А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ы Э Ю Я

Салават Мухаррамович Кадыров

Тюремный блокнот. Стихотворения

ХАН

 

Мой давний блокнот оттуда, отчего мы не зарекаемся,

лежит как взгляд изнутри, как память «лихих времен»,

когда инженеры, педагоги и врачи подались кто в бизнес,

а кто и в многочисленные банды заниматься рэкетом

и откровенной кидаловкой, который впоследствии

назовут «русским бизнесом». Чтобы никого не шокировать,

я представлюсь своим тюремным «погонялом».

 

***

Я видел солнце –

красивое, яркое, жаркое,

что из прогулочного колодца

уходить было жалко.

Я оглянулся на прощание,

заполняя солнечным светом

глаза горького отчаяния

и не заплакал при этом.

Я понес его в камеру

походкой голодного шакала,

где стены грязные чеканила

лампа острого накала

и лежал с закрытыми глазами

на дне казенного заведения

светлыми добрыми словами

добираясь до сути озарения,

что тварь земная всякая

за себя обязана бороться,

пока есть жизнь яркая,

как мое красивое солнце.

 

***

С пожеланиями покоя и мира

тебе, наша родная земля,

мы поднимаем кружку чефира,

предварительно отварив нифеля,

мы все упадем в твои объятья

как отживем положенный срок

и выпьем из чаши проклятий

черный божественный кипяток,

что отстаивается крепчая,

как злость поруганных времен,

мы давно отчаялись от чая

в ожидании добрых перемен,

но верой праведной мы верим

тебе, наша родная земля,

что не обманешь, кто чефирит,

предварительно отварив нифеля!

 

***

В местах не столь отдаленных,

но подалее от жизни своей,

которой живут обделенные

свободой, волей, судьбой

свое собственное время

согласно философии тьмы,

напрочь забываешь свое имя,

привыкая к погонялу тюрьмы,

считаешь в обратную сторону,

сколько еще не утекло воды,

если время подобно ворону

не накаркает новой беды,

уводя свои стрелки оголенные

в мир запертых дней и ночей,

в места не столь отдаленные

но подалее от жизни своей.

 

***

Сердце, гордое, пляши,

Пока на инструменте души

Я играю веселую жизнь,

В груди без боли пройдись,

Разгони усталую кровь,

Чтоб моя забытая любовь

К мелодии жизни живой

Вспыхнула яркою звездой

На железной решетке ночной,

Чтобы я – пропащий зэк,

Убогий казенный человек

Поверил в музыку судьбы

За забором тюремной городьбы.

Время, быстрое, не спеши,

Хоть на мгновение задержись,

Пока на инструменте души

Я играю веселую жизнь!

 

***

Еще во времена некрещенные

Отсутствия свободы и труб

Оттого, что стихи запрещенные

Читали не разжимая губ,

Может и возникла музыка,

Как потребность одичалой души

На языке мелодичного мужества

Сказать, о чем Бог молчит,

Откуда тогда в ней поэзия

И правда честных стихов,

Если песни, как слезы,

Не льются от боли слов?!

 

***

Я слышал музыку.

Она струилась ко мне,

Проникая через узкую

Щель в тюремном окне.

Она была очень тонкой,

Как зыковский намек

Страдать на своей шконке,

Связав из чувств узелок

Памяти о вечной музыке,

Которую без слез не спеть.

Дай Бог, мне мужества

До своей свободы дожить

Мелодией далекой боли

С радостью слушая здесь.

Арию надежды из воли

Мне исполнила жизнь.

 

***

Я выходил из тюрьмы

Как выходят из себя

Во гневе безрассудной тьмы

Никого на свете не любя.

Острый ослепительный снег

Ярко ударил по глазам

И поплыл мой белый свет

Навстречу к людям, голосам

Улицы ослепшего дня,

Запруженной быстрыми авто,

Но они не ожидали меня,

Как нигде, никого, никто,

Кроме бродячих псов зимы

Со своей бедой наедине,

Но я выходил из тюрьмы,

Который все кипел во мне.

 

***

Криминальная тишина.

Небо в клеточку окна.

За облаками угаданная луна,

Как недоказанная вина

Лежит на совести з/к,

Хотя на небе еще не видна,

Но уже зреет исподтишка,

Лишая покоя и сна

И некому спасти, помочь,

Прервав наивную игру,

Словно алиби тает ночь,

Рассыпая доводы к утру

И ни обмануться, ни украсть

Луну на клетчатом окне,

Чтобы неузнанным пропасть

На обратной ее стороне.

 

***

Свободой торгуют

Оптом и в розницу,

А неволю все воруют,

Пока не наполнится

Глубокая чаша терпения

Досадой, обидой, болью

И тогда в ночь затмения

Идут добывать неволю,

Выбирая какая нравится,

Какую совесть рассудит,

С которой душа справится,

Та по плечу и будет.

А успокоившись невольно

На срок дареным приговором,

Жить на свете не больно,

Чувствуя себя вором.

 

***

Живу словно в зоопарке,

смотрюсь как в зеркало в глазок,

по вечной тюремной запарке

невеселый отматываю срок,

караулю железные двери

между страшной явью и сном,

изображая из себя зверя

отчаянно кидаюсь на корм.

Меня готовят для цирка

жизни веселой с кнутом,

куда все приходят позыркать

вечно с разинутым ртом.

Но я пристоен пока пристроен

в клетке хранящей судьбу,

а если надо – выйдет клоун,

развеселит потерпевшую толпу,

в этом величие искусства,

чем страшнее, тем веселей,

потому я нажимаю на чувства

в зоопарке жизни своей.

 

***

Горькая тюремная баланда

не пища раздумий и тревог,

а моя вечная баллада,

которую дарует сам Бог.

Тюрьма – моя литература,

я ее положительный герой,

в отрицательных – прокуратура

да срок наколотый иглой

в виде храма с крестами

во имя спасения от грехов,

чтоб мы исколотыми телами

не повторили драму отцов,

которые на две пятилетки

великой стройки на века

уходили в горе малолетками

и возвращались матерыми зэка,

распевая песни о баланде,

въевшуюся в кровь и плоть,

о своей вечной балладе,

которую дарует Господь!

 

***

Громкое радио в камере

и постоянный яркий свет,

словно тяжелые камни

над нами угрожающе висят,

это психическое воздействие

придумала родная тюрьма,

чтоб мы ни на что не надеясь

потихоньку сходили с ума

и видели себя на площади

колхоза имени Труда,

где пасутся мирные лошади

и смеются гуси у пруда,

и возбуждаясь репродуктором

веселились в единой семье

счастливой жизни без продуктов,

не вспоминая о своей тюрьме

и как вся колхозная братия

уважает свой сельсовет,

полюбили громкое радио

и постоянный яркий свет.

 

***

Выдающийся персоной

По приговору своему,

Заехал «вор в законе»

В нашу убогую тюрьму,

Аристократ преступного мира

Спустился к жизни обид,

Мы отметили чефиром

Высокий дружеский визит.

Правда, не было оваций,

Оркестр не шарил духовой,

Но притихла администрация,

Затаился мир блатной.

Он хозяйским взглядом

Окинул всех кто страдал

И навел такой порядок,

Который не видел персонал.

Прекратил насилие, побои,

Беспредел в корне пресек,

Как-то сразу исчезли помои,

Обогатился тюремный паек.

Но его выкинули на зону,

От греха, чтобы не мешал.

Добропорядочная персона,

Аплодисментов не было,

А, жаль!

 

***

Дай, Боже, презренному

зэка судьбы лихой,

если воли, то мгновенной,

если срок, то небольшой!

Передачку, не подачку

передай ему от жены,

если она ночью мрачной

слушала шаги тишины!

Дай, чтобы мама родная

дождалась сына своего

и всем, кто ждал страдая,

дай понемногу всего!

Дай, Бог, в Бога

веруя во времени тьмы

выйти на светлую дорогу

за ворота безбожной тюрьмы!

 

***

Увезли на свет неблизкий,

замели метелями крутя

по самой северной «железке» -

по «пятьсот веселой» на костях

бывших узников ГУЛага

под каждой живою шпалой,

где снег хрустит бумагой,

как приговорною строкой,

с неостывшими слезами

у круглой печати костра,

здесь они темными ночами

просиживали жизнь до утра

покуда конвой безбожный

не отправил всех за облака,

где крайнее левое похоже

на очень знаменитого зэка,

что страшно завыть на соло

последнюю песню во тьме,

потому что по «пятьсот веселой»

я еду сидеть в тюрьме.

 

***

Помню пересоленую рыбину –

вкус тюремного пайка,

как в ожидании «Столыпина»

нас выгнали из воронка,

чтоб хоть самую малость

подышать, дорогу кляня

и тут я увидел жалость,

направленную прямо на меня.

Конвой посадил нас на корточки

средь белого вокзального дня,

где женщина в белой кофточке

с жалостью увидела меня.

Пусть с недетской шалостью

спустил я жизнь на тормозах,

ну зачем, зачем ты с жалостью

смотришь мне прямо в глаза

и терзаешь душу уголовника

светом скорых на слезы очей,

может ты ищешь виновника

своих долгих бессонных ночей?!

Пойми, я давно уже с жадностью

не живу, как дышу наверняка,

не тревожь, ради Бога, ты жалостью

огрубелое мое сердце зэка,

вот лязгнут тяжелые двери

и мы в железные клетки свои

ворвемся словно дикие звери

на запах непролитой крови

и, может быть на старости

я вспомню в далеком краю

женщину с великой жалостью,

похожую на совесть мою.

 

***

В тюрьме мне снится воля,

а на волюшке – тюрьма,

когда со странной болью

смотрю на сказочные терема,

которые растут за городом,

как грибы после дождя,

а я всю жизнь воюю с голодом

концы с концами еле сводя,

по натуре я не бездельник,

но вечно бедствую от ума,

это сколько же надо денег

ухлопать на такие терема?!

Теперь в себе я не уверен –

кругом бандиты и жулье,

а за городом, что ни терем,

то начальство строит жилье,

я никогда не брал чужого,

потому что я Бога боюсь,

а начальства у нас много,

на то она и крутая Русь!

 

***

Дойдя до последней точки,

Переступив человеческий закон,

Смертник сидит в одиночке,

Замурован со всех сторон.

Опустошение. Апатия.

Последнее звание – зэк.

Его не приняла воровская братия

За то, что он не человек.

Есть иная высшая мера

Осуждения самой тюрьмой,

Если не оправдал доверия

Вернуться когда-то домой.

Он кончился еще сидя

На последней судебной скамье,

Что за какой-то видик

Вырезал шахтерскую семью.

Его приводили в чувство,

Откачивали несколько раз.

Жалости не было. Было пусто.

Кто-то сплюнул: «Мразь!»