я знаю этого мальца. – Все взоры тут же обратились на неё. Засмущавшись и залившись краской, Вера пояснила, – я как-то Голодаевской улицей шла, а его приказчики били. Как раз за огурцы эти, они здоровые черти, а он маленький, да худющий, так еле отбила, хорошо ещё, что студенты мимо шли, ввязались, а то и мне перепало бы…–  грустно улыбнулась молодая женщина. Нил Савватьевич пожевав губами, вдруг спросил – а ты знаешь хоть, где живёт- то малец? – Вера смущённо кивнула, ответив, – в доме коммерции советника Игнатьева в учениках у сапожника Аляхина он. Я его тогда до дому проводила, чтобы не обидели… – ещё больше смущаясь, ответила она. – Всё! Хватит с вас чтений и церемоний! – неожиданно громко заявил, спохватившись, почтмейстер и добавил, – заканчивайте у кого, что осталось и по домам, завтра работы ещё больше будет - Рождество на носу! – И внушительно погрозил всем пальцем. Все зашевелились и разошлись по своим местам, поднялся обычный рабочий шум и только Нил Савватьевич и Вера отошли в сторонку и о чём-то долго шептались.

 

***

У господ Живаревых по дому беготня, нервы, ругань... Прислуга шепталась о том, что опять новорожденный Павел Федотыч плакать изволил всю ночь, а третьего дня нанятая нянька - двадцативосьмилетняя Настя, умаявшись за день по поручениям властной и всю жизнь прожившей в доме Живаревых ключницы Марфы Егорьевны, опять уснула и не доглядела мальца.

Слуг в доме после реформы стало заметно меньше, вот и приходилось каждому, кто остался, за нескольких дореформенных дело справлять. И ведь беда-то в том, что она уже третья, кто не смогла. Василина Игнатьевна в расстроенных своих материнских чувствах слегла и даже не была у всенощной.  Муж её - Григорий Александрович устало и безнадёжно ругал няньку, она, опустив очи долу, что-то тихо шептала в ответ…

 

***

Прямо с утра, не выспавшись как следует, из-за плача малютки, которого ночью было слышно на весь дом, Ольга Игнатьевна в очередной раз высказала маменьке упрёк за своего любимца Ванечку Жукова. – Был бы Ванятка при нас, он бы доглядел за дитятей, хороший был мальчик смышлёный, послушный. – Но в отличие от прежних её попыток защитить любимца, сегодня её слова были услышаны, потому, что уже недели три после родов как не высыпались в доме все. Доктора, что земский, что привозной из города, насоветовав укропной воды только разводили руками, не находя у чада ничего опасного. Велели звать сторожа Макарыча, чьим внуком и был сосланный в город мальчик. 

 

***

Дед долго, старательно обстукивал и обмахивал веником свои старые подшитые пимы на крылечке у колонн портика. Затем опасливо озираясь, почти на цыпочках, он поднялся по парадной лестнице вверх на антресоли и, постояв в нерешительности перед дверьми с бронзовыми, покрытыми сусальным золотом ручками, всё же вошёл в гостиную к господам и поклонился в пол, зажав в руке мохнатую собачью шапку. Когда он выпрямился, господа заметили, что глаза его и нос у него красны, а старческие тонкие губы дрожат. – Ты что это, Макарыч, с утра принял что ли?! Смотри у меня?! – строго посмотрел на старика Игнатий Николаевич. – Да што вы, што вы, хасподь с вами, батюшка… – испугавшись, мелко закрестился сторож. – В-ваша милость – начал с испугу даже немного заикаться старик, – эт-то письмо я п-получил, от в-внука свово Ванятки, вот и плакал много, худая у него жизнь и вроде всё, как полагатся по учению его, а жалко сиротку, с-спасу нет… – Господа переглянулись, и Ольга Игнатьевна спросила, –  а где же письмо?! – Старик засуетился, полез за пазуху, развязал какой-то мешочек на шее и, вынув оттуда письмо, протянул его барышне. Та дрогнула было, и гримаса отвращения появилась на её лице, но письмо взяла, не спеша расправила конверт в руках, прочла адрес, и удивлённо подняв левую бровь, сказала – Ванину руку я знаю, а кто дописывал адрес?! – Константин Макарович в недоумении развёл руками, он вообще об этом не подумал, получив это письмо. Для него самой собою разумеющимся казалось, что мальчик, умевший читать и писать до поездки в город, в городе стал ещё грамотнее. Барышня тем временем быстро пробежала письмо глазами, насупилась и протянула его папа, сказав только, – бедный мальчик. Такая жестокая судьба! – и отвернувшись к окну, принялась вытирать глаза батистовым платочком. Игнатий Николаевич вставил монокль в левый глаз, поднёс руку к окну, так как карсельская лампа на тускло-сером зимнем рассвете давала мало света, и стал медленно, всё более хмурясь, читать письмо. Затем крякнул, отдал письмо мама и, повернувшись к старику, сказал, ­ – ты Макарыч, вот что, собирайтесь-ка с Егоровной, она мальчика в город отвозила и знает где его найти. До станции вас Степан довезёт…