Екатерина Голубкова
Октябрь-16
ОСЕННЯЯ НОСТАЛЬГИЯ ЕКАТЕРИНЫ ГОЛУБКОВОЙ
В последние годы редко появляются новые публикации стихов Екатерины Голубковой. А жаль. Нелишне напомнить читателям о замечательной поэтессе из Николаева — авторе пяти сборников: «Акварели» (1973), «Звездный корабль»(1980), «По праву любви»(1984), «День летящий» (1987) и «Звезда в колодце» (2006), члене Союза писателей. Ее произведения в 70-80-е годы прошлого века публиковались в известных альманахах и журналах, получая восхищенные оценки читателей и критики.
В последние годы редко появляются новые публикации стихов Екатерины Голубковой. А жаль. Нелишне напомнить читателям о замечательной поэтессе из Николаева — авторе пяти сборников: «Акварели» (1973), «Звездный корабль»(1980), «По праву любви»(1984), «День летящий» (1987) и «Звезда в колодце» (2006), члене Союза писателей. Ее произведения в 70-80-е годы прошлого века публиковались в известных альманахах и журналах, получая восхищенные оценки читателей и критики.
***
В предисловии к одному из сборников поэтесса сказала о себе: «Писать стихи я начала довольно рано, но никогда даже не задумывалась о том, чтобы стать профессиональным писателем.
Я мечтала быть кем угодно, начиная от летчика и геолога и кончая химиком-органиком, а стихи - это было нечто, как бы само собой разумеющееся.
...Я не очень-то люблю сам процесс писания, т.е. вождения пером по бумаге, поэтому даже стихи я предпочитаю записывать только тогда, когда они уже сложились в голове окончательно, и их осталось просто перенести на бумагу...».
Поэзия сопровождала ее всегда.
«…Я родилась поздней осенью первого послевоенного года в небольшом поселке под Красноярском, – говорит о своем детстве поэтесса. - Тогда его окружала дремучая, еще не искалеченная человеком тайга, и однажды на прогулке наша детсадовская группа нос к носу встретилась с медведем-подростком. Дело было летом, и обе стороны при встрече отделались легким испугом. Юный медведь, пожалуй, нашего дружного визга испугался гораздо больше.
Первые впечатления детства - деревья, настолько высокие, что как ни задирай голову, вершину все равно не увидишь; белые прямые столбы дыма из труб; сугробы чуть ли не до крыш, и в этих белых слоистых стенах прорублены траншеи-тропинки...
В шесть лет я с мамой переехала в Николаев. Здесь поражало уже совсем другое. Черные, бархатные ночи, напоенные пронзительными ароматами цветущих растений; тротуары, мощеные гладкими, то светлыми, то черно-синими, слегка неровными плитами, такими приятными на вид, что их хотелось если не лизнуть, то хотя бы погладить; вечерние гуляния на бульваре с духовым оркестром и множеством веселых морячков в белых бескозырках и нарядных, смеющихся барышень... Так Николаев стал моей второй родиной, и я полагаю - уже навсегда».
Маленькая девочка «прикипела» к суровому краю, повзрослев в нашем городе. Сначала она работала пионервожатой в школе, затем матросом, красила корабли на верфи, и потом, окончив Ленинградский университет, «подалась в социологию». Многие годы она руководила николаевскими литобъединениями («Стапель», детская студия «Секрет») - как бы учила писать стихи совершенно разных людей: детей и взрослых, гуманитариев и технарей, пэтэушников и профессоров. Учила честно, прекрасно сознавая, что «поэта научить нельзя через томительную мудрость правил».
Стихи, по мнению самой поэтессы, «рождаются спонтанно», и проникнуть в эту лабораторию, чтобы посмотреть содержимое тигля, где варятся будущие строчки, невозможно.
Действительно, из каких файлов позвоночной памяти рождается, например, такое:
«О, дымная шерсть полуночного юга!
Пронзительный запах цветущих растений,
И ртутные волны (Ингула ли? Буга?),
И черных деревьев хвостатые тени,
Оркестр духовой на открытой площадке,
Тягучая, вязкая темень бульвара
(Душа замирает тревожно и сладко
Под круглое эхо от плит тротуара),
Листвы лепетанье и всплеск разговора,
Таинственный запах прохладного ила...
Таким я впервые увидела город,
В который судьба меня накрепко вбила».
Екатерине Голубковой удалось создать романтический образ родного города. Она пошла против «модного течения» в краеведческой литературе, где Николаев изначально предстает военной казармой, «застегнутой на все пуговицы».
Для поэтессы «столица корабельного края» – целый мир, где всё и все родные.
Этот эмоциональный посыл пронизывает лирику Екатерины Голубковой, являясь тем цементным раствором, что объединяет городскую общину в лихую годину и в праздники. Её поэзия делает нас лучше и помогает жить. Вот почему уже многие годы в Николаеве она остается читаемой, почитаемой и заучиваемой наизусть.
Я мечтала быть кем угодно, начиная от летчика и геолога и кончая химиком-органиком, а стихи - это было нечто, как бы само собой разумеющееся.
...Я не очень-то люблю сам процесс писания, т.е. вождения пером по бумаге, поэтому даже стихи я предпочитаю записывать только тогда, когда они уже сложились в голове окончательно, и их осталось просто перенести на бумагу...».
Поэзия сопровождала ее всегда.
«…Я родилась поздней осенью первого послевоенного года в небольшом поселке под Красноярском, – говорит о своем детстве поэтесса. - Тогда его окружала дремучая, еще не искалеченная человеком тайга, и однажды на прогулке наша детсадовская группа нос к носу встретилась с медведем-подростком. Дело было летом, и обе стороны при встрече отделались легким испугом. Юный медведь, пожалуй, нашего дружного визга испугался гораздо больше.
Первые впечатления детства - деревья, настолько высокие, что как ни задирай голову, вершину все равно не увидишь; белые прямые столбы дыма из труб; сугробы чуть ли не до крыш, и в этих белых слоистых стенах прорублены траншеи-тропинки...
В шесть лет я с мамой переехала в Николаев. Здесь поражало уже совсем другое. Черные, бархатные ночи, напоенные пронзительными ароматами цветущих растений; тротуары, мощеные гладкими, то светлыми, то черно-синими, слегка неровными плитами, такими приятными на вид, что их хотелось если не лизнуть, то хотя бы погладить; вечерние гуляния на бульваре с духовым оркестром и множеством веселых морячков в белых бескозырках и нарядных, смеющихся барышень... Так Николаев стал моей второй родиной, и я полагаю - уже навсегда».
Маленькая девочка «прикипела» к суровому краю, повзрослев в нашем городе. Сначала она работала пионервожатой в школе, затем матросом, красила корабли на верфи, и потом, окончив Ленинградский университет, «подалась в социологию». Многие годы она руководила николаевскими литобъединениями («Стапель», детская студия «Секрет») - как бы учила писать стихи совершенно разных людей: детей и взрослых, гуманитариев и технарей, пэтэушников и профессоров. Учила честно, прекрасно сознавая, что «поэта научить нельзя через томительную мудрость правил».
Стихи, по мнению самой поэтессы, «рождаются спонтанно», и проникнуть в эту лабораторию, чтобы посмотреть содержимое тигля, где варятся будущие строчки, невозможно.
Действительно, из каких файлов позвоночной памяти рождается, например, такое:
«О, дымная шерсть полуночного юга!
Пронзительный запах цветущих растений,
И ртутные волны (Ингула ли? Буга?),
И черных деревьев хвостатые тени,
Оркестр духовой на открытой площадке,
Тягучая, вязкая темень бульвара
(Душа замирает тревожно и сладко
Под круглое эхо от плит тротуара),
Листвы лепетанье и всплеск разговора,
Таинственный запах прохладного ила...
Таким я впервые увидела город,
В который судьба меня накрепко вбила».
Екатерине Голубковой удалось создать романтический образ родного города. Она пошла против «модного течения» в краеведческой литературе, где Николаев изначально предстает военной казармой, «застегнутой на все пуговицы».
Для поэтессы «столица корабельного края» – целый мир, где всё и все родные.
Этот эмоциональный посыл пронизывает лирику Екатерины Голубковой, являясь тем цементным раствором, что объединяет городскую общину в лихую годину и в праздники. Её поэзия делает нас лучше и помогает жить. Вот почему уже многие годы в Николаеве она остается читаемой, почитаемой и заучиваемой наизусть.
Сергей Гаврилов
Екатерина Голубкова
ОКТЯБРЬ-16
* * *
ОКТЯБРЬ-16
* * *
На дорожках прозрачного сада,
у темнеющей кромки воды —
всюду птичьи следы листопада,
всюду осени лисьи следы.
Над асфальтом, блестящим и черным,
крепко ветки сплетая свои,
так доверчиво, так обреченно
золотая природа стоит.
И под небом, пронзительно-ясным,
вдруг понятно становится нам,
как она беззащитно прекрасна,
как прощально нарядна она.
В сад просторный, недвижный, покорный —
нету сил — невозможно войти!
Чей-то взгляд бесконечно спокойный
бесконечно печален и тих.
И не вынести этого взгляда,
и не выдержать этой беды -
эти птичьи следы листопада,
эти осени лисьи следы...
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Владимиру Топчему
Во дворе, за забором,
абрикосы, как прежде, висят,
и, как прежде, пестры и копейчаты
тени акаций...
Здесь мы бегали в детстве
от мамы тайком в Дикий Сад,
чтоб, дрожа и ликуя,
в запретной воде искупаться!
А потом мы росли.
Грохотали в ночи поезда.
Уводила нас даль,
и пускай нам бывало несладко,
но над далью любою
горела всё та же звезда,
что из нашего детства
за нами следила украдкой.
Стали тверже ладони,
прямей и взыскательней взгляд.
Стала строже душа
и, быть может, немножечко суше.
Но когда мы устанем
и вернемся в свой город назад -
от любви и от нежности
непривычно смущаются души.
Как любимая песня,
которую редко поем,
как единственный друг
и как памяти строгой соседство,
ты навек, Николаев,
останешься в сердце моем
поцелуем соленым
в таинственном шепоте детства!
ПРИГЛАШЕНИЕ
Живу, суечусь, ошибаюсь, куда-то спешу...
Но только сегодня я суетность эту отрину,
и сяду за стол, и друзьям своим так напишу:
«Я в гости вас жду на родную мою Украину!
Весной приезжайте, когда, отряхнувшись от сна,
сады через край закипают вишневой метелью.
Ах, если б вы знали, какая на юге весна!
Вы б всё позабыли, и тотчас бы к нам прилетели.
А можете — летом, когда созревают плоды
и яблоки в полночь со стуком срываются с веток,
когда тишина, как вода, заливает сады
сплошным водопадом нездешнего лунного света.
А лучше — под осень, когда не вмещают столы
всего, чем богата осенняя наша природа,
и утром пустынным без дела толпятся стволы
роняя листву на седую ботву огорода.
Но если зимой вам приехать захочется вдруг -
пускай не сезон, все равно, невзирая на это,
чтоб вас оградить от ветров, от метелей и вьюг,
достанет у нас и тепла, и улыбок, и света!
ПРОЩАНИЕ С КОРАБЛЕМ
у темнеющей кромки воды —
всюду птичьи следы листопада,
всюду осени лисьи следы.
Над асфальтом, блестящим и черным,
крепко ветки сплетая свои,
так доверчиво, так обреченно
золотая природа стоит.
И под небом, пронзительно-ясным,
вдруг понятно становится нам,
как она беззащитно прекрасна,
как прощально нарядна она.
В сад просторный, недвижный, покорный —
нету сил — невозможно войти!
Чей-то взгляд бесконечно спокойный
бесконечно печален и тих.
И не вынести этого взгляда,
и не выдержать этой беды -
эти птичьи следы листопада,
эти осени лисьи следы...
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Владимиру Топчему
Во дворе, за забором,
абрикосы, как прежде, висят,
и, как прежде, пестры и копейчаты
тени акаций...
Здесь мы бегали в детстве
от мамы тайком в Дикий Сад,
чтоб, дрожа и ликуя,
в запретной воде искупаться!
А потом мы росли.
Грохотали в ночи поезда.
Уводила нас даль,
и пускай нам бывало несладко,
но над далью любою
горела всё та же звезда,
что из нашего детства
за нами следила украдкой.
Стали тверже ладони,
прямей и взыскательней взгляд.
Стала строже душа
и, быть может, немножечко суше.
Но когда мы устанем
и вернемся в свой город назад -
от любви и от нежности
непривычно смущаются души.
Как любимая песня,
которую редко поем,
как единственный друг
и как памяти строгой соседство,
ты навек, Николаев,
останешься в сердце моем
поцелуем соленым
в таинственном шепоте детства!
ПРИГЛАШЕНИЕ
Живу, суечусь, ошибаюсь, куда-то спешу...
Но только сегодня я суетность эту отрину,
и сяду за стол, и друзьям своим так напишу:
«Я в гости вас жду на родную мою Украину!
Весной приезжайте, когда, отряхнувшись от сна,
сады через край закипают вишневой метелью.
Ах, если б вы знали, какая на юге весна!
Вы б всё позабыли, и тотчас бы к нам прилетели.
А можете — летом, когда созревают плоды
и яблоки в полночь со стуком срываются с веток,
когда тишина, как вода, заливает сады
сплошным водопадом нездешнего лунного света.
А лучше — под осень, когда не вмещают столы
всего, чем богата осенняя наша природа,
и утром пустынным без дела толпятся стволы
роняя листву на седую ботву огорода.
Но если зимой вам приехать захочется вдруг -
пускай не сезон, все равно, невзирая на это,
чтоб вас оградить от ветров, от метелей и вьюг,
достанет у нас и тепла, и улыбок, и света!
ПРОЩАНИЕ С КОРАБЛЕМ
Друзьям моим —
корабелам завода им. 61 коммунара
корабелам завода им. 61 коммунара
Когда встают, протяжны и низки,
торжественно-прощальные гудки,
и лязг металла глохнет, словно в вате,
мы молча застываем у реки
и долго вдаль глядим из-под руки,
как наш корабль
выводят на фарватер
Все просто — сдан еще один заказ.
Не в первый раз, и не в последний раз,
и новый день над миром торжествует...
А мы стоим у старого моста,
и заполняет душу пустота,
как будто души вправду существуют!
Будь счастлив, уходящий от земли!
Тебя зовут моря и корабли,
высокая судьба, большое дело...
А мы вернемся к нашим стапелям,
поскольку вновь растущим кораблям
необходимы руки корабелов.
Но в час, когда протяжны и низки,
раздвинут даль прощальные гудки
и трос стальной
струной натянет катер,
позвольте нам, застывшим у реки,
в который раз
следить из-под руки,
как наш корабль
выводят
на фарватер.
***
торжественно-прощальные гудки,
и лязг металла глохнет, словно в вате,
мы молча застываем у реки
и долго вдаль глядим из-под руки,
как наш корабль
выводят на фарватер
Все просто — сдан еще один заказ.
Не в первый раз, и не в последний раз,
и новый день над миром торжествует...
А мы стоим у старого моста,
и заполняет душу пустота,
как будто души вправду существуют!
Будь счастлив, уходящий от земли!
Тебя зовут моря и корабли,
высокая судьба, большое дело...
А мы вернемся к нашим стапелям,
поскольку вновь растущим кораблям
необходимы руки корабелов.
Но в час, когда протяжны и низки,
раздвинут даль прощальные гудки
и трос стальной
струной натянет катер,
позвольте нам, застывшим у реки,
в который раз
следить из-под руки,
как наш корабль
выводят
на фарватер.
***
Татьяне Карнаух
Осенние боги грустны и рассеянны,
зато их улыбка светла и добра.
Бредущие вдаль листопады осенние,
я — ваша сестра!
В прилежной, в прибрежной осиновой рощице,
впервые увидевшей - речка быстра,
заблудшая музыка в душу к нам просится:
я — ваша сестра!
И рощица эта, познавшая таинство,
сквозь неуловимую дымку утра
вослед журавлям улетающим тянется:
я — ваша сестра!
Я знаю, что в мире тепла не убавится,
какая бы там ни стояла пора!
И осень застенчиво нам улыбается:
я — ваша сестра!
***
зато их улыбка светла и добра.
Бредущие вдаль листопады осенние,
я — ваша сестра!
В прилежной, в прибрежной осиновой рощице,
впервые увидевшей - речка быстра,
заблудшая музыка в душу к нам просится:
я — ваша сестра!
И рощица эта, познавшая таинство,
сквозь неуловимую дымку утра
вослед журавлям улетающим тянется:
я — ваша сестра!
Я знаю, что в мире тепла не убавится,
какая бы там ни стояла пора!
И осень застенчиво нам улыбается:
я — ваша сестра!
***
Ты выходишь смотреть,
как не падает медленный снег,
как зима наклонилась
над маленьким городом в белом.
А в тумане ветвей —
полутень, полусвет, полусмех...
Ах, душа! Ты опять
перед чудом зимы оробела!
И уже не уйти,
и не сдвинуться вбок или вглубь,
не сойти с полотна
убеленных домов и кварталов,
и остаться на нем
в незаполненном левом углу
той единственной точкой,
которой ему не хватало.
***
как не падает медленный снег,
как зима наклонилась
над маленьким городом в белом.
А в тумане ветвей —
полутень, полусвет, полусмех...
Ах, душа! Ты опять
перед чудом зимы оробела!
И уже не уйти,
и не сдвинуться вбок или вглубь,
не сойти с полотна
убеленных домов и кварталов,
и остаться на нем
в незаполненном левом углу
той единственной точкой,
которой ему не хватало.
***
Из-под пилы
такой сосновый запах,
что на него,
лохматый и живой,
дремучий бор
на деревянных лапах
идет ко мне,
качая головой.
В нем на опушках
притаились лани,
в нем паутинки
оплели кору,
и птичий мир
на все лады горланит
о птичьем счастье -
жить в таком бору.
В нем дух грибной
и пряный дух валежин,
пчелиный, разомлевший
звон жары,
и по тропе
за добродушным лешим -
кипучий столбик
юркой мошкары...
- Ау, ау!..-
Бор лапищи раскинул.
- А ну, а ну!..-
Азартный вой пилы.
- Ау, ау!..-
По свежему распилу
ползет слепая
капелька смолы..
* * *
такой сосновый запах,
что на него,
лохматый и живой,
дремучий бор
на деревянных лапах
идет ко мне,
качая головой.
В нем на опушках
притаились лани,
в нем паутинки
оплели кору,
и птичий мир
на все лады горланит
о птичьем счастье -
жить в таком бору.
В нем дух грибной
и пряный дух валежин,
пчелиный, разомлевший
звон жары,
и по тропе
за добродушным лешим -
кипучий столбик
юркой мошкары...
- Ау, ау!..-
Бор лапищи раскинул.
- А ну, а ну!..-
Азартный вой пилы.
- Ау, ау!..-
По свежему распилу
ползет слепая
капелька смолы..
* * *
Ясны мои осенние леса,
недвижны их отчетливые тени,
и небо, опустившись на колени,
Целует землю в строгие глаза.
Ясна моя недолгая судьба,
как лист янтарный ясен против света,
когда его разглядывает лето,
откинув пряди с выпуклого лба.
Ясны во мне слова и голоса,
прозрачен час вечернего отлива...
Как просто оказалось быть счастливой!
Ясны мои осенние леса.
САД ЗИМОЙ
недвижны их отчетливые тени,
и небо, опустившись на колени,
Целует землю в строгие глаза.
Ясна моя недолгая судьба,
как лист янтарный ясен против света,
когда его разглядывает лето,
откинув пряди с выпуклого лба.
Ясны во мне слова и голоса,
прозрачен час вечернего отлива...
Как просто оказалось быть счастливой!
Ясны мои осенние леса.
САД ЗИМОЙ
1.
В коралловых ветках бесшумного зимнего сада
багряное солнце стоит, опершись на копье…
А жизнь коротка
(что, конечно, ужасно досадно!)
Но так хороша,
что прощаешь мгновенность ее!
2.
багряное солнце стоит, опершись на копье…
А жизнь коротка
(что, конечно, ужасно досадно!)
Но так хороша,
что прощаешь мгновенность ее!
2.
Меж грядущих и прошлых эпох
этот мир ни хорош, и ни плох,
он - прекрасен во всех своих видах!
О, зимы очарованный вдох
и серебряный выдох!
Эта жизнь, это чудо взаймы -
и не мнилось!
О, невечной зимы
мимолетная царская милость!
* * *
этот мир ни хорош, и ни плох,
он - прекрасен во всех своих видах!
О, зимы очарованный вдох
и серебряный выдох!
Эта жизнь, это чудо взаймы -
и не мнилось!
О, невечной зимы
мимолетная царская милость!
* * *
Тебе сегодня повезло:
ненаказуемое зло
наказано, и жалкий хвост поджало.
И потому твое добро
меняет шпагу на перо
и чистит фрукты дедовским кинжалом.
Ты будешь счастлив день, и два,
пока не высохнут слова,
пока не выцветут зеленые чернила...
И ты опять махнешь рукой
и скажешь: "Я – такой-сякой,
и справедливо все, что раньше было!"
Не огорчайся, погоди,
не все на свете позади,
еще мы посмеемся, право слово!
Еще на шпагах: "Раз, два, три!
А ну-ка, что у вас внутри?
я так и знал – мякина да полова!"
А нынче, что ни говори,
пора засесть за словари,
чтоб развести добро и зло в первоначале.
И улыбается заря
нам со страницы букваря,
и жизнь идет –
не то смеша,
не то печаля!
***
ненаказуемое зло
наказано, и жалкий хвост поджало.
И потому твое добро
меняет шпагу на перо
и чистит фрукты дедовским кинжалом.
Ты будешь счастлив день, и два,
пока не высохнут слова,
пока не выцветут зеленые чернила...
И ты опять махнешь рукой
и скажешь: "Я – такой-сякой,
и справедливо все, что раньше было!"
Не огорчайся, погоди,
не все на свете позади,
еще мы посмеемся, право слово!
Еще на шпагах: "Раз, два, три!
А ну-ка, что у вас внутри?
я так и знал – мякина да полова!"
А нынче, что ни говори,
пора засесть за словари,
чтоб развести добро и зло в первоначале.
И улыбается заря
нам со страницы букваря,
и жизнь идет –
не то смеша,
не то печаля!
***
Вот я, Господи, с просьбой какою.
Если выпадет мне уставать –
дай мне только стремленье к покою,
а покоя – не нужно давать!
Если суетной жизни заботы
встанут вдруг непроглядной стеной,
опали меня жаждой свободы,
но спаси – от свободы самой!
И в любом моем слове и деле,
наблюдая усердье мое,
дай мне сил, чтобы двигаться к цели,
но не дай – достиженья ее!
Если выпадет мне уставать –
дай мне только стремленье к покою,
а покоя – не нужно давать!
Если суетной жизни заботы
встанут вдруг непроглядной стеной,
опали меня жаждой свободы,
но спаси – от свободы самой!
И в любом моем слове и деле,
наблюдая усердье мое,
дай мне сил, чтобы двигаться к цели,
но не дай – достиженья ее!