Наталия Черных

ЛЕНА И ЛЮДИ: Елена Фанайлова, Лена и люди. М., НЛО №98



*
Кажется, вся задача настоящей работы сводится к: почему я выбрала именно это стихотворение именно этого поэта? Вектор данного вопроса пересекает другие вопросы и тем не позволяет отклониться от заданного сценария: написать что-либо существенное о том, как и что есть этот текст, как он действует на читателя, и чем. И – далее – что нового для поэта в этом тексте, как оно себя, это новое, проявляет, и в чём оно сильнее/слабее старого. Или, наоборот, в чём стратегическое отступление поэта и что послужило его причиной. Однако если не относиться к собственному переживанию поэзии всерьёз, задача: почему выбрала – позволяет собрать осколки провороненного взрыва и сделать вид, что работа проделана – совершено чтение, совершено проникновение вглубь (вряд ли), совершено вписывание (или политическое выписывание) из устоявшегося контекста, то есть, совершён анализ текста. Но тексты современных поэтов настолько умны и настолько сами по себе, что анализов сдавать не хотят. Литературоведение бессильно что-либо с ними сделать. Проблема: почему при наличии огромного числа сравнительно ярких и сильных авторов критический корпус слишком эссеистичен и слаб – волей-неволей притягивает к себе другую: тексты современных поэтов не хотят критики. Они её не вынесут.

*
И тем не менее, вполне сознавая провальность общего замысла и своей собственной работы, а также провальность того контекста, в котором всё это существует, записываю несколько впечатлений от давнишнего стихотворения Фанайловой "Лена и люди", невесть как оказавшегося в списке 2012 года. Раньше о текстах Фанайловой не писала, так что для меня данный жест осмыслен – новые впечатления и ощущения. И записи будут вестись в режиме "моя Фанайлова" – мне нет дела до того, кто и как относится к этой поэтессе.
Давние стихи Фанайловой на развороте какой-то газеты с синим крупным заголовком, из которых запомнилось только: совесть, потом пауза, потом – как не сказала бы МЦ; и потом: властелин моих дум – конечно, раздражали (а на что другое они рассчитывали?), но в них было много симпатического трепета, который в "Лене и людях" выражен почти с отвращением: "безусловно остаюсь провинциальный подросток". Были качели: нравится – не нравится; были, наконец, эмоции. Стихи "нежной" Фанайловой 2011 г пытаются повторить прежние пластические движения, но пережитый опыт угнетает. И потому я отчасти согласна, что и в 2012 году "Лена и люди" остаётся моментом выбора. Для меня эта скурпулёзно выхолощенная, принципиально никак не окрашенная поэтика нечто не то что диаметрально противоположное, а то, на что я бы не обратила внимания. Хотя как куратор сайта, целиком посвящённого современной поэзии, я обращаю внимание на всё.

*
После первого прочтения мне стало понятно, за что эти стихи можно ненавидеть и почему Фанайловой почти нравится, что её и её стихи ненавидят. Да, все эти строчки могла бы выдать и компьютерная программа. Разбивка на фрагменты существенной смысловой нагрузки не несёт. Сюжет сравнительно тривиален и нарциссичен (а что вы хотели, женщине за сорок). Ну, и что мне как читателю со всем этим добром делать? Остаётся впечатление необязательного, ненужного разговора. Но что-то в названии и совпадении имён героинь сначала настораживает, а потом притягивает. И начинает разворачиваться шибающая по шарам, как ректификат, драма.
Взвизгивания, какие бывают на операционном столе в начале действия наркоза: "удивительное актерское блядское стремление нравиться", "ненавижу слово напитки", "а я люблю чистую бескомпромиссную еблю" – никак искренностью и тем более самокритикой считать невозможно. Это именно взвизгивания, вопли, сигналы, передаваемые на аварийных частотах. Но какое отношение всё это имеет к поэзии, к стихам? Очень простое. Если бы не было отзыва Фанайловой о НЛОшной книге Дашевского, в котором поэтесса, возможно, не очень понимая, что делает, упомянула античную лирику – картинка данного стихотворения у меня не сложилась бы. "Лена и люди", если снять с него этот нарочитый, слишком броский, плохой верлибр, сложено как античное стихотворение, оно близко к элегии. В нём есть и ощущение скоротечности жизни, спровоцированное нечаянным воспоминанием о смерти близкого человека (Сашка), и вино, безысходное, как и жизнь без вина.
Но зачем нужен этот плохой верлибр, пахнущий очаковской сивухой, эта демонстрация своей худости и беспонтовости? И что нового Фанайлова в 2008 г. привнесла этим "Лена и люди" в мир плохого верлибра? Здесь – кульминационная точка моего рассказа. Римляне говорили – что позволено Юпитеру, не позволено быку. Фанайлова сумела то, что у многих не получалось и не получится никогда. Но смогла – именно потому, что всегда была сугубо лирической поэтессой. Потому ей удаются (как Цветаевой – "Стихи к Чехии") разные социальные пастиши, что они идут в ней сквозь незакрытую и никогда не имеющую быть закрытой драму. О чём и говорят – название, совпадение имён героинь, визги по каждому поводу и прочая. Это чисто женский приём – эстетизация. Это, на срам всем психологам, пресловутая женщина на грани нервного срыва, готовая и над собой посмеяться, но несравнимо прекрасная в глубинной своей лиричности.
Что ещё задевает в стихотворении: имя – Лена. Для современного опытного читателя (термин, кстати, самой Фанайловой) есть только одна Лена, и другой быть не может. Это Лена Шварц. Тень Елены Шварц присутствует в стихотворении и действует – как призрак отца Гамлета – решительно и гораздо сильнее великовозрастной героини. Встреча со своим именем – раз. Рассказчица встречается не с "народом", она встречается с Леной. И та Лена тоже встречается с Леной. Тон, которым говорит о себе рассказчица, невольно вызывает в памяти "тоску где-нибудь замученной клячи".

Я же сам себе свой высший суд.
Подпишите, — говорит.
Елене, пишу, от Елены.
Отдаю со страхом.

Узнаваемый хаос пунктуационных знаков, узнаваемое завывание гласных. Но не стоит обольщаться: чужая драма не может родить собственного голоса. Драма Елены Шварц чужда Елене Фанайловой, потому что у неё есть своя, из которой она и растёт.

Кто эти люди, кто эти люди, Елена?
Которых вы называете поименно?

Это почти античность. И это кульминация стихотворения.
По размеру "Лена и люди" – элегия в классическом понимании. Но его можно назвать и маленькой поэмой, что снова вызовет тень Елены Шварц, поэмой об одиночестве, о безысходности земной жизни, об ужасе перед её окончанием. Если выжать это стихотворение, как мокрую половую тряпку, чтобы осталась только ткань, получится изящное стройное пронзительное создание, при взгляде на которое на глаза навернутся слёзы. Однако имеем дело именно с тем текстом, который написан поэтессой. И до конца не решить, намеренно ли она дурит читателя, запутывая строки и знаки препинания, или сама настолько не разбирается в себе, что в её личном хаосе проступает нечто первозданное – от полного отсутствия желания что-либо в нём изменить или от того, что измотанный собственной драмой поэт яснее и глубже чувствует общий провал?

К списку номеров журнала «ЗАПАСНИК» | К содержанию номера