Леонид Потехин

Деревня Ольховка




Глава первая
1

Вот и праздник. Новый. Название чудное, непонятное — праздник Труда, Согласия и Солидарности. Вынырнул как-то нежданно-негаданно, как новенький золотой рублик. Вот, к примеру, праздник Победы. Каждому ясно: объявлен в честь победоносного завершения войны над фашистской Германией. Или Пасха. Тоже понятно. В этот день Христос воскрес из мёртвых. А этот откуда взялся? В честь какого события? Да никакого! Ельцин придумал. Решил угробить Красный Октябрь, вот и подмахнул указ с глубокого похмелья: вот вам, россияне, ещё один выходной.

Недоумевают ольховские мужики: с кем солидарничать? С женой? Так у нас полное согласие, особенно по ночам в постели. С тестем курим из одного кисета трубку мира, так сказать. Тёща померла, земля ей глыбами. С соседом? Так мы с ним каждое утро здоровкаемся через изгородь, вечерком друг к другу на огонёк забегаем. Подымим, покалякаем, чайком побалуемся, иной раз чем и покрепче — беседа веселее. Добрый сосед что брат родной. С бригадиром? Так и тут всё в полном ажуре. Правда, поматюгаемся иногда, так обоим на пользу: на душе облегчение наступает. С районными чиновниками? Тьфу, тьфу… Они теперь перестали бывать в деревне. Им хорошо сидеть в кабинетах, да и нам спокойнее. Если справка понадобится, то надо изловчиться и дать на лапу уважаемому чинуше, тогда подмахнёт любую бумажку и печатью прихлопнет. Тут-то и образуется полное согласие, иначе от ворот поворот. С кем ещё? С миллицонерами, олигархами? Боже упаси! Наши грубые мозолистые ручищи никак не хотят солидарничать с белыми господскими ручками. Наши тощие кошельки не могут быть в согласии с их заграничными банковскими счетами.

Для женщин, правда, всё едино: старый праздник или новый. Им праздники — те же будни. Не полежишь лишний часок на утренней зорьке. Первой надо вставать, особенно в летнюю пору. Бабы в первую очередь за подойник хватаются, затем варить да жарить, стирать, убирать. С подворья ненасытная скотина мычит, блеет, хрюкает, гогочет, кудахчет… Не минуют её женские вездесущие руки. Мужик что? Шапку на затылок — и бежать в мастерскую или на ферму. А тут крутись, жёнушка, вертись, как хочешь, до седьмого пота. Зима нынче где-то задержалась. Дуют юго-западные ветры из Средней Азии. Скорее бы снег да морозец! Прирезали бы свиней, ощипали гусей и уток, вот тогда бы и наступил праздничек-то!

В это утро, как и в предыдущие, взошло яркое, радостное, праздничное солнышко. С добрым утром, ольховцы! Запламенели окна домов, качнулись вершины берёз в палисадниках. Послышался стук молотка: заботливый хозяин доску к забору приколачивает. Где-то одиноко промычала корова, заждалась хозяйку с подойником. Воробьи чего-то не поделили на крыше сарая. Пролетевшая мимо ворона сердито каркнула на драчунов: дескать, прекратите свалку да радуйтесь наступившему дню.

Сегодня не дымят трубы хлебозавода, на колбасной фабрике не гремят мясорубки. Возле маслозавода остановился молоковоз. Доярки разошлись по своим калиткам. Промелькнула легковая машина. Председатель спешит по каким-то своим делам. Вслед лениво тявкнула собачонка и улеглась у ворот. Со двора послышался гневный женский голос:

— Нажрался, окаянный, накануне праздника! Не рыгай на приступку! Отойди от крыльца!

По улице в молельный дом степенно прошествовал Иван Усачёв. За ним последовали старушки. Помолитесь, сердешные, за согласие и солидарность российских граждан!


2

Неиссякаема народная традиция, как поток могучего Енисея, как течение малой речки Журы. Советская власть порушила церкви, антирелигиозные пропагандисты пытались изжить память о рождестве Иисуса, о его крещении и вознесении на небеса. Не исчезнет бесследно то, что оставлено, заложено в душе дедами и прадедами. Нельзя росчерком пера, даже президентского, вытравить из истории России семнадцатый год. И потому в это утро идут люди к сельсовету. В основном пожилые. Собралось человек сорок. В минувшие времена на этой площади проходили многолюдные митинги, выступали ораторы. Эхом в лесу отзывались громкие аплодисменты. Затем с красными флагами, с революционными песнями проходили по улицам деревни. Помнят, как ещё школьниками, размахивая красными флажками, маршировали в колонне под дробь пионерского барабана. Теперь красный цвет в забвении. Как же тогда понимать словосочетания «красное солнышко» или «красна девица»? Но не везде и не всегда действует этот неписаный запрет. Вон над входной дверью сельсовета лозунг на красной материи красуется: «Да здравствует Великая Октябрьская революция!»

На высокое крыльцо вышел Каминский. Он сейчас здесь не должностное лицо, а вожак коммунистической ячейки. За ним шли ещё четверо. Фронтовик Аким Фёдорович Злобин, на груди которого блестели три ордена Славы и сколько-то медалей. Подбоченился бондарь Пётр Игнаткин. Рядом тракторист Александр Карелин и мастер Дома быта Андрей Марков. Остатки, осколки многочисленной когда-то ольховской парторганизации. Ишь ты, стоят гордо, словно бывшие члены политбюро на трибуне Мавзолея. Марков поднял древко. Над кучкой людей на ветру затрепетало кумачовое знамя. Лучи солнца вспыхнули на полотнище с серпом и молотом. Каминский шагнул к краю крыльца, проговорил громко, так, чтобы услышали в лесу на холме зайцы и ёлки:

— Товарищи!

Простое, обыкновенное русское слово. Давненько не слышали пенсионеры такого к себе обращения. Даже на душе потеплело. Вспомнили, как, проходя по деревне, в колонне пели:

    Наше гордое слово «товарищ»
    Нам дороже всех красивых слов!

Напрасно демократы отвергли это слово, усмотрев в нём что-то коммунистическое. Подсунули другое — «господин». Коль новый герб и флаг, то быть и новому обращению. Однако не приживается, не внедряется. Россияне давно забыли господ графов и князей. Посчитали такое обращение оскорбительным. Не хватало ещё «ваше благородие»… Каминский простёр руку. Видно, вообразил, что стоит на броневике. Чеканя каждое слово, продолжил:

— Сегодня мы отмечаем очередную годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Залп «Авроры» возвестил всему миру…

И понесло нашего оратора по всем ступеням и пятилеткам развития советского государства. Вспомнил первую конную Будённого, полёт Гагарина в космос, Саянскую гидростанцию. Ни словом не обмолвился о сталинских репрессиях, о пустых прилавках. Не мудрено и забыть. Ведь говорил без бумажки, чесал языком напропалую. Нанёс сокрушительный удар ельцинским реформам, раздолбал приватизацию. Досталось на орехи Гайдару и Чубайсу. Затем обрушился на весь мировой грабительский капитализм, который в самое ближайшее время неизбежно рухнет, навсегда исчезнет с лица земли. Стоп, уважаемый оратор! Сбавь свой гневный запал. Полтора века назад то же самое предрекал бородатый мудрец Маркс, грозился каким-то могильщиком. И что же? Капитализм здравствует и поныне. Вновь вернулся в российские края, расправляет плечи, набирает силушку. Покидать планету даже и не помышляет, не собирается сгинуть и в преисподней.

Ещё чего-то долго изрекал Каминский о всемирной победе коммунизма, о вечном бесклассовом рае. Люди у крыльца переступали с ноги на ногу. У Маркова дрожали руки, еле держал древко знамени. Старый фронтовик не выдержал, опустился на ступеньку. Когда кончится эта говорильня? Слышали уже эту сказку про белого бычка. Наконец Каминский торжественно закончил:

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Похлопали в ладоши. Несколько голосов затянули «Интернационал». На втором куплете песня оборвалась. Забыли слова. Или совсем не знали. Свернули знамя, разошлись до следующей годовщины.

Ностальгия или традиция? Наверное, и то, и это. Народу не укажешь, тем более в наше свободное демократическое время.


3

После полудня подул порывистый северо-западный ветер. По небу поползли, загромоздились тяжёлые, низкие облака. Солнце, словно чего-то устыдясь, скрылось в мутной мгле. Похолодало. На землю упали первые робкие снежинки. Утром люди проснулись, глянули в окно. Батюшки! Белым-бело, сугробы намело! Вышли на подворье. Ух ты! Морозец лицо обжигает. Вот оно! Пришла, наконец, сибирская зимушка-зима! Меняй, мужик, телегу на сани. Первыми проложили тропки доярки и телятницы. Ух, сколько навалило, чуть не до колена! Пошла женщина с коромыслом — глядь, а речка-то замёрзла. Кричит:

— Иван, бери пешню, пробивай прорубь!

В это утро половина школьников опоздала на уроки. Учёба не заяц, в лес не ускачет. Побросали ребятишки сумки и принялись азартно швыряться снежками. Теперь напрочь забудут про домашние задания. До того ли? На коньки — и на речной ледок! Можно и с холма на санках скатиться. Ребятня! Сами такими были…

Всю неделю по деревне раздавалась ружейная пальба. Доносился отчаянный визг свиней: начался массовый забой скота. Наточил нож Василий Усачёв. Схватил свинью за заднюю ногу, резко дёрнул на себя. Животное присело, обнажив грудь, не успело взвизгнуть, как острое длинное лезвие пронзило сердце. Разрубленную на куски свиную тушу уложили в кладовую. Затем вторую. Осталась свиноматка с поросятами. Василий отложил нож, недовольно проговорил:

— Только для себя хватит. На продажу — шиш с дерьмом. У соседей по пять-шесть. Отчего у нас-то мало?

Жена Татьяна сердито ответила:

— Оттого мало, муженёк, что я одна горбатилась на подворье. Ты лакал из фляжки да дрыхнул.

Растерялся мужик, не знает, как ответить на справедливые слова жены. Оправдался:

— Теперь не пью.

— Надолго ли?

— Навсегда отрубил! Вот те крест!

— Не крестись! Ты своего Бога в самогоне утопил.

— Честное слово большевика!

— Эко куда занесло! Ну, поживём — увидим…

Василий отгонял воспоминания о том роковом дне, который крутанул жизнь на полный разворот. Григорий Павлович при редких встречах ни словом не обмолвился о том, что произошло на берегу Журы. Василий отводил глаза от лица председателя. Совесть грызла душу.

Ольхов ничего не сказал жене о выстреле. Зачем нервировать любимую? Не повторится ли подобное? Действительно ли исчезли те двое заказчиков? Приобрёл револьвер. Такую штучку от жены не утаишь. Пояснил:

— У губернатора охрана. Другие начальники тоже должны быть при оружии. Вон у Каминского всегда карман оттопырен.

На подворье председателя тоже прогремели выстрелы. Прирезали пять свиней и быка. Четыре туши погрузили в кузов грузовика — и на склад. А там очередь. Колхоз повысил цену на мясо. И повезли ольховцы свиные и бычьи туши. В ожидании очереди мужики курят и ведут неторопливый разговор

— По приметам ныне зима будет суровая.

— Не привыкать. Прозимуем. Топливо припасено. Кормов для скотины достаточно.

Или зубоскалят:

— Максим Петрович, отчего на твоих тушах сало тонкое? Аль мало дроблёнки уволок с колхозной фермы?

— Кузьмич, у тебя на санях одна туша. Остальные по дороге растерял?

Кладовщик Кубарев принимает мясо, взвешивает, выписывает квитанции. Два дюжих мужика из породы Ольховых относят туши на склад или в подвал. Сдают ноги, ливер, печень. Получив квитанцию, направляются в контору за деньгами. И в магазин — за поллитровкой. Везут гусей и уток. Кладовщик воспротивился:

— Склад заполнен птицей с колхозного пруда.

Председатель категорически распорядился:

— Принимай!

Особенно много птицы выращивают в Крюковой. Узнав о том, что можно выгодно продать гусей и уток, крюковские женщины снарядили целый обоз. Их встретили колхозные насмешники:

— А где пух и перо? Прибудут следующим обозом?

Крюковцы весело ответили:

— Ишь, чего захотели! Своим девкам перины готовим для приданого.

— Коль ваши девки богатые, то сватов пришлём.

— И не вздумайте! Наши девки гордые. Не откроют ворота перед вашими косолапыми женихами.

— Это кто косолапые? Наши парни? Да они за версту ваших рябых невест объедут.

— Рябые? Хо-хо! Да с наших девок иконы можно писать!

Кладовщик не вытерпел:

— Крюковцы, вы будете разгружаться? Или назад повернёте?

В один из дней к складу подкатил грузовик из Степной. Кузов наполнен тушами. Разгрузились. Взвесили. Получили расчёт наличными. Степняки довольны. Теперь не грех горло промочить. Стали подвозить мясо из других деревень. Такому мог бы позавидовать и сам директор мясокомбината. Заполнился тушами и склад, и подвал. Кладовщик сначала установил весы у склада мясокомбината, потом и у подвала колбасной фабрики. А мясо всё подвозят и подвозят. Куда складировать? Перекочевал Курбатов со своими весами к подвалу и кладовым овощного комбината, которые к этому времени изрядно опустели. Вся выручка от торговли магазинов и чайных незамедлительно исчезала в уплату за мясо. Даже не хватало. Пришлось некоторую сумму снять с банковского счёта. Теперь все мясорубки обеспечены работой в три смены в течение нескольких месяцев. Придётся накинуть цену на колбасу и другие мясные изделия. Иначе… А свои стада пусть подрастают да жирок нагуливают.


4

В осенний призыв Ольховка проводила в армию четверых парней. Молодцы один к одному. Добрые будут солдаты. Пятеро демобилизовались. Двое не доехали до деревни. Зацепились в Красноярске.

В столовую влетела Анюта Баламутова. Она всегда каким-то чутьём первой узнаёт деревенские новости. Видимо, Бог наградил таким талантом. Вот и сейчас возбуждённо затараторила, словно выпустила очередь из автомата:

— Антонида Владимировна, Тонечка! Твой Юрка вернулся из армии! Только что по улице прошёл. Вот-те крест! Собственными очами видела. Марширует во всём солдатском.

Антонида Владимировна отложила нож:

— Чего раскудахталась? Вернулся, и слава богу. Вот борщ приготовлю…

— Родной сын, а ты про борщи. Экая бесчувственная!

Хлопнула Анюта дверью. Помчалась, пока никто её не опередил, разносить новость по деревне. Словно это её святая обязанность. Нет, старшая повариха не была таковой. Ёкнуло материнское сердце. Рвануться бы сей миг домой! Прижать бы родную кровинушку к груди. Полтора годочка были в разлуке. Каков он теперь? Поди, бриться стал. Сдержалась. Закончила чистить картофель. Остальное поручила помощницам. Обедов теперь готовили немного. У колхозников своих продуктов в достатке. Мясо в кладовой, картошка в погребе. Грибы, соленья, варенья и прочая овощь. Есть, что на стол поставить. Зачем топать по морозу в столовую? Сперва шла неторопливо. Затем ускорила шаги. Не выдержала, побежала, как шальная девчонка. В доме Петровых двое за столом. Сам хозяин и сосед Никита Ольхов. Обмывают удачную продажу свиных туш. Гость спросил:

— Сколько получил в кассе?

— Двенадцать тысяч. Пару себе оставил. Сало с ладонь.

— Тебе легко откармливать. Жена отходы домой на коромысле носит.

— Обмылки от посуды? Чему позавидовал? Ты сам начальник свинофермы.

— На что намекаешь, Михалыч?

— Извини, Зиновеич, нечаянно сорвалось.

Выпили. Закусили. Само собой, закурили. Каждый из своей пачки. Хозяин — папиросу, сосед — сигарету. Дружба дружбой, а табачок врозь. Петров проговорил:

— Хороши свиноматки, что весной привезли. Взглянул: гора мяса.

— Поросята от них растут как в сказке: не по дням, а по часам. Молодые свиньи уже огуливаются. Какие они поросята? Уже пятипудовики.

— Наша порода мелковата. Недурно обзавестись парочкой таких поросят.

— Даже не мечтай. Каждый поросёнок у председателя в записной книжке на самом строгом учёте.

Не услышали, как звякнула щеколда калитки, как простучали сапоги по сеням и открылась дверь. Звонкий голос отчеканил:

— Рядовой Юрий Иванович Петров демобилизовался и прибыл под крышу родительского дома!

Иван Михайлович чуть не выронил стакан:

— Юрка, ты?

Объятия. Троекратные поцелуи. Солдата усадили за стол. Огляделся.

— А где маманя?

— На работе, сынок. Скоро придёт. Ты думаешь, незамеченным по улице проскочил? Ей уже сообщили.

Вскорости Антонида Владимировна не вошла, а влетела в дом, словно на невидимых крыльях.

— Юрочка, сыночек!

Собрались родственники, соседи. Иван Михайлович быстренько сходил в магазин. Не за консервой. Известно, за чем. Посидели. Выпили за дембель, за возвращение Юрия Ивановича. Когда гости разошлись, отец сказал сыну:

— Давай поговорим на полном серьёзе.

— О чём, папаня?

— Ты уже взрослый мужик. Пора определить жизненный путь.

— Я уже определил.

— И как же?

— В город поеду.

— На учёбу?

— Работать на заводе буду.

Старший Петров помолчал, затем сказал:

— Неволить не стану. Своя голова на плечах. Не опилками набита. Ты писал, что служил водителем танка?

— Наш экипаж отличился на манёврах. Благодарность от командования имею.

— Скоро в колхоз поступит новый трактор.

— Это меня не касается.

— Сменил бы танк на трактор.

— Что? Идти в задрипанный колхозишко?

Иван Михайлович усмехнулся:

— Когда ты по улице шёл, не обратил внимания на вывески?

— По сторонам не глазел. Спешил увидеть мать с отцом.

— Напрасно. Тогда бы не называл наш колхоз задрипанным.

Младший Петров насторожился. Мать писала о каких-то изменениях в деревне. Не обратил на то внимания, проскользнуло мимо сознания. Отец продолжал:

— Ты помнишь колхоз таким, каким он был, когда ты уходил на службу. Ошибаешься. Теперь у нас свой хлебозавод и колбасное производство. Открыли четыре магазина, две чайные, столовую и Дом быта. Удивишься, когда увидишь наши новостройки. Зарплату получаем регулярно. Заработки повыше городских. Ну, так как насчёт трактора?

— Гм. Подумать надо. Ты прямо огорошил меня.

— Подумай, осмотрись. Торопить не буду.

Разговор прервала Антонида Владимировна:

— Баня готова.

Когда он вышел, Иван Михайлович сказал:

— Упорел парень, пора женить.

Жена косо взглянула, ответила:

— Это пьяный язык говорит. Не твоё дело!

— А чьё? Твоё?

— И не моё. Сам решит, когда идти в сельсовет расписываться. Это ты женился через неделю после службы.

— Побоялся, что другой уведёт невесту. Ты была девка видная.

— Была? А теперь что, подурнела?

— Наоборот, ещё краше стала…

Юрка вошёл в баню, не в казённую, а в свою, с детства знакомую. Ух ты, жарища! Постаралась маманя. А какая баня без веника? Какой сибиряк не любит попариться? Сбросил солдатскую амуницию. Теперь не нужна. Вон на полочке лежит бельё, брюки, рубашка, носки. Наддал ещё жару. Забрался на полок. Взял веник, заранее распаренный. И пошёл такой хлёст, что всем чертям стало тошно. Если они существуют. На снег не выскочил, как отец. Приоткрыл дверь, выпустил лишний жар, вымылся. Окатился. Эх, хорошо! Грудь дышит легко. Словно заново народился! Оделся. Дома мать подала пиджак и галстук. Побрызгался одеколоном. И в клуб. Куда ещё молодому да холостому?

Увидела Светланка Юрку Петрова и вся зарделась. Смотрит, глаз отвести не может. И он глядит только на неё, только на неё одну. Подходит, на танец приглашает. Как отказать такому симпатичному парню? Позабыла, как клялась Димке Усачёву в вечной любви. Утром отправила ему письмецо. Двадцатое или тридцатое. Когда писала, на бумагу упала слезинка. От избытка чувств. А вечером… Что происходит с тобой, голубоглазая девонька?


Глава вторая


1

До снегопада крюковцы работали на ремонте ольховских ферм. Однажды на перекуре Данило с огорчением проговорил:

— Готовим к зимовке скота чужие помещения. Свои опустели, стоят сиротинушками.

Гаврило добавил:

— Свинарник начали растаскивать. Кто бревно волокёт, кто доски. С телятника крышу содрали.

Игнат Кузьмич швырнул окурок, произнёс:

— Я так думаю, мужики, надо вступать в колхоз «Прогресс». На сей момент мы здесь вроде пасынков. Нечего хныкать о былом. Надо причаливать к новому берегу.

Оживились. Закурили по второй. Данило одобрил слова старшего плотника:

— Верно. Я тоже об этом подумывал. Не решался выразить. В Ольховке мы сродни батракам. Сегодня же напишем председателю заяву.

Кирилл по обыкновению молчал, но кивал головой в знак согласия. В тот день отложили топоры пораньше. На прикреплённой за ними подводе подъехали к конторе. Написали четыре заявления. Председатель положил бумажки в стол, удовлетворённо проговорил:

— Правильно, мужики. На очередном общем собрании проголосуем. Наши колхозники против не будут.

В Крюковку вернулись в потёмках. Родная деревня встретила печальной тишиной. Окна светились не в каждом доме. Вот в этом лампочка перегорела? Или хозяева отлучились на часок? Ставни многих домов закрыты уже давно. Может, уже никогда не откроются навстречу яркому утреннему солнышку. Не зазвенят на подворье детские голоса. Не пройдёт мимо с подойником хозяйка в цветастом фартуке. Некому зажечь свет в покинутых домах. Зато Данилу жена встречает отменной бранью:

— Так-перетак! Доколе будете шастать в Ольховку, горбатиться на чужого дядю? В своём хозяйстве полный развал. Так твою мать! Изгородь упала, крыша на хлеву сгнила, дрова не колоты.

Обычно тихая, а тут словно с цепи сорвалась. Матюгается, как пьяный мужик. Не остановишь.

— Явился, словно не хозяин, а гость! Перетак твою!

Вот так же, наверно, встречают жёны братьев. Гаврило — зубастый, отгавкается. Кирилл отмолчится. Ответил супруге, будто камень швырнул в омут:

— Скоро совсем не буду приезжать в свою деревню!

Женщина на минуту оторопела, потом налетела с новой яростью:

— Что-о? Ах ты, кобелина! Другую нашёл? С ольховской блядью спутался?

Сейчас швырнёт поленом или кочергой. Не швырнула. Приложила к глазам подол фартука, запричитала:

— Ой, тошнёхонько мне. Чуяло сердце беду. Пятнадцать лет прожила с тобой, подлецом этаким. Чем не угодила? Аль красотой не вышла? Или плохая работница на огороде? Оставляешь меня с тремя детьми. Сиротами станут при живом отце.

Брякнул сдуру. Надо было как-то поаккуратнее. Данило обнял жену:

— Не вой так, Марьюшка. Нету у меня полюбовницы. Одна ты, единственная, богом наречённая. Никогда не брошу семью. Не оставлю деток сиротками. Как можно такое?

Вытерла слёзы, сказала немного спокойнее:

— Правду ли говоришь? Зачем сказал, что не будешь приезжать в деревню?

— Мы с братьями подали заявление о вступлении в ольховский колхоз.

— Как так? Жили мы при нашем колхозе не богато, но и не бедно, концы с концами сводили. Потом этот совхоз распроклятый. Теперь снова перемена. В чужой колхоз! Вы не рехнулись? Прилипли к Ольховке, как мухи к мёду. Чего не живётся дома? Картошка припасена, овощь разная. На подворье две коровы, пять свиней, два десятка гусей, столько же уток.

Данило гнул своё:

— Весной перевезём дом в Ольховку.

Марьюшка всплеснула руками:

— Можно ли покинуть родную деревню? Здесь жили наши деды и прадеды. И вдруг в какую-то Ольховку! Да я ни за какие коврижки!

— Экая ты у меня упрямица! Земля русская везде одинакова. Приютит, согреет, в беде не оставит. Об этом ещё поговорим, обсудим, как и что. А теперь накрывай на стол, подавай ужин.

Марьюшка снова взорвалась:

— Ужин подать? А что ты припас, чтобы стол накрыть? Да ничего! Целое лето в Ольховке топором размахивал. Одна на огороде да на подворье спину не разгибала.

Данило вынул из кармана пачку денег, положил на стол:

— Получку получил.

Жена осеклась, сразу повеселела:

— Сколько тут?

— Считай.

— Я столько в руках никогда не держала. Небось на бутылку припрятал?

Данило усмехнулся:

— Где найдёшь мужика, у которого нет заначки?


2

Агапов обессиленно опустился на стул:

— Всё, председатель!

Ольхов поднял брови:

— Что «всё»?

Андрей Андронович на едином дыхании выпалил:

— Кончились мои силёнки. Каждый день без обеда. Кручусь, как грешник на раскалённой сковородке. Из заместителя превратился в снабженца. Язык через плечо, с одной базы на другую. Прошу отставки! Пусть другой испытает на собственной шкуре эту почётную должность.

Ольхов понял, в чём дело. Хозяйство колхоза значительно расширилось. Заместитель почти полностью отстранился от прямых обязанностей. Просто не успевает: загружен снабжением. И не всегда успешно. В последнее время всё чаще происходят срывы в снабжении магазинов. Были случаи задержки подвоза муки на хлебозавод. Однажды не поступила тара для розлива молока. Всякое случалось. За всем не уследишь за все двадцать четыре часа в сутки.

— Не торопись на ферму. Успеешь топором помахать. При должностях вечно состоять не будем. Давай подумаем, как быть.

— Тут и думать нечего! Должность снабженца необходима, как карасям озеро.

Ещё один окладник! Эта мысль шилом вонзается в мозг председателя. Что толку от того, что произвели сокращение аппарата? Новые должности появляются, что грибы после дождя. Теперь подавай снабженца. Иначе… Сфера снабжения становится всё более важным узлом в управлении хозяйством. Иного выхода нет. Григорий Павлович спросил:

— Кого предлагаешь?

Перебрали несколько кандидатур. Остановились на Николае Усачёве. Тот сначала упёрся: дело, мол, незнакомое. Кого оставить на фабрике старшим мастером? Василия? Мужик остепенился, работает исправно, без замечаний. Производство освоил не хуже старшего брата. Или жену, Татьяну Михайловну? Но у неё на руках семья, домашнее хозяйство.

И стал Василий, бывший забулдыга, старшим мастером колбасной фабрики. С испытательным сроком. А Николай Иванович — заместителем председателя по снабжению. Облегчённо вздохнул Агапов. Теперь можно вплотную заняться делами ремонтной и столярной мастерских, гаражом, фермами, полеводческими бригадами. У председателя остались промышленные предприятия, магазины, строительство, финансы и общее руководство. У него на столе, кроме телефона, стоит аппарат селекторной связи со всеми подразделениями. Даже с пилорамой и мельницей. Планёрки теперь проводятся только по понедельникам. Подводятся итоги за неделю: кому — взбучка, а кому — кивок одобрения. Затем председатель принимает посетителей по личным вопросам. Это уже узаконенные часы граждан Ольховки. Председатель отвлекается от колхозных проблем, выслушивает жалобы и просьбы людей. Тут же принимает решения. Например, звонит в сельский магазин:

— Почему грубо обслужили покупательницу Платониду Ульяновну? Что значит «неправда»? Передо мной заявление лежит. И это не первая жалоба. Вы что, не дорожите своим местом? Захотели скотниками на ферму?

Или так:

— Ничем помочь не могу! Этот вопрос может решить Каминский. Идите в сельсовет.

По деревне закурсировали две кошевы. В одну запряжён буланый, в другую — вороной. Но в Журинск Ольхов ездит на «Волге». Пора бы председателю пересесть на иномарку. Да дорого стоит. Деньги нужны на другие, более важные мероприятия. Николай Иванович овладевает новой специальностью. Осваивает, втягивается. В его обязанности входят снабжение ремонтной мастерской запасными деталями, транспорт — горючим, доставка муки на пекарни, отгрузка готовой продукции, обеспечение упаковочными материалами и многое другое. Даже тапочки, одеколон для парикмахерской, карандаши конторщикам — тоже его забота. Каждый день в его записной книжке появляются всё новые и новые заказы. Не обходится и без промашек: разве упомнишь такую прорву потребностей? И мчится на своём «жигулёнке» заместитель председателя колхоза «Прогресс» то в город, то обратно в Ольховку. Какое там — заместитель? Скорее, мальчишка на побегушках. Может, напрасно согласился?

Василий Иванович, наоборот, гордится своим назначением. Ещё бы, стал начальником фабрики! Правда, не освобождённым от веселка и без дополнительной оплаты. Просто старший мастер. Перед каждой сменой обходит свои владения, то бишь цеха. Следит за порядком, отдаёт указания. Случается, кого-то отчитает. Работники называют его не Васькой, как прежде, а Василием Ивановичем навеличивают. Про себя усмехаются: «Ишь ты, из грязи прямо в князи!»


3

На этот раз Роман Филиппович вместе с деньгами привёз новости:

— В Журинске Курбатовский совхоз и колхоз «Рассвет» открыли свои магазины.

Ольхов вскочил со стула:

— Когда?

— Дня три назад.

— Где?

— Совхоз — по Пролетарской, колхоз — по Маяковской.

— Как отразилось на нашей торговле?

— Никак не отразилось. Покупателей не уменьшилось, выручка не сократилась.

— Чем торгуют?

Роман Филиппович пожал плечами:

— Не знаю. Я не был в тех магазинах.

Появился Олег Костыльников. Тоже привёз выручку, положил на стол кассиру. Теперь он после свадьбы работает вместе с женой Оленькой. Ольхов повернулся к нему:

— Как у вас, чкаловцы?

Олег пренебрежительно ответил:

— Не беспокойтесь, Григорий Павлович. Магазин колхоза «Рассвет» от нас далеко, через две улицы. Совхозный ещё дальше.

Однако это не успокоило председателя. Самому надо убедиться. На другой день помчался в город. Нашёл улицу имени поэта. Вот вывеска: «Магазин колхоза «Рассвет» — по ольховскому образцу. Остановил машину. Вошёл. Осмотрелся. На полке — караваи, калачи и молоко. Холодильник, видимо, не на что купить. Не всё сразу. Ольховы тоже бедненько начинали. Где же этот «Рассвет»? Кажется, в деревне Еловка. Километров двадцать от райцентра, вниз по течению Журы. На Пролетарской в одном здании магазин и чайная. Совхозные. Ого, сразу солидно разворачиваются. Посмотрим! В магазине тот же хлеб и молоко. Немного колбасы. Совхозники могли бы ещё кое-что добавить. Купил калач и кусочек колбасы. Подал полусотку, получил сдачу. Продавец вежливо улыбается. Но товар свой не рекламирует, не навяливает. Не наловчилась. Роман Филиппович от полусотки оставил рожки да ножки. В совхозной чайной уютно. Сел за столик. Попросил чаю. Здесь подавали и кофе. Кому что любо. На вкус товарища нет. Надо распорядиться, чтобы в своих заведениях тоже готовили кофе. Чай подали остывший, слегка сладкий. Заварка слабенькая, не то грузинская, не то кубанская. Никакого сравнения с ольховским — медовым, ароматным. С таким чаем, колхознички, далеко не ускачете. Разломил калач. Обыкновенный, вполне съедобный. Такие же выпекает Катенька. Попробовал колбасу. Из чистого мяса, вкусная, есть аромат. Почти как ольховская. Умудрились курбатовцы, перехватили усачевскую технологию. Разве удержишь секрет, если о нём знает вся деревня?

Теперь на свои объекты. На Чкаловской кончился хлеб. Покупатели укладывают в сумки последние пакеты молока. Очередной привоз задержался. Оленька негодует. Ольхов указал Олегу на телефон:

— Ты здесь за старшего. Чего растерялся? Позвони снабженцу, потребуй. Это твоё право.

В магазине номер три за прилавками сёстры — Октябрина, Ноябрина, Декабрина. Их родители, видимо, малость того… Не хватает ещё Январины да Февралины… В конце работы за сёстрами приходят мужья — три добрых молодца. Зорко стерегут своих красавиц. Видимо, есть причина. Бойко торгуют сёстры. Особенно в винном отделе. За такие успехи в прежние времена Октябрине вручили бы красный флажок. Покупатели толпятся и у других прилавков. Что-то укладывают в сумки, достают кошельки. Тут полный порядок. В магазине номер два — настоящая катастрофа. Среди белого дня ворвались два бандита. Угрожая пистолетами, приказали:

— Всем лечь вниз лицом!

Покупатели брякнулись на пол. Продавщицы исчезли за и под прилавками. Один Роман Филиппович не растерялся, не сробел. Схватил нож, выкованный в колхозной кузнице, которым продавцы резали караваи, и встал у кассы. В грудь ему нацелились два ствола:

— Выкладывай, дядя, наличку, да поживее!

На такую наглость Роман Филиппович, не дрогнув, ответил:

— Не могу. Деньги казённые.

— Разговорчики потом, не то трах-трах!

— Не выстрелите: грохот слишком большой будет. У меня в руках оружие пострашнее вашего.

В этот момент в дверях появился Ольхов. В одну секунду оценил обстановку. Ринулся к прилавку. Обеими руками схватил бандитов за шиворот и выволок из магазина. На крыльце ударил лбами друг о друга и швырнул в разные стороны. Проходившая мимо женщина отчаянно завопила:

— Убивают! Милиция!

Через дорогу спешил милиционер. Посмотрел на неподвижные тела, спросил у высокого плечистого мужика:

— Ты их не того, насмерть не зашиб?

Ольхов небрежно ответил:

— Я легонько, вполсилы. Скоро очухаются.

— На бойне мясокомбината тоже Ольхов работает. Не родня вам случайно?

— Родственник. В третьем колене. И что?

— Подойдёт к быку да как трахнет кулачищем по лбу!

— И что с быком?

— Ну что, замертво сваливается.

— Да ну! Сказки не рассказывай.

— Не знаю, сам не видел, но люди говорят.

— Я так не смогу. Скотину жалко. Лучше ножом сразу.

Ольхов ногой придвинул к милиционеру два револьвера, выпавшие на крыльцо из рук налётчиков:

— Подбери вещественное доказательство.

Прибыли ещё два сотрудника и следователь, который тут же приступил к исполнению своих обязанностей. Бандиты очухались, приподнялись. На них надели наручники. Увели. Толпа любопытных разошлась.


4

Когда закончили ремонт на фермах, Данило обратился к председателю:

— Отпусти нас, братьев, до Рождества Христова.

Ольхов недовольно ответил:

— К самогонным аппаратам потянуло?

— Охотники мы. Зимой зайцев промышляем. Шкурки сдаём, а мясо в горшок, да в печь.

— Пока вы в колхоз не приняты, то держать не могу.

На другой день вместо Свинопасовых с Игнатом Кузьмичом приехали два других мужика. Тоже подали заявления о вступлении в колхоз «Прогресс». Возвращаясь в Ольховку после событий в магазине номер два, Григорий Павлович вспомнил о разговоре с Данилой. На другой день его кошева мчалась в Крюковку. Деревня на взгорье. Улица широкая, летом зелёная, весёлая. Посмотришь в одну сторону — увидишь околицу Ольховки. Повернёшься в другую — и вот она, деревня Орловка, всего в трёх километрах. Приходилось и раньше бывать в Крюковке. Народ там приветливый, гостеприимный. Буланый, не сбавляя рыси, легко вынес кошеву на взгорок. На этот раз деревня встретила какой-то угрюмой тишиной. Слишком много покинутых подворий. Ставни окон этих домов не открываются уже несколько лет. Не услышишь детских голосов. Не пройдёт по двору хозяйка с подойником. Подвернул к воротам Данилы. Вошёл в дом.

— Добрый день, хозяюшка!

— Здрасьте, Григорий Павлович.

— Откуда знаешь меня?

— Да кто не знает ольховского председателя? А меня муженёк называет Марьюшкой.

Сама уже включила чайник, достаёт из печи чугунок с варевом. Ольхов воспротивился:

— Не беспокойтесь, я не голоден.

Хозяйка в ответ:

— Это меня не касаемо. У нас в Крюковой блюдём обычай со старины. Гость через порог — хозяйка за рогач да в печь.

Уже за столом Ольхов спросил:

— Как поживаете?

Марьюшка охотно ответила:

— Как у Христа за пазухой. Нет над нами никакой власти: ни колхозной, ни совхозной, ни сельсоветской. Из района никто не бывает. Всеми забытые. Полная волюшка. В прежние годы разные агенты да заготовители уныряли, что тараканы. Из райкома приезжали, лекции читали. Во время страды нагрянут уполномоченные, загребут урожай под метёлку. Теперь тишь да гладь, божья благодать.

Вздохнула сердешная:

— Только волюшка эта не в радость. Злой мачехой оказалась. Закрыли школу. Дети учатся в Степной, живут при интернате. Без родительского пригляда. В сельповском магазине торгует купец. Каждую неделю цены повышает. Инфляция какая-то. Ему прибыль, нам убыток. Медпункт тоже закрыли. Дескать, больных мало. А откуда им взяться, если полдеревни разъехалось по городам?

Посмотрела в окно:

— Вот и мой разлюбезный на лыжах скользит. С охоты вертается. Увидел кошеву, ходу прибавил.

Данило прямо с порога:

— Зайчатиной угостила?

— А как же? Жаркое на столе.

— Рюмку подала?

— А то!

— Присяду и я. Рюмка с морозу не повредит.

Выпил. Посыпал охотничьими историями. Не переслушаешь. Улучив момент, Ольхов спросил:

— Ну, как промысел?

— По-разному. Зайцу не прикажешь самому в петлю лезть.

— А лиса не попадалась?

— Одна была, в капкан Гаврилы угодила.

— Куда шкурки сдаёте?

— В заготпушнину.

— Что платят?

— Жульё там засело. Первосортные шкурки по самому низкому разряду принимают. По пять рубликов за штуку. Дармовщина! Лазуткины на рубль дороже платят. Они шапки шьют.

— Не возите больше в заготпушнину.

— А куда?

— В наш колхоз везите, прямо на склад. По восемь рублей за шкурку получите.

Данило удивлённо посмотрел на председателя:

— Григорий Павлович, вы это серьёзно?

— Вполне. Так по рукам или как?

— Зачем спрашиваешь? Теперь я к жуликам ни ногой. Братья тоже согласятся.

Ольхов опять спросил:

— Белку промышляете?

— Мы с братьями только на зайцев. На белку другие ходят. Такой у нас расклад.

— А я могу с ними встретиться, поговорить?

— Только через неделю. Они сейчас в тайге.

Марьюшка заметила:

— Сергей Берёзкин дома. Утром видела.

Данило повернулся к жене.

— Сходи, позови.

Вскоре появился мужик средних лет, среднего роста. Выслушал Ольхова. Кивнул головой, одобрил. Обещал поговорить с другими охотниками на белку. От рюмки отказался. Дела, мол, домашние, и удалился. Пора и Ольхову честь знать. Загостился. Дом Лазуткиных большой, на две квартиры. Вошёл, представился. Хозяин назвал себя:

— Павел Петрович.

Из другой комнаты появились две женщины. Хозяин приосанился.

— Моя супруга, Анфиса Яковлевна. А это жена брата, Нина Семёновна. Обе — мастерицы шапки шить. А я хожу по деревням продаю. Вроде коробейника, про которого песни поют.

Супруга его остановила:

— Твоими речами гость сыт не будет.

Она уже накрывала на стол. Ольхов возразил:

— Только что из-за стола.

Хозяйка была неумолима:

— Я этого не видела. У нас в деревне обычай: гость в дверь — хозяйка за самовар.

Коль так, то и шапку долой. За столом без лишних расспросов Ольхов предложил:

— Сдавайте шапки на наш колхозный склад.

Павел Петрович нерешительно проговорил:

— Ну, тут подумать надо…

Анфиса Яковлевна запальчиво выпалила:

— Ты вечный тугодум. Теперь неделю будешь шевелить тупыми мозгами. Человек ведь дело предлагает.

Павел Петрович произнёс:

— Мы состоим при степном совхозе, а работать станем в ольховском колхозе. Как же так?

Жена с прежней запальчивостью ответила:

— Провались в тартарары такой совхоз! Фермы опустели, посевы сократились. Ты когда в последний раз выходил на совхозную работу? В каком месяце зарплату получал? Забыл?

Нина Семёновна добавила:

— Свинопасовы работают в колхозе. Хорошие деньги получают каждый месяц. Подали заявления о вступлении в «Прогресс». Весной перевезут дома в Ольховку.

Анфиса Яковлевна горячо поддержала:

— И мы в колхоз перейдём.

Толкнула мужа в плечо:

— Пиши заявление. Больше не будешь по деревням скитаться! Тоже иглу в руки возьмёшь.

Григорий Павлович возвращался в Ольховку, напевая «Катюшу».

— Прибавь рыси, буланый. Солнце уже на закате, а у нас впереди ещё заседание правления.


5

За окнами уже темно. В кабинете председателя многолюдно. На передних стульях — члены правления. На остальных — руководители подразделений. Ольхов с уже привычной торжественностью объявил:

— Расширенное заседание правления колхоза «Прогресс» считаю открытым. На повестке один вопрос — перестройка.

Люди пожали плечами, переглянулись: вошли же в ритм работы, чего ещё перестраивать? Как бы угадав эти мысли, Ольхов продолжал:

— Мы выдержали конкуренцию с честными торговцами. Даже в чём-то их превзошли. Уверенно внедрились в рыночные отношения. Но на горизонте появились новые конкуренты. В «Журинске» свои магазины открыли совхоз «Курбатовский» и колхоз «Рассвет». Торгуют пока ограниченным ассортиментом. Пробуют, получится ли? Со временем расправят плечи, станут торговать на широкую ногу. Не исключено, что и другие хозяйства последуют этому примеру. Конкуренты более серьёзные, чем частники. Впереди предстоит жестокая борьба за покупателя. Устоим ли на должной высоте, на достигнутом уровне? Для этого надо произвести ряд изменений, перестроиться. Мы должны идти на опережение своих конкурентов. Надо предвидеть события, наперёд рассчитывать все наши действия. Иметь чёткую программию. Я ясно сказал? А теперь выкладывайте ваши предложения.

Хитрит председатель. Сам себе на уме. Небось, держит в башке не одну задумку про запас. Вожжи приотпустил, даёт инициативу другим. Первым встал инженер:

— Перестройку надо начинать с хлебозавода. Убрать глинобитные печи. Заменить на современные, электрические.

Григорий Павлович поморщился:

— Опять ты, Валерий Сергеевич, сел на своего конька-горбунка. Убавь прыти, не забывай о качестве.

Инженер продолжал:

— Новые печи увеличат производительность в три раза. Качество хлеба не пострадает. Даю в том полную гарантию.

Его поддержал Беляцкий:

— Зациклились на глинобитных печах. Как бы они не подвели. Что-то зачастили санэпидемстанция и пожарники. Пора отказаться от матушки-старинушки. Правильную Мурашов предлагает современную технологию.

Березовская тоже говорила вполне убедительно:

— Восемь хлебозаводских труб дымят и днём, и ночью. Закоптили всю деревню! Жрут дрова похлеще паровозной топки. Скоро весь берёзник вырубим. А где в Троицу венки завивать будем?

Ольхов махнул рукой:

— Ладно, уберём по одной печи в каждой пекарне. Для пробы. Так и запишем в протоколию. Теперь твоя очередь, Азаров.

Встал начальник мясокомбината. Встал бодро, энергично, бойко заговорил. Что, мол, до сих пор мы выпускали колбасу только одного сорта. Но она уже набила оскомину покупателям. Нужно выпускать несколько сортов. Скажем, копчёную и варёную, с салом и обезжиренную, отдельно свиную и говяжью, конскую и из птичьего мяса. Даже ливерную.

Председатель усмехнулся:

— Не зря тебя астрономом прозвали! Углядел в свою трубу правильное направление. Что скажет Усачёв?

Старший мастер колбасной фабрики ответил коротко:

— То же самое. Завтра приступим к выпуску нескольких сортов колбасы.

Василий Иванович растерялся. Старший мастер маслозавода доложила о том, что уже приступили к выпуску творожных сырков и вареников. Затем нехотя поднялся начальник овощного комбината. Глядя в потолок, неторопливо заговорил:

— Комбинат находится на грани банкротства. Заканчиваются кабачки для производства икры. Выработку растительного масла протянем до конца года. Картофеля, дай бог, хватило бы до весны. Тогда на двери комбината вообще замок придётся повесить.

Люди оживились, заговорили между собой. Дескать, зачем отгрохали такое здание, приобрели дорогое оборудование? Гордились своим комбинатом, а теперь вот что вышло… Кто-то предложил:

— А что если закупать сырьё в других хозяйствах? Не одни же мы рапс сеяли?

Курбатов возразил:

— Дёшево не продадут. Придётся повысить цену на масло, не в убыток же торговать. Сразу и спрос упадёт.

Таким же неутешительным было выступление старшего мастера бытового комбината. Марков говорил:

— Пристройку сделали без учёта роста производства. Сейчас создалась очередь на пошив вперёд на три месяца. Две портнихи не справляются. Дополнительные швейные машины поставить некуда. Их на потолке не установишь. То же самое с ремонтом бытовой техники. Нужен второй мастер. А куда посадить? Теснота. Заказчики уже не к нам обращаются, а в город едут. Теряем живые деньги.

От выступлений Степанова и Маркова у председателя настроение заколебалось. Какая тут, к чёрту, перестройка?

Объявил перерыв. Курильщики удалились в коридор. Вернулись. Что дальше? Долго ли ещё будем заседать? О чём разводить говорильню? Пора бы по домам.

После перерыва председатель приободрился. Вернулась уверенность. Иначе какой он руководитель? Инициатива снова в его руках.

— Не торопитесь вешать замок на овощном комбинате. Не спешите справлять поминки. Весной, кроме рапса, посеем подсолнухи, горох и просо. Агроному следует заранее позаботиться о семенах этих культур. В колхозном огороде вырастим достаточно кабачков и баклажан. Увеличим парники под огурцы. Расширим картофельное поле. Приобретём машину для выкапывания клубней. Овощной комбинат заработает круглый год на полную мощность. Я ясно сказал?

— Ясно, ясно.

Голос председателя звучал напористо, реши-
тельно:

— Ныне мы посеяли поле озимой ржи. Для чего? Выпекать тёмный хлеб? Нет. Будем изготовлять ржаные медовые пряники и коврижки.

Голос с заднего стула:

— Что ещё за коврижки? Это вроде ржаных сухарей?

Ольхов усмехнулся:

— Забыли, что такое коврижка. Но наши бабуси помнят, как их испечь. Справится ли пекарня с дополнительной нагрузкой? Тебя спрашиваю, Березовская. Ты что, уснула?

Она сидела, опустив голову. Но сквозь дремоту слышала громкий голос председателя. Тряхнула головой, ответила:

— Справятся, если сократить выпечку ватрушек и батонов.

Ольхов пристукнул ладонью по столу:

— Ни в коем случае!

— Но мои кухарки не кудесницы.

И тут председатель выкинул свою козырную карту:

— Будем строить свою кондитерскую фабрику. Станем выпускать ольховские конфеты. Туда же перенесём производство вафель и печенья, пряников и коврижек.

Инженер Мурашов поморщился. Опять чертежи. Завгар Медянкин пробурчал:

— У председателя в мозгах новый заскок. Совсем помешался на строительстве. Всю тайгу под корень вырубим.

На это Ольхов не ответил. Открыл тумбочку и поставил на стол шкатулку. Обыкновенная. Для хранения семейных документов или драгоценностей, если таковые у кого имеются. Шкатулка пошла по кругу. Ишь ты! На боках и крышке тонкая резьба. Да это настоящее произведение искусства! Чьи умелые руки изготовили? Неужто в Ольховке оказался такой мастер? Когда шкатулка вернулась на стол, Ольхов произнёс:

— Изготовил Пётр Игнаткин. Когда нет бондарных заказов, изготовляет шкатулки. Увлёкся человек рукоделием. У него на подворье просторная мастерская. Взял для обучения четверых старшеклассников.

Григорий Павлович снова нагнулся, и на столе появились две шапки: одна — из заячьего меха, другая — из беличьего. Сюрприз за сюрпризом! Что ещё заготовлено в тумбочке председательского стола? Ольхов придвинул беличью шапку Валентине:

— Примеряй.

Березовская взяла шапку:

— Сразу видно, что придётся только на макушку.

Передала шапку телятнице Зинаиде Ольховой. Та примерила.

— Ой, сшита на мою голову, как по заказу.

Ольхов кивнул:

— Носи да любуйся.

— Я привыкла зимой голову шалью накрывать. Сама вязала.

— Теперь к шапке привыкай.

Заячью нахлобучил себе на голову. Все рассмеялись.

— Григорий Павлович, она вам что попу ермолка.

Примеряли главбух, инженер, агроном. То мала, то велика. Впору пришлась только зоотехнику. Ольхов проговорил:

— Это вам подарки от крюковцев. Там братья Свинопасовы промышляют зайцев. Сколько-то мужиков охотятся на белку. Семья Лазуткиных шьёт шапки. Теперь шкурки и шапки будут поступать на склад нашего колхоза.

Курбатов заёрзал на столе:

— Зачем это нам?

Ольхов ему в ответ:

— Наш главный бухгалтер потерял коммерческий нюх. Откроем в Журинске ларёк и станем торговать шапками и шкатулками. До сих пор мы брали из тайги брёвна, орехи, грибы, ягоды. Теперь возьмём меха. Пусть сполна послужит на благо колхоза.

Сделал паузу. Обратился к Медянкину:

— Не помешался я на строительстве. Сама жизнь ставит перед нами проблемы. Ты заходил в колхозный свинарник? Нет? А ты зайди, посмотри и сразу поймёшь, что надо немедленно строить новый свинарник. А вот ещё одна проблема. Гоняем транспорт через мост посреди деревни. Нужен второй мост, чтобы напрямую связать мастерские с фермами.

Послышался голос члена правления, скотника Лопатина:

— Давно пора! Я живу на околице, по правой улице, а тёща напротив, на левой. Сварит щи, даёт зятю знак. Пока бегу до моста по правой улице да столько же по левой, щи уже прокиснут.

Ольхов, смеясь вместе со всеми, дал совет:

— Не бегай с ложкой на тёщину похлёбку. Пусть жена свою приготовит.

Из конторы вывалили толпой. Расходились группами или в одиночку. По обеим улицам из конца в конец прокатился переклич первых петухов. Откукарекали, успокоились. И вам, заседатели, спокойной ночи, приятных снов!


Глава третья


1

— Может, напрасно я сказал на заседании правления о том, что необдуманно сделана пристройка к бытовому комбинату. Если хорошенько поразмыслить, то…

Так вслух рассуждал Андрей Алексеевич. А поразмыслив, вывесил на двери комбината объявление: «Закрыто в связи с реконструкцией». И началась пертурбация — перемещение цехов. Одним словом, перестройка. К дому были пристроены две комнаты. В одной сидели два сапожника, постукивали молоточками, мурлыкали песенки или хвастались любовными приключениями. В другой комнате — цех по ремонту часов. Хе-хе! Да тут всего один мастер! Надев очки, ковыряется в мелких механизмах. Иногда от безделья разгадывает кроссворды. Шикарно устроился! А ну, переселяйся к сапожникам! Отгородим для тебя ширмой вот этот свободный угол. Втроём веселее будет. На свободную площадь переселится цех по ремонту бытовой техники. Ох, тяжелы холодильники и телевизоры! Зато здесь просторно и светло. Найдётся место и для второго мастера.

Затрещала перегородка в большой комнате. Доски выбросили, мусор подмели. Из горницы сюда перекатили швейные машины, устроили примерочную, установили стол закройщицы. Ещё осталось место для двух машин. Надо сделать заявку снабженцу. Тогда сократится очередь у портних. Заказы перестанут уплывать в райцентр. Посмотрим, чья возьмёт в бешеной скачке конкуренции. В горнице с креслом и зеркалом торжественно воцарился Костя Зимарев. Разложил на столике разные стригательные машинки, расчёски, одеколоны и ножницы. Со времён Суворова в современной армии остались сапёрные лопатки. Так же и парикмахер неизменно держит в руках ножницы, невесть когда изобретённые. Костя облачился в халат, приготовился принять клиента. Ждут заказчиков и другие мастера. Готовы на новом месте проявить трудовую энергию. Сними, Марков, объявление, откинь крючок на двери. Добро пожаловать, обслужим по первому разряду!

Произошла перестройка и в мастерских Игнаткина. Вынес лишнюю рухлядь, установил дополнительно два верстачка. Теперь сюда после уроков приходят четверо подростков: братья Артём и Максим — сыновья преподавателя рисования Евгения Леонидовича. Толковые ребята, старательные. Из них получатся хорошие мастера по деревянным изделиям. Третий, Генка, тупица и лодырь, каких поискать. Этот не в ту компанию попал, долго не задержится. Про четвёртого и говорить нечего. Это собственный сынок, Вася-Василёк. С малых лет возле отца, из мастерской почти не вылазит. Ловко владеет рубанком, стамеской и другими инструментами. Может самостоятельно изготовить кадушку или бочонок. Теперь вместе с другими ребятами будет осваивать производство шкатулок. Как обучать их этому ремеслу, Пётр Тихонович не знает. Не педагог он, а простой бондарь. Первый же урок пошёл наперекос, как первый блин у незадачливой пекарки. Сам работал, а трое учеников — кроме Васи — стояли рядом. Дескать, смотрите, учитесь, как надо строгать доску. Ребята стояли, смотрели, как от рубанка отлетает стружка, как доска становится гладкой. Им самим хотелось взять рубанок и попробовать строгать вот так же, как дядя Петя. На другой день взяли рубанки. Строгали с азартом, до пота. Ожидали одобрения за такое усердие. Но старший мастер забраковал:

— Не годится! Доска должна быть гладкая, как стекло. Тут я вижу только борозды да канавки.

Целую неделю братья упорно строгали да строгали. Потом сколько-то дней учились работать стамеской. Генка не появлялся в мастерской. За это время Пётр Тихонович изготовил семь шкатулок, одна другой краше. Вася смастерил две. Артём и Максим с некоторой завистью поглядывали на творение рук одноклассника. Наконец дядя Петя дозволил им смастерить первую шкатулку. Трудились до поздних вечеров. В школе двоек нахватали. Зато вот она, шкатулочка! Стоит на верстаке в полном своём великолепии. Взял Игнаткин в руки изделие. Повертел с боку на бок, попробовал на прочность:

— Гм, для первого раза недурно. Молодцы ребятки! Резьбу я сам наведу.

Братья грудь колесом, гордость наполнила сердца. Пётр Тихонович вышел на часок по домашним делам. Вернулся, хотел приступить к резьбе. Перед ним стояла та же самая шкатулка, но уже иная, словно подменённая. Сверкала яркими красками. По бокам, на крышке алели, голубели, зеленели букеты невиданных цветов. Два юных мастера с замиранием сердца ждали приговора. Игнаткин хмыкнул, крякнул:

— Это когда же вы, сорванцы, успели размалевать шкатулку?

Братья опустили головы.

— Да не вешайте носы. Чудесно получилось! Экая красавица! За первый сорт пойдёт.

Братья подняли головы, заулыбались.

Через пару дней снова навестил бытовой комбинат.

В швейном цехе установили ещё две машины. За одну села Светлана Ольхова. К ней подошла старшая портниха Елена Дмитриевна:

— Шить умеешь?

Светлана качнула головой:

— В первый раз села за машину.

— Желание есть?

— Серединка на половинку.

— Зачем тогда к нам пришла?

— Бригадир послал. Для меня работы не нашлось.

Старшая портниха вздохнула, промолвила:

— Ладно, учись. Вот тебе лоскут материи. Работай пока на ножном приводе.

Подложила Светлана материю под иглу, задвигала педалью. Застрекотала машина, задвигалась катушка ниток. Побежала по лоскуту строчка. Рядом бесперебойно стучат три машины. Под этот шум хорошо помечтать. Вспомнила тот вечер, когда увидела Юрку, Юрочку. Танцевала только с ним. Потом провожал домой. А куда провожать-то? Их дома рядом. Долго стояли у калитки. Сладко целовались. На морозе обоим было жарко. Какой он славный, Юрочка…

— Светка, уснула, что ли? Или о милёнке мечтаешь?

Очнулась Светлана. Машина не крутит, лоскут валяется на полу. Ах, какую мечту нарушили…


2

На этот раз в молочные отделы первого и второго магазинов товар не поступил. Взамен привезли готовую продукцию. Покупатели интересовались:

— С чем ваши вареники?

Продавцы отвечали:

— Разумеется, с творогом.

— А сырки?

— Приготовлены с соком малины, клубники, смородины.

Минувшее лето удалось ягодным. Пчёлы отменно потрудились над посевами гречихи и рапса, которые находились около пасеки. Много было заготовлено варенья. Только не все банки поступили на прилавки. Какое-то количество оставлено для приготовления киселя из картофельного крахмала. Теперь несколько банок поступило на маслозавод. Продавцы поминутно открывают холодильники. Оценили покупатели очередную ольховскую новинку.

Ещё больше покупателей у мясного отдела. Ого, шесть сортов колбасы! Любую выбирай. Даже глаза разбежались. Ай да ольховцы! Спасибо, порадовали. Во время приёмки продуктов Оленька ахнула:

— Батюшки-матушки! Сколько сортов, и цена разная! Можно запросто перепутать. Они что там, на мясокомбинате, с ума спятили?

Олег успокоил жену:

— Без паники, разберёмся.

Во втором магазине Жанна воскликнула:

— С таким ассортиментом торговля пойдёт не хуже, чем в московском супермаркете!

И пошла. У прилавка быстро собралась очередь. Рядом с Жанной встал Роман Филиппович. Мало ли что может случиться? Перепутает цену, положит на весы не тот сорт. Подсказка лишней не будет.

Но Жанна уже не новичок, быстро освоилась. Ничего не путает, уверенно обслуживает покупателей, вручает им чеки. Успевает улыбнуться парням. Потом не выдержала:

— Роман Филиппович, вы мне работать мешаете! Ступайте, исполняйте свои директорские обязанности.

На мясокомбинате и колбасной фабрике крутятся мясорубки, крутятся в три смены. Ветер рассеивает лёгкий дымок над трубами коптильни. Готовится очередная отгрузка продукции в магазины. Азаров кого-то распекает:

— В последний раз предупреждаю! На хрена мне такие работники! Знай себе семечки лузгают.

На колбасной фабрике Усачёв недоволен работой коптильщика:

— Опять колбасу передержал под дымом?

Эх, разве начальству угодишь?


3

Колтович, переселенец из Средней Азии, слесарничал в ремонтной мастерской. К нему подошёл Жуков:

— Звонили из конторы. Вас, Давид Абрамович, срочно вызывает председатель.

Отложил молоток. Предстояло по морозу шагать целый километр. Прогулка после тёплого Узбекистана не из приятных.

Не сделал и десяти шагов от дверей, как появилась «Волга». Развернулась, открылась дверца. Борис пригласил:

— Садитесь.

Председатель встретил неожиданным вопросом:

— Ты сибирские пельмени пробовал?

Колтович ответил:

— Во-первых, не «ты», а «вы». Да, кушал.

— Извините, Давид Абрамович, деревенская привычка.

На столе стоял какой-то прибор, который Ольхов придвинул Колтовичу:

— Приспособление для изготовления пельменей. Сразу полста ячеек, на три тарелки. Испытали, сварили. И что же? Пельмени мелкие, половина развалилась, мясо и тесто сами по себе. Получились не сибирские пельмени, а какие-то африканские. Посмотрите, Давид Абрамович, эту механизму. Нельзя ли её преобразить так, чтобы выкидывала не шарики, а настоящие сибирские пельмени. Вы же инженер-конструктор. Вам и карты в руки.

Колтович посмотрел на прибор, коротко ответил:

— Попробую.

Председатель кивнул:

— Постарайтесь. Зимой на пельмени большой спрос. Наши работницы вручную не успевают.

Колтович забрал прибор. Направился не в мастерскую, а на мясокомбинат. В пельменном цехе ещё раз испытали приспособление. Действительно, пельмени получались значительно мельче, чем при ручной лепке. У этих вокруг ободки вроде крылышек. Лежат на подносах, словно взлететь собрались. Произведённые механизмом — просто примитивные шарики, при виде которых теряется аппетит. А разваливаются потому, что слаб рычаг давления.

Оставим конструктора. Пусть размышляет над тем, как изготовить настоящие сибирские пельмени. Вернёмся в контору. Перед председателем сидит Мурашов. Он только что вернулся из Журинска. Ольхов нетерпеливо потребовал:

— Докладывай.

Инженер закурил, начал издалека:

— Директор хлебозавода отсутствует. Где-то на турецком берегу лишний жирок сбрасывает. Главный инженер получил диплом в том же институте, где и я обучался. Сразу нашли с ним общий язык.

Григорий Павлович перебил:

— Я другое хочу услышать.

— Извольте. На городском хлебозаводе давно уже нет кирпичных печей. Установлены металлические, электрические. Вроде духовки газовой плиты.

— А производительность какая?

— Печи разные — в зависимости от того, что выпекать в них. В печи пять полок. На каждую ставятся по десять форм в два ряда. Я наблюдал закладку теста и выемку готовых булок. Весь цикл продолжался около трёх часов. За три смены такая печь может произвести более шестисот булок. Это в два раза больше, чем все наши глинобитные.

Он откинулся на стуле и с торжеством посмотрел на председателя. Тот спросил:

— И что дальше?

— А дальше сам погляди на металлическую печь. Сгрузили у дверей пекарни.

Ольхов вскинул брови. Мурашов рассмеялся:

— Не удивляйся. Перехватил Беляцкого уже с пустым кузовом. Печь списана, но исправная, ещё послужит колхозу.

Ольхов облегчённо вздохнул. Слава богу, бесплатно досталась. Спросил:

— Остальные где возьмём?

Мурашов, не задумываясь, ответил:

— Сами изготовим. Устройство несложное. Нужен металл, а мастера найдутся.

— Сами, сами… Какие прыткие! А что пожарники скажут на такую самостоятельность?

Инженер махнул рукой:

— Они не отличат наши печи от заводского производства.

Григорий Павлович поднял телефонную трубку. Вскорости в широкие двери пекарни вошли мужики. В руках ломы и лопаты.


4

Два раза в день из тайги прибывали тракторы. Разгружали брёвна на ферме возле свинарника или на берегу речки. Однажды утром сюда прибыл Ермолай Фёдорович вместе со своей бригадой. Снял рукавицы, взялся за топорище:

— С богом! Начали!

Плотникам предстояло соорудить мост, который бы соединил околицы обеих улиц, сократил проезд транспорта между мастерской, гаражом, фермами и бригадами.

В тот же день дядя Игнат вонзил топор в бревно возле свинарника. Его бригаде надлежало воздвигнуть новое помещение для свиного стада. Сначала надо поставить столбы. Мужики раскатили брёвна, отпилили, сколько надо. Затем прорубили пазы, вырыли ямы.

Вот и первый угловой столб стоит, поблёскивает оголённым стволом. Утрамбовали землю. Попробовали, не качнётся ли? Даже не дрогнул, намертво застыл. Перекур. Благо, день не холодный. Лёгкий ветерок, снежинки пробрасывает. Подъехал председатель.

— Добрый день, труженики.

— Здрасьте, начальник.

Ольхов огляделся:

— Так, начин сделан. Мужики, к вам моё слово.

Его перебил Петров:

— Знаем наперёд, что скажешь. Ударная, мол, стройка. Треба поднажать, не жалея пота и времени. Всякий раз такое говоришь. Как стройку начинаем, погоняло тут как тут.

Ольхов рассмеялся:

— Догадливый, в самую точку попал. Слышите, что творится в свинарнике? Свинки, что уродились от племенных, уже огуливаются. Их целая дюжина. Да ещё два десятка маток простой породы. Представляете, что будет к весне?

— Представляем.

— Бригада у вас дружная, сплочённая, всегда отличалась в работе. Надеюсь, что и на этот раз не подведёте, сдадите свинарник к началу опороса. Я ясно сказал?

Заговорил Яков Воробьёв:

— То от Бога зависит. Зима не лето. Впереди Никольские, рождественские, крещенские морозы да февральские метели.

Его оборвал дядя Игнат:

— Помолчи, Яков. Бог-то бог, да сам не будь плох. Понятно, Сибирь не Крым. Всякое будет, морозы и метели. Но ведь и мы не просто мужики, а сибиряки. Устоим против лютой непогоды.

Председатель продолжал:

— Горячие обеды будут привозить прямо сюда. После окончания стройки каждый плотник получит поросёнка племенной породы.

Мужики оживились:

— Желательно свинок. Для развода.

Григорий Павлович кивнул:

— Само собой, каждому по свинке.

Буланый умчал кошеву. Вскоре прибыла повариха. Горячий обед как раз кстати. Особенно чай. Стакан пальцы обжигает. Наскоро перекусили. И снова кто за топор, кто за лопату. Земля успела промёрзнуть на четверть. Сначала надо корку ломом прошибить, потом браться за лопату. Тяжела ты, работушка, земляная да глиняная. Всего надо установить шестьдесят столбов на расстоянии по три метра друг от друга. Согласно проекту. Инженеру было легко чертить, сидя за столом в тёплом кабинете. А тут ковыряй мёрзлую землю да пазы долбай в лиственничных брёвнах. Недели две понадобится на установку столбов. Затем укладка стен, крыша, внутренние перегородки, настил полов.

А председатель ловко подбросил «леща» в виде поросят. Недурно обзавестись такой породой. Что ж, ради такого подарка можно постараться, поднажать.

Из свинарника постоянно слышится возня, хрюканье и визг. Со стороны речки доносится звук топоров.


5

Двое в кабинете, Ольхов и директор Степного совхоза Дербасов. Перед ними пачка папирос. Беседуют. Не обошлось без международных и внутренних событий Российского государства.

Ольхов слабовато разбирается в этих вопросах. Недосуг шелестеть газетами да смотреть новости по телевизору. Дербасов, наоборот, шпарит, как по-писаному. Сразу видно, не выпускает из рук печатные СМИ. Оно и понятно, бывший политработник.

Григорий Павлович только кивал да поддакивал. Разговор начинал его утомлять. Зачем приехал сосед? Наверное, не для того, чтобы просвещать его об очередном конфликте между евреями и арабами. Улучив момент, перевёл беседу на другую, более близкую, тему.

— Каков был урожай у вас нынче?

Дербасов сбился, как-то обмяк, достал папиросу. Выпустив дым, ответил:

— По двадцать центнеров с гектара. Отвезли зерно в российские закрома. Да что-то государство не торопится с нами рассчитаться. Я уже три месяца зарплату не получал, не говоря уж о рядовых работниках. Бегут люди из совхоза, особенно из Крюковой. Вчера подали сразу четыре заявления на увольнение. Держать не имею права. Наверно, к тебе заявятся. Свинопасовы с весны плотничают в Ольховке. Теперь и охотники промышляют для твоего склада. Правда ли?

Ольхов не стал отрицать, подтвердил. Дербасов сделал паузу, снова заговорил:

— Наши совхозники возят излишки продуктов опять же в Ольховку. Какая тут сила притяжения?

Ольхов усмехнулся:

— Мы хорошо платим. И сразу наличными.

— А если совхоз наш станет поставлять вам молоко и мясо?

Наконец-то гость заговорил по существу. Вот зачем он сидит в кабинете председателя колхоза «Прогресс». Ольхов спросил:

— А как же договора с мясокомбинатом и молокозаводом?

Директор вскочил со стула, заходил по кабинету:

— Какой толк от этих договоров? Их выполняет одна сторона — совхоз. Другая сторона, видимо, считает договоры пустыми бумажками. Коль так, то мы расторгнем. Особенно с мясокомбинатом. Осенью сняли с пастбища тридцать быков. Сытые, за лето жиру нагуляли. А мясокомбинат принял по нижесредней упитанности. Каково, а? К тому же до сих пор не заплатил ни единого рублика.

Григорий Павлович начал насвистывать «Катюшу». Ещё бы! Теперь совхозное молоко потечёт в Ольховку. И мяса прибавится. Увидев удивлённое лицо собеседника, проговорил:

— Извините. Когда думаю о чём-то важном, всегда эту мелодию насвистываю.

Если ситуация складывается обоюдовыгодная, то два руководителя всегда договорятся. Дербасов уехал. Зазвонил телефон. Послышался торопливый голос Березовской:

— Гри Палыч, запускаем новую печь. Приступаем к закладке теста в формы.

— Растительным маслом смазали?

— Конечно.

Ольхов тут же позвонил на склад:

— Кубарев? Прекрати отгрузку в магазины растительного масла.

— А куда его девать?

— На хлебозавод.

— На какой, на городской?

— На тот, что стоит напротив, на другом берегу. Я ясно сказал?

Положил трубку, но телефон тут же зазвонил снова. Раздался радостный, восторженный голос Азарова:

— Григорий Павлович, только что испытали новое приспособление для выпуска пельменей.

— И как?

— Отлично. В этом приборе двадцать пять ячеек. Пельмени получились крупные, настоящие сибирские.

— А производительность?

— Весь цикл занял семь минут. За это время работница вручную изготовила двенадцать пельменей. Поставили варить. Приходите.

Когда Ольхов, облачённый в белый халат, появился в цехе, на столе уже стояли тарелки с горячим варевом. Одну Азаров придвинул председателю и с тем же восторгом проговорил:

— Ни один не развалился, все целёхонькие.

Затем в пекарне попробовал свежий хлеб, испечённый в металлической печи. Вкусный, с анисовым ароматом. Особенно нижняя корочка, пропитанная растительным маслом. Съел целый ломоть. Оказывается, в обязанности председателя входит и дегустация. Распорядился изготовить в мастерской ещё две металлические печи. Останется одна глинобитная. Не лишать же покупки любителей круглых караваев и калачей. Колтович за своё изобретение получил денежное вознаграждение и включился с конструкторскими способностями в работу по изготовлению новых печей.


6

Кубарев принимал меха от крюковских охотников. Привозили мешками. Видимо, нынче развелось много разного зверья в прижуринской тайге. Приносили и свои, ольховские, по несколько шкурок. Им недосуг гоняться за зверем, состоят на колхозной работе. Но охотничий азарт бурлит в душе, зовёт в тайгу. Выберут пару деньков — и на лыжи с ружьём через плечо:

— Куда, Дамка? Довольно гавкать на подворье!

Собака выследит белку, а стрелки ольховцы превосходные. Ставили петли на зайцев. Иногда попадались лисы. Но редко и не каждому. Однажды братья Свинопасовы привезли три волчьи шкуры. Кладовщик усомнился: принимать ли? Куда их можно употребить? Данило подсказал:

— Доху сшить.

Кубарев хмыкнул:

— Из трёх шкур? Да тут только на рукав хватит.

Гаврило заметил:

— Ещё добудем. Голодная стая по ночам воет около деревни. Выследим. Председатель ездит в кошеве. Доха ему кстати будет.

Кубарев сдался:

— Коли так, то давайте сюда и волчьи. Вот ежели бы ещё и медвежью добыли…

Братья рассмеялись:

— Такую не добудем. Медведи по берлогам дрыхнут. До весны будут лапу сосать.

Усмехнулся и кладовщик:

— Вспомнил сейчас старую побасёнку. Один зоотехник мечтал скрестить медведя с коровой.

— Для чего?

— Для того чтобы нововыведенная порода зимой лапу сосала и молоко давала.

Тут вдруг заговорил молчун Кирило:

— Ему ещё бы помечтать о том, как скрестить свинью с курицей. Клевала бы по зёрнышку, а тушу наедала пятипудовую. Да с салом в три пальца.

Пусть себе болтают, а мы перенесёмся в Крюковку. Не по щучьему велению, а по воле автора.

В доме Лазуткиных целый пошивочный цех. В большой комнате сидят Павел Петрович, его брат Илья, их жёны. Перед каждым — болванка, на которую натянута меховая заготовка. В руке игла. Шьют шапки. Меха теперь не надо покупать у охотников. Получают с колхозного склада. Туда же сдают готовые шапки. Однажды Анфиса, жена Павла, спросила:

— Куда колхозу столько шапок? Неужто на всех ольховских мужиков и баб их надеть собираются? Вот потеха-то будет!

Илья ответил на это:

— А это не твоя забота. Ольховские мужики носят свои шапки, не хуже наших. Их председатель не дурак, если нам платит за каждую сшитую шапку по двадцать рублей. Радоваться надо такой работе. Непыльная, а денежная. Если поднажать, то можно за месяц заработать по четыре тысячи целковых.

Жена его, Нана, рассмеялась:

— Поднажми. Только пореже выскакивай на перекуры, не то последние штаны сползут с задницы.

Анфиса, вдевая в иглу новую нитку, снова спросила:

— Скоро ли нас в колхоз примут? Когда ольховцы соберутся на общее собрание?

Что-то поправляя на своей болванке, Павел ответил:

— Не раньше января. Будет годовой отчёт, выборы нового правления.

И снова Илья:

— Куда торопитесь? Не успели выскочить из совхозных оглоблей, как опять захотели в колхозный хомут. Я уволился из совхоза, колхозником пока не стал. Полная воля, гуляю, как запорожский казак. Нравится мне такое состояние российского гражданина.

Не слушая Илью, Анфиса продолжала:

— Говорят, будто Сергей Березин и другие охотники тоже уволились из совхоза и подали заявления в колхоз. Если так дальше пойдёт, то и наша Крюковка сольётся с Ольховкой.

Илья встал:

— Эк, куда тебя занесло! Ну, я подымить пошёл.

В разговор вступила сестра:

— Надо бы Григорию Павловичу новую шапку сшить. У него хоть и норковая, но старая уже, поизносилась вся.

Её оборвал Павел:

— Хе, а на чём сошьёшь? По его башке у нас болванки не найдётся.

— Мерку снимем. Твой тесть болванку изготовит.

— Только с твоим ростом мерку снимать! Ты ему до подбородка достанешь.

Анфиса взглянула в окно:

— Уже солнце на закате. Пора, бабоньки, справлять нашу извечную работушку. Заждалась скотина во дворе. Потом надо ужин готовить. Опосля повечерничаем, дошьём шапки.


Глава четвёртая


1

С утра подул несильный, но холодный ветер. Хиусом называют его сибиряки. Резучий ветер, противный. Обжигает лицо, продувает одежду до костей. Лучше морозец — легче перенести.

Игнат Терентьевич специальным заступом прорубает паз в очередном бревне. Другие мужики пилят, рубят, размахивают топорами и лопатами. Подгонять никого не надо. У каждого спина мокрая. Не постоишь и минуты — сразу дрожь пробирает. К полудню ветер резко усилился. Так и сшибает с ног. С цепи, что ли, сорвался? Наверное, с самого Ледовитого океана примчался. Бьёт порывами то спереди, то сзади. Небо затянули низкие снеговые тучи. Строители заканчивали установку столбов. Вот и последний стоит наперекор стихии. Стоят в два ряда все шестьдесят. Полюбоваться бы на свою работу, на творение мозолистых мужицких рук. Да куда там? Повалил снег, началась настоящая метель. Недосуг устраивать перекур. Руки озябли. Кое-как прибрали инструмент. Придерживая шапки, разбежались по домам. Вдогонку им из старого свинарника доносились неугомонная возня, недовольное хрюканье, отчаянный поросячий визг. Не вышибли бы стены.

Метель стихла к вечеру следующего дня. Небо вызвездило. Ударил мороз — самый-самый сибирский. Горбушка луны уменьшилась, съёжилась. Вышел Игнат до ветру. Ух ты, дыхание перехватило! Посветил спичкой, посмотрел на градусник. Ого, как низко ртуть опустилась! Накаркал этот богоугодник Воробьёв. Игнат вернулся в дом. Жена гремит посудой у плиты. Присел, придвинул телефон. Номера членов бригады знал, что называется, назубок.

— Алло. Егорша? Сиди дома да жёнушку обнимай. Если пожалуется, что плохо обошёлся, обсудим на бригадном собрании и вкатим тебе выговор с предупреждением.

Подражая председателю, добавил:

— Я ясно сказал?

Второй звонок:

— Яков Спиридонович? Сегодня с утра до вечера молись всем пророкам. И на коленях проси у Христа, чтобы мороз прекратился.

Третий звонок:

— Крюкова? Сусанов? Не запрягай Карюху. Скоту сено задай, а сам на лежанку, на печь полезай.

На часах уже семь. По радио начали передавать новости. Вдруг репродуктор умолк. Послышались покашливание и голос Кости Зимарева:

— Говорит радиоузел колхоза «Прогресс». Передаём экстренное сообщение. Температура воздуха на данный момент сорок два градуса. Школа не работает.

Ещё о чём-то говорил колхозный диктор. Его заглушили детские голоса:

— Ура! Не будет домашних заданий!

— Теперь на лыжах покатаемся!

— И на коньках!

В тот день тракторы не выехали в тайгу. Лесорубы на лыжах вернулись в деревню. Какой, к чёрту, лесоповал в такой морозище? Топоры поломаешь, и лицо придётся спиртом оживлять. Однако мороз — не помеха употребить тот спирт по прямому назначению. Душа просит: треба разогреть застывшее тело. Таёжный запрет отменяется. На славу погуляем. В баньке попаримся. Супружниц приласкаем. Морозы, по всему видать, не скоро ослабнут. Шпарь, гармонист, по всем ладам нашу сибирскую «Подгорную»! Ноги в пляс просятся. И, эх!..

На восходе солнца мороз взъярился ещё сильнее. Люди торопливо спешат, прикрывая лица рукавицами. Не каркают вороны. Воробьи жмутся к печным трубам. Старушки сидят по домам, прижали задницы к лавкам, поглядывают в промёрзшие окна. Не сходят в молельный дом или к соседям узнать про деревенские новости. Скучно.

Трескучий мороз продержался больше недели. Но вот взошло солнце, да такое яркое, словно помолодело. А ну, мороз, красный нос, довольно лютовать! Ступай в Эвенкию или на Таймыр. К полудню потеплело градусов на двадцать. Снова застучали топоры на ферме на берегу Журы. Строители яростно набросились на брёвна, стараясь наверстать упущенное время. Бригада дяди Игната приступила к укладке стен. Работа простая. Распилить шестиметровое бревно пополам, на концах сделать надрезы, сколоть лишнее, пропазить и уложить между двумя стволами. Но брёвна оказались слишком толстые, иные — в два охвата. Петров предложил:

— Надо расколоть.

Игнат Терентьевич согласился:

— Иного выхода нет.

Послали Егоршу, Егора Кудрина, в кузницу. Он вернулся с тяжёлыми металлическими клиньями. Остальное — дело сильных рук, сноровки и ловкости. Подъехавший председатель одобрил:

— Правильно, экономите брёвна. Расколом кладите наружу. Если внутрь, то сгниёт быстро.

С подсказкой он опоздал. Плотники уже два ряда уложили. Именно так, расколом наружу. Не дураки, сами сообразили. А вот от папиросы не откажемся. Приятно подымить вместе с начальником. Что скажет новенького?


2

Не накинув верхней одежды, Варвара Семёновна выбежала из дома. Быстренько схватила несколько поленьев — и обратно. Всего одна минута, но мороз успел охладить вспотевшее тело. К вечеру закашляла, промаялась всю ночь. Утром пошла в медпункт. Фельдшерица Марта Альбертовна задала стандартный вопрос:

— На что жалуетесь?

— Кхе, кхе, кашель замучил.

Фельдшерица приложила ладошку к уху, покачала головой:

— Хахаль? Так это не моей части.

Тьфу ты, глухая тетеря! Варвара Семёновна громко повторила:

— Кхе, кашляю, остыла я.

— Не кричи, не глухая, слышу. От кашля дам таблеток.

Марта Альбертовна протёрла очки, открыла шкафчик:

— Где же они? Не перепутать бы. Ага. Вот те самые. Принимай три раза в день.

Варвара Семёновна подумала: «Сколько же лет фельдшерице? Наверное, не меньше шестидесяти. Глуховатая стала, зрение ослабло. Пора ей на пенсию».

Как бы услышав её мысли, старая женщина отправила в райздрав заявление. Через несколько дней на смену ей приехала молодая фельдшерица со свеженьким дипломом медицинского училища. Заканчивала первый приёмный день. Больных было немного. В основном простуда — обычное явление. Пригнувшись к двери, вошёл молодой мужчина:

— А где Марта Альбертовна?

Фельдшерица ответила:

— На пенсии. Я за неё.

Сел, стул под ним тяжело скрипнул. Не кашляет. Такой не может простудиться. Закатал рукав рубашки, коротко произнёс:

— Выдирай.

Взглянула и ахнула. Повыше локтя, в сильных мускулах торчал металлический осколок. Это ей, неопытной медичке, такое предлагает? Нет, нет, такого она не может.

— Я не хирург. Вам надо немедленно в районную больницу ехать. Сейчас напишу направление.

Мужчина усмехнулся:

— С таким пустяком в больницу? Если не можете убрать осколок, какого чёрта торчите в медпункте? Чему вас учили?

— Не грубите, молодой человек.

Однако больной требует, даже приказывает. Как быть? Поколебалась немного и всё же решилась. Дрожавшими руками обработала рану йодом. Ухватила пальцами осколок, потянула. Но не тут-то было, глубоко застрял. Надрезала рану, расширила. Взяла пинцет. Мужчина плотно сжал губы, скрипнул зубами. На лице выступили капли пота. Злополучный осколок звякнул на пол. Смазала рану, забинтовала. Взяла бумагу:

— Напишу вам освобождение от работы.

Мужчина встал.

— Не надо. Правая рука целая, значит, кувалду держать смогу. Я кузнец. Это у меня не первый осколок. Те мелкие были, я их сам выдёргивал. Извините за беспокойство.

Ушёл. Даже фамилии не узнала. Вслух произнесла:

— Какой мужественный! Не единого стона. А я, дура, даже обезболивающий укол не поставила.

До конца дня не выходил из ума образ молодого мужчины. Наваждение какое-то! Тряхнёт головой, отгоняя навязчивые мысли,— перед глазами снова всплывает грубоватое лицо с плотно стиснутыми губами. И осколок, который сохранила как память о первой хирургической операции. Ночью он явился во сне. Стоит у наковальни, бьёт по раскалённой железяке. Искры сыплются веером. Говорит ей укоризненно: «Испугалась, фельдшеричка? Руки дрожали, когда осколок выдирала». Вдруг искры на лету превращаются в осколки. Вонзаются ему в лицо, руки, грудь. Он хладнокровно выдирает их из тела, отбрасывает в сторону и продолжает стучать молотом.

Виктор тоже долго не мог уснуть. Его не покидал образ девушки в белом халатике, туго облегающем стройную фигуру. Лица, правда, не разглядел, не до того было. Глаза нельзя было не заметить. Иссиня-чёрные, под тонкими дугами бровей. И руки, вернее, ручки белые, пальцы ловкие. Ничего особенного, обыкновенная девка. Но… Мысли прервала жена Марина, участливо спросила:

— Болит рука?

— Терпимо.

Утром пришёл на перевязку. Немного поговорили. Голос у фельдшерицы приятный, спокойный:

— Вчера я не успела вас записать.

— Запиши сегодня. Виктор Григорьевич Ольхов.

— А я Тамара Сергеевна. Можно просто по имени.

— Приятно познакомиться.

Вышел. Были ещё больные, но медпункт для Тамары Сергеевны казался опустевшим. Стало грустно, одиноко. Не увидит его до следующего дня. Как долго ждать! Целую вечность. Часто забилось сердечко. В нём происходило что-то нежданное, тревожное. Зачем так быстро сделала перевязку? Надо было…

В эту ночь Виктору тоже было видение. Они с фельдшерицей в лодке вдвоём. Она спросила:

— Куда мы плывём?

А он ответил:

— Не знаю.

— А зачем работаешь веслом?

— Не знаю…

Затем они оказались вдруг в саду. На яблонях спелые плоды. Она протягивает руку. Но он предостерегает:

— Не трогай, это запретные плоды.

Она смеётся:

— Кто запретил? Я всё равно сорву.

И срывает. Одно яблоко подаёт ему. Он откусывает.

Проснулся от звонка будильника. За завтраком жена сказала:

— Не ходил бы ты в кузницу, рана может задуреть.

Виктор отпил кофе, ответил:

— В мастерской металлические печи изготавливают и приспособления для производства пельменей. Без меня не обойтись. Председатель торопит.

Говорит, а сам думает о ночном кошмаре. К чему приснились водный простор и сад Адама и Евы? В сновидения не верил. Проснётся и тут же забудет. Но жжёт в груди неимоверно. Захотелось поскорее в медпункт, увидеть Тамару, услышать её голос.

Если два сердца устремились друг к другу, то быть или весёлой свадьбе, или большой беде.


3

В первой пекарне одну за другой убрали ещё две глинобитные печи. Недолго они простояли и исчезли, выполнив своё предназначение. Взамен красуются новые, электрические, пылают электрическим жаром. Каждая за смену выкидывает по шестьсот булок. Только тесто успевай подавать! Пекарки проворные, расторопные. Посудины под тесто просторные — сразу мешок муки засыпается. Мешалки электрические, на колёсиках передвигаются. Механизация! Постарался конструктор Колтович на славу. Но куда девать столько хлеба? Не открыть ли в городе ещё один магазин? И открыли. Специализированный хлебный, с тремя отделами: поторгуем, мол, поконкурируем с городским хлебозаводом, с курбатовским совхозом, с колхозом «Рассвет». Покупатели привыкли к круглым караваям, косовато поглядывают на обычные булки:

— Что это? Кирпичи хлебозаводские?

Продавцы заверили:

— Наш хлеб, ольховский. Такой же вкусный, как и круглые караваи. Не отличите.

Беляцкий передал «Камаз» другому шофёру. Придралась санэпидстанция. Главбуху пришлось раскошелиться. Фёдор Потапович пересел на другую машину, на новую, специально для перевозки хлеба и других продуктов предназначенную. Курсирует теперь между деревней и городом по три-четыре рейса в день. Телом устаёт, а душа ликует: бойко идёт торговля наперекор всем конкурентам! Денежки поступают в колхозную кассу. Они такие — где приживутся, туда и слетаются.

Колхоз «Прогресс» открыл ещё одну торговую точку — обыкновенный ларёк, каких в городе немало на каждой улице. Увидели прохожие вывеску, интерес проявили. Чем удивят ольховцы на этот раз? Неужто горячими котлетами станут торговать? Ан, нет. Напоказ выставлены шапки да изящные шкатулочки. Одна красуется замысловатой резьбой, другая — букетами ярких цветов. Любо посмотреть — глаз не оторвать. А цена какова? Триста рублей.

— Дороговато.

Продавец на это отвечает:

— Произведения искусства дёшево не продаются. Вы какую выбрали?

— Вот эту, с розами.

— А вам?

К концу дня продана последняя, двадцатая, шкатулка. Молодые люди, увидев шапки, со смехом фыркали:

— Эка невидаль, заяц да белка! Норковые имеются?

Продавец невозмутим:

— Норка в нашей тайге не водится.

Подошёл пожилой дяденька:

— Подай-ка, милок, вон ту, заячью

Примерил — маловата. Вторая оказалась, наоборот, велика. Третья оказалась впору. Отсчитал сто пятьдесят рублей. Удалился, довольный покупкой. Две женщины купили шапки из меха белки. Продавцу ларька не пришлось скучать. Дневная выручка составила десять тысяч рублей.

На другой день рядом с шапками появились ложки. Да, да, самые обыкновенные, деревянные. Не оловянные, не алюминиевые, не серебряные, не золотые, а именно деревянные. Лежат скромненько, не надеясь угодить в сумку покупателя. Изготовил их колхозный столяр, по фамилии Ворошилов, по имени Клим Ефремович. Надо же, нарекли человека как красного маршала! Увлекался ремеслом, раздавал ложки деревенским жителям бесплатно. А тут встретил Беляцкого: отвези, мол, в ларёк. Авось…

Глядя на ложки, люди усмехаются: старинушка, давно позабытая. Не хватает ещё глиняных горшков да бокалов. А что? Ольховцы додумаются. Они на выдумку горазды. Молодым в диковинку: впервые увидели это изделие. Первую ложку купила женщина, пояснила:

— Папаня старенький, обжигается алюминиевой ложкой. А эту примет как дорогой подарок.

К ларьку подошёл молодой человек:

— Я приглашён на день рождения. Сегодня рубашкой да галстуком никого не удивишь. Решил подарить приятелю деревянную ложку. Вот смеху-то будет!

Третья ложка ушла как сувенир. Потом четвёртая, пятая…

Нет, старина не забывается и не исчезает. Рано или поздно всё возвращается на круги своя. А новое властно, энергично, настойчиво врывается в повседневную жизнь. Ну-ка, старина, дай дорогу, не путайся под ногами! Так и на этот раз. Ахнули огородницы, увидев большой парник под плёнкой, укреплённый металлическими дугами. Высокий, широкий, метров сорок длиной. Не шелохнётся, не дрогнет даже при сильном ветре. На своих огородах мы тоже устраивали подобные парники. Гораздо меньше размером, шага три в ширину, немного побольше в длину. Сооружали весной, в конце апреля или в начале мая. А тут зимой экий парничище возвысился на колхозном огороде. Когда успели воздвигнуть? Для чего в такую лютую пору? Председатель усмехается:

— Удивлены? Довольно ахать. Берите лопаты, делайте гряды. Земля унавожена, сделан подогрев. Выращивайте рассаду помидоров, высаживайте огурцы.

— В декабре?

— Именно в декабре. Думали, у вас будут каникулы до весны? Как бы не так! Постарайтесь, бабоньки, чтобы восьмого марта на столах были свежие огурцы. Я ясно сказал?


4

Ермолай Фёдорович и Варвара Семёновна — кумовья. По такому поводу в деревне шуткуют: дескать, кум да кума — никому ни ума. Какая кума, если под кумом не была? Они не только знатные плотник и пекарка, но также и незаменимые сваты. По этой части их уважают не меньше, чем за ремесло. Без них не обходится ни одна свадьба. Легко просватают девку-красавицу за парня-урода, или рябую да косоглазую за доброго парня. В таких случаях они ловко чешут языками, расхваливая жениха и невесту. Будь у них возможность, сосватали бы и Кощея с Бабой-Ягой.

После ужина Юрка заявил:

— Я женюсь на Светланке!

Антонида Владимировна оторопела:

— Чего так приспичило? Даже не погулял ещё. Ан, боишься, что к другому упорхнёт? Она такая, птица перелётная.

С упрёком посмотрела на мужа: мол, накаркал раннюю женитьбу сына.

Тот хладнокровно произнёс:

— Сватов будем засылать.

Мать опустила руки, словно смирилась с неизбежным:

— В церкви обвенчаем.

Теперь уже оторопел Юрка:

— Футы-нуты, сваты-попы. Предрассудки! Лишняя волокита. Завтра приведу, на том и конец. Распишемся в сельсовете.

Отец захохотал:

— И сразу в кровать! Хо-хо! Ловко. Узнаю сына, моя порода!

Мать возмутилась:

— На порог не пущу! Не будет нашего родительского согласия!

Юрка улыбнулся:

— А вы сами-то родителей своих спрашивали?

— А то как же? Сватовство было и свадьба. Честь по чести. Венчания не было. В те времена церковь в Журинске закрытая стояла. Иван Усачёв иконой благословил.

Антонида Владимировна вздохнула, вспомнив прошедшую молодость, и продолжила:

— Надо по народному, по русскому обычаю. Теперь венчаются и крестят младенцев. Разве мы хуже других? Как можно без сватовства и венчания?

Ох, уж эти родители! Готовы всё повернуть на свой лад. Махнул Юрка рукой, оделся — и за дверь. Известно куда — в клуб, на танцульки.

Следующий день клонился к закату. Вечерело. Опускались сумерки. Светлана нетерпеливо поглядывала то в одно окно, то в другое. Кого-то ждёт. Углядела людей у ворот. Звякнула щеколда. Она тут же кинулась в горницу. За нею и сестра Иринка. Скрипнули ступени крыльца. Открылась входная дверь. С торжественным величием вошли Ермолай Фёдорович и Варвара Семёновна. За ними Антонида Владимировна и Юрка. Старшие перекрестились на иконы в переднем углу, пожелали хозяевам здравия и благополучия. Хозяева засуетились, принимают одежду, подставляют стулья. Гости уселись под матицу. Понятно. Сваты. Для начала тема известная. Поговорили о погоде, справились о здоровье. Слава богу, не болеем, хвори стороной обошли. Сватья толкнула свата в бок, подала знак. Тот для солидности кашлянул, торжественно обратился к хозяевам:

— Уважаемый Никита Зиновьевич, уважаемая Клавдия Даниловна! Вы вырастили красу-деву, свет-Светлану на великую радость людям и люду деревенскому!

Варвара Семёновна тут же продолжила:

— А в соседнем доме возмужал добрый молодец свет-Юрий Иванович. Вознёсся, что молодой тополь, сияет, как яркое солнышко.

— Ваша дева всегда первая и в хороводе, и в огороде.

— Свет-Юрий никому не уступит и в веселье, и в работе. Всегда передовой.

Ермолай Фёдорович курлычет, что журавль в небе. Варвара Семёновна соловушкой заливается. Нахваливает невесту и жениха, словно лучше и краше, чем они, никого в округе нет.

А в горнице… Иринка сверкнула глазищами, выпалила:

— Не выходи за Юрку!

Светлана вскинула брови:

— Почему?

— Отобью!

— А ты кто такая? Лучше помалкивай, шмакодявка!

— Ты у меня отбила Димку Усачёва. Я у тебя назло отобью Юрку.

Старшая сестра подняла кулаки, двинулась на младшую, намереваясь задать ей взбучку. Но та не попятилась, грудь вперёд выдвинула:

— Как прежде уже не поколотишь. Выросла, не маленькая уже, восемнадцать исполнилось. За себя постою и сдачу дам! Не подходи, не то лицо покорябаю! Какова будет невеста за свадебным столом?

На этот раз краснобайства сватов не понадобилось. Родители согласны. Позвали невесту. Для приличия спросили, хочет ли она выйти замуж.

Светлана переглянулась с Юркой и кивнула:

— Согласна.

Старшая, портниха бытового комбината, сшила невесте свадебное платье. Жениху купили новый костюм. Им что? Милуются да целуются, а у родителей сплошные хлопоты. В обоих домах началась торопливая суета: то на кухню, то в кладовую, то в погреб.

На третий день после сватовства несколько легковых машин, украшенных лентами и всякими безделушками, укатили в Журинск, в церковь, венчаться. По деревне разговоры, что галки, перескакивают из подворья в подворье. Судачат по-разному:

— Кто сказал, что русский народ убывает? Враньё! Вот ещё одна свадьба. Нарожают ораву детворы.

— Сколько блядь ни блядует, а своего счастья не упустит.

Вернулись машины из города, подвернули к сельсовету. Оформили официальный брак, расписались. Выпили шампанского. Теперь пора за свадебный стол.


5

Свадьба! Всем праздникам праздник. Самый яркий, разгульный, раздольный. Шумный, весёлый, радостный. С песнями, музыкой, плясками. Молодожёнам не забудется до преклонных лет.

Родители судачили да рядили, где провести свадьбу. Дом у Никиты Зиновьевича просторный, пятистенный. У Ивана Михайловича — ещё больше — крестовый. Но и здесь не разместить всех гостей. Одних Ольховых за пять столов не усадишь. Антонида Владимировна предложила:

— Давайте в столовой. Мебели там достаточно, посуда тоже имеется.

На том и порешили. Зал там просторный, места всем хватит. С раннего утра захлопотали две кухарки да две помощницы. Шутка ли — наготовить на целую свадьбу? Народу будет полдеревни. Варили, пекли, жарили, парили. Сам председатель заходил. Спросил, не надо ли чего. Под вечер стали готовить столы. Поставили холодные закуски: колбасу, ветчину, рыбу, грибы, помидоры. Несколько бутылок шампанского, остальное — водка и вино. Зажгли свет. Стали подходить гости. Раздевались, рассаживались. Стало шумно, оживлённо: тары-бары, растабары… Молодёжь врубила магнитолу, усилитель вынесли на улицу, чтобы всем слышно было. Музыка слышна была до самых околиц деревни. Собрались уже все приглашённые. Вот и невеста под ручку с женихом в сопровождении родителей и сватов. Кума с кумой опять судачат: да Светка ли это? Не принцесса ли часом объявилась в Ольховке? Платье белое, с кружевами и лентами. Серёжки сверкают, ожерелье сияет. На груди брошь с алмазами. На пальце кольцо обручальное. Не иначе как бабушка ключиком со звоном открыла заветную шкатулку? Под звуки марша, что усердно исполнял баянист, молодожёны проследовали на своё почётное место. Столы были поставлены так, чтобы каждый мог их видеть. Первым выступил Каминский. Мужики, поглядывая на бутылки, поморщились: сейчас понесёт всякую околесицу про классовую борьбу — не переслушаешь. На этот раз представитель власти сказал коротко:

— Дорогие Юрий и Светлана! Позвольте передать вам поздравления от депутатов нашего сельского совета. И вручить свидетельство вашего бракосочетания.

И ни слова больше. Подошёл к молодожёнам, положил перед ними бумагу с гербовой печатью. Таков у него порядок. Вручает бесценный документ только в торжественной многолюдной обстановке. Полетели в потолок пробки, заиграло в бокалах шампанское. Встал верзила Санька, задушевный Юркин приятель. С напускной горечью в голосе произнёс:

— Коварная, злостная рука семейной жизни вырвала из рядов стойких холостяков нашего верного друга. А посему провозглашаю: горько, горько!

По застолью дружно прокатилось:

— Горько! Горько!

Молодожёны встали, обнялись, поцеловались. Почаще бы кричали это слово!

Какие наивные молодые люди! Их сердца в данный момент наполнены бушующей страстью. А впереди предстоит длинная жизненная дорога. И будут не только жаркие объятья. Пока ещё притаились в засаде семейные раздоры и ссоры. Не единожды промчатся они вихрями, взрывая семейный покой. Всякое будет. Не избежать этого и вам, свет-Светлана и свет-Юрий. Жизнь прожить — не с корзинкою сходить в лес за грибами. А пока…

Мужчины разливают водку. Женщины наполняют бокалы вином. На столы подают горячие пельмени, плов, курицу, бифштексы. Антонида Владимировна постучала ложкой по бокалу:

— Тихо! Я буду говорить.

Смолкли, ждут, что скажет мать жениха. А она:

— Ой, голова от вина кружится. Все слова разлетелись.

Вокруг засмеялись. Опомнилась:

— Дорогие мои дочка Светлана, сынок Юрий! Да даст бог, чтоб я дождалась от вас двоих внуков и двух внучек. Не меньше! Если больше, то меня не убудет, поняньчусь.

Застолье зааплодировало. Дружно подняли бокалы. Перед молодожёнами стояли коньяк и вино. Юрий понемногу подливал. Свадьба в разгаре, шумит, веселится. Ещё несколько раз кричали «горько». Молодожёны вставали, и снова целовались.

Открылась дверь, появилась парочка неразлучных забулдыг. Такую дармовщину пропустить они никак не могли. Что ж, со свадьбы не выгоняют даже непрошеных гостей. Потеснимся, присаживайтесь. Хряпнули по полному бокалу, сразу окосели.

— Ванька, ты чего косо смотришь на меня? И — хрясь дружка по роже кулаком. Тот ответил тем же:

— Н-на, сука, получай!

Драчунов тут же выставили под зад коленом. Разбирайте свои проблемы на улице под луной. Этот эпизод не повлиял на свадьбу. Многие даже не заметили.

В это время в доме Петровых бабуси готовили ложе для молодожёнов. Принесли приданое невесты, пышную пуховую перину и подушки. Уложили их на новую кровать.

В столовой свадьба идёт своим чередом. Валентина Березовская высоким звонким голосом запела:

    У церкви стояла карета,
    Пышная свадьба там шла.

Десятки голосов подхватили:

    Все гости богато одеты,
    Невеста всех краше была.

Дальше была печальная история, не стоит и повторять. Григорий Павлович посмотрел на жену, забасил:

    Расцветали яблони и груши…

Пропели все куплеты до конца. А как же! Любимая председательская. Затем Варвара Семёновна повела свою любимую, народную:

    Что стоишь, качаясь,
    Тонкая рябина…

Инициативу перехватила молодёжь. Под магнитофон протарабанила пару песенок про весну и разлуку. Их слушали без особого интереса. Не запомнили ни мелодию, ни слова. Современные пустышки и однодневки, так что выключайте свою тралю-валю.

Снова запели народные. Вспомнили Ермака, удалого ямщика, священное море — Байкал. И, конечно же, фронтовые. Их пели кто с победным торжеством, кто с затаённой печалью и слезами на глазах. Мужские и женские голоса, альты и басы, сливались воедино, звучали мощным хором. Дребезжали стёкла в окнах, дзенькала посуда на столах. Люди в Ольховке умели петь, особенно старожилы. Дед Андрон, не обращая внимания на общий хор, бурчал свою песенку:

    Ехал на ярмарку ухарь-купец…

Но вот голоса стали сипнуть, фальшивить, в горле запершило. Неугомонная Валентина воскликнула:

— Раздвигай столы, плясать будем!

Первыми на круг вышли Антонида Владимировна и Клавдия Даниловна.

— Ну-ка, сватья, тряхнём стариной!

— Да мы ещё молодым не уступим. Эй, баянист, наддай по всем кнопкам!

Застучали каблучки. И верно, плясали, как молодые. Вспомнили девичьи годы. Антонида выдернула на круг Никиту Зиновьевича, а Клавдия — Ивана Михайловича. Сватовья сначала неуверенно потоптались, затем осмелели, ноги приобрели резвость. И пошли плясать!

Народ потребовал:

— Молодых на круг! Пусть покажут удаль молодецкую!

И показали. Особенно Светлана. Сверкая украшениями, белой лебёдушкой прошлась по кругу. Приударила ножкой, посыпала лихой чечёткой. А ну, кто ещё так сумеет? Не отставал от неё и Юрий. Выделывал разные коленца вприсядку, пощёлкивал пальцами. Молодожёнов наградили щедрыми аплодисментами. На круг вышла новая танцовщица — фельдшерица. Медленно прошлась по кругу, как бы для разминки. Руки упёрла в бока. Кивнула баянисту: дескать, пошевеливай пальцами. Понеслась птицей, посыпала чечёткой, не уступая Светлане. Кого выберет на пару? Саньку или другого парня? Сделав очередной разворот, приблизилась к Марине Александровне. Притопнула перед самыми её туфлями. Выходи, мол, попляшем! Две танцовщицы сменяют друг друга или кружат сообща. Фельдшерица пляшет подчёркнуто, с вызовом, сверкая чёрными глазами. Марина ничего не замечает, слегка поводит плечами, помахивает платочком. Екатерина Васильевна подбадривает:

— Не уступай, невестушка!

Виктор не смотрит на жену. Взгляд его устремлён на Тамару. Сейчас она не в белом халате, а в голубом платье. Была ещё стройнее и красивее. Тут она опустила руки, как бы уступая напарнице в танце. Вдруг подняла их кверху, как два крыла. В единый миг превратилась в чайку, готовую взлететь и умчаться в далёкие неведомые края. Не только Виктор — теперь и остальные с восхищением смотрели на плясунью, которая вихрем кружила вокруг Марины. Ловкие пальцы баяниста едва успевали нажимать кнопки. На круг выскакивали всё новые плясуны и плясуньи. И вот почти вся свадьба, взявшись за руки, закружилась в хороводе. Топали, присвистывали, хлопали в ладоши. Посыпались частушки, ядрёные, с «картинками». Невесту они не смутили. Хо-хо, она ещё похлеще споёт! Веселится свадьба, бурлит, ликует. До глубокой ночи из усилителя разносилась музыка над деревней, эхом отдаваясь в лесу.


6

Неделю приходил Виктор в медпункт. Старался подгадать так, когда уже не было больных. Можно было подольше побыть с Тамарой. В кузницу возвращался лёгкой походкой. Молот так и играл в сильной его руке. Любая работа спорилась. Но вот наступил день, когда фельдшерица сняла повязку. Рану затянуло. Он опустил рукав:

— Спасибо, Тамара Сергеевна. Вы искусный лекарь.

Посмотрели друг другу прямо в глаза. У обоих замерли сердца, словно перед долгой разлукой. Виктор ушёл, простучали его шаги, захлопнулась дверь. Когда теперь увидятся, встретятся? О чём станут говорить? О взаимных чувствах, которые взбудоражили их сердца? Ведь он — человек семейный, жена преподаёт в школе, есть ребёнок. Разве может что-то произойти между нею и кузнецом? А почему бы нет? Но тут же отбросила мечту, коварную, несбыточную. Успокойся, сердце, не разрывай грудь своим дерзким биением. Увлеклась, вообразила невесть что. А может, это любовь, настоящая, глубокая, как бездонный колодец? Пришла нежданно-негаданно. Наступило время, и она вторглась в девичье сердце.

Он пришёл под вечер следующего дня. Когда вернулся домой, жена спросила:

— Чего поздно? Ужин остыл.

Присаживаясь к столу, ответил:

— Работы много. Начали изготавливать металлические печи для второй пекарни.

В сумерках второго дня Виктор снова у Тамары. Сидели за столом, пили кофе. Тут ворвалась Анюта Баламутова:

— Мать при смерти! Сердечный приступ! Ой…

Увидела Виктора. Эге, неспроста забрёл на огонёк.

Мать Анюты не умерла. Помогли уколы. Утром встала в добром здравии. По деревне покатилась новость, как Сизифов камень с горы: сынок-то председателя любовные шашни с фельдшерицей завёл. Кто говорит? Да все говорят. Марина не поверила:

— Не может такого быть! Деревенские сплетни всё это…

Екатерина Васильевна накрыла стол к ужину, присела напротив мужа:

— Слыхал?

— Что?

— Сынок наш к фельдшерице зачастил.

— Брехня!

— Сама выследила. Как солнце закатилось, пошёл к ней.

— Может, просто так, интерес к медицине проявил?

— Да нет, тут другой интерес.

Григорий Павлович рассмеялся:

— Хе-хе, а хоть и другой. Мужик в самом соку. Я в его годы тоже не святой был.

Катенька вздохнула:

— Я перетерпела. Семью сохранила, любовь нашу сберегла. А как невестка поступит? Вдруг взбрыкнёт? Поговорил бы ты с ним по-мужски.

— Будто у председателя других забот нет!

— Но ведь ты же отец!

— Пусть сам в своих сердечных делах разбирается.

— Тогда я сама прямо с нею поговорю.

— Не вздумай, не позорься.

Не послушалась предостережений своего Гришеньки. Пришла в медпункт, села. Сразу резко заявила:

— Оставь в покое моего сына. Он семейный, не пара тебе. В деревне холостые парни есть.

Фельдшерица пронзила её своими глазищами, словно кипятком ошпарила. Приоткрыла дверь:

— Кто следующий? Проходите.

Повернулась к Екатерине:

— Вы будете мешать мне работать.

Однажды Виктор вернулся домой пораньше. Поужинали. Покурил, произнёс:

— Схожу на часок к Косте Зимареву.

Марина усмехнулась:

— Костя самогон выгнал?

— У него литературный кружок собирается. Костя стихи читает, Витька побасёнки рассказывает.

Ушёл — она следом за ним. Не выдержала женская натура, любопытство проявилось. Выглянула за калитку. Муж удалялся по улице не в ту сторону, где живёт Костя, а совсем в другую.

К ней идёт. Значит, это правда, а не сплетни деревенские. Кинуться вдогонку, остановить? Однако ноги неподвижные, словно чужие. Вернулась в дом. Павлик играет кубиками на диване. Присела к столу. Перед нею стопка тетрадей. Школьники писали контрольную. Надо проверить, оценить. Взяла одну, раскрыла. Строчки заплясали перед глазами.

Встала, принялась мыть посуду. Нечаянно разбила тарелку. Закончилась передача для малышей. Уложила сынишку в кроватку. Накинула шубейку, зашагала по улице в ту же сторону, куда удалился муж.

Вот и дом, где живёт фельдшерица. Приблизилась к окну. Из комнаты донеслись звуки знакомого вальса. Оглянулась: улица пуста. Повернула завёртку, потянула ставню. Неприлично подглядывать, неинтеллигентно. Но теперь всё равно ставня раскрыта. Штора не задёрнута. Из груди Марины чуть не вырвался крик.

Как на экране, увидела пару танцующих. Виктор обнимал Тамару за талию, та положила руку ему на плечо. Красиво вальсируют. С минуту стояла Марина, очарованная, околдованная, поражённая. Музыка смолкла. Остановились.

Виктор склонил голову и поцеловал фельдшерицу в губы. Та привстала на носки, обхватила руками его шею и впилась губами в его губы. Присосалась, не оторвёшь. Целуются, не зная, что за ними наблюдают. Трахнуть бы по раме, чтобы стёкла разлетелись,— так бы поступила любая деревенская баба.

Марина прикрыла ставню. Ясно, что будет дальше. Возьмёт эту стерву и понесёт на кровать. Ни единой слезинки не выкатилось из глаз. Не дрогнуло сердце от неизбежной, неотвратимой семейной катастрофы. Пока шла до дому, приняла решение — окончательное и бесповоротное.

Виктор толкнул калитку, поднялся на крыльцо. Сенная дверь закрыта на засов. Удивился: прежде такого не бывало. Постучал. В доме тишина. Постучал второй раз громче. Открылась внутренняя дверь. Голос Марины твёрдый, решительный:

— Чемодан на крыльце. Чего ещё надо?

Дверь захлопнулась. Так, значит, выследила. Ведь он слышал, как скрипнула ставня. Посчитал, что от ветра. Сенную дверь можно вышибить. А дальше что? Постоял. Подхватил чемодан, который сразу и не заметил, и пошёл к родительскому дому. Куда же ещё? Там извечное пристанище заблудших сыновей.


Глава пятая


1

Каждое утро ждёт Екатерина Васильевна, когда порог переступит Марина. Дом сразу повеселеет от звонкого голоска Павлика, от его быстрой неугомонной беготни по всем комнатам. Ждёт бабушка внука, ох, как ждёт! Но не скрипнут санки под окном, не звякнет щеколда калитки. Отвозит невестка сынишку к своим родителям. Не она, а другая бабушка встречает внука. Взыграло ревнивое сердце: вовремя ли покормит внука та, другая бабушка? Уложит ли в полдень в кроватку, расскажет ли сказку про петушка?

Не вытерпела, быстренько собралась. Идти недалече, через несколько подворий. Три года назад здесь стояла избёнка с узенькими окнами, невесть когда построенная. Скособоченная, наличниками в землю упёрлась. Жила в избёнке старушка — прабабушка Григория Павловича. Пришёл срок, и унесли ангелы её душу в синеву небесную. Прежде чем разбирать, избёнку сфотографировали для школьного музея как последний экспонат старины, который должен остаться в памяти ольховцев. Осенью Виктор и Марина справили новоселье в просторной новой пятистенке. Зажили счастливо, на радость родителям. Да зашла вдруг над молодым семейством тёмная туча.

— Здравствуй, дочка.

— Здравствуйте.

Не прибавила, как обычно, «мама». Словно в дом вошла чужая, незнакомая. Марина тетради проверяет, не отрывается, делает вид, что занята работой. Екатерина Васильевна присела без приглашения. Чай, не к Каминскому на приём пришла, а в дом родного сына. Немного подумав, сказала:

— Отчего внука не привозишь? К своим родителям далеко, на самый край деревни. Везёшь по утреннему морозу. Не простыл бы Павлуша.

Не единого слова в ответ. Невестка словно оглохла и онемела. На кухонном столе закипел чайник. Марина сделала свежую заварку, наполнила бокал, отпила несколько глотков. Снова стала листать тетради, изредка что-то отмечая карандашом. Гостье чаю не предложила, словно её и не было в комнате. Ещё недавно всё было по-другому. Не успевала свекровь порог переступить, как невестка уже стол накрывает. А сейчас… Что ж, стерпим.

— Дочка, я вот что хочу сказать. Сына не оправдываю, боже упаси. Они, мужики ольховской породы, все такие. В молодые годы жеребцуют, пока не натешатся. И мой Гришенька тоже за каждой юбкой гонялся. Но с годами остепенился. Теперь ни-ни! Наша бабья доля — терпеть. Напрасно ты поторопилась чемодан собирать. За семью, за мужа, за любовь надо бороться, стоять каменной стеной.

Кому она всё это говорит? Каменной статуе? Марина не слушает, углубилась в тетради. Или делает вид, что занята работой. Собой ладная, лицо белое, приятное. Гордиться надо такой женой. А сын…

— Всякое в жизни бывает. Налетит буря, да пронесётся, и опять солнышко засияет. Помириться вам надо, дочка.

Марина отложила карандаш, резко повернулась, вскинула голову. Отчеканила каждое слово:

— Я вам больше не дочка. У меня нет мужа, не с кем мириться. А у вас нет больше внука.

Отрезала, будто ломоть от каравая. Отвернулась, взяла очередную тетрадь. Добавила:

— Вы мешаете мне работать.

Ушла свекровь, теперь уже бывшая. Марина уронила голову на стол. Успела отодвинуть тетради, чтобы не залить их слезами, которые ручьями хлынули из глаз.

Екатерина Васильевна вышла за калитку с великой тяжестью на сердце. С горечью подумала о том, какие строптивые, несговорчивые эти современные молодые бабёнки. Гордость и независимость хотят проявить. Сначала фельдшерица дала от ворот поворот. Теперь Марина. Ладно, та чужая. Но эта-то в ольховском доме как родная дочь стала. Повторила те же слова: «Вы мешаете мне работать». Не прислушалась к словам старшей по возрасту. Но что она могла сказать молодым? Чем помочь в такой сложной обстановке? Может, напрасно лезет со своими наставлениями? Голова идёт кругом. Не зря говорят, что малые дети — малые заботы. А вырастут — забот лопатой не разгребёшь. Вечером, смахнув слезинку, сказала мужу:

— Гришенька, надо что-то делать. Семья рушится.

Григорий Павлович ответил не сразу:

— Ладно, что-нибудь придумаем.


2

У школьников каникулы. Братья Артём и Максим торжествуют:

— Вот теперь поработаем! Эх, раззудись, рука, распрямись, плечо! Где наш инструмент?

На своём верстаке братья начали бойко постукивать молоточками по стамескам. Капельки пота выступили на их лбах. Поглядывают на Василька: как бы не отстать. Вот и готова шкатулочка, остаётся изготовить крышку. Как ни старались братья, Василёк первым поставил на полку свою шкатулку.

Да ещё, посмеиваясь, язык братьям показал. Обидно. Делают вид, что насмешек не замечают. Пётр Тихонович доволен успехами сына. Поглядел на братьев. Не угнаться вам за Васильком. У вас руки художников, привыкли кистью малевать. А у него рука отцовская, рука мастерового. Вон как ловко выстругивает дощечки для следующей шкатулки. В ловкости не уступает родителю. Начал уже искусством резьбы овладевать. Упорный, настойчивый. Научится наводить замысловатые узоры на шкатулках. Предложил подросткам:

— Сбегайте на часок на речку. Наледь замёрзла, свежий ледок сверкает. Самое раздолье на коньках.

Велик соблазн, очень велик. Артём даже за шапку схватился. Каждый представил, как в эти минуты, лихо заломив шапки набекрень, их сверстники скользят по журинскому льду. Или мчатся на лыжах с холма, только ветер посвистывает. Велик соблазн удрать из мастерской. Но более велик — остаться. Ведь колхоз платит за каждую изготовленную шкатулку по пятьдесят рублей. Для школьника это — неслыханные деньги. Можно заработать и купить магнитофон или карманный телефон. Те, кто катается сейчас на коньках или на лыжах, от зависти лопнут. Так что не соблазняй, дядя Пётр! Подростки вздохнули украдкой и взялись за рубанки и стамески.

В Журинске у ларька люди спрашивают:

— Где шкатулки?

Продавец отвечает:

— Произведение искусства — не метла для дворника. Для изготовления требуется время.

— Когда поступят шкатулки?

— Через три дня. Пока можете купить шапку или ложку.

Покупали ложки как рождественские сувениры. Покупали и шапки. Куда денешься, коль жёсткие морозы ударили?

В мастерскую Игнаткина пришли два паренька, Ванько и Гринько. Тоже братья, из семьи украинцев, сосланных в Сибирь в тридцатые годы.

— Дядько Петро, возьми нас на обучение.

Пётр Тихонович развёл руками:

— Куда взять-то? И так теснота.

Однако, немного подумав, сказал:

— Ну, так и быть, приходите через пару дней.

Был разговор с председателем. Игнаткин посоветовал:

— Мастерская моя пополняется новыми учениками, будущими мастерами. Да вот беда, верстаки негде поставить.

На подворье появились плотники. Подвезли необходимый материал. Застучали топоры. Мастерскую увеличили вдвое. Посередине поставили печку-углянку. Пётр Тихонович соорудил ещё три верстака. Новым ученикам дал наставления. Ребята выслушали, кивнули. Понятно, мол, справимся, не малыши сопливые. Зараз сфабрикуем шкатулку, плёвое дело. Однако к вечеру приуныли, притомились. На ладонях появились мозоли. А на верстаках лежали шершавые, непроструганные дощечки. Куда-то исчез первоначальный задорный азарт. С завистью посматривали, как Василёк управляется с рубанком и стамеской. Пётр Тихонович приободрил ребят:

— Выше головы, хлопцы! Первый блин всегда комом у любой пекарки. Завтра лучше получится.

Однажды в мастерскую зашёл столяр Ворошилов. Взял с полки шкатулку, осмотрел со всех сторон, прицокнул языком, посмотрел на Артёма и Максима:

— Ишь ты, как размалевали! От цветов будто весной повеяло.

Игнаткин догадался, что Клим Ефремович неспроста заглянул на дымок из трубы печурки. Не для того же, чтобы полюбоваться цветочками на шкатулке. И точно. Ворошилов проговорил:

— Хочу попробовать изготовить шкатулку.

Игнаткин ответил:

— Чего пробовать? Становись за верстак. Ты — столяр классный. Рука у тебя к дереву привычная. Ещё один мастер лишним не будет. Моя бригада не успевает за рыночным спросом. Это не поле пахать. Прибавил скорость трактора — и готов дополнительный гектар. В нашем деле торопливость — смерть мастерству.

Ванько и Гринько уже научились строгать дощечки. Теперь старательно просекают стамеской маленькие отверстия по краям, чтобы соединить эти дощечки. Покажут дяде Петру — тот качнёт головой:

— Не годится. Стамеску держите прямо.

Каникулы заканчивались, а они ещё ни одной шкатулки не изготовили. Любопытно им было, долго ли взрослый дяденька будет проходить курс обучения. К их изумлению, этот дяденька проворно справился с дощечками. Полчаса всего постучал стамеской. К вечеру поставил на полку готовую шкатулку. Во, даёт стране угля!

Столяр сменил профиль работы. Вместо оконных рам, дверных косяков и гробов он стал изготавливать шкатулки. Руки не сразу привыкли к тонкой работе. В колхозной столярке его место занял другой мастер. Незаменимых не бывает. Россия сменила президента — и ничего! Живёт, не развалилась, встаёт на крепкие ноги во всём своём величье.


3

В клубе народу — битком. Люди сидят на скамейках, стоят в проходах, теснятся в коридоре, у открытой двери, разместились на полу перед сценой. В президиуме за длинным столом сидят члены правления. Отчитайтесь, голубчики, сколько раз заседали, что решали. Как управляли колхозом. Чего тянем? Пора начинать. Беляцкий громко объявил:

— Отчётно-выборное собрание членов колхоза «Прогресс» считаю открытым. Нам предстоит обсудить следующие вопросы: приём в члены колхоза, отчётный доклад о деятельности правления и выборы нового правления. Дополнения, изменения имеются? Нету? Повестка принимается. Начинай, Валентина.

Березовская раскрыла папку:

— Поступило три заявления от жителей Ольховки, которые вернулись в деревню. Двенадцать заявлений от жителей деревни Крюковой. Вот первое — от Данилы Свинопасова. Он просит принять в колхоз, обязуется честно работать и соблюдать устав сельхозартели.

Голос из зала:

— Пусть расскажет автобиографию.

Другой голос, возмущённый:

— Ещё чего? Тут что, комсомольское собрание?

Поднялся дядя Игнат:

— Братья Свинопасовы прошли трудовое испытание в бригаде плотников. Хорошо работали, старательно. Будут достойными колхозниками.

Проголосовали. Приняли. Так же быстро рассмотрели остальные заявления. Григорий Павлович поздравил новых членов колхоза. Беляцкий повёл собрание дальше:

— Слово для отчётного доклада имеет Григорий Павлович Ольхов. Прошу на трибуну.

Председатель говорил около часа, почти не заглядывая в листки бумаги, разложенные перед ним. А чешет, как по-писаному. Откуда взялись ораторские способности у бывшего кузнеца? Оказывается, умеет работать молотом, головой и языком. Слушая председателя, колхозники как бы возвращались в трудовые недели минувшего года. Слова оратора напоминали одному пшеничное поле, другому — стадо коров на лугу, третьему — цеха мясокомбината. Роман Филиппович как бы воочию увидел себя за прилавком магазина. Каждому — своё, испытанное в тяжёлом, напряжённом труде. В глазах людей была гордость за содеянное. В заключение председатель сказал:

— Я доложил собранию об успехах и недостатках в хозяйственной деятельности правления. Главный бухгалтер доложит о финансовом состоянии нашего колхоза.

Курбатов прошёл к простенькой трибуне с такой важностью, словно ему предстояло выступать в грановитой палате Кремля. Положил перед собой не листки бумаги, а объёмистую папку. Собрался надолго оседлать трибуну. Говорил неторопливо, пересыпал речь цифрами, как горох в решете. Столько-то получено дохода, израсходовано на выплату зарплаты, на приобретение машин и оборудования, столько-то уплачено налогов, за горючее, электроэнергию. Даже двести рублей не забыл упомянуть, уплаченные за пуговицы для халатов. Каждую цифру называл громко, отчётливо, повторял дважды, а то и трижды. Старался, чтобы эта арифметика дошла до сознания каждого колхозника. Запомните, мол, зарубите себе хоть на носу. Да где там! Разве уместится в голове вся эта бухгалтерия? Курбатов перелистал только половину папки и всё продолжал сыпать в зал поток цифр. Дебет и кредит, сальдо и бульдо… Чудные слова, непонятные. Говорил бы по-русски. Но люди слушают терпеливо, затаив дыхание. Каждому интересно знать, куда израсходованы колхозные денежки. Очень даже любопытно. Пытаются оценить, правильно ли потрачен каждый рубль, с пользой ли для общественного хозяйства. Курбатов сделал паузу, глотнул воды, заключил:

— В данный момент на банковском счету колхоза имеется пять миллионов пятьсот сорок тысяч семьсот тридцать два рубля.

Смахнул платочком пот с лица, взял шапку и покинул трибуну.

С минуту стояла тишина. Припомнилось вот такое же собрание год назад. Тогда колхоз имел одни убытки и долги. А сейчас… Кто-то первым воскликнул:

— Ого, пять миллионов! Это же целый капитал!

Откуда взялись миллионы у нищего ещё недавно колхозишки? Не с неба же свалились. И посмотрели люди на свои натруженные, мозолистые руки. Посмотрели на своего председателя. И увидели вдруг, что на голове его заметно прибавилось седины, на лбу пролегла ещё одна глубокая морщина. Отчего? Оттого, что за весь год не имел ни одного выходного. Об этом знает только одна Катенька. Он сидел в президиуме, с краю стола. Спокойно смотрел в зал, на людей, как бы говоря: «Я тут ни при чём. Это вы — творцы и создатели колхозного благосостояния».

Председательствующий Беляцкий произнёс:

— Как поступим с миллионами? Куда употребим? Вы хозяева, вам и решать.

Зал на мгновение замер и тут же взорвался:

— Повысить заработную плату!

— Раздать миллионы, как прежде распределяли зерно по трудодням!

— Пусть бухгалтерия посчитает, кому сколько!

Ольхов резко встал, шагнул на край сцены, навис над залом громадиной своего тела. Вытянул вперёд руку, как будто указывая на кого-то конкретно. Каждый увидел, что перст председателя направлен именно на него.

— Расхапать по карманам? А о будущем подумали?

От его голоса звякнули оконные стёкла, качнулись под потолком лампочки.

— О завтрашнем дне подумали? Я вас спрашиваю! Скоро весна. Как пахать и сеять? На тракторах, которые развалятся на первой же борозде? На сеялках, которые пригодны только на металлолом?

Многие опустили глаза, прячась за спинами впереди сидящих. Григорий Павлович продолжал жестокий допрос:

— Урожай на чём будем убирать? На комбайнах выпуска семидесятых годов? А зерно как отвозить? На грузовиках с прогнившими кузовами? Что имеем на току? Зерноочистительные машины, которым ремонт что мёртвому припарка.

Из зала раздался голос:

— А на чём ремонтировать? Станки в мастерской с тридцатых годов. Достались колхозу от бывшей машинно-тракторной станции.

Ольхов кивнул:

— Именно так. Без новой техники нам не обойтись. Предлагаю на три миллиона рублей приобрести машины и станки. Голосуем. Кто за? Кто против? Принимается. Запиши, Валентина, в протоколию.

Пришло время раскрыть людям вторую программу. Ольхов спросил:

— Хотите жить как городские, в благоустроенных квартирах?

Неожиданный вопрос, загадочный. Неспроста, ой, неспроста! Чего ещё задумал этот кузнец? Народ зашумел, загалдел. Послышались голоса:

— Отчего же нет? Но для этого надо установить в домах отопительные батареи.

— И краны для холодной и горячей воды.

Так размышляли молодые. Пожилые сокрушались:

— А печи убрать? А где же лежанка будет?

Голос председателя продолжал звучать уверенно, твёрдо, властно. Ему было тесно в зале, рвался в коридор, на улицу:

— Проложим трубы, запустим котлы, установим краны и батареи. По улицам проложим асфальт. На это потратим остальные два с половиной миллиона рублей. Ну, как, согласны?

Не давая людям опомниться, поставил этот вопрос на голосование. Подняли руки как за что-то призрачное, отдалённое. Но знали, что председатель просто так словами не швыряется. Рано или поздно они прокатятся по асфальту ольховской улицы, а не по ухабам да рытвинам. А в домах…

Откуда-то с заднего ряда послышался голос:

— Эх, какие денежки уплыли прямо из рук.

Зал ответил громким смехом. В заключение Ольхов сказал:

— Предлагаю повысить зарплату всем колхозникам на двадцать процентов. Сделать бесплатными услуги бытового комбината и яслей. Расходы на эти цели будем покрывать из текущих доходов.

Слова эти были встречены аплодисментами. Беляцкий объявил:

— Переходим к третьему вопросу. Начнём выборы нового правления. Какие будут предложения?

За этим дело не стало. Поступило двадцать кандидатур. Разгорелись жаркие споры, перебранка. За каждую кандидатуру проголосовали отдельно. Березовская объявила:

— Большинством голосов избрано новое правление в количестве одиннадцати человек. Это Агапов Андрей, Беляцкий Фёдор, Березовская Валентина, Зыков Роман, Костыльников Игнат, Маркова Варвара, Мурашов Валерий, Ольхов Григорий, Ольхова Зинаида, Петрова Антонида и Свинопасов Данило.

Председателем правления единогласно выбрали снова Григория Павловича Ольхова. На этом собрание закончилось.

Расходились в приподнятом настроении. Председатель вон как раскинул орлиные крылья. Каждого воодушевил, словно вдохнул новые силы. Люди теперь готовы и спать не ложиться, а работать и работать, не покладая рук. Зачем по домам разбегаться? Надо сразу же кому на стройку, кому на ферму или на мясокомбинат. Засучить рукава, да, эх, дубинушка, ухнем!


4

Виктор занял свободную комнату сестры. Приходил с работы, ужинал, переодевался и удалялся. К ней спешил, к фельдшерице. Екатерина Васильевна вздохнёт, смахнёт слезинку. Опутала мужика, змея подколодная. Вцепилась зверюгой таёжной. Он и разум потерял. Не вспоминает ни о жене, ни о сыне. И что за любовь у них приключилась? Пыталась поговорить с сыном. Молчит или вовсе отмахивается. Но она видела по глазам, что непомерную тяжесть он носит на сердце. И Григорий Павлович выполнил своё обещание разобраться в этой ситуации. Побывал в райздраве, имел беседу с заведующим.

Виктор работал с необыкновенным рвением, с приливом могучих сил. На такой труд воодушевлял образ Тамары Сергеевны, который теперь неизменно стоял перед ним: вот она, в белом халатике, ведёт приём больных, вот она в голубом платье… Помощник едва успевал закалить в горне очередную заготовку. Виктор подгоняет его:

— Уснул у горна? Или о женских ножках мечтаешь?

И в этот день покинул кузницу в предчувствии желанного свидания. Подошёл к дому фельдшерицы открыто, без оглядки. А чего? И так вся деревня знает. Вошёл и застыл у порога. Незнакомый мужчина с бородкой перекладывает из чемодана в комод какие-то вещи. Кто это? Отец Тамары? А, может… Нехорошие мысли закружились в голове. Сердце застучало от недоброго предчувствия. Осипшим голосом спросил:

— Где Тамара Сергеевна?

Мужчина обернулся:

— Молодой человек, во-первых, если желаете войти, надо постучать. Во-вторых, Тамара Сергеевна в данный момент освобождает свои чемоданы в новой квартире в Курбатовском совхозе. Направлена на новое место работы. В-третьих, разрешите представиться. Олексей Олександрович Офонасьев, терапевт и хирург. Прибыл в Ольховку для укрепления медицинского обслуживания.

Волжанин, разокался. Виктор, не проявив должного приличия, не назвал себя в ответ. Стремглав выскочил, оставив в недоумении нового врачевателя. Догадался, что тут не обошлось без вмешательства отца. Премного благодарны за такую родительскую заботу.

Запил удалой кузнец, загулял вчистую. Каждый день покупал водку, не гнушался и самогоном. Глушил сердечную страсть и тоску алкоголем. Не помогало. Наоборот, после каждого стакана душа терзалась всё сильнее. Из-за этого резко снизились темпы работы кузницы. Горн зачастую был потушен. Виктор швырял молот, доставал из кармана бутылку и пил прямо из горлышка. Помощник пытался его удержать:

— Не надо, Виктор Григорьевич.

Тот смотрел осоловелыми глазами, грубо отвечал:

— Не твоё собачье дело.

Однажды после ужина отец повернулся к сыну:

— Я не стану говорить о твоих сердечных проблемах. Меня беспокоит работа кузницы.

Выпуская папиросный дым, Виктор ответил:

— Что именно беспокоит председателя?

— Задерживаются срочные заказы ремонтной мастерской.

Сын, рассчитывая огорошить отца, вдруг заявил:

— Замени кузнеца.

Не тут-то было. Григорий Павлович спокойно ответил:

— Если не прекратишь таскать в кармане бутылки, то и заменю. А тебя отправлю на ферму скотником.

Разговор Виктора не огорчил. Какая разница — кузница или ферма? Ольховы никакой работы не боятся. Только на этот раз председатель просчитался. У Виктора созрели другие намерения. Вышел из дому. От калитки зашагал не направо, как неделю назад, а налево. У Зимарева собрались полдюжины мужиков и парней. Костя читал свои стихи про любовь и разлуку. Баранье блеяние, телячьи нежности! Испытал ли этот поэтишко всю глубину горечи разлуки? Познал ли любовь, испепеляющую сердце? А вот Витюху послушать интересно.

— Один богатый господин решил совершить морское путешествие. Утром к нему приходит ночной сторож и говорит: «Сегодня я видел вещий сон. Корабль, на котором вы собрались плыть, разобьётся о скалы». Господин поверил и не поплыл. Вскоре стало известно, что корабль затонул. Господин наградил сторожа и уволил с работы. Спрашивается, за что награда и немилость?

Кто-то из собравшихся проговорил:

— Забавно, одновременно и награда, и наказание.

Виктор усмехнулся:

— Бывает такое. Иному повесят орден и тут же под зад коленом. Здесь ларчик открывается просто. Тому господину не нужен сторож, который спит на дежурстве и видит вещие сны.

Утром Виктор вышел из дома с чемоданом. Глаза Екатерины Васильевны блеснули радостью. Слава богу, помирились!

— Присядем, мама, на дорогу, по обычаю.

Дрогнуло материнское сердце:

— На какую дорогу?

— Уезжаю я из Ольховки.

Опустила руки мать, рухнула на стул рядом с сыном. Знала своих мужиков: уговоры бесполезны.

— Куда? В город надумал?

— В Курбатовский совхоз.

— К ней?

— К ней.

— А Марина как?

— Она подала на развод.

— А Павлик?

— Сын вырастет, у него будет своя дорога.

Голос сына слегка дрогнул. Он встал, обнял мать, поцеловал. И вот он уже на своём подворье. Дом осиротел, ставни на окнах закрыты, на двери замок. Марина теперь живёт у своих родителей. Выгнал из сарая «Жигули», закинул в багажник чемодан. Возле тёщиного дома остановился. Павлик на полу барахтался с котёнком. Увидел отца, кинулся со всех ног:

— Па-па-а-а!

Тёща насторожилась: не увёз бы внука. Виктор подхватил сынишку на руки, расцеловал. Тот захныкал:

— Хосу к бабе Кате!

— В другой раз. А пока кушай кашу у бабы Даши и расти большой.

— Такой большой, как ты?

— Такой, как я. Мы оба — мужики ольховской породы.

Вскоре из деревни выехала легковая машина и покатила в сторону Журинска. И дальше, дальше — в Курбатовский совхоз, навстречу новому, неведомому.


Глава шестая


1

Отлютовали рождественские, крещенские и ещё какие-то морозы. Буланый легко мчит кошеву по накатанной дороге в село Степное. Седок с удовольствием подставляет лицо встречному февральскому ветерку. Тёплая доха укрывает с головы до ног. Дорога всегда навевает разные мысли. Сейчас его занимают думы о сыне. Как он там, в Курбатовском, счастлив ли, доволен ли новой судьбой? Ни единой весточки. Катенька извелась, ждёт письмеца или звонка. Представил, как Виктор размахивает молотом не в своей колхозной кузнице, а в чужой, совхозной. Где же иначе ему быть? Огорчительно, что колхоз потерял такого классного работника. Видимо, есть в том и его вина, отцовская. Хотел как лучше, а повернулось совсем в другую сторону. Побывать надо в том совхозе, навестить сына. Да всё недосуг, захлёстывают колхозные проблемы. Отношения со Степным совхозом установились обоюдовыгодные. Дербасов на этот год не заключил договоры с городским мясокомбинатом и молокозаводом. Теперь два раза в день совхозный молоковоз подкатывает к Ольховскому маслозаводу. На колхозный склад с фермы совхоза поступило тридцать свиных туш. «Прогресс» через банк незамедлительно перечисляет совхозу определённую сумму денег. Теперь Ольхов едет в Степное по иному делу. На колхозной ферме сложилось критическое, даже драматическое положение. Коровник переполнен. Трудно представить, что будет, когда начнётся массовый растёл. А в Крюковой стоит свободный коровник. Сам смотрел. Требуется небольшой ремонт.

Показалась окраина села. Почуяв волчий дух от дохи, кошеву встретила стая собак. Проехал две улицы. Неказистые домишки и избы, избы. Вместо добротный тесовых ворот какие-то нелепые сооружения из нескольких жёрдочек. Сразу видать, что здесь живут степняки. Тайга от них далековата.

По сравнению с Ольховкой село выглядит убогим. Даже палисадники встречаются редко. Вот и контора. Дербасов в кабинете. Стол завален не деловыми бумагами, а газетами. Пожали руки. Хозяин шутливо проговорил:

— Явился, разбойник с большой дороги.

Догадываясь, Ольхов ответил:

— Мы — люди смирные. С дубиной на обочине не стоим, поджидая проезжего купца.

— Ага, паиньки. А кто уволок половину Крюковой прямо у меня из-под носа?

— Так то добровольно. Люди подали заявления о вступлении в колхоз. Мы не отказали. Они были безработными.

— Где я возьму эту самую работу? Из рукава не вытрясу. Невелика беда, если сколько-то десятков людей в какой-то деревушке томятся от безделья. Вон в Европе и Америке миллионы безработных. По сравнению с ними Россия — страна благополучия. Послушай, что пишут газеты.

Господи! Понесло, не остановишь. Лекция на целый час. Какое ему, Ольхову, дело до далёкой Америки? Директор что-то бубнил о тяжёлом положении рабочего класса, о безработных, которые в поисках работы разъезжают на собственных машинах.

Ольхов не слушал. Думал о своих проблемах. Зазвонил телефон. Директор развёл руками: мол, прерывают на самом драматическом месте. Немного послушал, сердито проговорил:

— Я занят. Некогда заниматься бригадой. У меня дела поважнее.

Положил трубку:

— Итак, на чём мы остановились?

— На коровнике.

Дербасов удивлённо вскинул брови:

— Коровник? Что за чепуха? Я говорил о…

Ольхов решительно перебил:

— Я говорю о коровнике, который пустует на крюковской ферме. Дайте ваше разрешение, и я оккупирую это помещение.

Директор был не дурак, догадался:

— Стадо коров перегонишь?

— Да, перегоним.

— И за аренду будете платить?

— Договоримся.

Дербасов посмотрел на Ольхова и вдруг изрёк:

— В таком случае забирай под своё крыло целиком эту деревушку. Оформим надлежащий документ. Принимай всех жителей в колхоз. У меня останется ещё три отделения. Ну как, по рукам?

Неожиданность, да какая! В первый момент Ольхов даже растерялся. Ехал попросить коровник, а ему предлагают целую деревню. Ответил:

— Не гони лошадей. Надо подумать, с правлением посоветоваться.

— Подумай, посоветуйся. У меня есть ещё одно предложение.

— Какое?

— Открой в нашем селе свой колхозный магазин.

Вот это интересно! А для видимости сказал:

— Я проезжал по улице, заметил два или три магазина. Разве вам этого мало?

Дербасов досадливо ответил:

— Какие магазины? Просто лавчонки. Частники торгуют. Нитки, пуговицы да мыло.

— Откройте свой, совхозный магазин.

— Я политик, а не торговец. К тому же волокитное дело, лишние заботы и хлопоты.

Вот оно в чём дело! Директору совхоза нужен покой. Пусть чужой дядя заберёт отделение, откроет магазин. Он будет почитывать газеты да рассуждать о проблемах своей планеты. Подумав так, Ольхов спросил:

— А у тебя есть свободное помещение для него?

Приняв вопрос за согласие, Дербасов поспешно ответил:

— Есть. Бывший рабкоповский. Сейчас там склад. Уберём разное барахло, заново покрасим, побелим. Вот послушай, что пишут в газетах о торговле…

Григорий Павлович встал:

— У меня нет лишнего времени. Спешу. Спасибо за беседу.

Буланый тоже спешит в Ольховку, к кормушке с овсом. Из-под копыт вылетают комья снега. Седок в глубоком раздумье. Дербасов сбрасывает со своих плеч лишний груз. Слабачок. У него, у Ольхова, плечи могучие, дай бог каждому! Выдержит и эту дополнительную ношу. Магазин в Степной, конечно, будет открыт. А как быть с Крюковой? Тут надо подумать, взвесить, рассчитать. Выгодно ли это будет «Прогрессу»?

Упали хлопья снега. Ветер усилился. Скрылось закатное солнце. Разыграется пурга. Февраль — месяц вьюжный, метельный.


2

Старшая портниха похвалила Светлану за хорошо сшитое платье. Заказчица будет довольна. Та козырной дамой прошлась дома перед мужем. Гордись, Юрочка, будущей знатной, непревзойдённой мастерицей! Теперь надо похвастать трудовыми успехами перед вертлявой бездельницей сестрицей. Прошла по протоптанной тропинке напрямую через осевшую изгородь в родительский дом. Иринки не оказалось. Вызвали в контору. Наконец-то председатель добрался до неё. Назначит свинаркой или телятницей. Кем же ещё? Ага, вот и она. На лице ликующая, торжествующая улыбка. С некоторой иронией произнесла:

— Как делишки, портняжка? Одним махом семерых обшивахом?

За такую дерзость надо дать взбучку младшей сестре.

Однако Иринка, вздёрнув губки, как бы небрежно продолжала:

— Меня назначили секретарём. Буду работать в конторе, при самом Григории Палыче!

И, показав старшей сестре язык, исчезла в горнице.

Это было две недели назад. Росло, развивалось хозяйство колхоза. Неизбежно рос поток различных бумаг: протоколы, акты, распоряжения, докладные, переписка с районными организациями. Пришлось снова посадить в приёмной секретаршу. Поставили перед ней не пишущую машинку, а компьютер. Сегодня заседание правления. Иринке впервые предстояло вести протокол. Получится ли? Вошла в кабинет и оробела. Направо и налево сидят члены правления. Лица важные, строгие. Не сразу дошёл до сознания голос председателя:

— Чего топчешься у порога? Проходи со своими бумагами, присаживайся к столу.

С первым вопросом покончили быстро. Григорий Павлович ткнул пальцем в лист бумаги:

— Пиши, Иринка, в протоколию. Правление единогласно решило открыть в селе Степном свой колхозный магазин.

Приступили к обсуждению крюковского вопроса. Первым выступил Беляцкий:

— Для нас достаточно того, что в члены колхоза вступили двенадцать крюковских семей. Я против присоединения всей деревни. Понадобится открыть магазин, столовую, ясли, начальную школу, медпункт и клуб. Будут неоправданные расходы. Ухлопаем не меньше миллиона рублей. А что получим взамен? О том вилами на воде писано.

Ему возразила Антонида Петрова:

— Ты, Фёдор Потапыч, радеешь за миллион. Это похвально! Но если в колхоз вступит вся деревня, то сколько прибудет рабочих рук? Своим трудом они с избытком перекроют все расходы. Вот тут Беляцкий просчитался.

Агапов сидел мрачный. Тревожные мысли вертелись в голове. Не по душе была вся эта затея с объединением с Крюковой. Это сколько прибавится ему дополнительной работы? Даже страшно подумать! Ольхов спихнёт на его шею Крюковские фермы и поля. Он, Агапов, не двужильный. Правильно выступил Беляцкий. Надо поддержать его, найти веские, убедительные доводы. Ага, кажется, есть таковые — пришло озарение. Встал Агапов и произнёс:

— Совхоз уволок из коровника доильную установку, из кузницы — весь инструмент, из клуба — столы и скамейки. Если будет присоединять Крюковку, то совхоз угонит тракторы, комбайны, автомашины и другую технику. Оставит деревню голенькой, как берёзку осенью.

Ольхов удивлённо вскинул глаза на заместителя:

— Ты, Андрей Андронович, против присоединения Крюковки.

— Да, я против.

Со своего стула вскочила Зинаида Ольхова:

— И пущай угоняют свою гнилую, ржавую технику. Тракторы не дотянут до Степной, рассыплются посреди дороги. Зато останутся животноводческие помещения. Их не уволокёшь на буксире. Будем разводить дойное стадо, свиней и птицу. Восстановим поголовье овец. Скотники, чабаны, доярки, птичницы в деревне найдутся в достатке. Небось истомились руки от совхозной безработицы. А ты, Андрюха, не проливай слезы о какой-то старой технике. Свою, новую, приобретём.

Свинопасову было в новинку сидеть в кабинете не просто так, а наравне с остальными, как члену правления. Он помалкивал. Считал неприличным защищать свою деревню. Дескать, каждый кулик своё болото хвалит. Хмурился, когда выступали Беляцкий и Агапов. Радовался каждому слову женщин. Молодцы, дают отпор мужикам.

Иринка строчила, строчила. Сначала пыталась записать каждое слово оратора. Куда там, неопытная, не знает стенографии. Запуталась, стушевалась. Но вовремя сообразила. Стала улавливать основную мысль говорившего. Карандаш застрочил по бумаге быстрее. Перевернула третий лист. Выступает Роман Филиппович:

— О чём мы тут говорим? Пытаемся разделить шкуру неубитого медведя. Не спросили жителей Крюковки: хотят ли они вступить в колхоз? Не случится ли так, что заколотят ставни и покинут деревню?

Грохнул опрокинутый стул. Не выдержал Свинопасов, вскочил:

— Типун тебе на язык да пару пиявок! Знай свою торговлю и помалкивай, не говори того, что неведомо. А я знаю. Вся деревня заранее написала заявления. Сам видел, в руках держал. Все хотят вступить в колхоз. Что касается миллиона, о котором шла речь, так и на это у меня есть ответ. На наших фермах лежит столько навозу, что Журинску за два года возить — не перевозить. На три миллиона того навозу. Только успевай денежки принимать.

Данило перевёл дух, махнул рукой. Довольно говорильни! Поставил опрокинутый стул. Посмотрел на Ольхова. Что скажет председатель? Его слово будет решающим, окончательным. Григорий Павлович проговорил:

— То, что я хотел сказать, ясно и конкретно выразил Свинопасов. Мне остаётся поставить вопрос на голосование.

За объединение двух деревень проголосовали восемь членов правления. Заседание закончилось в десять часов. Иринка осталась одна. Вышла из кабинета, села за свой секретарский стол. Вздохнула. Пропал вечер. Сейчас в клубе танцы в полном разгаре. Её подружки кружатся в обнимку с кавалерами. А ей предстоит оформить эту самую «протоколию». Председатель приказал, чтобы утром на его столе лежал готовый документ. Ещё раз вздохнула. Разнесчастная судьба секретарская. Любой телятнице могла сейчас позавидовать. Принялась за нудную, кропотливую работу. Переписывает заново черновые наброски. Затем будет набирать на компьютере. Проходит час, другой. Вот и закончились танцы в клубе. У неё работы хватит до вторых петухов. Хорошо деду Андрону. Беззаботно похрапывает на диване. Рядом старенькое ружьишко, изготовленное во времена царствования Николая Второго.


3

Жители Крюковой собрались в конторе отделения. Просторная комната, служившая мужикам по утрам курительной, едва вместила всех людей. Поставили столик, два стула. Первым начал Дербасов:

— Граждане! Сейчас я подпишу в вашем присутствии акт отторжения четвёртого отделения от Степного совхоза.

Он расписался на листке бумаги, пришлёпнул печать и продолжил:

— Теперь вы — свободные граждане Российской Федерации. Можете вступить в колхоз «Прогресс» или жить, как говорится, на вольных хлебах.

В наступившей тишине раздался голос, осипший от запоя:

— Вот те на! Где я теперь стану работать?

Народ захохотал:

— Да разве ты не работал при совхозе?

— Каждый день выписываешь кренделя на дороге.

— Хватилась манда, когда ночь прошла.

Выступил Ольхов:

— Здесь присутствуют двенадцать семей — членов нашего колхоза. Они правомочны решать любые вопросы. Собрание считаю открытым.

Начали приём новых членов колхоза. В «Прогресс» вступили ещё двадцать семь семей. Одной было отказано: пьяницы и лодыри. Три семейства даже не пришли на собрание. «Прогресс» обойдётся без них. Если надумают, то колхозные двери не закрыты. На Ольхова обрушился шквал вопросов. Главным образом — о работе. Это хорошо: люди думают о будущем. Вперёд выступил мужчина средних лет:

— Я — Иван Иванович Иванов, управляющий четвёртым отделением. Вернее сказать, уже бывший…

Ольхов перебил его:

— Назначаю тебя бригадиром.

— Хе! А бригада где? Она сегодня утром у околицы на прощание помахала платочком.

Григорий Павлович поморщился:

— Говори яснее.

— Автомашины и тракторы направились по дороге на центральную усадьбу совхоза.

Ольхов не удивился. Этого следовало ожидать. Обернулся. Дербасов уже исчез. Укатил восвояси. Дескать, его хата теперь с краю. Махнул рукой на народ:

— Вот твоя бригада.

— Они требуют работы.

— Так обеспечь их работой!

Иванов хмыкнул:

— Гм. Но я не шаман. У меня нет бубна.

— Ты бригадир. Начальство. Отряди нескольких мужиков на ферму. Пусть немедленно отремонтируют коровник и телятник. Затем назначишь доярок, телятниц и скотников. Плотники будут восстанавливать порушенный свинарник. Я ясно сказал?

— Не совсем.

— Через неделю из Ольховки пригоним стадо коров.

Эти слова крюковцы встретили с одобрением. Ольхов продолжал:

— Некоторых людей трудоустроим в Ольховке. Мужики будут работать в ремонтной мастерской и на стройках. Женщин определим в пекарни и на маслозавод. Через две-три недели покончим с безработицей. Ещё есть вопросы?

— Есть. Будем ли мы пользоваться льготами, как ольховцы?

Григорий Павлович рассмеялся:

— Вижу, многие мужики обросли, волосы до самых плеч. Завтра приезжайте в Ольховку, в колхозной парикмахерской вас подстригут бесплатно. В бытовом комбинате так же бесплатно можно отремонтировать телевизор или холодильник. Можете заказать пошить платье или костюм. Вы стали равноправными колхозниками.

— Будут ли нам бесплатные обеды?

— Здесь дело посложнее. Надо помещение для столовой и квалифицированная повариха.

Послышались торопливые голоса:

— Повариха есть, Аграфена Платоновна. Курсы кончала.

— А помещение можно под контору приспособить.

Тут выступил мужичок лет за пятьдесят, ростом Ольхову до пупа, воистину, по-некрасовски, с ноготок, воинственно потряс кулачком:

— Не дам контору! Где я буду бухгалтерить?

Ольхов догадался, кто этот мужичок, проговорил:

— Не шуми так, Аника-воин. Отныне твоя должность устраняется. Будешь просто учётчиком. На бригадном дворе стоит просторная изба, перенесёшь туда стол и стул. Согласен ли?

Мужичок спросил:

— Сколько буду получать?

— Три тысячи в месяц.

— В совхозе у меня оклад был четыре тысячи. Правда, я только начислял сам себе, но не получал.

— Колхоз выплачивает зарплату каждый месяц.

Новоназначенный учётчик радостно закивал:

— Если так, то согласен работать даже за две тысячи.

Людям надоел этот разговор. Одна женщина выкрикнула:

— Председатель, медпункт нужен во как, позарез!

Недавно схоронили сорокалетнюю Авдотью, царство ей небесное. Сердце схватило. Была бы фельдшерица да поставила укол, и жила бы Авдотья.

Затараторила другая женщина:

— Школу надо, хоша бы начальную. Малые дети, первоклашки, живут в интернате. Разбалуются без родительского догляду.

И звонкий девичий голос:

— Клуб откройте. Надоело шастать на танцы в Ольховку. Парни там шибко прилипчивые, нахальные.

Григорий Павлович всех выслушал, объяснил:

— Образование, медицина и культура в ведении государства. По этим вопросам обращайтесь в сельсовет, к Каминскому.

Кто-то спохватился:

— А про ясли забыли?

Мужской голос с усмешкою ответил:

— О чём вспомнили? На всю деревню только два ребёнка. Не хотят бабы рожать.

Женщины разом загалдели:

— От кого брюхатить? От вас, самогонщиков?

— Теперешние мужики что евнухи.

— Не маячит, не стоит ихняя принадлежность.

Мужик, который посягнул на женское достоинство, под дружный хохот выскочил за дверь. Давненько деревенский люд не собирался вместе, как в тот вечер. Кажется, обо всём переговорили, а расходиться не хочется. Со стены из рамки на них смотрит президент, которого избрали год назад. Смотрит, как бы говоря: «Смелее, крюковцы, к новой жизни! Успехов вам и благополучия!»


4

В половине февраля Юрий Петров на тракторе с санями, нагруженными брёвнами, первым проехал по новому мосту. Плотники стояли вдоль перил, подчёркивая прочность своего сооружения. Выдержал мост тяжкий груз, не дрогнул, не прогнулся. Только слегка заскрипел. Ермолай Фёдорович пояснил:

— Осадку даёт. Так и быть должно.

В начале марта значительная часть свиного поголовья переселилась в новое помещение. И вовремя. Начался опорос. Бригада дяди Игната не подкачала. Сдержал своё слово и председатель. Каждый плотник получил поросёнка племенной породы. Прошли три дня передышки — и снова за топоры. Бригада объединилась с ермолаевцами. Предстояло построить двухэтажное здание кондитерской фабрики. Сладкое будет заведение, да не сладкая работа, особенно тогда, когда понадобится поднимать брёвна на второй этаж. Зараз семь потов прошибёт. Оно и сейчас не легче. Вон какие лиственные бревнища, которые надо уложить под основание здания. На перекуре вечно недовольный Егорша проговорил:

— Швыряет нас председатель, как футбольные мячи, с одной стройки на другую. Для него мы просто рабсила.

Яков Воробьёв назидательно ответил:

— Апостол Павел в своём послании писал: «Родился рабом и оставайся им до конца дней своих. Люби и почитай господина своего. Работай на него и не требуй платы за труд».

Егорша сверкнул глазами:

— Пошёл ты к едрене-фене со своими проповедями!

Воробьёв покачал головой:

— Разум твой не внемлет гласу Божьему. Да прости, Всевышний, грешника, раба твоего Егория.

Егорша взвинтился:

— Чихал я на твоё прощение! Ступай в молельный дом и кланяйся своим богам.

Дядя Игнат примирительно сказал:

— Довольно учинять раздор. Кончай перекур! Работа примирит, утихомирит страсти.

И верно. Через несколько минут, обтёсывая бревно, Егорша напевал весёлую песенку. Воробьёв, работая рядом, старался не замечать безбожника. Только солнце светило обоим одинаково, посылало своё сияние и тепло всему живому на земле. Скоро упадёт с крыши первая капель, появится первая проталинка, заворочается в своей берлоге медведь.

Николай Усачёв привёз из Журинска новость. В городских магазинах и на базарах исчезли китайские огурцы и помидоры. Санэпидемиологическая станция обнаружила в овощах какие-то вредные вещества. У китайцев подчистую разрушили все парники. Жители города возмутились. Так им и надо, китаёзам, мать их перемать. Додумались поливать почву ядовитым раствором, чтобы быстрее росли огурцы и созревали помидоры. Потом одумались, спохватились. Скоро Восьмое марта. Неужели на праздничных столах не будет свежих огурцов и помидоров? Пусть бы хоть китайские. Ведь покупали, ели, и никто не умер! Чего взбеленилась санэпидстанция? Наверное, мало долларов перепало от китайцев. Не редькой же украшать праздничный стол!

Председатель колхоза «Прогресс» взлетел на девятое небо. Примчался на огород — и сразу в парник. Раздвинул огуречные плети, а там…

— А ну, бабоньки, берите корзины и собирайте урожай.

Умел Ольхов организовать слаженную, ритмичную работу коллектива. Заметалась его кошева от огорода до овощного комбината и обратно. Буланый недовольно фыркает, позванивает удилами. Взбесился хозяин, хлещет кнутом по спине и бокам. Прежде такого не бывало.

На другой день Ольхов на своих «Жигулях» пораньше выехал в Журинск. Позади ехала машина, до отказа нагруженная огурцами. Ольхов взял десяток, направился в лабораторию санэпидемстанции: проверьте, мол, убедитесь, что в данной овощи нет вредных химикатов. Что огурчики выращены на чистом сибирском глинозёме руками деревенских тружениц.

Во всех трёх Ольховских магазинах шла обычная, оживлённая торговля. Покупали хлебные, молочные, мясные продукты. Покупатели долго не расходились. Наоборот, народу становилось всё больше. Люди толпились в магазине, на крыльце, на тротуаре. Каким-то образом прознали о привезённых огурцах. Кто-то подглядел во время разгрузки или почуял ароматный дух, проникающий из подсобного помещения. Народ терял терпение, раздались возмущённые голоса:

— Чего тянете? Куда прячете огурцы? Не допустим левую торговлю!

Им отвечали:

— Ждём результатов анализов.

Наконец лаборатория дала добро. Из подсобок всех трёх магазинов к прилавкам внесли мешки с огурцами. Тут же образовались очереди. Снова выкрики:

— Продавайте по килограмму, чтобы всем хватило!

Убедившись, что торговля огурцами пошла успешно, Ольхов поехал в деревню. Навстречу — грузовик с навозом. Из Крюковой. Туда на ферму был направлен экскаватор. Повысили цену с двух до трёх тысяч рублей за пять тонн перегноя. Не поморщились, заплатили. Инфляция ударила и по навозу. Анна, вот «КАМАЗ» с тем же грузом. Даже в салон легковой машины занесло запах фермы. Вспомнил, с какой грустью, со слезинками на глазах провожали ольховские доярки полсотни коров. Два километра шли за стадом по дороге в Крюковую. Как встретят там их любимиц? Вовремя ли накормят, напоят и подоят? Вечером, на селекторном совещании, Григорий Павлович распорядился:

— Снабжение немедленно закупает плёнку для двух парников. Мастерская и кузница приступают к изготовлению металлических опор. Я ясно сказал?

Через неделю на ольховском огороде возвысился ещё один парник. Посадили огуречные семена в парнике под рамами. На крюковском огороде тоже поставили парник под плёнкой. Ещё несколько женщин покинули убежище безработицы.


5

Тоска по сыну всё сильнее тревожит отцовское сердце. Не выдержал. К чёрту все колхозные проблемы. Им не будет конца. Он — человек, а не кукла и не машина. Имеет обыкновенные человеческие чувства. Однако на беду не заводится «Жигулёнок». Видимо, отбегал, отслужил свой срок. Жаль старичка отправлять на металлолом. Пусть займётся машиной завгар. Забрал «Волгу». Один раз потерпят, развезут обеды на лошадиной подводе.

Весна нынче запаздывает. Уже середина марта, и ни одной лужи, ни одной проталинки. В цепких объятьях держит зима сибирские просторы. Солнце поднимается всё выше, светит по-весеннему, а морозы упорно держатся по двадцать градусов. Вот и центральная усадьба Курбатовского совхоза. Не деревня, а большой посёлок. Дома в основном стандартные, однотипные. Как жители отличают их, не путают? В пьяном состоянии запросто можно оказаться в чужой квартире. Не без труда нашёл кузницу. Возле дверей три мужика в кожаных халатах. Спросил о Викторе. Ответили:

— Такого здесь нет.

Удивился, снова спросил:

— Где же ему быть, как не в кузнице?

— Поезжай, дядя в контору, там спроси своего Ольхова. Поработал у нас с неделю да перебрался на тёплое место. Здоровьем слаб оказался. Маловато силёнок, чтобы молот поднимать.

Григорий Павлович вспылил:

— Это Виктор-то здоровьем слаб? Да он вас троих зараз на лопатки уложит.

Захлопнул дверцу, рванул с места. Это надо же такое ляпнуть? Силёнок мало! Это у Ольховых-то? Да во всём районе…

В конторе указали на третью дверь. На ней табличка «Заместитель директора». Зачем заместитель? Ему нужен кузнец. За столом Виктор кого-то разносит по телефону. Закончил:

— Я ясно сказал?

Увидел вошедшего, резко вскочил, шагнул навстречу. Обнялись.

— Отец, какими ветрами?

Григорий Павлович ответил:

— Давно сказано: если Магомет не идёт к горе…

Виктор закончил:

— То гора идёт к Магомету.

Сели рядом. Закурили. Виктор спросил:

— Как мама? Здорова ли бабушка?

— Бабушка пока слава богу. А мать изводится, ждёт весточки от сына, а от него ни письма, ни звонка.

— Виноват, как последний сукин сын. Сегодня обязательно позвоню.

Кабинет сына невелик: стол да несколько стульев.

— Как ты оказался в этом кресле?

— Сам не знаю. Предложили.

— Чем занимаешься?

— Снабжение и торговля.

— В последнее время совхоз ваш открыл ещё один магазин в Журинске, ассортимент увеличили. Я за конкурентами слежу, между прочим. По нашим Ольховским стопам шагаете, товарищи. Откуда, я думаю, такой прыткий разворот? Теперь понятно. Мой сын командует парадом.

Виктор рассмеялся:

— Стараемся. Заложили парник. Строим колбасную фабрику и пекарню. Скоро начнём выпекать хлеб в металлических печах. Где нам угнаться за Ольховкой? Наверняка придумали что-то новое.

Григорию Павловичу хотелось дать сыну полезные советы, предостеречь от ошибок. Но рядом сидит руководитель совхоза, опасный соперник. Конкуренция не позволяет раскрыть рот. Сам догадается, сообразит. У обоих в жилах течёт одинаковая, ольховская кровь. Хлопнул сына по плечу:

— Ну, что ж, Виктор Григорьевич, давай конкурировать. Места всем хватит, впереди просторные горизонты открываются. Город растёт, развивается. Железнодорожная станция стала узловой. Заработала фабрика детского питания, открылся учительский техникум. Увеличивает свои производственные мощности кирпичный завод. В окрестностях города развернулось строительство завода по выпуску сельскохозяйственной техники. Население увеличивается. Возрастает потребность в продуктах. Наша задача — не отстать от таких бурных темпов развития.

Не сказал ещё о двух новых парниках, о строительстве кондитерской фабрики. Ни словом не обмолвился о том, что на окраине города развернулось строительство нового жилого массива. Возводятся многоэтажные дома. Зачем знать об этом конкуренту? Ещё опередит и поставит свои торговые точки. Показывает отцовские замашки. Даже слова его повторяет: «Я ясно сказал?». Опасный человек этот замдиректора. При расставании спросил сына:

— Как семейные дела?

Тот ответил:

— Нормально. С Мариной развелись. С Тамарой расписались.

Вздохнув, добавил:

— По Павлику скучаю, часто во сне вижу.

— Понятно. С женой расстаться много ума не надо. Разлюбил и удрал. А вот сынишка…Разлука с внуком не легче и нам с бабкой даётся.

Не успел Григорий Павлович переступить порог своего дома, как Катенька радостно сообщила:

— Виктор звонил. Полчаса разговаривали. Обещал звонить каждый день.


Глава седьмая


1

В Крюковку из города вернулись четыре семьи и подали заявления о вступлении в колхоз. Сразу задымились четыре трубы. На четырёх подворьях после долгого перерыва вновь зазвенели детские голоса. Две семьи вернулись в Ольховку, да ещё три прибыли из Средней Азии. Одну разместили в доме Виктора: муж и жена, лет по тридцать пять, сынишка лет двенадцати да дочка помладше его года на три. Григорий Павлович сам открыл им дверь дома, помог внести вещи, растопил плиту, набрал насосом бак воды, включил чайник. Марина забрала только свои вещи, игрушки и кроватку Павлика. Из репродуктора, висевшего на стене, слышалась реклама, затем забрякали на пианино. Познакомились.

— Семён Игнатович Градов.

— Екатерина Васильевна.

Ольхов улыбнулся:

— У меня жена тоже Екатерина Васильевна. Значит, вы будете Екатерина вторая. Скажите, какие у вас специальности? Как можно применить ваш труд в колхозе?

Градов ответил:

— Моя специальность в деревне не нужна. Я сантехник: водопроводы, отопление и прочее. Придётся менять профессию.

За окнами послышался надрывный рокот мотора, звон металла. Председатель спросил:

— Слышите?

— Знакомые звуки. Трубы куда-то везут?

— Не куда-то, а…

В это мгновение из репродуктора донеслось:

— Говорит радиоузел колхоза «Прогресс».

Ольхов прибавил громкость. Костя Зимарев продолжал вещать:

— Внимание, внимание! Передаём объявление. Граждане деревни Ольховки, которые пожелают поставить в своём доме батареи отопления и краны для горячей и холодной воды, должны в недельный срок подать заявки в контору. То же самое обязаны сделать сельсовет, школа, почта, клуб и медпункт. Необходимые материалы уже поступают на колхозный склад. Для колхозников установка батарей и кранов будет производиться бесплатно. Внимание, повторяю…

Ольхов уменьшил громкость, повернулся к Градову:

— Ну как, будешь менять профессию?

Тот повеселел:

— Как я понял, колхоз намерен провести в доме отопление и воду. В таком случае…

— В таком случае твои руки окажут колхозу великую услугу. Как раз вовремя подоспела твоя специальность.

Заговорила Екатерина Васильевна:

— А моя специальность колхозу уж точно не пригодится. Придётся стать дояркой.

Григорий Павлович внимательно посмотрел на женщину. Осанка интеллигентная, руки белые, не мозолистые. Проговорил:

— Работники на фермах у нас получают хорошую зарплату. Интересно, а какая у вас профессия?

— Я технолог-кондитер.

Ольхов откинулся на спинку стула и захохотал. Новосёлы недоумевали. Видимо, в деревне слыхом не слыхали о такой специальности. Наконец председатель проговорил:

— Извините, уж не с неба ли вы свалились? Обе ваши специальности для нас на вес золота.

Екатерина Васильевна слегка улыбнулась:

— Ну уж, сразу на вес золота! Деревне это разве надо?

— Это именно для нашей деревни. Мы строим кондитерскую фабрику. Пряники пока изготовляем в пекарне. Конфеты можете произвести?

— Я технолог широкого профиля. Если есть оборудование, можно изготовить любые конфеты: шоколадные и карамель.

Ольхов достал папиросы:

— С вашего разрешения. Оборудования нет пока, но установим, когда построим фабрику. На промышленной базе в Красноярске сделали заказ. На ферму не спешите. Можете хоть завтра приступить к выпечке пряников и печенья.

Они сидели за столом и пили чай. Хозяйка посмотрела на груду чемоданов и узлов, качнула головой:

— Завтра не получится никак. С дороги надо прибраться, вещи разобрать.

Муж добавил:

— Да помыться после вокзалов да вагонов. Где тут у вас сибирские бани есть?

Ольхов подхватил:

— На подворье вашем баня стоит.

Екатерина Васильевна вздохнула, вспомнив, наверное, былое и минувшее:

— Мы, деревенские, никогда не были в деревенской бане.

— Завтра к вам придёт моя Катенька, расскажет и покажет, что к чему, растопит баньку.


2

Нового медика в деревне в шутку прозвали «трио». Так и обращались к нему: Олексей Олександрович. С уважением обращались. Ольховцы были вполне довольны медицинским обслуживанием. Природа наградила Офанасьева докторским дарованием. Он безошибочно определял заболевание, сразу назначал нужное лекарство. После приёмных часов шагал по улице с дипломатом, наполненным лекарствами и шприцами. Спешил к больным старикам и бабусям. Однажды даже роды принимал.

Сейчас доктор направлялся в сельсовет. В дверях его встретил Каминский, предложил сесть на диван. Заговорил первым:

— Напрасно вы, Олексей Олександрович, пожаловали к нам. Мы пока бодрствуем. Ведь так, Антон Захарович?

Секретарь за своим столом отложил карандаш, ответил:

— Так, Василий Петрович. Со здоровьем проблем не имеем.

На это доктор заметил:

— Зато у меня есть безотлагательные проблемы.

Каминский оживился:

— Зараз решим все ваши проблемы, сей момент! А как же иначе? Народ очень доволен вашей работой. Наша власть всегда поддержит медицину. Здоровье людей — это ваша и наша первоочередная забота. Слушаю вас внимательно. Выкладывайте ваши проблемы.

Ободрённый таким приёмом, деревенский медик сразу взял быка за рога:

— Мне нужна настоящая больница, а не тесный закуток медицинского пункта!

У Каминского сразу упало приподнятое настроение. Он широко развёл руками, дружелюбно произнёс:

— Но у меня нет больницы. Где я вам её возьму?

— Надо построить! Я не могу принимать больных в таких примитивных условиях. Но я, к сожалению, не плотник. Наймите бригаду людей. Вон как на третьей улице бойко стучат топорами!

— А на какие средства нанять, позвольте узнать?

— Ну, разумеется, на государственные.

Председатель посмотрел на Офонасьева и вздохнул:

— В сельсоветском бюджете нет такой статьи. Такие расходы не предусмотрены, не утверждены.

Но Олексей Олександрович стоял на своём:

— Так утвердите и приступайте к строительству. Повторяю: мне нужна больница с просторной приёмной, с хирургическим кабинетом, с палатой для больных. А вы мне толкуете о каком-то бюджете!

Председатель посмотрел на секретаря. Тот вынул папку, раскрыл:

— Послушайте, уважаемый Олексей Олександрович! Передо мной лежит годовой бюджет нашего сельского совета. Первая статья — зарплата. Далее — расходы на отопление, электроэнергия, телефоны, канцелярские, почтовые и приобретение медикаментов для медпункта. И ни копейки — на постройку больницы. На лекарства на год отпущено три тысячи рублей, а вы уже в первом квартале израсходовали более тысячи.

Офанасьев был в недоумении:

— Кто сочинил этот нелепый бюджет?

— Районные органы.

— Вот глупые чиновники! Как я могу лечить больных, не имея в достатке необходимых лекарств?

Каминский пожал плечами, посоветовал:

— Обратись к Ольхову. Колхоз миллионами ворочает.

Ушёл медицинский работник. Тут же в дверях появились женщины. Столпились, застряли. Позади раздался звонкий голос:

— Эка Матрёна, разьелась на колхозных обедах! Была доской доска, а теперь дверь узка!

Протолкнулись, расселись. Крюковские. Целая делегация. Каминский приосанился, принял начальственный вид, строго спросил:

— В чём дело, уважаемые бабоньки? Опять повздорили? Чего не поделили?

Одна из них ответила:

— Не повздорили мы! Дружно и мирно живём. Говори, Аграфена, у тебя лучше получится.

Вторая женщина в ответ:

— У тебя, Серафима, язык подвешен не хуже, чем у меня. Ладно, скажу. Недавно у нас в деревне были поминки. Схоронили Авдотью Михайловну, земля ей пухом. Приключился с ней сердечный приступ. Была бы фельдшерица — укол бы поставила, и жить бы да жить нашей Дунюшке. У неё теперь вдовец остался с тремя ребятёнками.

Женщина сделала короткую паузу и резко закончила:

— Немедля открывайте в нашей деревне медпункт!

Опять медицинский вопрос. У Каминского сразу упало давление. Снова раскинул руки:

— Помилуйте, дорогие, из кармана-то я в медпункт не достану! Хоть режьте меня, хоть…

Поднялась со стула Марьюшка Свинопасова:

— Зачем резать? Но и миловать не будем. Открывай, председатель, ещё клуб и начальную школу. Прояви заботу о народе!

Председатель и секретарь наперебой стали объяснять, что эти их требования выполнить невозможно. Но женщины не понимаи или не хотели понимать. Твердили своё:

— Как не можете? Вы же власть!

Секретарь потрясал папкой:

— Денег нету. Бюджет не позволяет.

Произошёл взрыв возмущения:

— А когда закрывали, то этот поганый бюджет позволял?

— Не тычь под нос свои бумаженции. С ними только…

Немного успокоились. Каминский посоветовал:

— Напишите от имени всей деревни письмо главе района.

Аграфена Платоновна разразилась целой тирадой:

— Спасибо за такой умный совет! Только это мы уже испытали. Глава отошлёт нашу бумагу губернатору. Тот — в Москву, может, самому президенту. Оттуда, не читая, снова к губернатору. Дескать, столице недосуг до какой-то там деревушки. Губернатор нашу заяву в конверт засунет и отошлёт главе района. Мол, разбирайтесь на месте. Глава без ответа и привета пришлёт в Ольховский сельсовет. И сгинет наше послание в куче бумаг в твоём председательском столе.

Каминский в третий раз развёл руками:

— Вот если бы по щучьему велению, как в сказке про Емелю…

Женщины не дали договорить, все разом заявили:

— Мы не уйдём, пока не добьёмся своего!

Они поудобнее устроились на диване и на стульях. Готовы ждать хоть сутки. Каминский махнул рукой:

— Тогда я удалюсь. У меня другие дела есть.

Действительно, вышел из кабинета. Захлопнулась наружная дверь.

Женщины растерялись:

— Вот те раз! Куда же он?

Секретарь рассмеялся:

— Помчался кому-то стеклить разбитое окно.

Афанасьев тоже сидел и ждал председателя. Иринка предупредила:

— Он на объектах. Будет не скоро.

Алексей Александрович ответил:

— Буду ждать сколько потребуется.

— С председателем можно и по телефону связаться.

— У меня к нему не телефонный разговор.

Вечерело. Апрельское солнце катилось к закату. Покинули контору работники бухгалтерии. Закончила трудовой день секретарша. Появился с неизменной берданкой дед Андрон. Наконец, не заметив посетителя, в кабинет быстро прошагал председатель. За ним — Мурашов и Колтович. Алексей Александрович встал и тоже прошёл в кабинет. Над столом склонились три головы. Указывая на лист бумаги, Мурашов говорил о каком-то экскаваторе. Через полчаса инженеры удалились. Ольхов произнёс:

— Извините, Алексей Александрович, за долгое ожидание. Про вас в народе говорят: «Не медик, а кудесник».

Афанасьев сдержанно ответил:

— Я здесь не для того, чтобы слушать комплименты. Я выслушал тысячи сердец, теперь выслушайте моё.

Деревенский врачеватель поведал колхозному председателю, о чём говорил в сельсовете. В заключение сказал:

— У нас колхоз-миллионер. Неужели он не в состоянии помочь нищей медицине?

Ольхов вздохнул:

— Да, миллионер, но у него и расходы миллионные.

— Значит, и здесь отказ?

— Я этого не сказал. Понимаю и ценю ваше стремление улучшить медицинское обслуживание населения. Но вы войдите в наше положение. Начинаем прокладку труб и установку сантехники для отопления. Представляете, какие расходы? Но о строительстве больницы подумаю. Посоветуюсь с членами правления. Потерпите пока в тесном медпункте. Завтра распоряжусь, чтобы вам перечислили три тысячи рублей для приобретения медикаментии.


3

Егорша и Витюха положили топоры под лавки. Получили новое назначение. Теперь они — сантехники. Поступили под начало Градова. Представились:

— Егор Кудрин.

— Виталий Соболев.

Пусть знакомятся, притираются. Мы немного отвлечёмся от действующих лиц. В Ольховке четвёртая часть населения не были колхозниками. Это работники школы, почты, сельсовета, клуба. Десятка два мужиков каждое утро уезжают на работу в Журинск. Как быть с этой публикой? Обойти их дома? Но они же односельчане. А правленцы решили брать с них плату не только за батареи и краны, но и за работу по установке. Сложнее со школой и сельсоветом. В их бюджете такие расходы не предусмотрены. Колхозу платить нечем. Пришлось согласиться подождать до следующего финансового года. Не оставлять же школу со старым печным отоплением?

Нет больше Егорши и Петюхи. Люди стали их навеличивать Егором Максимовичем и Виталием Петровичем. Нет рядовых плотников. Есть сантехники. Если отбросить приставку, то звучать будет солидно. Хотя в этом деле они ни хрена не смыслят пока. Получили на складе батареи, не чугунные, а облегчённые, современные, а также краны, шланги и прочую сантехнику. Гордые, воодушевлённые, прибыли на первый объект.

Крайний дом — на околице правой улицы. Сюда доносился шум ремонтной мастерской, пилорамы, звон кузницы. Все эти звуки перекрывали рёв мотора экскаватора и грохот его ковша. Вместе с этой машиной прибыли из Журинска трое рабочих — специалисты по укладке труб. Ладно, пусть роют траншею, укладывают трубы.

Сантехники приступили к исполнению своих обязанностей. Вернее, работал один Градов. Двое глазели и служили на подхвате. Семён Игнатович подбадривал:

— Через недельку будете вкалывать не хуже меня. Дело слесарное — немудрёное. Вы — мужики смышлёные, хваткие. А пока, Кудрявый, закрути гайку. Ты, Соболёк, возьми дрель и продырявь бревно вот в этом месте.

Хозяйка с любопытством наблюдала странную, необычную работу мужиков. Когда Виталий взялся за дрель, подпёрла стену задницей и решительно заявила:

— Не дам! Ишь, чего удумали? Понавертите дыр, зимой будет сквозить.

Градов пояснил:

— Трубы надо проложить. Иначе из кранов вода не потечёт и батареи будут холодные.

Еле уговорили, убедили. К вечеру работу закончили. Затем второй объект, потом третий. Через неделю Кудрейкин и Соболев освоили первые азы новой специальности. Приспособились половчее взять нужный инструмент, не ждали команды, всё увереннее устанавливали батареи и краны, овладевали сварочным аппаратом.

Теперь за день завершали работу в двух домах. Экскаватор не отставал, грохотал прямо под окнами. Траншея продвигалась по улице. Сантехники и укладчики труб как бы составляли единую бригаду. Когда сантехники уходили, то хозяева непременно проверяли их работу. Покручивали краны, поглаживали батареи. Не верили, что от них будет достаточно тепла. Нет, печи убирать не станут. Кирпичный обогрев надёжнее. Только Костя Зимарев разобрал печь, которая много лет преданно служила и дому, и семье. Поэзия совсем лишила мужика ума — решили сельчане. А он стоит посреди опустевшей избы и радуется:

— Довольно коптить небеса лазурные!

Повернулся к жене:

— Не горюй, Надюха, о кирпичах! Заживём по-городскому.

Екатерина Васильевна-вторая шла по деревенской улице и удивлялась. Ожидала увидеть скособоченные избёнки, полусгнившие крыши, изгороди из плетня. Перед нею по обеим сторонам — добротные дома, тесовые ворота, палисадники. Вот только весенняя грязь была настоящая, своя, деревенская. Поэтому приходилось выбирать места посуше, перешагивать через лужицы. Остановилась и глазам не поверила: вывеска «Колбасная фабрика колхоза «Прогресс»! Ну и юмор! Шутник какой-то намалевал. В деревне всегда найдётся насмешник. А вот и вторая вывеска «Мясокомбинат» — солидное здание, из которого доносятся производственные шумы. Третья вывеска уже не удивила, возвестив, что перед нею — хлебозавод. Сюда ей и надо! Вошла во вторую пекарню. Почувствовала знакомый кондитерский запах. У крайней печи две девушки вынимали поддоны с печеньем. Опытным глазом определила, что малость передержали, о чём и сказала пекаркам. Те, переглянувшись, что-то заговорили, а одна заметила:

— Тоже мне, нашлась указчица! Если вы из санэпидстанции, то проверяйте то, что положено, а в печь нос не суйте. Тут мы пограмотнее — на курсах обучались.

Екатерина Васильевна слегка улыбнулась:

— А я пять лет — в институте. Кондитер со стажем. Буду с вами вместе работать.

Вторая девушка насыпала в квашню муку, намереваясь приготовить тесто для выпечки пряников. Градова взяла щепоть муки, размяла, спросила:

— Сито есть?

— Нету. А зачем оно?

— Мука грубого помола. Для пряников не годится. Надо отсеять отруби.

Так начался её первый трудовой день.

Технологу предстояло не ударить лицом в грязь, проявить все свои способности. Но это — в будущем, когда завершится строительство кондитерской фабрики. Сначала никак не могли определить место, где её строить. На улицах не оказалось свободного пространства. За околицей? Не годится. Людям придётся шагать на работу через всю деревню. Мурашов предложил:

— Построим у подножия холма, за огородами левой улицы. Будет красиво возвышаться двумя этажами над деревней.

Одобрили. По проулку возле маслозавода тракторы повезли брёвна. К середине апреля плотники возвели половину первого этажа, бережно сохраняя ближайшие деревья.


4

Медянкин, заведующий гаражом, сказал председателю:

— Пиздец твоим «Жигулям»! Ремонту они не подлежат.

Ольхов махнул рукой:

— Ну отправь на металлолом.

Теперь в его полном распоряжении «Волга».Обеды стали развозить на специальном фургоне, который прибыл в колхоз прямо с заводского конвейера. Одновременно по улицам деревни засверкал стёклами и голубым корпусом новенький автобус. За рулём — Борис Петров, племянник Ивана Михайловича. Покинул «Волгу»: надоели запахи борщей да котлет. Теперь он наконец, будет возить не кастрюли, а людей. Уже сделал первый рейс в Крюковку. Мужики не пожелали садиться: испачкаем, мол, сиденья своей грязной рабочей одеждой. Так и ехали до Ольховки стоя. Благо, езды всего десять минут. Отпала необходимость в конных подводах. Бедные животные! Предстоит им иная дорога: опустив головы, побредут на бойню. Татары в Журинске любят конскую колбасу. На днях здесь зарезали первого борова из племенной породы. Колольщики доселе не видывали такой скотины. Щетину палили двумя лампами. Тушу разрубили на четыре части — иначе не поднять. Взвесили — ого! — почти двести килограммов, в два раза больше, чем обычная свинья. Мясокомбинату хватит работы на три смены. На бойню доставили второго борова, никак не меньше первого. На подходе ещё десяток подобных громил.

Бухгалтер Марков учитывал материальную часть колхозного бюджета. Когда к нему поступила накладная со склада, недоверчиво произнёс:

— Одна свиная туша — два центнера. Такого быть не может! Или весы неисправны, или кладовщик напутал.

Ему ответил Курбатов:

— Помните, Алексей Прохорович, как вы в прошлом году возмущались по поводу приобретения племенных свиноматок? Теперь расходы окупаются сторицей!

— Гм, был грех. Ну, зачем старое вспоминать?

Марков углубился в бумаги. Вот документы о перечислении колхозных денег на банковские счета районного инкубатора и какого-то енисейского рыбопитомника. Инкубатор — куда ни шло. Привезут цыплят, осенью расходы окупятся с лихвой. При чём тут рыбопитомник? Догадался. Запустят мальков в пруд, который соорудили осенью. Птица вырастает в течение лета. А сколько времени потребуется малькам, чтобы стать крупной рыбой? Этого бухгалтеру неведомо. Сокрушённо покачал головой, но отлично знал, с каким упорным трудом колхозники зарабатывают каждый рубль, который поступает в кассу. Доходы колхоза за один день перевалили за сто тысяч рублей и продолжают увеличиваться. Открыли ещё один магазин, в Степной. Идёт оживлённая торговля огурцами и помидорами. Председатель словно с цепи сорвался, отдаёт распоряжения, швыряется колхозными деньгами. Словно их бездонное количество. Сюда — миллион, туда — миллион. Зачли проводку отопления, будто ольховцы замерзают в своих домах. Тоже не в один миллион обойдётся жить по-городскому. Не свои денежки вынимает из кармана Ольхов — общественные транжирит. Купили, к примеру, тракторы, а банковский счёт заметно отощал. Действительно, на бригадном дворе стоят три новых трактора с конвейера алтайского завода. Готовые с боевым рёвом моторов ринуться в степные просторы. На прицепе — сеялки, плуги, бороны. Рядом важничают несколько «ветеранов», заново отремонтированных в мастерской. Они достойно служили колхозу в течение двух десятилетий, а может, и более того. Вспахивали поля, засевали, перевозили грузы. Зимой вставали на ремонт. Каждый раз как выезжали из мастерской, недосчитывались многих «родных» заводских деталей. В данный момент от былой стати остались только гусеницы. Что ж, старички, послужите колхозу ещё один полевой сезон, не подведите, не развалитесь в борозде. Затем — на покой, на базу металлолома, на переплавку. Из полученного металла рабочие в заводских цехах изготовят новые машины, которые приобретёт колхоз «Прогресс». И снова бухгалтер будет ворчать по поводу опустевшей кассы.


5

— Алло. У телефона председатель колхоза «Прогресс». Кто? Здравствуй, Дербасов.

Ему в ответ:

— Я с захватчиками не здороваюсь.

— Откуда такая немилость?

— Почему твои кладовщики не открыли двери?

— Какие двери?

— Двери крюковских амбаров.

— Зачем?

— Чтобы забрать зерно.

— Это зерно выращено и собрано на крюковских полях и теперь принадлежит колхозу.

— Захватчик! Завладел колхозным зерном. Даром отдай!

— Не отдам!

— Тогда я пришлю людей и они сломают двери.

— А я сломаю шею каждому, кто приблизится к дверям.

Ольхов резко швырнул телефонную трубку. Дерибасов аккуратно положил свою на аппарат. Задумался. Этот громила действительно может свернуть шеи хоть кому. И связываться с ним не стоит. Вызвал секретаршу:

— Где свежие газеты?

Ольхов помчался в Крюковку. Зачем? Ломать шеи колхозным мужикам? Да нет. Дербасов трусоват, не пойдёт на такую авантюру. Ишь, чего захотел! Забрать восемьсот центнеров семенного зерна! Ольхов был уверен, что после резкого разговора экономические отношения между колхозом и совхозом не нарушатся. Выехал за околицу. Дорога шла вдоль Журы. Речка то приближалась, то отдалялась. Наполненная вешними водами, взыграла с молодецкой удалью, разлилась по лугам. Для машины, хоть и по грязной дороге, пять километров — не расстояние. Остановился посреди деревни. Вот — столовая, магазин. Чуть подальше — медпункт, который открыли за счёт колхоза. Все расходы с избытком перекроет крюковский навоз. Даже сюда доносится рокот экскаватора, нагружающего автомашины. Вот то, ради чего приехал. Перед ним нежилой дом. Крюковцы — не степняки, строились солидно, как в Ольховке. Дом большой, крестовый, на две квартиры. Но убрать этот дом никак нельзя: останется пустырь. Разорвётся улица, нарушится единый порядок деревни. Ладно, пусть стоит. Может, хозяин вернётся. Собрались жители, в основном женщины. Приехал председатель — надо пообщаться, узнать новости. Ольхов спросил:

— Довольны ли вы столовой, магазином, медпунктом?

— Довольны, довольны. Только…

— Что — только?

— Работы не хватает.

— Теперь к вам каждое утро приезжает автобус. Садитесь — и в Ольховку.

— Не можем на целый день отлучиться от хозяйства.

Григорий Павлович снова спросил:

— Свинарник восстановили?

— Мужики стараются.

— Птичник целый?

— А что ему сделается? Стоит, только третий год там петухи не кукарекают.

— Скоро свиней пригоним, цыплят привезём.

— То бабья работа. А мужики?

— О них не беспокойтесь. Каждый при деле будет.

Женщины оживились:

— Ой, Григорий Павлович, что вы говорите! Дай бы бог!

Председатель слегка усмехнулся:

— На Бога надеетесь? А рядом — несметные богатства.

— Где же?

Ольхов указал за левый берег речки:

— Там, в тайге. Сначала черемша, затем папоротник. А там подоспеют грибы и ягоды. Организуйте бригаду, берите корзины — и в тайгу! Вот вам и работа на целое лето.

Ольхов посмотрел ещё несколько домов. Высокие, под шиферными крышами. Словно говорят: «Мы стоим, как солдаты, в едином строю. Попробуй тронуть!» Оказался на окраине деревни. Ложбинка. Течёт ручей. Остатки зимних снегов. За ложбинкой, в некотором отдалении от улицы стоят три дома. Однако ни в одной из них из трубы не вьётся дымок. Перешагнул ручей, отправился к домам пешком. Первый — на две квартиры. Второй — ещё больше первого. Третий — простая пятистенка, жильё для одной семьи. Облегчённо вздохнул: нашёл то, что требовалось. Эти дома без ущерба для деревни можно перевести в Ольховку. Теперь надо найти владельцев. Куда их забросила судьба? Вернулся в деревню, остановился у магазина. Опасаясь, что председатель станет гневаться, продавец первым раскрыл рот:

— Плохо идёт торговля. Народ безденежный.

Ольхов оборвал его:

— Не хнычь. Ты знаешь что-нибудь про купца Юдина?

— Впервые слышу.

— Историю края знать надо! Был такой купец в Красноярске. Ловко, сукин сын, торговал. Месяца через два и ты заторгуешь по-юдински.

— А откуда у людей деньги возьмутся?

— Из колхозной кассы. А ты выбрось из головы прежние замашки. Торгуешь в колхозном магазине, а не в частном! Никаких обвесов, обсчётов, наценок! При первом же замечании вышвырну из-за прилавка, как паршивого щенка! Я ясно сказал?

Медпункт рядом. Как не зайти? Увидев вошедшего, фельдшерица всполошилась:

— Григорий Павлович, уж не заболели ли?

Ольхов — грудь колесом:

— Председателю недосуг с хворями в обнимку! А где твои клиенты?

Фельдшерица рассмеялась:

— Шумели, шумели, а как открыли медпункт, нету больных. Сижу в одиночестве. Иной раз заглянет бабулька за таблетками или сорванец — чтобы вытащить занозу из пятки.

— Так это прекрасно, коль народ здоровый!

Побывал в коровнике, в парнике, притормозил возле столовой.

— Аграфена Антоновна, не покормите ли голодного человека?

Столовая невелика, всего четыре стола. В бывшей бухгалтерии — кухня. Вышла повариха:

— Отчего же не покормить? Видать, председатель не одним святым духом сыт?

Разделся, помыл руки, присел к столу. Разговорились. Аграфена Платоновна посетовала:

— Готовлю на всю деревню, а обеды остаются.

— Отчего же?

— Не все приходят. Говорят, что стыдно садиться за бесплатный стол, коль они для колхоза палец о палец не ударили.

Ольхов рассмеялся:

— Стесняются. Да они в скором времени с лихвой оправдают обеды. Лишь бы аппетит не потеряли.

Владельцы крюковских домов оказались не за синими морями. Проживали припеваючи в Журинске. Покидать городские квартиры не помышляли. С двумя договорились сразу, оформили документы. Третий, владелец пятистенки, вначале заартачился:

— Дом почти новый. Собственными руками строил. Пятьдесят тысяч — ни рубля не уступлю.

Ольхов ответил в манере, подобающей данному моменту:

— Тогда твоя хоромина в одиночестве останется на пустыре, никому не нужная. Будут обдувать её буйные ветры, хлестать секучие дожди. Осядет оклад, прогниёт крыша. Исчезнут оконные рамы и половые доски. Может и молния ударить.

Хозяин задумался, почесал затылок:

— Гм, могут и пацаны пустить петуха. Сколько предлагает колхоз? Три тысячи? Ладно, за пропало чем попало. Давайте бумагу, распишусь!

Тракторами и грузовиками за неделю перевезли три дома из одной деревни в другую. Вот где пригодились руки крюковских мужиков! Один всё приговаривал:

— Эх, ломать — не строить, душа не болит!

Дома разгрузили по отдельности, недалеко от кондитерской фабрики. Организовали три новых бригады строителей. Во главе первой стал старшим плотником дядя Игнат. Забрал к себе братьев Свинопасовых и Якова Воробьёва. Им предстояло собрать самый большой дом. Вторую возглавил Игнат Сусанов. Пригласил крюковских плотников и, не теряя времени, приступил к установке второго, двухквартирного дома. В третьей старшим стал Иван Петров, с ним — несколько мужиков, прибывших из Средней Азии. Им досталась пятистенка. Поредевшую ермолаевскую бригаду пополнили крюковские мужики. По другую сторону от фабрики строятся три новых дома. Это свивают свои гнёзда семьи молодожёнов, которые зимой отпраздновали свадьбы. Не хотят молодые жить со старшими. Им помогают родственники. Особенно Юрию Петрову, потому что у его жены многочисленная ольховская родня: все мужики как на подбор. На их свадьбе Антонида Владимировна пожелала много внуков. Во исполнение этого пожелания у Светланы поднимается живот. Поднимается и их сруб, быстрее, чем два других. Успеть надо, чтобы одновременно справить и новоселье, и крестины.

Однажды из проулка показались грузовики с брёвнами и досками. Проследовали мимо новостроек. Остановились, разгрузились. Это из Степной доставили две избы. Семьи решили поселиться в Ольховке. Григорий Павлович посмотрел на груды досок и брёвен, произнёс:

— Не позорьте Ольховку своими скворечниками.

Два мужика скромно ответили:

— Другого жилья не имеем.

Подбросим вам брёвен. Ставьте не избы, а настоящие дома. Дам в помощь двоих плотников. На большее не рассчитывайте. За три месяца справитесь?

— Должны бы.

— Постарайтесь к уборке. Вы оба — комбайнёры.

Началась посевная. С полей до деревни доносился отдалённый гул тракторов, который перекрывал грохот экскаватора. Но этот гул и грохот современной техники не мог перекрыть стук обыкновенных топоров. Теперь не известно, кто первым начинает трудовой день — доярки или плотники. У подножия холма росла новая, третья по счёту улица, которую стали называть Подгорной. Ряд за рядом поднимались новостройки. Особенно быстро поднимались дома, привезённые из Крюковой. Брёвна готовые — знай укладывай. В иных деревнях района целые улицы исчезают — поминай, как звали. А в Ольховке второй год стучат топоры, визжат пилы. Не успеют плотники закончить одну стройку, как на очереди другая. Деревня, где стучат топоры, не приходит в упадок. Здесь жизнь бьёт ключом.


Глава восьмая


1

Май. Читатель, наверное, думает, что автор сейчас будет описывать все прелести и достоинства этого чудесного месяца. Не скрою, есть такое желание. Но, увы! Поэты всех времён и народов прекрасно описали в своих творениях майские цветы, шелест молодой листвы, пение птиц и пламенеющие закаты весеннего солнца. И, конечно же, любовь, страстные жаркие поцелуи под кустом цветущей черёмухи. Нет, не угнаться за поэтами простому рядовому прозаику. Ему остаётся описать весенние трудовые будни крестьянина. В мае в Сибири посевная — в полном разгаре. Но и здесь автора данной повести ждёт неудача. Опоздал! На эту тему уже написаны сотни романов. Уже читано и перечитано о том, как бородатый мужик за сохой шагает по борозде. Или так. По широкому колхозному полю на полном ходу движется агрегат сеялок. В прежние советские времена период ранней весны до самой глубокой осени объявлялся «битвой за урожай». Именно «битвой» — ни больше, ни меньше. Вместе с крестьянами в сражение за урожай вступали рабочие заводов, студенты и даже воинские роты и батальоны. Тысячи городских автомашин колесили по грязным, разбитым сельским дорогам. Начальники районных учреждений покидали прокуренные кабинеты и с удостоверениями уполномоченных спешили на деревенские хлеба. Что они делали? Да ничего! Разъезжали по полям, наслаждались природой. Газеты трубили о победах на трудовом фронте. Столько-то посеяно, столько-то убрано и сдано в закрома государства. После «битвы» — рапорты в вышестоящие органы, с завышенными показателями, с наглой припиской. Зато ордена — райкомовцам, а медали — колхозникам.

Ныне на степных просторах колхоза «Прогресс» ничего подобного не происходит. Где битва за урожай? Где утомлённые, закопчённые лица механизаторов? Где свора уполномоченных? Нету, кануло в прошлое. Полеводческая бригада спокойно и уверенно ведёт посевные работы. Гудят моторы тракторов. Переворачиваются пласты вспаханного чернозёма. Погромыхивают на поворотах сеялки. Как по графику, подъезжают грузовики с семенным зерном. Вовремя прибывает фургон с горячим обедом. В привычном темпе трудится бригада. Уже посеяны овёс, ячмень, горох, гречиха. Теперь — черёд пшеницы, основной культуры. Больше нам нечего указывать о тружениках полей. Покинем степные просторы.

Читатель огорчён? Напрасно. Настоящая битва разворачивается не на полях, а в городе Журинске. Битва между конкурентами, между колхозом «Прогресс» и курбатовским совхозом. Курбатовцы первыми поставили на базаре ларёк и стали торговать черемшой. Заместитель директора опередил председателя. Молодой, энергичный. Разве угонишься за таким скакуном? Им наперекор ольховцы открыли на базаре два ларька. Благо, площадь просторная. Покупатели валят толпой. Ещё по одному ларьку поставили на Пролетарской и Чкаловской улицах. Наряду с Ольховскими в тайгу устремились и крюковские женщины. Черемша щедро пополняла колхозную кассу. А курбатовцы снова опередили ольховцев. Выкинули на прилавки своих магазинов огурцы и помидоры. Сразу видать, не менее, чем из трёх парников. Не устоять бы одному Ольховскому под таким напором. Да успели колхозные огородницы собрать первый урожай на двух дополнительных парниках. На подходе — огурцы в парнике под рамами. Засновали машины между городом, Ольховкой и Крюковой.

Четыре ларька торгуют огурцами и помидорами, насыщают овощами чрево города. В овощном комбинате закладываются в бочонки малосольные огурчики. Что, курбатовцы, не можете так работать? Нет укропа? На ольховском складе вся стена увешана пучками сушёного укропа. Поделиться? Э, нет, конкуренция не позволяет. Через недельку-другую пойдёт майский мёд. Чем ответят курбатовцы? Ничем? Ах, у них нет пасеки. Жаль. А то бы учинили сладкую конкуренцию.

Битва продолжается, то затихая, то разгораясь с новой силой. Без автоматных очередей, без поджогов и взрывов. Приходилось оглядываться и на частных торговцев. Они не дремлют. В любой момент способны поставить западню, сунуть оглоблю в колесо. Курбатовцы наступали ольховцам на пятки. Запустили в производство пекарню с электрическими печами. Открыли хлебный магазин. На улице Пролетарской, в трёх кварталах от Ольховских магазинов. Подбираются вплотную. Не укажешь. Ольховцы без ответа не остались, на удар ответили очередным ударом. В обеих пекарнях металлические печи стояли на некотором расстоянии друг от друга. А нельзя ли их передвинуть? Задумано — сделано. На свободное место установили ещё по одной печи. Увеличили выпечку хлеба, батонов, ватрушек, шанежек. Опять проблема. Беляцкий никак не может погрузить всю продукцию. В дневные часы мобилизовали автобус для перевозки черемши и овощей. Курсируют по городу колхозные машины, доставляя продукты по торговым точкам.

Экскаватор уже грохочет недалеко от конторы. Из Крюковой прибыл колхозный экскаватор, засыпает траншею после укладки труб. Монтажники на несколько дней застряли в школе. Впереди быткомбинат, колбасная фабрика, здание мясокомбината. Понял Ольхов, что свои монтажники не справятся с таким объёмом работ. Пришлось пригласить из городского жилищного управления ещё троих специалистов.

А что у строителей?

Бригада дяди Игната укладывает последний ряд сруба. Сусанов устанавливает стропила. Петров накрывает крышу на пятистенке. Ермолаевы поднимают брёвна на второй этаж кондитерской фабрики.


2

День Победы ольховцы отметили митингом. Нерушимая традиция. Собрались на площади не менее ста человек. С высокого крыльца сельсовета Каминский произнёс пламенную, страстную речь. Проклял фашистов, напавших на процветающий Советский Союз, отметил героизм Красной армии. Не забыл тружеников тыла. А закончил взятием Берлина. Подобные речи он произносил по десять раз одно и то же. Повторял каждое слово, каждую фразу. Менял только дату годовщины. Народ не обращал на это внимания. Складно и бойко говорит оратор, да и ладно. Минутой молчания почтили память земляков, погибших в боях. У многих выступили слёзы. Ведь это были их родные и соседи. Хор клубной самодеятельности исполнил «Священную войну». Площадь дружно, в едином порыве подхватила припев:

    Пусть ярость благородная
    Вскипает, как волна…

Разошлись, чтобы продолжить праздник за столом. Сегодня выходной. Не гремят мясорубки мясокомбината, пустые квашни хлебозавода, не стучат топоры плотников. Выходной, да не для всех. Спешат механизаторы в поле, животноводы — на фермы.

В доме Акима Злобина скромное застолье. Сидят трое: сам хозяин, Василий Авдеич и Иван Никитич. На каждом — гимнастёрки латаны-перелатаны. На груди — ордена и медали. Фронтовики, гвардейцы. Каждый из них помнит девятое мая сорок пятого года, помнит День Победы сорок шестого. В клубе за длинным застольем их было сорок два фронтовика, вернувшихся с войны. Многие — с одной рукой или протезом вместо ноги. Один с тёмными очками, прикрывающими пустые глазницы. Пили самогон, закусывали квашеной капустой, пели фронтовые песни, плясали под гармошку. И, конечно, вспоминали. У каждого было что поведать о походах и сражениях. Особенно отличался Степан Медянкин. Постучит вилкой по тарелке:

— Тихо, я буду говорить! Под Москвой я командовал взводом. В одном бою мои орлы уничтожили целую роту врага!

Через год Степан якобы уже командовал на Курской дуге целой ротой и уничтожал фашистов батальонами. Ему поначалу верили: на войне всякое могло случиться. «Карьера» Степана, если верить ему, двигалась стремительно. В Белоруссии он уже капитан, командует батальоном, пленил целый вражеский полк. В Пруссии он — майор. Если бы не закончилась война, он дослужился бы до полковника. Когда Степан умер, в его семейном архиве нашли удостоверение командира взвода, сержанта Медянкина, и две медали. Любили прихвастнуть и некоторые другие. Так, самую малость, для красного словца. Вот Аким Фёдорович не любил вспоминать о войне. Отмахивался:

— Я не воевал, в окопах не сидел, в атаку не ходил, гранаты не швырял. Был убийцей в полном смысле этого слова. Прятался в болотных кочках, на ветвях деревьев сидел, укрываясь, на чердаках — везде поджидал своих жертв. Смотрю зорко. Палец на курке снайперской винтовки. Высунется ротозей из немецкого окопа — тут ему и капут. Отвоевался! Фрау его скоро получит извещение, что её Ганс героически погиб на Восточном фронте.

Последние четыре зарубки на ложе своей винтовки Аким Фёдорович сделал в Берлине.

Василий Андреевич спросил его:

— А сколько всего зарубок у тебя на винтовке?

— Восемьдесят восемь.

Иван Никитович восклинкул:

— Ого! А говоришь, что не воевал. Не зря ты награждён тремя орденами Славы. Это — то же самое, что Герой Советского Союза. А я Будапешт штурмовал. Крепко, гады, засели, как мы в Сталинграде. Только мы устояли, а у фашистов жила тонка оказалась. Руки перед Иваном подняли.

Заговорил Иван Никитович:

— А меня угораздило в первом бою подбить танк. Прёт прямо на мой окоп, гусеницы лязгают в пяти метрах. Вот она, смертушка, помолиться не успею. Сам не знаю, как вышло. Швырнул под гусеницу связку гранат, а в башню — бутылку зажигательную. Только потом страх пришёл, колени задрожали.

Сидят за столом трое, неторопливо попивают водочку, закусывают колбаской, похрустывают свежими огурчиками. Нет среди них тридцати девяти боевых товарищей. Отошли в мир иной. Вспомнили каждого по имени-отчеству. Вечная им память! Скоро и их черёд. Каждому всё же уже за восемьдесят перевалило. Прошла жизнь — и боевая, и трудовая. Деды. Пенсионеры. Осталось одно удовольствие — понюхать табачок у внуков. В дверь постучали. Наверно, Ванька и Мишка. Пьяницы, за версту чуют, где на столе бутылка стоит. Но они бы бесцеремонно перешагнули порог. Тут культурно постучали. Значит, кто-то другой.

— Войдите!

Вот так гости! Оба председателя — колхозной и сельской власти. Ольхов вручил фронтовикам конверты, в которых лежало по пять тысяч рублей. Водрузил на стол три пакета, поставил три бутылки коньяку. Каминский огласил поздравительное письмо от имени сельской власти. Хозяин пригласил гостей к столу. Не отказались. Григорий Павлович отодвинул недопитые стаканы, взял бутылку коньяка:

— Аким Фёдорович, поставь другую тарию!

Наполнил пять рюмок и произнёс:

— Гвардейцы, поздравляем вас с праздником Победы!

Каминский добавил:

— Желаем стального здоровья, радостного счастья и долгого благополучия!


3

Дед Андрон решил построить новую баню. Старая покосилась, собралась завалиться на бок. Хорошо отоспался на дежурстве, плотно позавтракал и приступил к работе. Брёвнышки не толстые и не длинные. Как раз для бани. Спасибо Юрке Петрову — подкинул из тайги. Взял топорик и, не торопясь, тюк да тюк по сосновому дереву. На сына нечего надеяться. Ему не до бани. От восхода до заката рыскает по полям да по фермам. Только хвост вороного развевается по ветру. За неделю уложил четыре ряда сруба. На пятом получился полный конфуз. Прямо-таки опозорился. Обработал очередное брёвнышко, попытался уложить. Да не тут-то было! Дерево никак не желало лечь на своё место. Попробовал за один конец, за другой. Напрасно! Брёвнышко словно приросло к земле. Поднять его силёнок не хватает.

На соседнем огороде, за низенькой изгородью, трудилась над грядками Олимпиада. Девке двадцать три года, телом — кровь с молоком. Когда шёл девятнадцатый, от женихов отбою не было. Выкобенивалась: один слишком курносый, у другого бородавка на носу, у третьего имя некрасивое. Не помогало даже красноречие свахи Варвары Семёновны. Когда перевалило за двадцать, и женихи отвалили. Так и осталась старой девой. Увидела, как мучается дед Андрон, перескочила через изгородь и в один миг уложила брёвнышко. Старик не успел опомниться, как мелькнул над изгородью бабий зад, обтянутый чёрной юбкой. Вот, что значит молодость! Когда-то и он был таким же ловким и сильным. Присел на брусок, задумался. Припомнил рассказ своего деда Кондрата — того самого, что партизанил супротив Колчака. Поведал ему тогда старик о том, что недалече от их деревни протекает родник. Вода в нём особая на вкус, необычная вода, не похожая на ту, что в речке течёт, в Журинке. Однажды будто приехал поп, проклял дьявольский источник и велел камнями забросать. Не указал тогда дед, где был тот родник. А может, называл то место, да запамятовал Андрошка. Глупый мальчишка, всё о детских забавах думал. А может, та вода была самой животворной, о которой вещают народные сказания? Найти бы тот родник, испить бы той водицы. Авось снова стал бы удалым молодцем. До конца дня эта мысль не покидала его седую голову. Долго не мог уснуть на привычном конторском диване. Думы, одна за другой, радуют душу и ободряют. Представлял себя не стариком, а молодым парнем. Гуляет якобы с девками, ремень гармошки через плечо. Ух, как весело! Будущее представлялось совсем близким, вполне осуществимым. А как с Марьей быть теперь? Молодому она, старая, не пара. Фу, какое скверное имя у неё! Как это он умудрился жениться на такой скырле? То ли дело Олимпиада! Звучит гордо, по-современному. А какие бёдра, груди! Подожди, Олимпиадушка, недолго осталось страдать тебе одинокой девой. Вот найду целебную водицу… Утром взял не топорик, а ведёрко. Старуха удивилась:

— Далеко ли собрался?

— Прогуляюсь по лесу.

— А ведёрко зачем? В лесу ещё ни грибов, ни ягод.

Неведомо старой женщине, какую судьбу уготовил ей муженёк, с которым прожила почти полсотни годочков. Вышел дед Андрон на крыльцо. Молодая деваха копалась в своём огороде. Ловкая, статная. Полюбовался, аж дух захватило. Старый ты хрыч, тебе ли глазеть на такой товар? Ступай, ищи родник. Может, под счастливой звездой родился.

Лес встретил его всеми майскими прелестями. Старик не обращал внимания на красоты природы. Искал давно исчезнувший источник. Останавливался в каждой ложбинке, тщательно обследовал каждый метр. Не находил никаких признаков каменного завала. Домой еле ноги дотащил. Старуха взглянула в пустое ведро, усмехнулась:

— Андронушка, где ж твоя добыча? Даже черемши ни единого пучка не принёс.

Старик сердито ответил:

— Сама сходи да нарви.

Три дня дед Андрон бродил по окрестным лесам. Напрасно! Родник как сквозь землю провалился. Зародилось сомнение. Не набрехал ли сибирский партизан? Может, сказку про белого бычка сказывал неразумному внуку? Да только не похоже. Сказки по-иному рассказывают. На четвёртый день направился он на луга, на сенокосные угодья. Земля, вспоённая разливом талых вод, отвечала буйно разраставшейся травой, которая уже почти до колена вымахала. Поодаль пасётся стадо коров. Вот и свой, агаповский покос. Вот овражек, за которым начинаются крюковские угодья. Там неширокая поляна, за нею — берёзовая роща. Солнце уже припекает по-летнему. Чего стоять да глазеть по сторонам? Спустился по отлогому уклончику. Овражек тянется до самой речки Журинки. По нему стекают весенние талые и дождевые воды. Направился к вершине. Чем выше поднимался, тем почва под ногами становилась влажнее. Остановился. Перед ним — завал, куча земли, из которой торчали камни. У самых ног два больших валуна, а между ними сочилась струйка воды. Неужто нашёл? Отставил ведёрко, опустился на колени, раздвинул камни. Струйка стала шириной с карандаш. Старик начал лихорадочно разгребать завал, пригоршнями отбрасывать землю. Обдирая ногти, вытаскивал камни. Ручеёк забурлил родничком. Вода потекла по дну овражка. Дед Андрон перекрестился, как бы снимая с источника поповское проклятье:

— Слава тебе, Боже!

Теперь надо испробовать водицу. Та ли, которую искал?

Склонился, зачерпнул пригоршню, глотнул, поперхнулся. Фу, какая гадость! Ишь ты, как шибануло в нос. Вода холодная, аж зубы заломило. Не то горьковатая, не то солоноватая. Чёрт разберёт, какая, якри её в душу. Не отрава ли? Однако насмелился. Снова опустил ладони в ручеёк. Нет, на этот раз вода не оказалась противной. Наоборот, захотелось испить ещё. Наклонился к источнику, припал губами и начал пить необычную воду, позабыв о том, что можно схватить простуду. Наконец выпрямился, погладил наполненный живот. И вдруг почувствовал себя бодрым и помолодевшим. Или так, показалось? Да нет. Тело наполняется энергией, кровь быстрее движется по жилам. Не знал старик, что на организм так подействовала минеральная вода. Неведомо ему было, какое он, Андрон Агапов, совершил сегодня открытие.


4

Дед Андрон возвращался домой с ведёрком, наполненным благодатной, бесценной водой. Шагал неторопливо, осторожно, чтобы не расплескать ни единой капли. Выходил за околицу неприметным старичком, возвращался героем, победителем. На лице — торжество, во взгляде — сияние. Хотя уверен, что это была не та водица, которая вернула бы ему молодость. Не понадобится теперь помощь Олимпиады, он сам будет укладывать брёвнышки хоть на седьмой, хоть на девятый ряд. Просто забрасывать, легко, с молодецкой удалью. Мускулы наполнятся силой, морщины исчезнут, волосы станут чёрными, кудрявыми. За калитку выйдет — соседи ахнут: «Ты ли это, Андрон?» Интересно, на сколько лет он помолодеет? На двадцать, тридцать или сразу на пятьдесят? Размечтался старина, не заметил, что оказался у своих ворот. Бережно поставил ведёрко на лавку в сенях. Марья увидела, подивилась: где старик набрал такой чистой, прозрачной водицы? Зачерпнула кружкой, глотнула и тут же выплюнула.

— Гадость какая! У свинарника, что ли, зачерпнул? Ведро только испоганил.

Схватила ведро за дужку, намереваясь опрокинуть, но дед Андрон успел остановить:

— Не смей, старая ведьма! Не для тебя припасено.

На «старую ведьму» Марья сумела бы достойно ответить, но не успела. В сени забежал Андрей:

— Ух, и жарища! Во рту пересохло.

Увидел ведро с водой, прямо через край стал пить, утоляя жажду. Потом отпрянул с удивлённым лицом. Снова глотнул и начал пить, утоляя жажду. Мать смотрела испуганно и изумлённо, ждала, что вот сейчас вывернет сына наизнанку, кинет на крыльцо. Но отец недовольно пробурчал:

— Присосался, сейчас половину опорожнит.

Андрей оторвался от ведра, повернулся к отцу:

— Папаня, где воду брал?

Тот заупрямился:

— А тебе зачем знать?

— Повторяю, где брал воду?

Дед Андрон схитрил:

— Шёл по берегу речки и зачерпнул.

— Неправда, вода отличается от речной, как порося от карася.

— Вода как вода, ничего особенного.

— Именно особая! Чистый нарзан!

Такое слово старик слышал впервые. Неужели его тайна будет раскрыта? И продолжал стоять на своём:

— Говорю же, в Журинке зачерпнул.

Андрей упрямо гнул своё:

— Говори! Мне не скажешь, будешь говорить Каминскому или участковому милицонеру.

Куда денешься? Дед Андрон тяжелехонько вздохнул:

— Скажу. Только не пугай сельсоветом.

— Выкладывай.

— В овражке, на краю нашего покоса.

Через час Андрей ракетой влетел в кабинет председателя. Тот оказался на месте. Андрей поставил перед ним пластиковые бутылки, заткнутые клочком газеты.

— Ну-ка, попробуй!

Григорий Павлович наполнил стакан. В нос шибануло газом. Утолил жажду и от удовольствия крякнул:

— Хороша минеральная водица!

Повертел бутылку. Агапов рассмеялся:

— Не ищи этикетку. Наша вода, Ольховская.

— Как так?

Андрей рассказал о том, как его отец несколько дней ходил по окрестным лесам, и в трёх километрах от деревни обнаружил источник. Закончил:

— Я, как глотнул, сразу понял — нарзан. Пил такую воду на Кавказе, когда служил там в армии.

На следующий день Ольхов мчался в Журинск, выжимая из «Волги» предельную скорость. На заднем сиденье катались бутылки, наполненные минеральной водой. Новость о найденном роднике ворвалась в каждую городскую квартиру, волной пронеслась по всем деревням и сёлам района. К роднику началось паломничество, как в Киево-Печерскую лавру. Первыми нахлынули жители Ольховки и Крюковой, затем из более отдалённых мест — особенно из Журинска. Ехали на легковых машинах, на мотоциклах. Даже рейсовые автобусы сворачивали с трассы и останавливались возле родника. Люди пили воду, наполняли ею бидоны, бутылки и фляжки. Появилось даже несколько палаток. Больные-сердечники и желудочники старались излечить волшебной водой свои недуги.

Приходил к источнику каждый день со своим ведёрком и дед Андрон. Огорчался, как погибает его покос под колёсами множества приезжающих сюда машин. Потом примяли траву, проложили настоящую дорогу. Но ещё больше огорчало его то, что посетители небрежно и бесцеремонно обращаются с родником, толпятся возле него, расплёскивают драгоценную водицу, швыряют окурки, слишком много набирают и увозят. А что если источник закончится, иссякнет? Ведь это не река Енисей, не море Балтийское. Воды подземные не бесконечны ведь. Не выдержал дед, взял бердану и пошёл наводить порядок. На дне овражка проложил доску вместо мостика. Посетителям запретил толпиться у родника. Пусть по очереди спускаются в овражек. Водителям велел ездить только по наезженной колее. С покоса распорядился убрать палатку и переселиться в берёзовую рощу. Больные не возражали. Наоборот, удивлялись, как это они сами не догадались. Люди с усмешкой поглядывали на старичка со стареньким ружьишком, но признавали правильность его требований и подчинялись. Так дед Андрон добровольно принял на себя обязанности хозяина источника. Взвалил на свои старые плечи второе дежурство. Кто же это будет делать, если не он, первооткрыватель родника?


5

Ольхов в Красноярске. Два дня ходил из одного здания в другое, из кабинета в кабинет, от Ивана Ивановича к Петру Петровичу, затем к Кузьме Кузьмичу, потом… Потом не помнит ещё к кому. В конце концов снова оказался в кабинете Ивана Ивановича. Крепки ноги у ольховского председателя, но и они подкосились. Рухнул на мягкий стул:

— Ух, дважды уже по кругу всё обежал. Норму на мастера спорта по бегу уж сдал.

Начальник качнул лысой головой:

— Не подписали? Полный бюрократизм.

— На бумагу даже не взглянули. А там указаны результаты анализов минеральной воды, дано разрешение на право розлива и торговли. Ну чего им ещё надо?

Иван Иванович хихикнул:

— Сухая ложка рот дерёт.

Ольхов вскочил, будто на него обрушили ушат кипятку:

— Что-о? Взятку? А редьку с хреном не хочешь? Подписывай мою документию, или я разнесу столешницу по кускам!

Глаза начальника сверкнули гневом:

— Угрожать вздумали?

Его рука потянулась к телефону. В тот же миг посетитель оказался рядом с креслом. Над лысиной начальника навис огромный кулак, словно булава Ильи Муромца:

— Прежде чем меня арестуют, я расплющу тебя, как тараканию! Бери перо! Живо! Вот так. Теперь пришлёпни печатию. Пока, бывай во здравии.

Опомнился Ольхов, когда оказался на тротуаре. Надо же, ворвался, как разбойник. Ведь его могли арестовать. Здорово перепугался Ванька! Нельзя поручиться за чистоту его кальсон. Зато вот она, патентия на право розлива и торговли минеральной водой. По всей форме оформлена сроком на три года. Зашагал на стоянку, сел в свою машину. За три часа остались позади триста километров. Показались крыши ольховских домов. Пламенел закат. Из машины доносилось громкое пение:

    Выходила на берег Катюша…

Через пару дней возле родника появилась колхозная палатка. Доставили необходимое количество бутылок. Колтович сконструировал примитивное устройство. На деревянный помост поставили бочонок. Сверху — шланг, снизу — кран. Вода поступает в бочонок и выливается в бутылку. У крана сел Санька-длинный. Помощница его — Олимпиада. Она со смехом сказала:

— Какой ты, Санька, длинный да тонкий! Натянуть струны, и получится балалайка.

Парень не обиделся, со смехом ответил:

— А ты пышная, как оладушка.

И, напустив на себя строгость, продолжил:

— Довольно балясы разводить! Не для того мы здесь, приступаем к работе.

Он наполнял бутылки, она закручивала пробки, пришлёпывала этикетки «Ольховская минеральная вода». Бутылки устанавливали на помост, накрывали от солнца пологом. Работа оказалась несложная, поэтому через пару часов руки двигались автоматически, словно исполняли давно привычное дело. Лихо подкатил и развернулся колхозный автобус. Борис погрузил сто бутылок и развёз по ларькам в Журинске. Как пойдёт торговля родниковой водой? Как встретят покупатели очередную Ольховскую новинку? Григорий Павлович звонил то в один ларёк, то в другой, и ему неизменно отвечали:

— Торгуем. Покупают.

— Уже заканчивается вода, мало привезли.

После обеда отправили ещё сотню бутылок. Олимпиада ворчала:

— Балалайка, не спеши. У тебя так всё просто — фыр — и готово! А у меня две операции.

— Успевай, пышная оладушка!

Теперь доступ к роднику посторонним был воспрещён по санитарным правилам. Один из посетителей попытался спуститься в овражек с бидончиком в руке — ему в грудь тут же упёрлось дуло берданки:

— Назад, якри тя в душу!

Поток посетителей не уменьшался. Улучив момент, Санька всё же наполнял тару нежданных клиентов. Этим дед Андрон был глубоко огорчён и озадачен. Вон как круто обошлись с его родником! Председатель и тут успел наложить свою лапу. Но Андрон по-прежнему стоял на дежурстве, на страже порядка.

Однажды дед заметил, как чья-то легковая машина движется напрямик, подминая траву. Встал ей навстречу, выставив ружьё. Водитель высунулся из кабины:

— В чём дело, старина?

— Ты нарушил правила движения, потоптал сочную траву. А потому по нарушителю открываю беглый огонь.

— Да как же ты откроешь, если ружьё не заряжено?

— А ты откудова знаешь?

— Да по всему видать, что валялось на чердаке лет полста.

— Любая оружия, даже не заряженная, якри её в печёнку, один раз в году стреляет сама по себе.

На другой день в город отправили триста бутылок. Оттуда один за другим звонки:

— Мало! Никакую не берут, требуют «Ольховскую»!

Санька и Олимпиада работают без отдыха. На помощь прибыли две девахи из Крюковой. Установили второй бочонок, расширили помост. Оказалось, и этого мало. Лето вступило в свои права. Стояли жаркие дни. Город хотел пить. Хотел ольховской минеральной воды, которую колхоз продавал по пятнадцать рублей за литр. Курбатовцы на это ответили свежей рыбой. На угодьях совхоза было озеро, там они развели карпов, и сейчас стали продавать крупную рыбу. А в ольховском пруду плавали пока только мальки, запущенные после весеннего полноводья.

Олимпиада ущипнула Саньку за бедро:

— Балалайка, куда свои зенки уставил?

— Смотри, какие у Ольги красивые ножки.

— Не для тебя! Это чужие девки!

— Как же чужие? Это ж наши, колхозницы.

— Ещё разочек взглянешь…

— Оладушка, ты никак ревнуешь?

— Ты на мои ножки смотри. Они красивее, чем у этой крюковской выдры!

Дед Андрон, не щадя своего живота, пил родниковую воду, а потом через каждые полчаса удалялся в сторонку, в кусты. Дома украдкой от Марьи смотрелся в зеркало. Седина, как всегда, царствовала на голове. Ни один волосок не потемнел. Не исчезли и морщины. Щетина на щеках и подбородке растёт, кажется, ещё быстрее. Не прибавилось и силы. Попробовал было поднять брёвнышко на очередной ряд, да только пупок надорвал. Пришлось старуху покликать. Вдвоём покряхтели, приловчились и уложили. Уф! Отчего силы не прибавляется? Где долгожданная молодость? На какой станции задержалась? Может, как-то иначе надо пить родниковую воду? Скажем, приготовить травяной настой? На своём покосе дед Андрон наугад набрал трав и кореньев, приготовил отвар. Как испил, потом три дня, не успев спутить штаны, бегал, как молодой, в уборную со скоростью спортсмена.


Глава девятая


1

Григорий Павлович стоял на высоком берегу пруда. На том самом месте, где осенью над его головой просвистела пуля. Никому не сказал о коварном поступке Василия Усачёва, как и об анонимках Бориса Петрова. Зачем? Люди станут их презирать, упрекать, отворачиваться при встречах. Это только обозлит, натолкнёт на новые неприятности. Пусть себе спокойно живут-поживают. Орлов с напарником исчезли, приземлились где-нибудь в Иркутске или в Омске. Тот выстрел прогремел из тальников, которые вырубили, когда сооружали плотину. Высокая получилась. Надёжно перекрыла поток Журы. Пруд раскинулся до подножья холма, затопил низкий левый берег. В длину протянулся почти до самой деревни. Весной, после половодья, запустили в пруд несколько тысяч мальков. Привольно здесь будет рыбке. Вон выплеснулся малёк, серебристо сверкнул на солнце и исчез. Осётр или форель? Второй сверкнул спинкой. Ишь, разыгрались! Придёт срок, и накроем курбатовских карпов да карасей ольховскими осетрами.

Ольхов уже стоит на берегу другого пруда, возле мельницы. Перед ним — та же спокойная водная гладь. Но картина иная. Не плещутся, не резвятся рыбёшки. Сотни утят — ещё малые птенцы, но плавают и ныряют не хуже взрослых птиц. И отчаянно пищат, хоть уши прикрывай. Поглядел председатель на утиное царство — и довольно. Долго глазеть на птенцов нельзя. Сглазить можно — народная примета. Не верил, но невольно покорился, отвернулся и зашагал к машине. Сегодня Ольхов не остановился у маслозавода. Миновал хлебозавод и другие предприятия. Пусть начальники сами справляются с очередными проблемами. У него иной маршрут. Побывать на двух прудах и на пасеке. За поворотом показалась изба и ряды ульев. Подкатил на малой скорости, выключил двигатель. Тишина, которая бывает только на пасеке: ни грохота экскаваторов, ни перестука топоров, ни перебранки соседок из-за какого-то пустяка. Здесь и воздух особенный, пасечный, прибавляет бодрости. Блаженный покой! Только жужжание пчёл, непрерывное, неутихающее. Они не обращают внимания на приезжего. Им не до того. В погожие дни надо успеть собрать нектар, наполнить соты пахучим мёдом. Потяжелевшие рамки пчеловоды вынимают из ульев, вставляют другие, с тонкой вощиной. Пчёлы словно не замечают этой подмены, старательно наращивают воском ячейки, вновь наполняют мёдом. Пчеловоды вставляют рамки в медогонку, и ароматная влага, собранная сотнями и тысячами трудолюбивых насекомых, стекает во фляги. Нынче нет туесков: не дали под топор ещё одну берёзовую рощу. Фляги отвезут в овощной комбинат. Разольют мёд в стеклянные банки, которые может доставить по назначению в целости и сохранности только один шофёр — Беляцкий.

Ольхов присел на чурбачок в сторонке. Не следует путаться среди пчеловодов. У них натурально горячий, жаркий день. Работают неторопливо, без спешки и суеты. Пчёлы не любят быстрых, резких движений. Медогонка крутится, фляги наполняются одна за другой. Грузовик увезёт фляги в деревню. Завтра Беляцкий доставит банки с мёдом в городские магазины. Роман Филиппович встанет за прилавок: «Цена повысилась? Всего-то на тридцать рублей. Зато будете пить чай с самым лучшим вкусным мёдом от Иртыша до Амура». Так и скажет. Или примерно так. А пасека стала велика — больше двухсот ульев. Роятся пчёлки, размножаются. Вторую надобно строить. На днях заглянул на заброшенную крюковскую пасеку. Домишко и омшаник сохранились. Вокруг валяются перевёрнутые улья, поломанные рамки. Ржавеет позабытая медогонка. Указал крюковскому бригадиру, чтобы навёл на пасеке порядок, назначил двух пчеловодов.

Мысли снова вернули его в Журинск. За последнюю неделю третий ольховский магазин снизил выручку. Попробовал разобраться и увяз в ворохе приходных и расходных документов. Туда отправился главный бухгалтер Курбатов. Разберётся. Это по его части. Тут ещё акт санэпидемстанции. В чайной по улице Чкалова обнаружены безобразия. Само собой, учинил разнос. Поступило заявление от покупателей. В ларьке на базаре недовешивают огурцы и помидоры. Этого ещё не хватало! Дал продавцу под задницу. Не в буквальном смысле, конечно. А следовало бы. Не успевает вовремя за всеми доглядеть. Не слишком ли много взвалил на свои плечи? Надо назначить Романа Филипповича старшим над всеми магазинами и ларьками города. Есть такая необходимость. Пусть контролирует торговлю. У него это лучше получится. У председателя обязанностей не уменьшится: на проводке отопления и воды каждый день возникают проблемы. Зазвонил телефон:

— Говорит экскаваторщик.

Лёгок на помине!

— А что случилось?

— Закончили правую улицу. А дальше куда?

— Двигай вперёд, до самого Журинска.

— Шутите, Григорий Павлович.

— А то сам не знаешь куда? Поворачивай назад и начинай кромсать левую улицу. Ясно?

В избе выпил две кружки медовухи. Вроде обмыл трудовую победу на укладке труб. Хмельная, чертяга-голова слегка закружилась. Растянулся прямо на полу. Через несколько минут пчеловоды услышали из избы богатырский храп. Переглянулись. Усмехнулись. Догадались.

— Подкосила председателя наша медовуха. До вечера теперь не проснётся.

Но через час Ольхов стоял на крыльце. Подозвал старшего пчеловода, распорядился:

— Подготовьте семьдесят ульев для отправки на крюковскую пасеку.


2

Екатерина Васильевна пропалывала грядки. Гришенька утром и вечером из шланга обильно поливает весь огород. Морковь выбросила метёлки. Ярко зеленеет луковое перо, огурцы набирают цвет. Растёт, растёт каждая овощь. Обилие воды и солнца благоприятны и для сорной травы. Она, окаянная, кажется, растёт не по часам, а по минутам. Не услышала, как приблизился Григорий Павлович. Вздрогнула от его голоса:

— Кончай копаться на огороде. Собирайся.

— Куда?

— Я же утром тебе говорил, что сегодня новоселье в двух домах на Подгорной улице.

— Ой, Гришенька, насмешил! Новоселье вечером, а сейчас четыре часа пополудни. Я успею прополоть ещё несколько грядок.

— Тогда не успеешь собраться. На это тебе понадобится не меньше трёх часов.

Катенька только вздохнула и направилась к дому следом за Гришенькой. Он побрился. Она раскрыла платяной шкаф. Что же надеть? Даже глаза разбежались. Ладно, пусть подбирает наряд. Председатель не может зря терять время. Взял телефонную трубку:

— Пётр Тимофеевич, как поживает твоя мастерская? Каждый день по десять шкатулок? Ясно. Тебе придётся на время взять бондарный инструмент. Необходимо изготовить деревянную тару для кондитерской фабрики. Уточни с технологом Градовой, сколько и какой надобно. Будь здоров!

— Алло, столярная мастерская? Доложите, сколько изготовлено рам для кондитерской фабрики. Пятнадцать? Остальные когда будут готовы, к Ильину дню или к Покрову? Что мешает ускорить темпы? Ясно. Учту и приму срочные меры.

— Пилорама? Ольхов? Крепко ли стоишь на ногах? Сейчас закачаешься. Не посмотрю, что родственник, начну крестить матами справа налево. За что? Председатель всегда найдёт причину. Почему задерживаешь пиломатериал для изготовления рам? Нет кедрача? Мать твою перемать! Ты никак ослеп? Направо от пилорамы, за грудой отходов лежат три кедровых бревна. Для себя припас? Знаю я тебя, хапугу. Немедленно запускай брёвна под пилы!

Екатерина Васильевна примеряла платья, вертелась перед зеркалом. На каком же остановиться? Пожалуй, на этом, которое недавно сшила. Вот заодно и обновит.

— Подобрала наряд?

— Платье подобрала. Теперь надо туфли.

— Тебе понадобилось два часа на платье. Сколько времени на туфли потратишь? Учти, торжество назначено на семь часов.

— А сам чего медлишь?

— Мне хватит и пяти минут.

Григорий Павлович надел отутюженные брюки, свежую рубашку, туфли, по которым быстро прошёлся щёткой. Притопнул каблуками:

— Ну вот я и готов!

Он успел сделать ещё два звонка. Наконец они вышли за ворота. Ольхов посмотрел направо, налево. Вдоль улицы тянулась, как струна, прямая засыпанная траншея. Экскаваторы погромыхивали на околице левой улицы. Екатерина Васильевна осторожно преодолела завал траншеи, недовольно проговорила:

— Всю улицу проковыряли! Ни пройти, ни проехать.

Григорий Павлович с достоинством ответил:

— Уляжется земля, утрамбуется. В следующем году проложим асфальт.

Председатель и председательша неторопливо зашагали по улице. Люди привыкли видеть Ольхова в машине или в кошеве. А тут вместе с жёнушкой по деревне шествует! Под ручку, нарядные, словно молодые. Встречные здороваются, невольно оборачиваются. Куда это они? На новоселье? Иные позавидуют председателю и его супруге. Без них не обходится ни одно семейное торжество. Или почти ни одно. Иной раз откроется окно:

— Здрасьте, Григорий Павлович, здрасьте, Екатерина Васильевна.

Приятно Катеньке, что на них обращают внимание. Отвечает тоже приветствием или кивком головы. Не важничает за широкой спиной мужа. Ведёт себя просто и с малым, и со старым. Ребёнка на руках подержит, бабусе крепкого здоровья пожелает на многие годы. Колхозники одинаково уважают и председателя, и председательшу. Знают, что она у самого первая советчица. Миновали мост, проулок. Вот она, улица Подгорная. Какая неприветливая, неуютная, завалена брёвнами, досками, щепой. Ветер кружит стружки и опилки. Улица пока невелика, скромно раскинулась возле самого леса. Только в два дома вселяются три семьи из Средней Азии. Катенька указала на самый большой дом, что стоял рядом с фабрикой.

— А этот почему не заселяется?

Григорий Павлович уклончиво ответил:

— Завтра откроем ставни на окнах и этого дома.

В последние дни возле дома останавливались машины, сгружали большие и малые коробки, ящики, объёмистые тюки. Понятно, что не для жилья построен этот дом. Если так выразиться, тайна его была известна всего лишь нескольким людям. Ладно, завтра узнаем. А пока пора садиться за столы новосёлов. Они решили отпраздновать это событие в одной квартире. Застолье весело шумело. Колтович на правах хозяина укоризненно покачал головой:

— Опаздываете, уважаемые гости!

Застолье весело рассмеялось:

— Начальство не опаздывает, а задерживается.

— Ольхов ответил:

— На гулянку можно и опоздать. Свою наверстаем. На работу нельзя опаздывать.

Кто-то взмолился:

— Помилосердствуйте, Григорий Павлович!

— Я бы рад помилосердствовать, да пословица не позволяет: чарку поднимай, а про дело не забывай.


3

Обычный приёмный день. В тесную комнатушку входили больные. Двум бабусям померили давление. Мамаша с ребёнком: ничего опасного, просто понос. Мальчуган бегал босиком, вывихнул на ноге палец. Минутное дело — и мальчуган исчез. У деда — сложности с кишечником. Ничего, слабительное поможет. Ещё две старушки. Приходят почти каждый день. То голова болит, то в ногах ломота. Наконец опустел медпункт. Теперь можно взяться и за письмо губернатору. Последнее послание главе района завершилось бюрократической отпиской. Нет денег — коротко и ясно. Только не Алексею Александровичу. Ему ничего не ясно. Олигархи переводят в заграничные банки миллиарды долларов. Государство получает от продажи нефти и газа немалые доходы. А для постройки деревенского медпункта нет ни единого рублика. Ну и порядочки в государстве! Вернее, беспорядки. Не рассуждать надо, а действовать. Итак, с чего начнём? «Уважаемый господин Лебедев…» К чёрту «уважаемый», вычеркнуть! Если даст денег, тогда… В дверь постучали.

— Войдите.

Согнувшись почти пополам, в дверь протиснулся председатель колхоза. Не очередной больной — вид у посетителя был абсолютно здоровый. Афанасьев с некоторым злорадством усмехнулся: так тебе и надо! Корчись и сгибайся, коль пожалел свою кубышку. Сидишь на миллионах, как Кощей Бессмертный. А теперь постой, посадить тебя некуда. Стены мешают, не раздвинешь.

— Я за вами, Алексей Александрович.

Понятно, к больному. Сам приехал. Значит, в семье что-то случилось. Скорее всего, Ульяна Ивановна слегла.

Врач встал. Взял дипломат, в котором всегда хранились шприцы, бинты, необходимые лекарства.

— Я готов.

Вышли, сели в машину. Миновали подворье председателя. Значит, к кому-то другому. Проехали мост, проулок. Председатель молчит. Неужели произошла травма с плотником? Мог оборваться с высоты второго этажа. Остановились возле дома, рядом с кондитерской фабрикой. Не дом, а домище под шиферной крышей. Ставни распахнуты, сверкают на солнце свежей краской. В окнах видны шторы. Поблизости от дома шумят вершинами несколько берёз. Поодаль раскинули лапищи две ели.

Поднялись на крыльцо. Первая комната напоминала прихожую медпункта. Только более просторная и высокая. Вместо скамейки — стулья с мягкими сиденьями. На стене — вешалка. Ольхов не торопился открывать следующую дверь. Он наблюдал за врачом. Но на того комната не произвела никакого впечатления. Он спешил к больному. Ему нет дела до стульев и вешалки. Григорий Павлович открыл вторую дверь, широкую, высокую, ему не надо сгибаться и протискиваться в неё.

Афанасьев увидел комнату с тремя окнами. Два стола, кушетка, стулья, шкаф. На одном столе — компьютер. Рядом — рентгеновский аппарат. На лице врача появилось удивление, потом изумление. И тут Алексей Александрович понял, что его привезли не к больному, а в новый медпункт. Он положил дипломат на стол, что-то хотел сказать, но тут Ольхов открыл следующую дверь. Это была комната поменьше, тут стоял хирургический стол, на нём — набор инструментов.

Следующую дверь врач открыл сам. Увидел то, что ожидал. Палата. Пять кроватей, возле каждой — тумбочки, стол, стулья, холодильник. В углу на столике — телевизор, на который врач указал пальцем:

— Это лишнее. Здесь больница, а не кинотеатр и не концертный зал.

Заглянул в прачечную, на кухню. Снова вернулся в приёмную, раскрыл шкаф с лекарствами, воскликнул:

— Ого! Да тут запасов на целых полгода вперёд!

В операционной перебрал инструменты. В палате проверил простыни. Наконец плюхнулся на стул, немного успокоился и обратился к Ольхову:

— Я ничего не знал! Сижу и строчу донесения в районные и краевые органы. О вас, Григорий Павлович, нехорошо подумал. Прошу извинения.

— На то доля председательская. Вам актию надо подписать. Принимайте здание и всё оборудование. Тут всё указано до самой последней тарелки на кухне.

Подписали. Ольхов продолжил:

— Подберите штат: уборщицу, кухарку, медсестру.

Вечером в динамиках раздался голос Кости Зимарева:

— Внимание! Передаём объявление. Завтра на улице Подгорной открывается наша колхозная больница. Старый медпункт закрывается. Приём больных будет производиться в новом помещении. Добро пожаловать в нашу больницу, и будьте здоровы! Повторяю…


4

Жара. Градусник перескочил за тридцать. Солнце от восхода до заката нещадно опаляет леса, поля и луга. Разошлось не на шутку ярило. Какая-то неведомая сила раскочегарила все огненные печи. Андрей Агапов каждый день уезжает в поля. Возвращается с запылённым тёмным лицом — туча тучей. Ольхов, проснувшись, в первую очередь смотрит на барометр. Одно и то же. Стрелка упорно показывает на «сухо». Взглянет на небо: синь-синева, ни единого облачка. По радио передают, что над Европой гремят грозы, хлещут дожди. Над Сибирью — только палящее солнце. Неужели сместилась ось земли и Зауралье стало Африкой? Однако по соснам не прыгают обезьяны, на берёзах не растут бананы. Одна спасение от жары — тайга. Туда спозаранку устремляются люди. Идёт заготовка папоротника. Для японцев и для себя. Председатель распорядился заложить это растение в бочки. Съедобно ли? Каково он на вкус? Потом разберёмся. На тропе — егеря: выворачивай карманы, выбрасывай курево и спички. Даже на лесорубов запрет наложен. Страдают мужики, но ничего не поделаешь. Егеря правы: тайгу надо беречь.

Санька-длинный с превеликим бы удовольствием сбежал в тайгу — только там можно найти уголок прохлады. Здесь, у овражка, на открытом лугу настоящее пекло. Не помогает и тент, раскинутый над головой. Может, окатиться из шланга? Нет, можно запросто схватить воспаление лёгких. Город обнаглел. Не хочет пить квас и из водопровода. Пришлось поставить ещё две пары наливальщиков, организовать работу ночной смены. За сутки выставляется на помост полторы тысячи наполненных минеральной ольховской водой бутылок. Ещё бы третий бочонок, да негде развернуться, овражек узковат.

Однажды прямо на середину агаповского покоса выехала легковая машина, а за нею два «КАМАЗа». Крепкие рослые мужики стали выгружать поклажу. Осторожно снимали из кузова какие-то механизмы, небрежно швыряли трубы. Дед Андрон разозлился: это же чистый разбой! Зараз смяли травы на три копны сена.

— Вот я вас ужо, в печёнку и селезёнку!

Но мужики словно не замечали грозного старика с ружьишком. Закончили разгрузку, принялись устанавливать большую палатку. Агаповское подворье лишилось ещё нескольких копён сена. Мужики укрылись от солнца в палатке. Вскоре оттуда послышались возбуждённые громкие голоса. Затем покос огласился храпом здоровых, слегка подвыпивших мужиков. Санька авторитетно определил:

— Геологи. Будут определять запасы минеральной воды.

Привлёк к себе Олимпиаду и поцеловал. Та, не слишком отбиваясь, со смехом проговорила:

— Дурной! Разве тебе ночи не хватило?

У соседнего бочонка фыркнули:

— Молодому жеребцу и суток мало! Хоть бы один разочек нас поцеловал. Разве мы не хороши!

Олимпиада сверкнула глазами, швырнула в крюковских девок пустой бутылкой. Тут нежданно нагрянула санэпидстанция. Быстренько сварганила строгий акт, предписала сменить деревянные бочонки на металлические, надеть всему обслуживающему персоналу белые халаты, не допускать к источнику посторонних и ещё несколько подобных пунктов. Санька спросил:

— Значит, разлив надо прекратить?

Санитары замахали руками:

— Ни в коем случае! Разве можно город оставить без минеральной воды? В каждом пункте указана дата исполнения.

Набрали бидончики водицы и укатили. Санька прочитал акт и хмыкнул:

— Число и месяц прописали, а год не указали. Неконкретно получается, весьма растяжимо. Скажем, бочонки можно заменить и к первому июля следующего года, а белые халаты надеть и того позже. Тоже мне, грамотеи! А может, специально так написали? Как думаешь, оладушка?

— Не бренчи струнами, балалайка. Спрячь подальше эту бумагу и никому не показывай.

В это время из молельного дома вышли старушки. Подняли иконы и с пением двинулись по улице. Люди недоуменно смотрели им вслед: куда это Иван Маркович повёл своих старушек? А хорошо поют, задушевно. В женские голоса ладно так вливается баритон Ивана Марковича. Люди стали останавливаться — кто на улице, кто посреди своего подворья — слушают божественное пение. Лица светлеют, на душе легко. Отступают куда-то житейские неурядицы. Перед десятком старых певиц смолкли магнитофоны, притих грохот экскаваторов. Плотники опустили топоры. Догадались. Старухи будут просить у Всевышнего благодатного дождя. Ну, что ж, пусть попробуют. Вреда не приключится. Может, Боже усмирит палящее солнце, ниспошлёт на землю долгожданную влагу.

Старушки, не прекращая пения, миновали крайние дома. Вышли за околицу, на степной простор. И вдруг смолкли. Глядят и не верят собственным глазам. Где бурное разноцветье зелёного разнотравья? Перед ними раскинулась бурая, пожелтевшая степь. Под ногами — сухая, пыльная, потрескавшаяся дорога. Даже птицы не порхают, не поют. Вокруг — жуткая, зловещая тишина. Над головами — огнедышащее солнце. Иван Маркович поднял руки к жаркому, безоблачному небу:

— Смилуйся, Иисусе Христе! Не наказывай православных рабов твоих! Земля дождя жаждет.

Старушки хором повторили:

— Дождя, дождя!

Снова запели. Двинулись дальше. Достигли пшеничного поля. Растения выросли не больше четверти. Так и застыли под палящими лучами дневного светила, не смея подняться выше на тонких стебельках. Обширное поле накрыла сплошная желтизна. Погибали сотни и тысячи гектаров хлебов. Погибал труд механизаторов, погибала надежда и на хороший урожай. Иван Маркович снова воздел руки:

— Боже, в чём мы провинились перед тобой? Прости прегрешения рабов твоих неразумных. На коленях просим у тебя дождя. Боже, пришли тучи тёмные, молнии сверкающие, громы ярые, ливни неиссякаемые!

Старушки возложили иконы на край нивы, опустились на колени:

— Дождя! Дай, Боже, дождя!

Встали с колен, подняли иконы. Снова запели, но уже не так громко и стройно. В горле пересохло. Опустели взятые бутылки с водой. Иван Маркович успел поддержать:

— Крепитесь, сёстры!

Сам он еле держался на ногах. Ни ветерка бодрящего, освежающего. А солнце… Неожиданно появился автобус, развернулся, остановился. Из кабины высунулся шофёр:

— Притомились, бабули? Садитесь, прокачу с ветерком!

Помогая друг другу, те забрались в автобус.

— Спасибо тебе, Борисушко.

— Председателя благодарите. Он распорядился за вами приехать. Поезжай, говорит, забери богомольцев с поля. Как бы чего не случилось с бабулями на такой жаре. Заботу проявил. А я что? Кручу себе баранку. Ну как, шибко не трясёт?


5

Григорий Павлович, как обычно, проснулся в пять. Не надевая брюк, взглянул на барометр. Эге, стрелка двинулась на «осадки». Вышел на подворье: на небе ни облачка. Солнце, как и в предыдущие дни, взошло яркое, готовое пронзить воздух и землю обжигающими лучами. Но в природе что-то изменилось. Прекратился знойный восточный ветер. С запада повеяло прохладой. Повядшие листья на берёзах в палисадниках оживились, зашелестели веселее. Птицы громче защебетали. Свинья чешется об угол. Это верная примета к перемене погоды. Чутьём крестьянина он почувствовал приближение грозы. После жарких, засушливых дней она будет особенно свирепая. Неужели подействовал выход на поле старушек? Ещё накануне вечером барометр показывал на «ясно». Богомольцы никак не могли знать, что стрелка сегодня изменит направление. Впрочем, Иван Усачёв наверняка знает немало народных примет.

Санька-длинный не знал никаких примет, вовсе не интересовался природными явлениями. Шагал по утрянке принять смену у бочонка. Издали заметил, что внизу, у овражка, толпятся мужики, как раз напротив источника. Когда приблизился, то увидел, что геологи не толпятся, а трудятся. Перед ними — машина, которая отчаянно гудела, вгрызалась в планету, выбрасывая комья глины и песка. Сразу догадался: буровая установка. Прошёл мимо. Мол, пусть терзают матушку-землю. У геологов такая работа. А у него — своя работа. Посмотрел на помост, наполовину пустой. По праву старшего, ответственного за разлив, Санька набросился на ночную смену:

— Проспали? Или бегали в деревню, на танцульки?

— Никак нет, Александр Игнатович. Вода плохо бежала.

— Хо-хо! Сказка про чёрного кота! Вода бурлит так, что хватит и на десять бочонков. Даю последнее предупреждение. Повторится подобное — буду строго наказывать.

Девки с ночной смены хихикают. Они слышат подобные угрозы каждое утро. Санька наполнил тридцатую бутылку, когда пришла Олимпиада.

— Проспала, оладушка?

— А то! Продержал до вторых петухов.

— Могла бы вырваться.

— Ага, вырвись попробуй из таких цепких рук! Да и самой мне не очень-то и хотелось. Шибко сладко целовала балалайка!

Они рассмеялись. Неожиданно их окатило водой. Санька вскочил, намереваясь наорать на геологов, но увидел трубу, из которой хлестал целый водопад. Один мужик, видимо старший, прокричал:

— Сейчас пришпандорим патрубок, и переселяйтесь с бочонками на новое место.

Часа на полтора пришлось прекратить разлив. Переселиться помогли геологи. Установили бочонки, перетащили помост, натянули тент. Минеральная вода по патрубку хлынула в бочонки. Родник закидали камнями, засыпали, не оставив ни единой струйки. Геологи перенесли буровую установку метров на тридцать от овражка. Снова полетели кверху комья глины и даже камни. Дед Андрон с огорчением понял, что покос окончательно загублен. Побрёл домой достраивать баньку.

Западный ветер крепчал с каждым часом. На небе появились первые облака, проплыли поодиночке и скрылись за кромкой горизонта. К вечеру половину неба затянула тёмная туча, которая неудержимо продолжала двигаться всё дальше и дальше на восток. А солнце? Туча как бы невзначай по ходу проглотила дневное светило. В тот вечер не было яркого, пламенеющего заката. Тревожно зашумели в роще берёзы. Птицы попрятались. Зато озверело комарьё. Разливальщики разложили костёр. Налетел порыв ветра. По небу полоснула молния. Тайгу бы не сожгла! Гулкими раскатами прокатился гром. Где-то жалобно промычала корова. Отбилась, бедная, от стада. Упали первые капли. А затем… Гроза продолжалась до полуночи. Туча, опорожнив на землю потоки воды, потрёпанная, опустошённая, уползала за таёжные холмы. Земля приняла благодатную влагу, приняла до последней капли.

Рано утром Андрей Агапов ускакал в степь. Вернулся на взмыленном вороном, доложил председателю:

— Все поля обильно политы. Урожай спасён!

Иван Маркович и старушки отслужили Всевышнему благодарственный молебен.

Дождь продолжался ещё двое суток. Без молнии и грома. Затяжной, водянистый. Земля напиталась вдосталь. Излишки влаги пузырились лужами, по которым с превеликим удовольствием бегала босоногая ребятня. Разливальщики работу не прекращали. От дождя их надёжно укрывал тент.

Геологи выходили из палатки только по нужде. Их легковая машина курсировала в деревню и возвращалась с наполненным багажником. Возле палатки росла гора винных и пивных бутылок. Санька… Александр Игнатович передал председателю санэпидстанции. Деревянные бочонки заменили на металлические. Причём поставили не два, а три. Бригада разливальщиков увеличилась ещё на четыре человека. Теперь за сутки на помост выставлялись более двух тысяч бутылок.

Из Красноярска в Ольховку прикатили важные персоны — представители крупной коммерческой фирмы. Решили торговать ольховской минеральной водой в краевом центре. Ольхов вынул из стола документ:

— Вот такая патентия у вас есть? Нету? Жаль. Ничем помочь не могу. Источником этим полностью владеет колхоз «Прогресс».

Но важные персоны знали, как можно поступить в данной ситуации.

— Мы будем платить за каждый литр по три рубля.

Ольхов прихлопнул ладонью по столу:

— По пять! Соглашайтесь, или на этом переговоры закончим. Меня ждут другие, более важные проблемии.

Согласились. А что? Набросят по два рубля лишних на каждый литр. Покупатель всегда своим кошельком за разные коммерческие сделки расплачивается. На другой день к овражку подъехал «КАМАЗ». Александр сначала наполнил минеральной водой три бочонка, затем приспособил к патрубку шланг, и вода хлынула в цистерну. Десять тысяч литров минералки укатили в Красноярск. «КАМАЗы» стали приезжать сюда каждый день. Город большой, летом требуется много пития. Алексей Прохорович по старой привычке прикидывал. Каждый месяц в Журинске будет продано минеральной воды почти на миллион рублей. Столько же перечислит коммерческая фирма. Ай да дед Андрон, такую свинью подложил под колхозную кассу!

Геологи растерзали не только агаповский покос, но и соседние прихватили. Пробурили дюжину скважин, из каждой хлестал чистейший первосортный нарзан. Поставленные трубы перекрыли. Зачем расходовать напрасно целебную воду? Надо и о потомках подумать. Перебазировались на другой берег овражка. На поляне возле берёзовой рощи несколько дней гудела буровая установка. Наконец смолкла адская машина. Хватит терзать безответную планету! Определили запасы минеральной воды во столько-то миллионов кубометров. Так ли это на самом деле? Да сам бог о том не знает. Составили документы. Отметили завершение работы шумной пьянкой. Укатили, оставив смятую траву, обломки труб, смятые сигаретные пачки, груды порожних бутылок.

Не успели скрыться машины геологов, как к овражку подкатила изящная иномарка. Из неё вышли три мужика. Э, нет — три джентльмена! Одеты шикарно, у каждого в руках портфель. Важные, серьёзные. Прежде такие не встречались. Должно быть, прибыли из Красноярска, а то, может, и из самой Москвы. Осмотрелись. Двинулись к берёзовой роще. Прошлись туда-сюда. На праздношатающихся бездельников не похожи. О чём-то оживлённо беседуют, останавливаются, спорят. Стали рулеткой измерять поляну перед рощей, устанавливать колышки. Планируют, записывают в блокноты. Кто они? Чего замышляют? Александр уверенно произнёс:

— Архитекторы наверняка. Определяют, где построить здания будущего санатория.

Народ заспорил, как назвать курорт.

— «Ольховский». Как же ещё?

— Колышки поставлены на крюковской земле. Знать, быть курорту «Крюковским».

Дед Андрон возвращался с родника. Из открытого окна почты его окликнули:

— Дед, зайди получи перевод!

Пятьсот рублей. Из краевого геологического управления, премия первооткрывателю целебного источника. Мол, разгуляйся, старина! Возгордился дед Андрон: вспомнили, не забыли в таком важном учреждении. А сколько денег, не имеет значения. Главное, его имя, наверняка, в важных бумагах записано. Узнав о сумме перевода, Григорий Павлович возмутился:

— Пятьсот рублей! Это же как подачка нищему! Не стыдно им было оформлять такой перевод? Сами-то по кабинетикам небось полмиллиона растащили?

И распорядился выдать деду Андрону колхозное вознаграждение в сумме пяти тысяч рублей. Тут пришла газета. На первой странице — фотография деда Андрона и статейка о том, как житель деревни Ольховка открыл родник с минеральной водой. Старик возгордился ещё больше. Теперь его имя известно всему народонаселению края — от Саянских гор до далёкого Таймыра. Может, наградят медалью или орденом? Видимо, весть о первооткрывателе ещё не дошла до Москвы. В который раз держит в руках газету. Об открытии родника понятно. Дальше чёрным по белому пропечатано о том, что сия вода помогает излечивать сердечно-сосудистую и пищеварительную системы. Но это его не касается, у него сердце бьётся, как часы. Желудок и кишечник перемалывают любую пищу подобно мельничным жерновам. О молодости — ни единого слова! Но ведь там, где эти газеты делают, сидят умные грамотеи, ошибиться они не могли. Выходит одно. Нашёл не ту воду, не тот родник. Напрасно топал по тайге и лугам. Где же она, омолаживающая водица? За какими дремучими лесами и высокими горами? В каком царстве-государстве? Да и есть ли она на белом свете? Правдивы ли народные предания? Может, это сказки ради забавы? Приуныл дед Андрон, слетела вмиг гордыня. Глубоко призадумался. Год за годом, как на ладони, прошла его жизнь. Семилетним мальчишкой был копновозом. Вечером учётчик записывал ему трудодень. В четырнадцать лет плугарил. В шестнадцать сам крутил баранку колёсного трактора. Вот он — пограничник. Правда, за три года службы не поймал ни одного шпиона, даже в лицо не видал. Затем — женитьба, потом снова колхозная работа. Летом стоял под вилами. Осенью отвозил зерно на элеватор. Был плотником, скотником, шорником. Пять лет бригадирил, столько же заведовал фермой. Вырастил двоих сыновей и двух дочерей. В наличии сейчас есть девять внуков. Андрей — заместитель, правая рука председателя. Станислав в Красноярске каким-то бизнесом занимается. Посетил он его в прошлом году. Пятикомнатная квартира, двухэтажная дача, два легковых автомобиля. Прожил неделю. Да тут внук, пятилетний карапуз, спросил:

— Дедусь, а ты на чём приехал?

— На автобусе, потом на такси.

— А мама говорит, что тебя черти принесли.

Крепко он тогда осерчал на невестку. Через два часа на автовокзале сел в автобус по маршруту до Журинска.

Случались и другие неприятности. В целом жизнь прошла — дай бог каждому. Чего ещё надобно? Не напрасно минули годы и десятилетия. Ого, да он ещё немало годочков проживёт! Так-то вот, якри тя в душу. Хе, чего удумал! Молодость вернуть. Какое-то затмение нашло на его седую голову. Разве он мог бросить Марью? Она носит имя девы, которая родила Христа. Значит, надо старуху почитать, а не…Вскорости и Олимпиада с Санькой побегут в сельсовет расписываться. У молодых всё впереди. Только у старых одни воспоминания остались.


Глава десятая


1

Не слишком ли много внимания мы уделили деду Андрону? Ну, открыл родник минеральной воды. Рано или поздно и без него это могло произойти. Ну, возомнил стать молодым. Что тут удивительного? О, уважаемые читатели, в старые головы вторгается любая блажь, которая не поддаётся фантазии автора. Довольно об этом! В Ольховке живёт более двухсот тружеников полей и ферм, предприятий и торговли. Вернёмся к ним, к действующим лицам повести. Но сначала, так сказать, заглянем на огонёк в колхозную контору, в кабинет председателя. Там идёт очередное заседание правления. Уже решили вопрос о новом назначении Романа Филипповича. Кто-то спросил:

— Мы назначили его старшим над всеми магазинами, чайными и ларьками. Как нам теперь его называть: заместитель председателя, директор, уполномоченный или ещё как-нибудь?

Ольхов рассмеялся:

— А хрен его знает как. Дело не в названии. Впервые у нас такая должность. Главное тут — контролия и ещё сто раз контролия.

Сместили начальника овощного комбината. Назначили Давида Абрамовича Колтовича. Довольно стоять инженеру у токарного станка! Пусть проявит свои способности на руководящей работе. Без особых рассуждений утвердили покупку трёх новых комбайнов. После перекура Григорий Павлович сказал:

— Теперь выложим миллион рублей на приобретение трёх котлов для отопления и подачи воды.

Зинаида Ольхова удивилась:

— Зачем три? Один лишний, напрасная трата денег.

Председатель с укоризной посмотрел на свою родственницу:

— Ты думаешь, что котлы до скончания века будут работать без единой аварии? Не случится ли так, что горячий котёл вдруг закапризничает? А на дворе морозяка под тридцать. Что произойдёт? Правильно. Выйдет из строя вся отопительная система. Но мы этого не допустим. Раскочегарим третий, запасной котёл. Я ясно говорю?

Председатель всё предусмотрел — ну как не проголосовать за три котла? Ольхов продолжал:

— Доходы колхоза значительно повысились. Каждый день в кассу поступает свыше двухсот тысяч рублей. Есть возможность повысить зарплату всем колхозникам на пятнадцать процентов. Прошу обсудить этот вопрос.

Игнат Костыльников пробасил:

— Чего обсуждать? Коль завелась деньга, то нечего хранить её в кубышке.

Беляцкий добавил:

— Предлагаю сделать колхозникам подарок — бесплатное электричество.

Григорий Павлович иронически продолжил:

— И бесплатное горючее. Заправляй на колхозной бензоколонке по полному баку личные машины и мотоциклы.

И вдруг резко хлопнул ладонью по столу:

— Не доросли мы ещё до пресловутого коммунистического сознания. Бесплатное электричество? Так во всех домах будут гореть лампочки до восхода солнца. На подворьях повесят трёхсотки, чтобы ярко было. Чего жалеть бесплатное?

Сделал паузу и снова заговорил:

— Теперь о строительстве. Кажется, этому конца не будет. Лесорубы наши уже вторглись в третью деляну государственной тайги.

Варвара Семёновна вздохнула:

— Чего ещё надумал, неугомонный строитель?

— Вы, Варвара Семёновна, хоть один раз подумали о том, где хранится зерно, из которого вам привозят муку?

— Знаемо где — в амбарах…

— Когда построены эти амбары?

— О чём спрашиваешь? Сам знаешь. Давненько, когда вас ещё на свете не было.

— Каков отсюда вывод?

За свою куму ответил дядя Игнат:

— Строить новый зерносклад.

На заре советской власти один поэт сочинил гневное стихотворение про заседания. Затем в одной кинокомедии водовоз запел:

— Заседаем, воду льём…

Само собой, вода «хлещет» и на заседаниях колхозного правления. В потоках пустословия рождается решение. Секретарша Иринка записывает: «Построить котельню, зерносклад, коровник, общественную баню, жилой дом».


2

Ермолаевцы… Опять о стройке. Любимые герои автора. А как не любить плотников, тружеников, которых поискать надо. Ермолаевцы закончили настил полов. Приступили к установке дверных и оконных косяков. Тут не бревно обтесать. Работа тонкая, требует точного расчёта. Здесь-то и раскрылись все способности старых пердунов. Когда косяки установлены, то навесить дверь или вставить раму — дело пустяковое. А где рамы, тут и Каминский со своим стеклорезом. Вторую неделю не появляется в своём учреждении. Стал как бы членом бригады. Утром раньше плотников появляется на фабрике. Вечером с удовлетворением подсчитывает, на сколько рублей пополнился кошелёк. Плотники спешили сдать фабрику под ключ к началу сенокоса.

На взгорке, недалече от ремонтной мастерской, трудится в поте лица и спины бригада дяди Игната. Снова ударная стройка. Возводят котельню по проекту инженера Мурашова. Вот она, на плотной чертёжной бумаге, в кармане бригадира. Высокий зал на двенадцать метров в длину. Рядом склад для топлива. Открой дверь и кидай лопатой уголь прямо в топку. Уже уложены четыре ряда. Можно бы побольше, да не шибко разбежишься с такими плотничками — из среднеазиатов и крюковцев. Игнат Терентьевич вспомнил бригаду, которая строила пекарню. Был дружный боевой коллектив ловких, умелых молодцев. Где они теперь? Петров сам бригадирит. Егорша и Витюха крутят гайки. Тьфу, срамота! Разве сравнишь слесарную работу с плотницкой? Зря отпустил этих двоих работяг. Закончил прорубать паз на бревне. Отложил топор, взялся за один конец. За другой ухватились трое азиат. Маловато у мужичков силёнок. Или хитрят, притворяются?

— Разом взяли. Раз, два…

Бревно уложили на пятый ряд. Смахнули пот с лица. Подъехал председатель. Кстати — разговор имеется.

— Григорий Павлович, не успеем сдать объект к назначенному сроку.

— И это говорит Игнат Терентьевич? Не ослышался ли я?

— Не ослышались. Бригаде требуется пополнение.

Ольхов посмотрел на утомлённых плотников, пообещал:

— Пришлю из ермолаевской бригады. У них излишек топоров.

На Подгорной улице, рядом с пятистенкой, заложен склад двухквартирного жилого дома. Стандартный проект, который позаимствовали у Степного совхоза. Хотя велика была потребность в новом зерноскладе, но жильё надо строить прежде всего! До сих пор семьи переселенцев живут в тесноте и постоянных перебранках. Вот и надо построить для них колхозный дом. Строит его бригада Игната Сусанова, в которую он подобрал опытных крюковских плотников. На перекуре Берёзкин проговорил:

— Красивые места. Вот возьму и перевезу сюда свой дом. Поставлю возле энтих берёз.

Другой плотник убеждённо ответил:

— Председатель не разрешит. Твой дом стоит посередине деревни. А твой — на краю, на околице. Чего не перевозишь?

— Пробовал. Ольхов и мне отказал. Говорит, что деревню надо сохранить для внуков.

А где бригада Петрова? Она трудится на другом краю улицы Подгорной. Так сказать, брошена маршем на помощь степнякам. По всему видать, что не успеют они к началу уборки, два комбайнёра будут продолжать размахивать топорами. Бригада ураганом ворвалась на частную стройку. Иван Михайлович с ходу закричал:

— Куда волокёшь старое бревно? Сейчас мы…

Не успел хозяин одуматься, как на срубе оказалось новое сосновое бревно. Вот что значит умение и ловкость. Оживилась стройка, застучала множеством топоров, огласилась криками:

— Наддай! Эх, ухнем!

— Посторонись!

— Пошевеливайся, дядя, не отставай!


3

— Доброе утро, дядя Фаддей.

— Здрасьте, Татьяна Кирилловна.

Так приветствовали они друг друга каждое утро, появляясь почти одновременно у ворот общественного огорода. Фаддею под шестьдесят, Татьяна Кирилловна вдвое моложе. Носит она мужские брюки и рубашки. По-мужицки скручивает из кисета цигарки. Папиросы и сигареты не признаёт: мякина, а не курево. По-мужицки крякнет, выпив стакан водки. За глаза её называют Иваном Кирилловичем. Прямо так называть не решаются: может запросто врезать по морде. Отчего так, уточнять не станем.

Миновали парники, потом пути их разошлись. У каждого свой объект: по две скважины с моторами и шлангами. Перед ними — необозримое поле овощей. Каждой культуре требуется солнце и вода, которую должны дать поливальщики, дядя Фаддей и Татьяна Кирилловна.

Особенно хлопотно было в жаркие, засушливые дни. Моторы насосов гудели, не переставая, от восхода солнца и до заката. Вода из четырёх шлангов непрерывно хлестала на плантации капусты, свёклы и моркови, на кусты смородины и малины. И вот награда за тяжёлый, адский труд. Сегодня огородницы взяли корзины и приступили к уборке урожая клубники. Ягоды спелые, крупные, сочные, сами в рот просятся.

В это время Колтович вошёл в первый цех большого здания овощного комбината. Несколько женщин, негромко напевая, производили засол огурцов в бочонки. Поздоровался:

— Я — новый начальник комбината.

Одна женщина бойко ответила:

— Знаем уже. Чего грудь колесом выставил? Нам всё едино какой поп, лишь бы служба была.

В другом цехе разливали мёд. Полюбовался на работу собственного изобретения: насос с мотором, три кнопки. Нажмёшь на первую — наполняется пол-литровая банка. Вторая кнопка — для литровой банки, третья — для двухлитровой. Удобно, быстро, гигиенично. Насос действует, пока мёд находится в жидком состоянии. В остальных цехах — полнейшая тишина. Никого. Новоиспечённому начальнику стало немного жутковато. У главного входа раздался настойчивый гудок грузовика, который доставил наполненные ягодами корзины прямо к дверям овощного комбината. Принимай, начальник, урожай колхозного огорода. Оживился третий цех. Появились мастерицы варенья. На лицах радостное возбуждение. Долго они ждали этого часа. Теперь покажут своё умение и искусство. Затрещали поленья в печах, на которых установлены объёмистые котлы. Внесли фляги с мёдом, приступили к сортировке ягод и загрузке их в котлы. Цех наполнился ароматом клубники и мёда. К вечеру на специальном помосте стояли десятки банок со свежим вареньем. С огорода продолжали поступать наполненные корзины. К работе приступила вторая смена. Утром Беляцкий увёз в Журинск первую партию варенья и ягод нового урожая. Чем на это ответили курбатовцы? Тоже вареньем. Хе, да оно у вас на сахаре сварено. Посмотрим, на чьё варенье набросятся покупатели.

На следующий день поступили корзины с ягодами с крюковского огорода. Организовали третью смену. Начали поступать ягоды с личных подворий. Сдавали излишки. Полевая клубника погибла под палящим солнцем. Садовая, получая воду из шлангов, дала обильный урожай. Везли и несли тяжёлые корзины жители Ольховки, Крюковой и соседних деревень. Давид Абрамович взвешивал, выписывал квитанции для получения денег в кассе. Многие ольховцы и крюковцы отмахивались:

— Не пиши, начальник, не порти бумагу. Бесплатно отдаём. Не валить же ягоду свиньям.

Кипят котлы, наполняется банками помост. Одна смена меняет другую. На подходе — смородина, малина, таёжная черника. К осени созреют клюква, брусника, рябина, калина. Ого, сколько будет заготовлено разного варенья! А в поле загудели и двинулись два комбайна. Зачем? Хлеба ещё не созрели. Зато созрел горох. Культура коварная. Опоздаешь с уборкой — получишь пустые стручки. На склад овощного комбината поступили первые тонны обмолоченного гороха. Заработал четвёртый цех. Появились пол-литровые банки с этикеткой «Ольховский зелёный горошек». Ага, курбатовцам нечем крыть! То-то! Районная типография едва успевала печатать тысячи этикеток для колхоза «Прогресс». Со стеклозавода почти каждый день отправляются грузовики по маршруту в деревню Ольховка. По количеству этикеток и тары можно безошибочно определить, насколько успешно колхоз внедряется в рыночные отношения. Несколько раз в день из Ольховки в Журинск неторопливо движется фургон, обгоняемый всеми машинами. На обратном пути тот же фургон мчится на предельной скорости, обгоняя грузовики, автобусы и даже легковые машины.

Созрела рожь. Долго ли скосить и обмолотить тридцать гектаров? К вечеру на поле остались только кучки соломы. Зерно подработали на очистительных машинах, засыпали в амбары. Несколько мешков размололи на муку. Тут начались приключения. Варвара Семёновна испортила тесто. Забыла, что ржаная мука требует иного подхода. Удалась только вторая квашня. В пекарне технолог Градова выпекала ржаные медовые пряники. Тоже не обошлось чисто и гладко. Лишь с третьей выпечки получились настоящие пряники. Отправили в город. Распродали марковские караваи и градовскую стряпню. Ольхов спросил технолога:

— Где ржаная коврижка?

Градова удивилась:

— Какая коврижка? Впервые слышу.

Спросили у Варвары Семёновны. Та стала вспоминать:

— Был праздник. Не то Рождество, не то Пасха. Мать угостила нас вкусными сладкими ломтиками. Кажется, до сих пор вкус во рту сохранился.

Ольхов нетерпеливо перебил:

— А как приготовить и испечь коврижку?

Варвара Семёновна вздохнула:

— Не знаю. Мне тогда всего-то годков восемь было. Может, Ульяна Ивановна помнит?

Григорий Павлович в панике. Посев ржи он затеял ради пряников и коврижки, которую довелось вкусить в детские годы. Неужели утерян рецепт приготовления этого лакомства? Ульяна Ивановна заважничала: вспомнили и о ней во всей этой людской суете.

— Помню, не забыла, как и из чего приготовить тесто.

Она стала загибать пальцы:

— Мука ржаная, мёд, молоко, яйца, корица…

Так в колхозном хлебном магазине появилась ещё одна ольховская новинка. Молодые покупатели с опаской спрашивали:

— А съедобны ли эти чёрные колёса?

Продавец расхваливал, предлагал попробовать. Городские дамочки брезгливо отворачивались. Старики усмехались. Они знали этот продукт. С удовольствием покупали целиком или половинку. Прошло несколько дней. Те же самые дамочки становились в очередь и требовали:

— Режьте на части, чтобы всем хватило.

Но всем не хватало ни коврижек, ни ржаных медовых пряников. Ожидали очередного привоза. Рожь оправдала своё предназначение, оправдала надежду председателя. С полным кузовом мешков, туго набитых зерном ржи, грузовик двинулся на мельницу.


4

Наташа Ольхова с двумя подругами вернулась на летние каникулы. Она и Римма стали медсёстрами сельской больницы. Вторая подруга, Люба, пренебрежительно фыркнула:

— Какая практика у деревенского лекаря? Смешно.

Практика и в самом деле была не ахти какой. Старики да старушки. Измеряли температуру, давление, выдавали таблетки. Прошла неделя. Приём закончился. Вошёл дед с кнутом:

— Принимайте больную.

Наташа и Римма выскочили на крыльцо. На телеге, завёрнутая в простыню, лежала Люба. Никто ничего не успел понять, как Алексей Александрович распорядился:

— В операционную!

На хирургическом столе Любу освободили от простыни. Обе медсестры ахнули: из полового органа женщины торчал маятник от часов-ходиков. Врач раздвинул ноги больной, усмехнулся:

— Сколько на свете живу, а таких часов не видел никогда.

Указав на лобок, строго приказал:

— Сбрить!

Долго и тщательно мыл руки, подбирал нужный инструмент. Люба с прицепленными к столу руками, с раздвинутыми ногами лежала бледная, плотно сжав искусанные губы. Наташа отвернулась, не видела, что делал врач. Услышала, как звякнул в тазу маятник. Афанасьев проговорил:

— Зацепила за матку. Самоаборт. Почему к врачам не обратилась? Стыдно? Аборт будем делать?

Люба кивнула головой. Врач заполнил какой-то бланк. Люба, не читая, подписала, полностью доверившись деревенскому лекарю. Наташа вспомнила, как Люба бегала на свидания к франтоватому третьекурснику. Римма прошептала:

— Вот почему она в последнее время ходила грустная и раздражительная.

Врач, между тем, сел напротив раздвинутых ног Любы и стал кисточкой накладывать йод на определённые места. И вдруг неожиданно запел:

    Разукрашу тебя, как светлицу,
    И поставлю златую кровать.

Любу положили в палату. Первая больная. В обязанности медсестёр входила кухня. Приготовили обед, но от еды больная отказалась. Она лежала на спине, повернув голову к окну, чтобы не встречаться взглядами с подругами. Врач ушёл по вызову к больному на дом. Ушла Римма. Она должна была заступить в ночную смену. Наташа сидела рядом. Наконец Люба заговорила страстным полушёпотом:

— Это Вадим во всём виноват. Он не хотел ребёнка. Я больше не вернусь в институт. Уеду к тётке в Ачинск, поступлю на фабрику. В Ольховке не останусь. Зубоскалы на каждом шагу. Дескать, вон идёт Любка, у которой…

Она умолкла. Снова повернула голову к окну, в котором видела синее небо и редкие рыхлые облака.

Через пять дней Любу выписали. Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Привезли плотника Якова Воробьёва: угодил топором в левую ногу, повыше колена. Взглянув на рану, Алексей Александрович распорядился:

— На стол, под рентген!

Посмотрев снимок, облегчённо вздохнул. Обрабатывая рану йодом, спросил:

— Тебе что, бревна не хватило?

Охая и постанывая, Воробьёв ответил:

— Сам не пойму, как случилось. Промахнулся. Каждый день молился Богу, чтобы беду отвёл. Видать, не дошла моя молитва до Всевышнего. Наслал божье наказание.

Врач рассмеялся:

— Не вини Бога. Дошла до него твоя молитва. Топор прошёл мимо кости. Мясо через неделю срастётся.

Он закончил обрабатывать рану, приказал медсёстрам:

— Забинтуйте.

Вот она, настоящая практика. Сейчас они покажут, на что способны. Израсходовали целый бинт. Воробьёв спросил:

— Теперь-то можно домой? Скоро ведь сенокос.

Афанасьев ему в ответ:

— Ступай, дружок, ступай, бери косу.

Яков встал, шагнул, вскрикнул от боли и тут же снова опустился на стул. Врач покачал головой:

— С такой раной ты не косарь. Забудь про сенокос. Недельки две придётся погостить у нас.

Медсёстры подхватили плотника под руки, уложили на кровать в палате. Рядом положили костыли. Он охал и ворчал:

— Господи, за какие грехи такое наказание?

Медсёстры посмеивались. Были, были грехи у Яшеньки. В молодые годы не одну девку приголубил в березнике.

В полночь на квартире Афанасьева зазвонил телефон.

— Слушаю.

— Доктор, скорее! Спасите, умирает!

— Адрес! Сейчас буду.

Через несколько минут Афанасьев с дипломатом шагал по пустынной улице. Ночь была не хуже той украинской, которую описал в поэме великий поэт. Он спешил к больному. Кто умирает, мужчина или женщина? Старик или ребёнок? Это не имеет абсолютно никакого значения. Он должен спасти жизнь человека, спасти непременно. Больным оказался мужчина. Лежал на кровати, скрежетал зубами, глухо стонал. Ладони держал на животе. Осмотр продолжался минуты две. Врач выпрямился:

— Срочно в больницу!

Паренёк быстро засобирался:

— В районную? Машина наготове у крыльца.

Алексей Александрович ответил:

— В районную уже поздно. В нашу, сельскую.

Часа через полтора больной лежал в палате, рядом с Воробьёвым. Утром он спросил:

— Доктор, что это было со мной?

— Аппендицит воспалился. Пришлось срочно оперировать. Кстати, я не успел записать вашу фамилию, имя и возраст.

— Клим Ефремович Ворошилов.

Ждал, что врач удивится. Но тот спокойно водил пером по бумаге. Тысячи разных фамилий прошли перед ним. Были Хрущёвы и Брежневы…

— Спасибо, доктор, примите благодарность от чистого сердца.

Врач отложил бумаги:

— В первую очередь надо благодарить председателя колхоза. Иначе могло случиться непоправимое.


5

В Журинске встретились два соперника по рыночной конкуренции, отец и сын. После обычных «как семья, как здоровье» Виктор заявил:

— Сдаюсь перед вашими коврижками и пряниками. У меня нет больше козырей. Я не говорю о кондитерской фабрике. Когда запустите?

Григорий Павлович уклончиво ответил:

— Пока идёт установка оборудования.

— Вы здорово развернулись с родником. Во всех ларьках торгуют ольховской минеральной водой.

— Не во всех — в курбатовских не торгуем.

— В наши не привозите.

— А если привезём?

— Будем торговать.

Соперники пришли к соглашению. Ольховцы поставляют каждую бутылку по десять рублей, курбатовцы продают по пятнадцать. Обоюдная выгода. У овражка перешли на трёхсменную работу. Александр теперь не наливальщик. Его сменила Олимпиада. А он — командир над тремя бочонками: распоряжается, учитывает, отгружает. Развернулся во всю прыть молодого скакуна!

Курбатовцы опередили ольховцев. Открыли магазин в новом жилом районе города. Узнав об этом, Ольхов пришёл в ярость. Схватил трубку телефона:

— Зыков, немедленно в правление!

Вскочил со стула, заходил по кабинету. Лицо тёмное, брови насупленные, в глазах молнии, мысли гневные. Шагает, вслух произносит:

— Проворонил такое выгодное место! Он хорош только за прилавком. Немедленно уберу Ромку из города, пошлю скотником на свиноферму.

Секретарша приоткрыла дверь кабинета и тут же закрыла. Зоотехнику посоветовала:

— Не входите. Сам в гневе, туча тучей. Таким я его ещё не видела.

Ольхов продолжал маршировать от стола к двери. Пнул стул, кем-то выставленный почти на самую середину кабинета. Стул с грохотом отлетел в угол, к вешалке.

— Ловко подставил отцу палку в колесо. Говорил, что нет козырей, а сам прятал туза. Ишь, какие замашки. Со временем превзойдёт отца.

От этих мыслей гнев стал покидать сознание. В голове завертелось другое. А ведь обанкротятся курбатовцы. Нету у них базы для широкой торговли. Рано или поздно лопнет совхозная кишка. А мы ещё не развернули все резервы. На очереди — кондитерская фабрика.

При этой мысли он сразу забыл о курбатовском магазине как о пустяке, которым не следует забивать председательскую голову. Сел за стол и стал придумывать названия конфет, которые начнёт выпускать фабрика. В первую очередь, это будут «Ольховские шоколадные». Затем «Журинка», «Тайга» и обязательно «Катюша». Взял листок бумаги, стал записывать: «Берёзка», «Родничок», «Белка», «Соболёк». За этим занятием его застал Роман Филиппович. Мчался на новеньком автомобиле, который купил полмесяца назад. Знал, зачем вызывает председатель. Из-за этого проклятого курбатовского магазина. Что ж, встанет с покорной головой пред грозными очами. Примет шквал гневных, даже с матами, слов. Виноват. Готов понести любое наказание. Вошёл в кабинет и увидел, что председатель мирно сидит за столом и чему-то улыбается. Откинулся на стуле, удивился:

— Роман Филиппович, зачем?

— Прибыл по вашему приказанию.

— Да-да, вызывал. Присаживайся поближе.

Задымили «Беломором». Григорий Павлович проговорил:

— Поручаю тебе боевое задание. В новом жилом районе сними в аренду помещение и открой в нём чайную. Да такую, чтобы была не хуже ресторании. Я ясно сказал?

— Ясно, Григорий Павлович. Будет вам ресторания.

После некоторой паузы Ольхов спросил:

— Как справляется новый директор второго магазина?

— Жанна? Если честно признаться, то лучше меня. Настоящий торговый талант. И Алёнка из первого уходит в декрет. За старшую оставим помощницу. Полгода стоит за прилавком, поднаторела. В ларьке шкатулки залёживаются.

— Знаю. Меры приняты. Партию шкатулок увезла в Красноярск коммерческая фирма. Не моргнув глазом, за каждую выложили по восемьсот рублей.

— Упала цена на огурцы и помидоры. Бабули с дач и деревень хлынули на базары со своими корзинами.

— Компенсируем. Завтра открываем кондитерскую фабрику.

О пресловутом магазине Ольхов не обмолвился ни единым словом. Зачем огорчать старательного работника? Больше виноват он сам. Не уследил момент, не предупредил. Свою торговлю развернули по-купечески. К тому же ещё один магазин погоды не сделает.

После полудня Ольхов и Градова стояли на первом этаже фабрики. Пахло деревом, известью, краской. В просторном светлом зале поблёскивали четыре электрические печи. Перед каждой — необходимое оборудование, столы, полки. Стояли мешки с мукой. На втором этаже — механизмы и станки. Завтра они загудят, завертятся, станут выбрасывать на лоток конфеты в готовой упаковке. Для этого завезены все необходимые материалы и компоненты. Громоздятся ящики, коробки, пакеты, банки. Екатерина Васильевна объясняет устройство и предназначение каждого механизма. Григорий Павлович внимательно слушал. Председатель должен знать не только то, как наливается зерном пшеничный колос, как наполняется молоком вымя коровы. Надо знать, как вращается каждая шестерёнка вот этого станка. Он вручил градовой ключи:

— Вы, Екатерина Васильевна, назначаетесь начальником кондитерской фабрики. Подберите штат и приступайте к работе в три смены. Вашу продукцию ждут покупатели.

Градова ответила:

— Набрала только на две смены. Нет свободных людей.

— Как нет? Каждый вечер в клубе полно бездельников.

— Была вчера и в клубе. Только две девушки изъявили желание работать, как они выразились, на сладкой фабрике.

— Завтра сам побываю в клубе, прижму плясунов, укомплектуем ими третью смену.


6

В Ольховке жила-была припеваючи Матрёна Копеева. Не колхозница, не профсоюзница. Принадлежала к негласной партии закоренелых самогонщиков. Начинала торговлю своим изделием вечером, когда закрывался сельский магазин. Потому и жила припеваючи, нигде не работала. Несколько раз Каминский и участковый милиционер в сопровождении понятых делали налёты на подворье Матрёны. Конечно, не находили ни аппарата, ни самогона. Из подобной ситуации Матрёна всегда выходила как гусь из воды. Выпроваживая за калитку непрошеных гостей, всегда возмущалась:

— Не позорьте честную гражданку!

Был у неё надёжный информатор, не кто иной, как секретарь сельсовета. Угощая его первачом, приговаривала:

— Ты, Антон Захарович, для меня палочка-выручалочка.

Солнце давно закатилось, ночь накрыла деревню. Матрёна сидит у окна, поджидает клиентов. Раздался лёгкий стук по раме. Немного помедлив, приоткрыла окно. Ванька и Мишка, постоянные клиенты.

Достала из-под лавки бутылку, которая исчезла в темноте. На ладони зашуршала желаемая сотенная. Закрыла окно. Кто следующий? У Матрёны рабочие часы ночью, днём отоспится. Ванька и Мишка удалились, ворчат:

— Ну и темень! Ни зги не видать! На небе ни луны, ни звезды.

Случилось так, что оба рухнули в траншею. Первым очухался Ванька:

— Мишка, бутылка целая?

Тот недовольно пробурчал:

— Ты бы сначала спросил, целы ли мои рёбра?

— Плевать на твои кости. Цела ли бутылка?

— Хрен ли ей сделается? Невредимая родненькая.

— Давай сюда. Отметим благополучное приземление.

Прямо из горлышка Ванька отпил четыре глот-
ка. Не выпуская бутылку, подставил приятелю, предупредил:

— Только два глотка!

Мишка попытался возмутиться:

— Несправедливо! Тебе четыре глотка, а мне два.

Ванька оборвал его:

— Знаю я твои глотки. Один больше моих двух.

Мишка хихикнул, приложился к горлышку. Набрал полный рот самогона, глотнул, икнул. После второго глотка Ванька отдёрнул бутылку. Через минуту проговорил:

— После моих четырёх глотков в бутылке убыло на палец. После твоих двух убыло на два пальца.

— Врёшь! В такой темноте никак нельзя определить.

— А когда я смотрю на содержимое в стеклянной таре, то вижу в любой темноте не хуже кошки.

В пещерных условиях доканали бутылку, выбрались из траншеи. Утром Ванька появился на колбасной фабрике, обратился к бывшему собутыльнику:

— Надоела пьянка. Прими на работу.

Василий Усачёв подумал: «Может, в самом деле одумался мужик?» И надел Ванька белый халат, встал у мясорубки в пельменном цехе. Женщины подбадривают:

— Ай да Иван Степанович, завалил фаршем, не успеваем.

Впервые назвали его по имени-отчеству. Возгордился, воодушевился на трудовые подвиги. Отправляет в жерло мясорубки кусок за куском то говядины, то свинины. Оказывается, работать можно даже с удовольствием. Эх, сколько дней и недель растранжирил впустую, словно коту под хвост.

А Мишка? Наскрёб по карманам на бутылку вина, присел на лавочку у своих ворот. Грустно стало мужику.

— Распалась кампания. Даже не с кем чокнуться. Зато одному больше достанется.

Пил стакан за стаканом, чокался со столиком палисадника. Пустую бутылку швырнул в канаву. Маловато. Только слегка захмелел. Пойти да поклониться в ножки мамане? Мать у него слепая. Сидела на кровати, пыталась распутать какие-то нитки. Мишка прошёл от порога в передний угол. Половицы дрогнули, прогнулись, заскрипели. Надо бы перестелить пол, да недосуг. Подождёт, пока не провалится. Кашлянул, солидно проговорил:

— Завтра отправляюсь в тайгу. Подвалю сохатого. А сейчас, дорогая маманя, одолжи полусотку.

Старуха прошамкала:

— Коншилиш деньги. Пеншию шереш три дня принешут.

Открыл ящики комода, заглянул на полки посудного шкафа. Пусто. Нет даже медного пятака.

— Потряси заначку!

— То тебя не кашаетша. Коплю на швои похороны.

— Клянусь всеми святыми, продам мясо и верну всё.

— Шохатый ишо в тайге, а ты уже мяшо продаёшь. Не дам, хошь повешай!

Вот упрямая старуха. Велика ли у неё заначка? Должно быть, немалая. Расходы на похороны, поминки, девять дней, сороковину…

— А что? И повешу.

— Повешь на том крюку, на котором в люльке тебя качала.

Сказал, не подумав, брякнул просто так. Но шальная, сумасбродная мысль вскружила голову. Старухе уже за восемьдесят, слепая, сын-забулдыга. Вот и накинула петлю на шею, когда его дома не было. Первой её увидит соседка или ещё кто-нибудь. Всё шито-крыто. Заначка сама в руки идёт. Он знает, где лежит. На кровати, под периной. Решение созрело, прочь колебания! Мишка принёс верёвку. Поставил табуретку напротив потолочной матицы, вскочил на неё. Накинул верёвку на крюк, произнёс:

— А ну, старая карга, крестись, читай молитву. Скоро черти на тебе воду возить будут.

Старуха стала креститься. Мишка сделал петлю, накинул себе на шею, примерил, ладно ли будет. В уме уже прикидывал, как погуляет на заначку. Переступил с ноги на ногу. Табуретка качнулась, хрустнула кромка старой половицы. Ножка табуретки провалилась в щель, и она исчезла из-под ног. Мишка бы рухнул на пол, но петля мгновенно захлестнула шею. Сразу перехватило дыхание, в глазах поплыли разноцветные круги. Мишка дёрнулся раза три и затих, опустив безжизненно руки. Открылась форточка, слегка стукнув о косяк. То ли от ветра, то ли для того, чтобы Мишкина грешная душа улетела в мировое пространство, затерялась там и не предстала перед Божьим судом.

Старуха закончила шептать молитву, ещё раз перекрестилась:

— Шынок, шкоро ли шготовишь петлю?

Тишина…


Глава одиннадцатая


1

Ольхов написал прошение в соответствующую краевую организацию о том, чтобы прислали мастеров для сборки и установки котлов, которые уже лежали в котельной. Хотел передать секретарше, чтоб перепечатала и отправила. А следует ли? Там получат прошение, прочтут, плечами пожмут. Начнутся всякие проволочки. Бумагу будут перебрасывать из кабинета в кабинет. Пройдут недели, месяцы, пока появятся мастера. К тому же изрядно опустошат колхозную кассу. Задумался. Встал, открыл окно. В кабинет ворвалась прохлада утра. Люди спешили на работу. Торопились школьники на первый звонок. У многих в руках букеты цветов. Особенно важно вышагивают будущие первоклассники. На Подгорной улице загрохотали ковшами экскаваторы. Обычное мирное деревенское утро. Григорий Павлович принял решение. Вернулся к столу, сделал несколько телефонных звонков. Через некоторое время в кабинет вошли Мурашов и Колтович. Затем — заведующий ремонтной мастерской Жуков и три слесаря. Ольхов вынул из ящичка стола книжицу, проговорил:

— Я пригласил вас для того, чтобы ознакомились с инструкцией. Монтаж и установку котлов будем производить своими силами.

Жуков выразил сомнение:

— Не справимся. Работа слишком сложная.

Ольхов подался вперёд:

— Не тебе такое говорить. Посмотри на мастеровых, которые сидят рядом с тобою. Не они ли соорудили печи для хлебозавода, изготовили станки для выпуска пельменей? Мужики, неужели не осилим котлы?

Трое слесарей разом гаркнули:

— Соберём и установим.

Ольхов удовлетворённо кивнул, протянул книжицу Мурашову. Зазвонил телефон.

— Председатель колхоза «Прогресс» слушает.

— Говорят из районной администрации. Вас срочно вызывает глава. Надо прибыть к десяти часам.

— По какому вопросу?

— Это нам не известно.

Ольхов в пути. Зачем вызывает глава? Наверное, речь пойдёт о продаже зерна. Может, прознал про мак? Посеяли весной без разрешения на дальнем поле полтора гектара. Где взяли семена? Это тайна под семью печатями. Прибыть к десяти часам? Как бы не так! Он не пешка, а председатель колхоза, известного на весь край. Не спешит. В Журинске побывал в колхозных магазинах и в «ресторании». Глава, по фамилии Лобов, встретил возмущённо:

— Почему опаздываете? Время уже половина двенадцатого. У меня и другие важные дела есть.

Ольхов спокойно ответил:

— У председателя колхоза тоже есть неотложные дела.

— Не будем пререкаться. Присаживайся, рассказывай.

— О чём?

— О трудовых успехах, о работе кондитерской фабрики.

Ольхов подумал: «Издалека заходит. Не для того вызывал». Неторопливо заговорил:

— Закончили заготовку кормов. Сейчас ведём заготовку пшеницы. Зерно складируем. Запустили картофелеуборочную машину. Заработали все цеха овощного комбината. На кондитерской фабрике технолог Градова успешно выпускает несколько сортов конфет, разные пряники, печенье, вафли, коврижки.

Как бы в подтверждение этих слов секретарша внесла поднос с чаем и ольховскими конфетами. Глава неожиданно спросил:

— Скажи, чем занимались крестьяне до советской власти?

Ольхов хмыкнул:

— Пахали, сеяли, скотину разводили.

— А при коммунистах?

Странные вопросы, экзамен какой-то. Посмотрел в хитровато прищуренное лицо Лобова, ответил:

— Тем же самым: полеводством и животноводством.

Глава района повысил голос:

— Вот именно, полеводством и животноводством! А чем в данный момент занимается колхоз «Прогресс» под вашим руководством?

Ольхов молчал, ждал, что ещё скажет глава. Тот заговорил резко, громко:

— Превратили, понимаешь, деревню в какой-то промышленный посёлок! Предприятия разные отгрохали. В городе развернули торговлю, магазины открыли, ларьки, чайные. Задавили частную торговлю, не даёте развернуться честному человеку.

Ольхов тоже повысил голос:

— Мы не жулики. Честно торгуем, конкурируем.

Лобов хлопнул ладонью по столу:

— Честно? А кто от Степного совхоза целую деревню отторгнул и околхозил? Честно? А кто разорил честного торговца Орлова и захватил его магазин?

При этом имени потемнело лицо Ольхова, словно снова услышал выстрел из тальника, словно снова просвистела пуля над его головой. Он хотел возразить, но хозяин кабинета выставил руку вперёд, как бы лишая его слова, и продолжал, немного сбавив громкость голоса:

— Колхоз «Прогресс» не продаёт государству зерно, мясо, молоко? Вступили, понимаешь, в сговор со Степным совхозом, проникли в соседние деревни. Нам известен каждый ваш шаг! Такое безобразие дальше продолжаться не может!

Он резко открыл верхний ящик стола, чуть ли не в лицо швырнул Ольхову бумагу:

— Читай!

Это был проект решения районного совета о конфискации всех предприятий, магазинов, ларьков и чайных колхоза «Прогресс». Ольхов побледнел, дрогнувшим голосом спросил:

— На основании какого закона?

Лобов холодно ответил:

— У власти законы всегда найдутся. Вопрос согласован с краевыми органами.

Глава откинулся на спинку кресла и продолжил:

— Промышленное производство и торговля — не ваше дело. Испокон веков занимались крестьянским хозяйством, вот и занимайтесь! Пашите землю, сейте пшеницу, разводите скотину и птицу. Зерно продавайте государству, а молоко и мясо сдавайте на городские предприятия.

Ольхов глухо спросил:

— Ну и кто будет управлять нашими комбинатами и магазинами?

— Не твоя забота. Передадим в надёжные руки честному человеку.

— Когда заседание райсовета?

— Завтра.

У дверей Ольхов обернулся:

— А народ вы спросили?

Лобов самодовольно ответил:

— Власть никогда не спрашивает мнение народа. Так было и во время коллективизации, и в дни августовского переворота девяносто первого. Власть — это сила, а народ…

Он плюнул на пол и растёр подошвой туфли.


2

Срочно собралось заседание правления. Пригласили Каминского: он — депутат райсовета. Ольхов сделал информацию о создавшейся обстановке. Что было потом на заседании в течение двух часов, описывать не будем. Разошлись, не приняв никакого решения. Это сделает завтра районный совет. Когда Григорий Павлович вернулся домой, жена ахнула. Таким мрачным и подавленным она его ещё не видела.

— Гришенька, что случилось?

Он снял плащ, присел к столу и начистоту поведал своей Катеньке всё. Она опустилась рядом, уронила руки на колени:

— Как же так, Гришенька — наше, колхозное какому-то частному коммерсанту отдать?

Пораскинула своим бабьим умом и заявила:

— Не примет райсовет такое решение!

Заронила в душе надежду, хотя и призрачную, туманную. С нею председатель лёг спать, с нею и проснулся утром. Каминский вернулся из города под вечер. Сел напротив Ольхова, облокотился на стол, опустил глаза:

— Голосовали три раза. Сначала из двадцати пяти депутатов подняли руки только шестеро. Тогда применили тяжёлую артиллерию. Прокурор и начальник милиции нанесли по депутатам залповый огонь.

Ольхов не вытерпел:

— Не выкаблучивайся, говори по существу!

— Второй раз набрали девять голосов. В действие вступила стратегическая авиация. Сам Лобов нанёс бомбовый удар. Пригрозил совет распустить и назначить новые выборы. Тринадцать человек трусливо подняли свои ручонки.

— А ты сам?

— Ну и за кого ты меня принимаешь? Неужели я стану тянуть руку за это паршивое решение? Знаешь, у меня создалось впечатление, что здесь дело нечистое. За всем этим скрывается ещё кто-то, заинтересованный в конфискации.

Лопнула надежда, как грецкий орех от удара молотком. Новость, словно председательская «Волга», на предельной скорости облетела деревню. Не понадобились старания Анюты Баламутовой. До глубокой ночи светились окна в домах.

— Строили, горбатились, и на тебе, отдай чужому дяде.

— Это ещё не известно, сумеет ли дядя взять.

Притихла Ольховка, затаилась. Но то была только видимость. Внутри бушевал, клокотал вулкан, готовый в любой момент ниспровергнуть всесокрушающую лаву. Не зря Варвара Семёновна повесила косу у крыльца, чтобы та всегда была под рукой. Наталья Михайловна, жена старшего Усачёва, откуда-то извлекла старый серп — прапрадедушку современного комбайна и положила в сенях под лавку. Сам Николай Иванович проверил ружьё и наличие патронов к нему. Подобное происходило почти в каждом доме. То же самое было и в Крюковой. Марья Свинопасова спросила:

— Данило, исправно ли твоё ружьё?

Исправно. А где твоя оружия?

— Вот она. Кочерга у меня всегда под рукой. Пуля может мимо пролететь. Своим оружием я не промахнусь.

Никто не давал им никаких указаний. Колхозники ждали чего-то грозного, неотвратимого, неизбежного. Снизились темпы работы в цехах предприятий. Плотники делали частые и длительные перекуры. Ольхов почти не бывал на объектах, кроме котельной. Здесь шла напряжённая работа в две смены. Система отопления не подлежала конфискации.

Председательская машина часами простаивала возле котельной. Григорий Павлович с бывалой смекалкой кузнеца быстро разбирался, что к чему. Сам брался за молоток или кувалду. Физическая работа воодушевляла, отвлекала от мрачных раздумий. Инженер Мурашов не покидал этот участок, давал мастерам ценные указания. Иногда его подменял Колтович.

Мрачен был и кладовщик Кубарев. Войдёт в склад — повернуться негде. Громоздятся фляги с мёдом, мешки с молотой черёмухой и маком. На всех полках — ряды банок с различными вареньями и соленьями. В два яруса — бочонки с огурцами, грибами и папоротником. На стенах — засушенные пучки белоголовника, аниса и ещё много разных трав. Припасено на целый год. Посмотрит на это изобилие Курбатов и матюгнётся:

— Так твою растак, если сунутся сюда, не дай бог, зараз спалю! Я уже жучка приготовил. Один щелчок — и взметнётся пламя такое, что семерым попадьям не зассать.

Сентябрь разгулялся ясными, погожими днями. Непрерывным потоком струится янтарное зерно в бункеры комбайнов. Идёт уборка картофеля и овощей на общественных и личных огородах. У овощного комбината ни одной машины, ни одной подводы или тележки. Председатель распорядился буртовать картофель в поле, овощи — на огороде. До выяснения обстановки. Жители обеих деревень складируют урожай в подвалы. По той же причине. Работают люди и поглядывают на дорогу: не появятся ли машины с непрошенными гостями?


3

Прошло несколько дней. Григорий Павлович достал из холодильника початую бутылку водки. Заметил удивлённый взгляд Катеньки:

— Сегодня закончили установку первого котла. Не грех отметить такое событие.

Обедали втроём. Наташа снова покинула родительский дом. С улицы доносился отдалённый шум экскаваторов. Проносились мотоциклы и легковые машины. Мать проговорила:

— Носятся подростки на отцовских машинах. Вчера у соседки курицу задавили.

Екатерина Васильевна вдруг отложила ложку:

— Гришенька, а у тебя на голове седина появилась.

Он коротко ответил:

— Немудрено.

Допил чай, закурил, подошёл к окну. Мимо проехали тяжёлые грузовики. В кузовах — бетонные блоки и другие строительные материалы. Прут за Андроновский овражек. Разворачиваются коммерсанты. Вспомнил, как в одном районе, возле деревушки Коженовой, тоже был открыт источник минеральной воды. Лет десять рядили да судили, кому строить санаторий. Потом лет пять ни шатко ни валко возводили корпуса. То было при советской власти. Теперь иные времена. Пройдёт не больше года, и новый санаторий примет первых клиентов. А кто будет снабжать курорт продуктами? Конечно, колхоз «Прогресс». Дополнительный доход.

При мысли о конфискации лицо председателя помрачнело. А может, всё обойдётся? Власть осталась, как прежде, такая же громоздкая и неповоротливая. Чиновники не торопятся исполнять свои обязанности, сидят по кабинетам, пьют кофей и размышляют о взятках. Пока Лобов раскачается, райсовет вполне может отменить своё решение.

Но что это? Не почудилось ли? Да нет, отчётливо послышался колокольный звон. Пожар, что ли? Выскочил на улицу, осмотрелся по сторонам. Дыма нигде не видать. Набат доносится от молельного дома. Зачем звонят? Откуда взялся колокол? Вероятно, от старой часовни, хранился у кого-то в тайнике. По всей улице открывались калитки. Появились мужики с ружьями, женщины с косами и серпами. Кое у кого в руках обломки жердин и колья. Порушили чью-то изгородь. Все спешили в сторону конторы. Туда же, предчувствуя недоброе, размашисто зашагал Ольхов. У крыльца конторы увидел несколько легковых машин. Милиция оцепила здание. Прикатили! У конторы уже толпились человек тридцать. Раздавались гневные возмущённые голоса. Из мясокомбината вывалила целая толпа. Покинули печи пекарки хлебозавода.

Над деревней плыл неторопливый колокольный звон, от холма он отражался эхом и замирал за околицами, где-то в степных просторах. Набат призывал жителей встать за правое дело. Ольхов поднялся на крыльцо. Перед ним встал милиционер:

— Куда прёшь, дядя?

— Я председатель колхоза.

— Никому нельзя. Там работает комиссия.

— Пошёл ты к такой-то матери!

И так шарахнул стража, что тот вперевёрт полетел по ступеням. Вошёл в кабинет. Глава района, прокурор и начальник милиции чинно сидят рядком и что-то оживлённо обсуждают. А за столом, за его рабочим столом важно развалился в кресле Орлов. Тот самый. Так вот кому должны перейти конфискованные предприятия и магазины!

Кровь забурлила по всем жилам богатырского тела. Сжались могучие кулаки. В два шага Ольхов оказался у стола. Как щенка выдернул Орлова из кресла. Приподнял, раскачал и швырнул через стол. Тот проскользил по полу до дверей и ударился головой о порог. Это произошло в несколько секунд. Районные начальники в изумлении застыли. Ольхов отставил кресло, сел на привычный ему стул. Дескать, вот я, председатель колхоза «Прогресс», на своём обычном месте. Закурил на правах хозяина кабинета.

Первым пришёл в себя прокурор:

— Ты его не того, не до смерти?

Выпустив дым, Ольхов ответил:

— Не до смерти. Я его легонько, вполсилы. Такие сволочи живучие. Скоро очухается.

Народ у конторы прибывал. Появилась с поленом в руке самогонщица Матрёна. А как же, надо отстоять колхозные владения. Иначе на какие шиши мужики станут покупать первач? Дед Андрон, размахивая берданой, призывал:

— В атаку, робяты! Атакуем, якри тя в душу и печонку!

Агапов, Мурашов и Березовская сдерживали толпу. Через мегафон раздавался голос Кости Зимарева:

— Граждане, товарищи! Сплотим ряды вокруг нашего председателя и членов правления! Соблюдайте выдержку, не поддавайтесь на провокации, наше дело правое! Мы победим!

Народ напирал, подступал к крыльцу. Милиционеры выхватили револьверы. В тот же момент на каждого из них нацелились по несколько ружей. Жутко было стоять под прицелом бывалых охотников. Поспешно убрали оружие в кобуры. На одного милиционера надвинулась Наталья Михайловна. Тот попятился перед её серпом.

— Ага, при оружии, а всё равно испугался деревенской бабы? Ты храбрец только против овец!

Прозвучал насмешливый голос Кости Зимарева:

— Гражданка Усачёва, оставьте в покое стража порядка! Под угрозой вашего серпа он уже навалил в штаны.

Толпа ответила дружным громким хохотом.


4

Лобов, кивнув на окно, приказал начальнику милиции:

— Разгони эту деревенщину, пусть сидят по домам.

Тот посмотрел в окно, помрачнел лицом. Вокруг конторы, размахивая всяким оружием, собралось не менее ста человек. Подъехал грузовик. Из кузова высаживались работники ремонтной мастерской, тоже не с пустыми руками. Подкатил автобус. Из него высыпали крюковцы. Впереди шла женщина с кочергой. Приближались плотники с топорами в руках — человек двадцать. Впереди вышагивал высокий плечистый человек. Этот с одного удара развалит человека на две половины. Б-р-р, аж мурашки по спине пробежали! Начальник милиции хмуро произнёс:

— Разогнать? Да тут роту автоматчиков надо, а у меня всего десять милиционеров, да и те трусливо у крыльца топчутся.

В окно выглянул прокурор:

— Это деревенский бунт. Восстание. Особенно опасны бабы с косами и серпами. Если сюда ворвутся, мы не только без зубов останемся, но и без голов.

Ольхов с лёгкой усмешкой спросил:

— Как, господин Лобов, будем народ спрашивать? Куда ваша всемогущая власть делась?

Очухался Орлов, сел на задницу, склонил голову. Изо рта потекла струйка крови, на полу валялись выбитые зубы. Начальник милиции помог ему сесть на стул. Прокурор повернулся к Ольхову:

— За что ты его?

Допроси, и он скажет, как хотел меня пристрелить. Не своими руками, исполнителя нанял. А тот, не будь дураком, выстрелил да промахнулся.

Районные начальники многозначительно переглянулись. В кабинет ввалились дядя Игнат с топором и ещё двое верзил с ружьями, из той же породы первожителей деревни. Журинские гости побледнели. У главы затряслись колени, у прокурора задёргалась щека. Дядя Игнат проговорил:

— Нас народ послал, вроде делегации, узнать, что здесь происходит.

Ольхов спокойно ответил:

— Идут переговоры. Народ пусть пока воздержится от решительных действий. Вы, мужики, кстати пришли. В бухгалтерии посторонние лица мешают нашим счетоводам спокойно работать.

Лобов нерешительно заметил:

— Это не посторонние лица, а члены нашей комиссии.

Ольхов огрызнулся:

— А мы их звали?

И к мужикам:

— Вышвырните их из конторы. Дайте каждому по пинку. Не со всей силы, а то копчики хрустнут. Потом посидите в приёмной, пока я закончу разговор с этими господами.

Через пару минут трое ревизоров под улюлюканье толпы скатились по ступеням крыльца. Ольхов строго спросил:

— Орлов, какую взятку ты дал этой троице?

Районные начальники удивлённо уставились на председателя. Откуда прознал? Орлов передёрнулся, молчал. Григорий Павлович встал, навис над столом, стукнул кулаком. Дрогнули оконные стёкла.

— Отвечай, не то вымотаю на берёзовый сук твою поганую душу, а тело превращу в мешок с поломанными костями.

Орлов, с трудом ворочая челюстями, глухо ответил:

— Каждому по десять процентов от прибыли.

Трусливый человечек, проболтался. Теперь надо дожать.

У Ольхова поднялось настроение. Впору запеть «Катюшу».

Ольхов захохотал:

— Хо-хо-хо! От какой торговли прибыль? Если бы конфискация состоялась, то в магазинах полки бы мгновенно опустели.

Прокурор невольно спросил:

— Это почему?

— Потому что рабочие тогда покинут цеха и все ольховские предприятия остановятся.

Лобов был подавлен, выглядел обескураженным, униженным. Куда девалась лихая гордыня?

Сквозь зубы процедил:

— Этого мы не предусмотрели.

Ольхов на правах победителя повысил голос:

— До хрена много чего не предусмотрели! Колхоз немедленно бы прекратил поставку муки, мяса и молока.

Прокурор немного оживился:

— А куда станете это девать?

Ольхов небрежно отмахнулся:

— Не ваша забота.

Он только теперь обратил внимание на листки бумаги, положенные на край стола. Взял, прочёл несколько строк, усмехнулся:

— Ишь ты, заранее акцию подготовили. А мы её вот так!

Разорвал на мелкие части и швырнул к ногам главы. Нажал на кнопку звонка. Вошли мужики.

— Выведите этих господ. Пусть сматываются. Переговоры закончились.

Дядя Игнат уточнил:

— Каждому пинка под задницу?

— Троим не надо. Это начальники. А вот четвёртому, беззубому, поддайте, не жалея его копчика.

Орлов в три перевёрта отлетел от крыльца и угодил к ногам Марьи Свинопасовой. Та подняла своё оружие:

— Сейчас и кочергой добавим.

Городские машины одна за другой покидали деревню. Вслед неслись громкие выкрики:

— Убирайтесь несолоно хлебавши!

— Бороной вам дорога!

Через мегафон гремел голос Зимарева:

— Это есть наш последний и решительный бой!

Ольхов вышел на крыльцо, поднял руку:

— Дорогие односельчане, спасибо за поддержку! Никакой конфискации не будет. Расходитесь и спокойно приступайте к работе.


5

Преподаватель рисования Евгений Леонидович любительской камерой заснял события, которые произошли у колхозной конторы. Эти съёмки были показаны по краевому телевидению.

В Ольховку прикатил сам губернатор Лебедев. Побывал на всех предприятиях, на ферме, полюбовался породистыми свиньями и утками, плавающими в пруду. Посетил источник минеральной воды.

Конечно, ему представили деда Андрона. Потом старик при каждом удобном случае хвастал:

— Сам губернатор мне руку пожал! Это для меня, якри тя в душу, самая высокая честь.

Антонида Владимировна угостила высокого гостя обильным обедом. Особенно губернатору понравился ароматный медовый чай. Выпил аж три стакана. Когда остались вдвоём с председателем, Лебедев прошёлся по кабинету и строго спросил:

— Почему не подчинился районной власти и устроил мятеж?

Ольхов ожидал подобный вопрос, поэтому спокойно ответил:

— Власть оказалась на поводке у жулика. Мятеж я не устраивал. Народ сам поднялся. И в трудную минуту у народа всегда найдутся вожаки.

Лебедев остановился, пристально посмотрел на Ольхова:

— А если сейчас я как губернатор отдам распоряжение о конфискации, как ты поступишь? Снова побегут с ружьями мужики, а бабы — с косами?

Григорий Павлович запальчиво ответил:

— Пусть хоть сам президент распорядится, народ не отдаст того, что создал собственными руками.

— Смело сказано! Сразу видать, что не из робкого ты десятка. Напишу официальное распоряжение.

Григорий Павлович не ожидал такого поворота событий. Перед ним не районная власть, а сам губернатор. Растерялся. Ни одна путняя мысль не пришла в голову. Лебедев закончил писать, придвинул бумагу председателю:

— Читай и изволь выполнять указания краевой власти.

Куда деваться? Ольхов взял листок и прочёл: «Назначаю главой города Журинска и всего района Григория Павловича Ольхова», дальше была размашистая подпись Лебедева. Документ официальный, на бланке. Ольхов мог ожидать землетрясения, молнии в крышу собственного дома, но такого… Он отложил листок.

— Изволите шутить, господин Лебедев?

Тот снова заходил по кабинету. Видимо, привычка такая. Проговорил:

— Вполне серьёзно. В таком деле шутки неуместны. Это решение я принял после осмотра ваших магазинов и предприятий.

— За доверие благодарю, но не по Сеньке шапка. Целый район — не колхоз. Не справлюсь. Образования маловато.

— Это у тебя-то маловато? Твоего практического опыта хватит и для деятельности в краевом масштабе. Дай бог такое образование иному академику.

— Вас на губернаторство выбирал народ всего края. Вдруг бы вам предложили пост министра в Москве, как бы вы поступили?

Лебедев остановился посреди кабинета:

— Гм, каверзный вопрос.

— То-то! Меня председателем выбрали колхозники. Разве я могу швыряться доверием народа?

Помолчали. Ольхов спохватился:

— А Лобова куда?

Лебедев усмехнулся:

— Вся троица арестована. Будем судить за превышение служебных полномочий.

— А Орлов?

— Сбежал, сукин сын. Кабинет главы района пустой стоит. Занимай и командуй.

— У меня есть другая кандидатура. Заместитель директора Курбатовского совхоза. Молодой, энергичный. Хватка похлеще моей.

— Как фамилия?

— Ольхов Виктор Григорьевич.

— Похвально, что отец выдвигает сына. Посмотрим.

Через два дня раздался телефонный звонок.

— Председатель колхоза «Прогресс» слушает.

В трубке прозвучал знакомый, родной голос:

— Говорит глава города Журинска и всего района Виктор Григорьевич Ольхов. Я ясно сказал?

— Ясно, сынок.

Каминский на своём учреждении сменил вывеску. Теперь она гласила: «Ольховский поселковый совет».

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера