Марина Левенштейн

Свет моего детства. Воспоминания. Журнальный вариант

 

Вечер. Я подхожу к окну и вижу, как Ашдод зажигает огни. Свет от фонарей на улицах и кое-где в окнах домов приглушённый. Солнце только зашло за горизонт, и от этого кажется, что всё окрашено  в розово-фиолетовый тон. А через пятнадцать-двадцать минут яркий свет зальёт улицы и проспекты моего белого города у моря.

Я не родилась в Ашдоде. И страна Израиль не была моей первой родиной. Мой жизненный путь начался в далёкой России, на третий день весны.

 

Когда начинаешь писать мемуары, то почему-то тянет начать с самого начала, хотя вряд ли ты помнишь себя совсем крохой. Эти «воспоминания», как правило, основаны на том, что тебе рассказали родители. Поэтому я решила у мамы разузнать о тех ситуациях и обо мне до того, как я помню себя. Её воспоминания согрели мне душу, и было приятно их записать на бумагу. С этого и начну.

До моих 18 лет мы жили в маленьком городке под Куйбышевом под названием Управленческий. Этот пригород областного центра получил своё название в связи со строительством комплекса управ-ления Куйбышевским гидроузлом, хотя есть мнение, что попытки проектирования ГЭС на заведомо непригодных карстовых почвах были лишь прикрытием для размещения здесь оборонного завода. Строи-тельство находилось в ведении НКВД, и в город прибыло несколько десятков тысяч заключённых. Построить успели лишь жилой посёлок и управленческий комплекс (1937-1940).

Управленческий находился в 30 километрах от Куйбышева, закрытого города, городок же наш вообще был не просто закрытым, но замкнутым на все запоры. Это был отдельный островок, в котором шла своя жизнь, насыщенная высокими технологиями и общей культурой быта. Но все сотрудники завода имели секретность и были «невыездными» ещё долгие годы даже после окончания работы.

 














 


После второй мировой войны на завод прислали по контракту немцев, которые помогали в производстве. Среди них были рабочие-профессионалы, инженеры-конструкторы. Для них строили добротные кирпичные дома, в которых те жили очень вольготно, имея на каждую семью по отдельной квартире. Причем комнаты большие, кухня отдельная, туалет и ванные не совмещённые, прекрасные огромные прихожие, широкие коридоры. Для советских рабочих скоростными темпами строили двухэтажные дома с коммунальными квартирами. В основном в квартире селилось несколько семей. Иногда это были просто бараки. Молодых специалистов старались поселить в улучшен-ных домах, но нередко и в коммуналках, получивших своё название от слова коммуна. Туалет и ванная, естественно, были рассчитаны на всех жителей этой квартиры. Поэтому надо было уметь жить с соседями.

Конечно, так жило большинство населения страны Советов. Больше того, отдельные квартиры были редкостью и предназначались только для руководства или особо выдающихся людей: учёных, писателей, композиторов…

Надо отдать должное моей маме. Она умела не только уживаться с соседями, но и стала для них добрым и милым человеком, которого все уважали и любили.

Первую нашу квартиру я не помню, родители имели там одну комнатку, очень маленькую. Её выделили папе как молодому специалисту, приглашённому на завод после авиационного института, ещё до того, как он встретил маму. Потом они поженились, и я появилась на свет. Надо отметить, что специалистов на этот завод отбирал сам Генеральный конструктор Николай Дмитриевич Кузнецов. Он возглавил в 1949 году Государственный союзный опытный завод № 2 по разработке и производству опытных реактивных двигателей (в настоящее время названный его именем – Самарский научно-технический комплекс имени Н. Д. Кузнецова).

Это был по-настоящему талантливый, умный, честный и порядоч-ный человек. Он сам попросил представить ему список лучших выпускников института. Комиссия была очень удивлена его выбором большого числа кандидатов с еврейскими фамилиями. На это Кузнецов ответил: «Для меня важны профессиональные качества работников, а не их национальность».

На протяжении всей жизни в городке мы не раз убеждались в его чистоплотности по отношению к людям любых национальностей. Он любил своё дело, свой завод, трудолюбивых и преданных мастеров. И люди отвечали ему тем же: почти все были трудоголиками, проблемы завода всегда были на первом месте. Даже в праздники, на отдыхе мужчины часто в беседах переходили на вопросы о том, что творилось на производстве. Фамилию Кузнецова не называли, в основном его звали либо генеральным, либо Н.Д.

Дети его тоже были воспитаны в духе порядочности и открытости, в них не было никакого зазнайства. Они часто играли с детьми во дворе. Припоминаю такой случай. Как-то ребята играли в «войнушку», и один из мальчишек сказал сыну Кузнецова: «Твой отец Генеральный? Но ты не будешь Генеральным. Я буду Генеральным!» Ребёнок явно завидовал Коле-младшему, и понятие Генеральный соединилось с Генералом. Но поскольку даже об играх детей слухи распространялись молниеносно, то взрослые подхватили эту глупость мальчишки и часто шутили сами между собой: кто сегодня Генеральный.

По праздникам на предприятии было принято проводить вечера отдыха. Мои родители почти всегда посещали их и на конкурсе танцев занимали призовые месте. У нас было несколько красивых чашек с блюдцами, из которых долгое время не пили, а только любовались, вспоминая танец. Как правило, это был вальс-бостон или танго. А какая это была потрясающая пара! Папа такой элегантный, в костюме, с красивым галстуком, и мама в голубом платье с большими серебряными звёздами по всему материалу, с пышной юбкой и вырезом-лодочкой, на высоких каблуках, – эта пара всегда была в центре внимания. Отец порой ревновал её к какому-то сослуживцу, который решил пригласить на танец его молодую жену, но мама быстро развеивала все сомнения. Забегая вперёд, скажу, что она навсегда осталась верна своему супругу и никогда не позволяла себе даже подумать о другом мужчине. 

В 1954 году немцам разрешено было возвращаться в Германию. В освобождавшиеся квартиры стали заселять работников завода, в одну по несколько семей. Папа как инженер получил повышение по работе и, естественно, улучшение бытовых условий. Мы переехали в новую квартиру.

 

Несколько слов о немцах и  их нравах. Первый случай произошёл с моим отцом. На заводе он быстро поднялся до руководителя цеха. Блестящее владение немецким дало возможность легко находить общий язык с немцами, работающими под его началом. Но, похоже, не всем это нравилось, и однажды один из рабочих, когда папа подошёл к его станку, направил стружку так, что она полетела папе прямо в лицо. Конечно, немца сразу схватили, ему грозила не только тюрьма, а возможно, и смерть.

К папе пришла жена немца и умоляла простить её мужа. Почему отец простил этого фашиста – ясно было, что это просто настоящий пленный фашист, которому доставило удовольствие не убить, так изуродовать еврея, – могу объяснить это только тем, что он пожалел его семью, детей и жену. Я понимаю, как ему было обидно. Его родителей расстреляли фашисты, сам он стал круглым сиротой уже в 15 лет. Но его доброта и человечность достойны восхищения.

В городке немцы жили очень обособленно, ни с кем из русских дружбу не вели. Они сами устраивали свои праздники, музыкальные вечера. Даже не позволяли себе интимную связь с русскими женщи-нами. Если одинокий немец хотел женщину, были семьи, в которых муж-немец уступал ему свою жену-немку. Каждая семья соблюдала «половой день».

Однажды папа попросил одного рабочего остаться на некоторое время после работы. Тот отказался, сославшись, что у него «половой день». Папа никак не мог понять, что это такое, пока ему не объяснили: муж должен прийти домой вовремя, жена уже приготовила особый ужин, после чего они красиво проводят совместный вечер, оканчиваю-щийся постелью. Оба должны быть в полной форме.

Детей немцы воспитывали в большой строгости, а порой и в жесто-кости. Мама рассказывала, что сама видела, как немка выкручивала уши своему ребёнку за какую-то провинность. Но вступиться никто не посмел.

Ну и, наконец, последний эпизод. Когда немцы покидали городок, им не разрешали вывозить кошек, и были такие, кто разбивал своих питомцев о стенку в квартирах, после чего даже многократная покраска стен не закрывала оставшихся пятен.

 

Итак, отец привёз маму из Куйбышева, где они познакомились на одной вечеринке и после шести встреч поженились. Как часто с гордостью говорилось: шесть встреч – седьмая в загсе.

Я родилась в марте, в день рождения моего отца, чему он был безмерно рад. Год был особенным – 1953. А день 3 марта – начало Пурима, хотя евреи России его не праздновали, оказался абсолютно чудесным. И здесь надо отметить: не «чудесный», потому что велико-лепный, красочный, а потому что произошло чудо. В эти дни всех евреев Куйбышева должны были эвакуировать в Сибирь по приказу Сталина. Но именно в этот день ему стало худо, а через пару дней он предстал перед Божьим судом.

Я уже раньше писала (см. эссе «Прогулки с мамой»), кем были мои родители, и почему моя мама не плакала, в отличие от других рожениц. Моя задача в этом повествовании – дополнить эссе новыми воспомина-ниями. Ещё находясь на больничной койке, мама попросила своего дедушку пойти в синагогу, поставить свечу в честь чудесного моего рождения и зарегистрировать меня. В тот день мне дали имя Мариам. Я долго об этом не знала, эта тайна раскрылась уже в Израиле.

Три года мама не работала, выхаживала меня и занималась хозяйством. Папа работал, зарабатывал на то время хорошо, мои родители были счастливы. Я, по-видимому, тоже.

У родителей было много друзей. В основном, все мужчины были сотрудниками одного завода, и их очень сближали деловые заботы. А женщины сдружились на почве воспитания детей, общих женских интересов.

Вот об этом времени у меня прекрасные воспоминания. Я помню, как большой компанией ходили в лес за грибами, просто гулять и отдыхать на природе. Городок был прямо у леса – буквально пять минут от дома – и уже входили в лес, там, естественно, собирали ягоды, грибы, цветы. Обязательно плели веночки, сначала из ромашек, потом из красивых осенних листьев клёна.

Такими же были праздники, весёлыми, радостными, с хорошим застольем. Детей, как правило, отводили в квартиру одного семейства, а взрослые собирались на другой квартире, чтобы отдохнуть и порадоваться самим. Это было правильно. Мы, дети, конечно, не спали до полуночи, зато утром, выспавшись, все шли уже на вторую квартиру и присоединялись к взрослому веселью. Это было в то время, когда было по два-три праздничных дня. Новый год, Первомай, Октябрьские.

Особенно хорошо помню Новый год. Папа приносил огромную сосну, под самый потолок, ёлок настоящих почему-то не продавали, но это не очень расстраивало, ведь запах от сосны был великолепный, да и стояла она долго. Мы не выбрасывали её почти до конца января, пока не начинали осыпаться иголки.

Игрушки на зелёной красавице были стеклянные. Да не простые. Из Ленинграда моя тетя прислала огромную коробку ёлочных немецких игрушек. Они были великолепны! Даже не уступали сегодняшним. Под ёлку мы ставили огромного Деда Мороза, которого мне подарил кто-то из соседей. А Снегурочкой была я сама. Помню, ещё в садике мне впервые дали эту роль. Мама сшила костюм, а из театра мне сумели принести настоящий парик с длинными белыми косами, которые спускались ниже пояса.

В школе, на празднике Нового года, я выступила в костюме кубинского флага. В тот год Куба была у всех на устах, мы все были солидарны с героическим кубинским народом, который американские агрессоры хотели загубить. Конечно, пропаганда в СССР работала великолепно, а поскольку жизнь советских людей проходила, как теперь говорят, за закрытым занавесом, никто особо не задумывался о судьбе каких-то людей с острова Свободы. Да и всё закончилось, как они хотели. А за что боролись, на то и напоролись. А мы только пели и что-то там подписывали. Так что мой костюм вызвал бурю восхище-ния, и я получила первое место и приз.  

Тогда трудно было купить что-то красивое, везде был ширпотреб, серый, невзрачный. Женщины старались шить сами или заказывали у портнихи. Мама шила сама. Она обшивала и себя, и меня. Причем делала это с самого моего младенчества. Пока я спала днём, она за эти пару часов успевала сшить мне новое платьице. Так что вечером я выходила гулять в новом наряде. Позднее мама продолжала меня обшивать. Кажется, до самого нашего отъезда в Израиль. Да и здесь в первые годы она, купив красивый отрез материи, шила мне такие наряды, что каждый раз я чувствовала на себе не только восхищённые взгляды мужчин, но и завистливые взгляды женщин. Правда, потом я сама остановила её рвение. Но об этом чуть позже, это уже период израильской жизни. А сейчас ещё Россия и детство.

В Первомайские и Октябрьские праздники мы часто выезжали в Куйбышев. Во-первых, там можно было посмотреть большой военный парад, во-вторых, это был ритуал – обязательное посещение родствен-ников со стороны мамы. Что касается дороги – настоящий ад и мучение. В переполненных липецких (позднее – львовских) автобусах ехать полтора часа – нелёгкое испытание, особенно для меня, плохо переносившей поездки из-за проблем с вестибулярным аппаратом. Но сами праздники проходили весело и шумно, с прекрасными и разнообразными яствами на столе. К тому же я была единственной крохой в родне, причём весёлой и общительной, поэтому со мной все с удовольствием играли, брали на руки, угощали чем-нибудь вкусненьким.

 

Как многие дети в городке, я пошла в садик в три года. Но поскольку с детства была очень слабым и болезненным ребёнком, родители решили отдать меня в садик рядом с лесом: воздух, тишина…  Наверное, это был правильный выбор. Правда, как всё это выдержала моя мама, я не знаю. Она сама устроилась на завод, в рентгеновский цех. По профессии мама была врач, но ей как дочери врага народа и далее как врачу-вредителю путь во врачебную специальность был закрыт, зато на завод её с удовольствием взяли. Огромное предприятие находилось на одном краю городка, садик – на другом. Каждый день, в любую погоду, надо было отвозить меня в садик, а затем бежать на работу. Опаздывать нельзя.

Теперь представьте, как бежать в снежную бурю, волоча за собой санки со спящим ребёнком. Естественно, однажды мама не заметила, как санки перевернулись, и я упала в снег. И только пробежав несколько метров, обернувшись, она поняла, что потеряла меня. Возвратившись, она была счастлива, что всё обошлось благополучно. А я даже не проснулась, так и плюхнулась носом в снег и не заплакала. Мама схватила меня и донесла до садика уже на руках.

Зато в самом детсаду было действительно чудесно. Он считался заводским, хорошо обеспечивался продуктами, там были прекрасные воспитательницы.

Нас часто выводили гулять в лес. Однажды из чащи выскочил лось. Воспитательницы сразу заставили нас замолчать и стоять тихо. Лось гордо посмотрел в нашу сторону и спокойно ушёл в лес. Эту сцену я почему-то запомнила навсегда.

Был случай, к нам в группу ночью залетела сова, а утром её никак не могли выгнать из комнаты. Взмахами больших крыльев птица всё перевернула, пока её поймали.

Помню, как однажды меня послали за чашкой в группу. Я очень быстро бежала обратно и не увидела, как рабочие протянули шнур через тротуар. Зацепившись за него, я упала, чашка выскользнула из рук, у неё отбилась ручка. Было больно, мои колени содраны, руки тоже в ссадинах. Но к физической боли присоединилась душевная. Меня наказали и заставили пить из этой чашки.

Сейчас уже не могу вспомнить, почему было такое наказание. Воз-можно, просто в группе не хватало посуды, и нянечка, чтобы как-то оправдать себя, решила наказать меня за недобросовестное отношение к чашке.

Сейчас часто можно слышать, что детям берут няню. У меня няня была несколько месяцев, перед тем как я пошла в садик. Мама вынуж-дена была взять женщину, потому что место на заводе не ждало. К сожалению, нянюшка оказалась нечиста на руку. Как-то раз мама, открыв чемодан, в котором хранила бельё, обнаружила его пустым. Похоже, моя няня, не зная, чем ещё можно поживиться в этом доме, прихватила постельное бельё. Для нашего времени это выглядит просто абсурдным при полном изобилии, но в то время хорошее постельное бельё было в дефиците.

 

Во второй, четырёхкомнатной, квартире у нас было две комнаты, ещё по одной занимали две другие семьи. Одна комната – салон, другая – спальня. Спальня светлая, так как в ней было одно большое окно и дверь с выходом на балкон. Помню чистоту и ухоженность комнат, конечно, благодаря маминым рукам. В спальне находились две кровати – одна родительская, другая моя, рядом с ней – мой детский уголок. А в нём огромное количество игрушек! Даже для того времени, когда не у каждой девочки были куклы, у меня были очень красивые немецкие куклы, фарфоровые, в чудесных нарядах. Игрушечные сервизы, игру-шечная мебель. Папа, выезжая в командировки в Москву или Ленин-град, привозил оттуда всё самое лучшее для своей любимой доченьки. Каждый раз во время болезни, а я болела часто, родители спрашивали, что мне подарить, и я всегда просила куклу. А однажды папа привёз куклу-мальчика. Не просто мальчика, а негра. Это была сенсация! Мои подружки приходили ко мне посмотреть на него.

Я когда-то писала в эссе «Прогулки с мамой» о том, что потеряв родителей, папа в нашем доме ввёл табу на всё немецкое. Но он всё же уступил в двух случаях. Первый – когда немцы уезжали и раздавали своё барахло, к нам пришла немка, которая узнала, что у папы родился ребёнок. Её муж очень уважал моего отца, и они решили подарить моим родителям детскую коляску и кроватку. Это было очень кстати. Достать коляску и кроватку оказалось сложно, а такой королевский подарок… для любимой Мариночки… даже папа согласился принять его. А вторым, как вы уже догадались, были куклы.

Но у меня была одна самая любимая кукла. Она была целлулоид-ная, не закрывала глаза, не говорила «мама», но особенность её была в том, что эта кукла прошла со мной все больницы. Её обрабатывали дезинфицирующим раствором и разрешали брать с собой в палату. Лёжа на жёсткой кроватке одна без мамы, я обнимала её и целовала. Эта «русская» Римка была моим другом по болезни и помогала выстоять. «Немки» ждали меня дома.

 

В этой квартире и в каждой последующей у моего отца был письменный стол, за которым он писал диссертации, сначала кандидат-скую, затем докторскую. На столе стояла зелёная лампа, в то время такие лампы были у многих учёных в домах. И хотя потом покупались другие, более современные, именно эту, со стеклянным зелёным абажуром, я запомнила.

 

В Управленческом было очень спокойно, в каждом дворе дети играли самостоятельно с самого раннего возраста. Наша квартира была на четвёртом этаже в доме без лифта.  Иногда, возвращаясь с прогулки, я так уставала, что стучала в дверь этажом ниже и говорила, что устала. Соседи брали меня на руки и доносили до следующего этажа.

Один раз в неделю в городке устраивали базар, на который приезжали колхозники из близлежащих деревень. В магазинах почти ничего нельзя было купить, а здесь было всё, причём свежайшее и в больших количествах. К тому же, часто по домам ходили молочницы. К нам в дом три раза в неделю приходила женщина, привозила парное молоко для детей нашей квартиры. А для взрослых женщины покупали у неё дополнительно просто свежее молоко.

Вспомнила такой эпизод. Когда я подросла, то стала помогать маме и сама ходила за молоком в магазин, отстаивала огромную очередь и приносила домой полный бидончик. Это уже начались годы, когда продукты в магазинах стали пропадать, за ними выстраивались огромные очереди. И вдруг, зайдя в молочный отдел, я обнаружила, что там никого нет. Я купила молоко, прибежала домой и позвонила тут же маме на работу с дикими воплями: «Мама, в нашем магазине почти коммунизм: есть молоко, и никого народу». Потом маме сотрудники не давали проходу, спрашивая, нет ли ещё где-нибудь коммунизма.

Часто по домам ходили рыболовы и приносили шикарную рыбу: осетров, сомов. Причём таких огромных размеров, что приходилось делиться с соседями. Иногда в рыбе была икра, тогда её засаливали, и получался деликатес.

С соседями мы жили дружно. Не помню, чтобы когда-нибудь взрослые ругались, наоборот, все с уважением относились друг к другу и помогали во всём. Между детьми тоже складывались самые тёплые отношения.

Пока мы жили в этой квартире, соседи сменялись дважды. В пер-вые годы в одной комнате жила семья Волковых. У них было четверо детей. Во второй – семья Кулешовых. У них был один ребёнок – Вовочка, с которым мы были ровесниками и очень дружили. Семья была славной, но жили они мало на Управленческом, перебрались на родину, в Уфу.

А вот в семье Волковых часто происходили какие-то истории. Достаточно сказать, что отец Николай пил страшно, похоже, из-за этого их младшая дочь была больна. Вторая дочь Наташа росла очень каприз-ным ребёнком. Она бросалась на пол и орала до тех пор, пока ей не уступали. Сначала мать Роза думала, что ребёнок болен, и водила её по врачам. Те, естественно, выписывали успокоительные, но дело не дви-галось с места – Наташа продолжала свои истерики.

Но однажды моя мама обнаружила, что наш веник сломан. Обрати-лась к Розе за разъяснением, и та сказала, что «вылечила» им Наташу. Прекрасное лекарство от всех болезней её дочери.

Я тоже решила действовать, как моя маленькая соседка, и однажды бросилась на пол и стала что-то вякать, но поскольку для меня этот вид протеста был новым, по-видимому, моя мама решила сразу всё пресечь: она хлопнула меня по попе и поставила в угол. Проревев некоторое время, я успокоилась и уснула прямо в углу. Больше «концертов» не повторялось.

И, наконец, пожар в нашей квартире. Это был день какого-то праздника. Уходя в свою компанию, Роза забыла выключить утюг. Дети оставались дома и уже спали. Счастье, что они вовремя проснулись, и старшая Верочка потушила пожар. Возвратившись из гостей, родители сначала даже не поняли, что произошло и по чьей вине. За Верочку вступилась моя мама, а потом все соседи благодарили девочку за её смелость и спасение всей квартиры.

Через какое-то время Волковым как многодетной семье выделили отдельную квартиру в новостройке и вместо них поселили семью Куцевых. У них было два сына. С мальчиками я очень дружила. Их бабушка жила в деревянном домике на краю Управленческого. Когда они к ней ходили, то приносили оттуда каких-нибудь зверушек. Особенно мне нравились белочки. Но клеток не было, и они прыгали, где им вздумается, естественно, иногда убегали через окно, что каждый раз приносило в нашу квартиру детские страдания. Был колючий ёж, который нападал на всех женщин, входивших в кухню и приближавшихся к плите: он жил под этой плитой и охранял своё жилище. После нескольких болезненных уколов соседки взбунтовались и потребовали от мальчиков отнести этого забияку в лес. Пришлось подчиниться.

В основном увлекался животными старший Женька. Поняв, что с животными ничего не выйдет, он решил завести рыбок, причём отно-сился очень серьёзно к этому занятию. Однажды у гуппи появились признаки «беременности», Женя пересадил рыбку в отдельную банку, а затем ловил мальков сразу, как только они выходили. Пересадив мальков в большую кружку с водой, он возвратился в комнату и занялся аквариумом. В это время с улицы прибежал его младший брат Валька. Весь разгорячённый, он хотел пить и, схватив эту кружку, одним махом хлебанул её, даже не поняв, что выпил вместе с мальками. Это был конец! Когда в кухню вошёл Женька, все услышали дикий крик: «Убийца! Живодёр! Ты выпил малышей!»

В конце 50-х годов в СССР стали запускать ракеты, в нашей квартире тоже открылся «полигон». Мальчишки делали ракеты и запус-кали их с помощью каких-то фитилей. Было страшновато, но очень интересно. Естественно, никто из взрослых об этом не знал, так как в доме были только мы, дети, а родители все на работе. Но это кончилось один раз серьёзным происшествием. Ракета почему-то просто взбеси-лась: летала по кухне, как сумасшедшая, закоптила весь потолок, устроила пожар. Кое-что мы сумели убрать, но потолок… весь в чёрных пятнах, да к тому же наша «ракета» просто приклеилась к нему намертво, а дотянуться до неё не было возможности, всё-таки высота три метра.

Вечером состоялся совместный родительский суд. Сначала всем детям устроили допрос, но мы держались, и никто не открыл тайну. Меня, как единственную девочку, тоже допрашивали, но я всё отрицала и говорила, что не знаю, откуда на потолке такие пятна и что это там такое висит. Мальчишки меня после этого очень зауважали. Отец дядя Ваня их никогда не бил, поэтому и в этот раз всё обошлось просто небольшим нравоучением.

 

Если продолжить рассказ о соседях, пожалуй, расскажу о семье Шацких. Они въехали в комнату после Кулешовых. У них тоже был один сын – Юрочка. Милый, белокурый ребёнок, он очень любил, когда я читала ему книжки.

Мать Юрочки была учительницей начальных классов. Она любила учеников, и те отвечали ей взаимностью. Часто внеклассную работу Людмила Борисовна проводила дома, где в её крошечную комнату набивался почти весь класс.

Как многие мамаши Управленческого, она решила обучать своего ребёнка музыке, и Шацкие купили пианино. Когда этот инструмент внесли в дом, сначала показалось, что это чёрный огромный ящик, позднее стало ясно, что пианино было таким допотопным, оно больше напоминало клавесин. Юрочка сразу невзлюбил эту халабудину. Он не хотел учиться, плакал, но Людмила была непреклонна. Однажды малыш вышел в кухню, где моя мама готовила еду, и спросил, не может ли она дать ему пилу. Мама очень удивилась и поинтересовалась, зачем ему это надо? На что Юрочка ответил: распилить пианино, потому что не хочет так мучиться, как её дочь Марина. Мама в шутку сказала: а не лучше ли поджечь, ведь пилить очень сложно. Малыш, опустив глаза в пол, жалобно ответил: «Я пробовал, не горит».

Его папа – Володя – очень переживал, видя страдания сына. Но уговорить жену было невозможно, тогда он решил реконструировать инструмент. Похоже, его мечту в дальнейшем осуществили профессионалы, сделав синтезатор. Но Володя был самоучкой, и, кроме желания и бредовых идей, у него ничего не было. Он вынул клавиатуру и стал присоединять клавиши к радио. Работа была очень длительная, а приближалось время прихода жены. Увидев, что он не успевает, Володя стал вставлять клавиатуру обратно, но она не шла, тогда, недолго думая, великий самоучка со всей силы ногой вдарил по клавиатуре, и она … просто влетела полностью внутрь.

Теперь представьте, какой крик, визг поднялся, когда Людмила обнаружила этот кошмар. Она огрела каким-то тяжёлым предметом своего народного умельца, и он выскочил как ошпаренный из комнаты, побежав прикладывать к больному месту что-нибудь холодное. Вся квартира сбежалась на Люсины вопли. Сначала, увидев новое творение, соседи остолбенели, а затем начался такой гомерический смех, который не останавливался несколько дней. И только Юрочка был счастлив – его страдания закончились.

 

Однажды я играла с моими сверстниками в песочнице во дворе. Вдруг рядом с нами появился мужчина, долго приглядывался к нам, а затем, указывая на меня, сказал детям: «А с этой девчонкой не играйте! Она еврейка». Я очень испугалась и побежала домой. Мне открыл дверь дядя Ваня и, узнав, почему я плачу, тут же бросился вниз. Он хотел догнать этого мерзавца, но того и след простыл. Сосед очень переживал, что не догнал его и не набил ему морду.

Конечно, после стольких лет я до сих пор благодарна дяде Ване за его такой благородный порыв. Но оказалось, что именно этот инцидент наложил на меня огромный отпечаток. Во-первых, я поняла, что отличаюсь от других детей, причём мне надо чего-то бояться. Во-вторых, с этого момента всё чаще стала видеть различия. Еврейский вопрос стал преследовать меня почти постоянно. Он стал моей не только болью, страхом, но и… гордостью. И, наконец, в-третьих, на протяжении всей своей жизни в России, при всех трудностях, я ни на минуту не могла даже подумать, чтобы отказаться от своей национальности.

 

На заводе работало много евреев. Среди них были и те, кто не стыдились своей принадлежности к еврейству, а были и такие, кто старались её скрыть. Компания моих родителей, в основном, была из семей евреев. Но говорить об этом не было принято. Об Израиле знали смутно. Все были большими патриотами своего завода, своей страны. Некоторые говорили о необходимости разбавить компанию русскими парами. Позднее, как я понимаю, компания моих родителей стала смешанная. Принесло ли это большее веселье – не знаю, по-моему, это только стало отдалять людей друг от друга. Наверное, было всё-таки то, что негласно объединяло. А возможно, просто изменилось время, люди стали более скрытными.

Соседи по квартире были русскими, в близких отношениях с моими родителями никто не был. Во-первых, мужчины любили выпить, а мой отец к алкоголю был равнодушен. Во-вторых, никаких общих интересов у них не было – ни у мужчин, ни у женщин. К тому же, положение на заводе накладывало особый отпечаток. Соседские мужчины были рабочими, мой отец был инженером. Но я ни в коем случае не хочу подчеркнуть какое-то превосходство моего отца. Он всегда с большим уважением относился к рабочим людям и никогда не смел пренебрежительно отозваться о рабочем классе. К тому же папа не сразу стал инженером, прошёл очень жёсткую школу жизни. С 15-летнего возраста работал на заводе, стоял у станка. Его ещё ребёнком вывезли из Воронежа в эвакуацию в Куйбышев вместе с учениками технического училища, и с 1941 по 1944 год он сначала был учеником токаря, затем токарем, диспетчером цеха. Был он маленького роста, щупленький, как и все его сверстники, не доедал, а спали многие из них тут же в уголке около своих станков. Да и чтобы дотянуться до детали, приходилось вставать на деревянный ящик.

Сразу после освобождения Воронежа папа решил узнать, что стало с его родными. В Воронеже ему рассказали, что его родители спастись не успели и были расстреляны фашистами… Папа возвратился в Куйбышев, а вскоре поступил в авиационный институт, где учился с блеском, став Сталинским стипендиатом.

Учёба давалась ему легко. Он даже накануне экзаменов умудрялся бегать на вечеринки в институты, чтобы потанцевать с девушками. Мама была свидетельницей того, как однажды, когда он вошёл в зал с группой парней, по залу пробежал шёпот: «Это Борис Аронов. Тот самый. Сталинский стипендиат». Да, было время, когда учиться отлич-но было престижно! Это ценилось и вызывало уважение у девушек. Но тогда мои родители не познакомились. Папа даже не увидел маму, а ей доставало ухажёров и без него.

Окончив институт в 1950-м, он девятнадцать лет проработал на Куйбышевском моторном заводе, пройдя путь от инженера-технолога до ведущего конструктора ОКБ.

Но папа был знаменит в городке не только как прекрасный руково-дитель инженерного проекта. В 1959 году ему предложили возглавить вечернее отделение КуАИ (Куйбышевского авиационного института): завод нуждался в дополнительных инженерных кадрах, и решили открыть отделение в Управленческом городке. Тринадцать лет отец был бессменным его деканом, причём абсолютно бескорыстно, не получая ни копейки за свой труд. Скажу по правде, папу дома в будние дни я почти не видела, он уходил рано, возвращался очень поздно. Похоже, страшно уставал, ведь проблем на заводе и в деканате было с лихвой. Мама всегда его ждала, она была его первой помощницей и опорой. Отец считался с её мнением, часто был ей благодарен за разумный совет.

Но работая на предприятии, мечту о науке папа никогда не оставлял. Он стал писать диссертацию и с блеском её защитил. Но это уже позднее, когда мне исполнилось шестнадцать лет (1969 году). Об этом речь пойдёт дальше. 

Мама вообще была чудесной женщиной, красивой, нежной, поря-дочной. Её очень уважали в женском коллективе, где работала, она постоянно занималась общественной деятельностью, возглавляя женс-кий заводской комитет. Её ценили как профессионального работника. Ей удалось несколько раз предотвратить большую катастрофу при испытании мотора, благодаря бдительности и смелости. Но работая в рентгенлаборатории, она получила большую дозу облучения, что чуть не погубило её. Требовалось срочно оставить эту работу и найти что-то другое. При первой же возможно её перевели в бюро промышленной эстетики. Кажется, что общего между рентгеном и архитектурой. Но таланты моей матери оказались так разнообразны, что очень скоро она сумела не только обучиться абсолютно новому виду деятельности, но и стать прекрасным проектировщиком.  

 

С самого  моего младенчества родители много мне читали. Первые слова, как говорит мама, я стала произносить уже в 6-7-месячном возрасте, к году заговорила, к полутора годам наизусть знала «Мойдодыра» Чуковского. А вот ростом была очень маленькой. Это страшно пугало родителей, и они повезли меня в Ленинград к специалисту… Осмотрев меня, он вынес вердикт: выбросить все книжки, заниматься со мной спортом. Но было уже поздно. Книгами я упивалась, а когда сама научилась читать, мне уже никто не мог приказать не делать этого. А вот со спортом так и не подружилась. Любое падение приносило мне столько страданий, что родителям ничего не оставалось, как просто уступать и жалеть меня. Коньки и велосипед так и не осилила. После первых же падений учение заканчивалось.

Из всех видов спорта я могла только кататься на санках (если вообще это можно считать спортом) и на лыжах. О них надо сказать несколько слов. Каждую зиму мы всей семьёй вставали на лыжи и шли в лес. Благо, как я уже писала, лес был совсем рядом. Мне уже было лет шесть, когда купили детские лыжи, которые прикручивались к валенкам. Сначала мы с папой катались в парке рядом с домом, когда мне было уже лет семь-восемь, родители купили лыжи с креплениями и ботинками, мы стали выходить в лес. Зимний лес – это действительно прекрасная картина: чистый, белый, с обворожительным морозным воздухом, шапки снега на деревьях, и звенящая тишина.

Позднее, когда мы уже жили в Куйбышеве, дом наш стоял очень близко к реке, всей семьёй переходили замёрзшую Волгу. На другом берегу – лес со сказочными видами. Лыжников много, горожане любили отдыхать за городом и прибегали сюда, в тишину и покой. Пока шли по Волге, видели рыбаков, которые сидели у лунок часами. Но часто ходить через реку было сложно из-за сильного ветра. Редко выдавался безветренный день, а с ветерком морозец был очень тяжёлым испытанием для такой неженки, как я. Да и мама не очень любила прогулки зимой. Папа иногда сам делал пробежки, но один гулять не любил. Зато потом мы всей семьёй за обе щёки уплетали очень вкусный мамин обед. Аппетит разыгрывался необычайный.

Отец прекрасно катался и на коньках, плавал и ездил на велосипеде. Меня он тоже старался научить кататься на коньках, купил ботиночки с коньками, но каток на меня производил ужасающее впечатление, а после пары падений всё кончилось. На велосипеде я могла кататься только на трёхколёсном. Это получалось великолепно! Двухколёсный не осилила: после падения, в результате которого разодрала коленки и руки, ради музыки пришлось пожертвовать и этим видом спорта. Руки нужны были для игры на фортепьяно, я поступила в музыкальную школу.

Какое-то время меня учили плавать, но наивысший достигнутый мною результат – это плавание по-собачьи, о чём очень жалею. Особен-но сейчас, когда буквально под боком Средиземное море, когда этот вид спорта очень помог бы мне для здоровья.

Теперь, когда мои внуки сидят у компьютера часами, после чего у них болит голова, ноет спина, ломит где-то ещё, я говорю: закрыть компьютер, заниматься спортом. Я рада, что они катаются на велосипедах, умеют хорошо плавать, а младший внук Хагай даже занимает призовые места в различных видах плавания.

 

К шести годам мои родители решили обучать меня музыке. Кстати, мама в своё время обучалась игре на скрипке, а папа на домре и мандолине. Меня отдали на фортепьянное отделение. Достать инстру-мент было очень сложно, магазинов по их продаже не было. Но нам повезло: как раз в это время в Куйбышеве открылось предприятие по сборке музыкальных инструментов, детали привозили из Ленинграда.

Папе самому пришлось заниматься этим вопросом. Он съездил в Куйбышев, записался в очередь на покупку инструмента, отмечался несколько раз. Наконец пианино появилось у нас дома.  Инструмент оказался очень хорошим, детали с завода «Красный Октябрь» давали прекрасный звук. Чёрный, лакированный, он занял достойное место в судьбе нашей семьи до конца нашей жизни в России. Даже когда мы уезжали, по просьбе отца, я не продала его чужим людям, а оставила, чтобы папа наслаждался воспоминаниями. Перед самой смертью он сам передал инструмент в дар клубу любимого института.    

В шесть лет я с блеском сдала вступительные экзамены в музы-кальную школу. Помню, сдавала три экзамена: на первом проверялся слух, на втором – ритмика, на третьем –  вокальные данные. Когда я спела «Колыбельную» Моцарта, комиссия была в восторге. Как гово-рят: стопроцентное попадание. И семь лет я проучилась в музшколе, получив диплом об окончании и рекомендации дальнейшей учёбы в музыкальном училище.

Об этой учёбе надо сказать немного побольше. Именно мои родители стали зачинщиками и той пробивной силой, которая добилась открытия в Управленческом музыкальной школы. Их идею поддержали многие родители-интеллигенты, которые понимали важность обучения их дитятей музыке. Мои родители были большими театралами и любителями симфонической музыки, они мечтали, чтобы их доченька пошла по музыкальной стезе и стала в дальнейшем, возможно, музыкантом, ну, в худшем случае, учителем музыки. И я семь лет оправдывала их надежды, училась хорошо, даже выступала в Куйбышевской филармонии. Осилила Баха, хотя его этюды и фуги для меня были пыткой. Почему-то именно этот композитор никак не завладел моей душой. Зато любила Бетховена, Чайковского, Шуберта.

Для музыкальной школы выделили маленькое двухэтажное здание, находящееся опять-таки почти в лесу. В первый год в нём преподавали пять-шесть учителей, но зато все музыкальные дисциплины: сольфед-жио, музлитературу, хоровое пение и, конечно, музыкальный инстру-мент по выбору ученика. 

Учительница моя – Софья Ивановна Подыниногина – была очень суровой и требовательной. Родители сами выбрали её мне в учителя, так как она имела хорошие отзывы у педагогов других школ. К тому же сразу предупредила, что будет очень строга, иначе ничего из меня не выйдет путного. Не знаю, о каком «путном» она говорила: если о профессии – то путёвого не получилось, до педагога музыки я не дошла, если о профессиональном музыканте, – тем более. Для начала, как только я получила диплом об окончании, закрыла крышку пианино и не подходила неделями, хотя иногда что-то подбирала или играла для души. А вальс Шуберта мои пальцы сами «помнили» долгие годы… 

Софья Ивановна ужасно сердилась, когда я приходила с невыучен-ными уроками, хотя это было очень редко и по причине болезни: в детстве мучили фурункулы на глазах. Мало того, что это было просто некрасиво и меня как девочку очень расстраивало, но в основном приносило массу неудобств и боли – глаз заплывал, болела голова. И вот однажды в таком состоянии я пришла, по-видимому, с невыученным как надо уроком. Софья Ивановна сначала отругала меня, а затем, швырнув ноты в сторону, выгнала из класса. Всю дорогу я плакала от обиды. Узнав об этом инциденте, мама, естественно, пошла в школу и рассказала обо всём директору. Нам было предложено сразу перейти к другому педагогу, благо меня, как ученицу, в школе очень ценили.

Но, похоже, мой педагог сама поняла, что слишком была сурова с больным ребёнком, и позвонила нам домой. Не знаю, о чём шёл разговор, после чего мама сказала мне, что я сама должна решить: оставаться ли у Софьи Ивановны или перейти к другому педагогу.

 

Удивительное дело, в моей судьбе было мало педагогов, относившихся ко мне с нежностью и пониманием. Но эта суровость в жизни меня, похоже, очень закалила. Я не ждала от учителей сочувст-вия, зато профессионально многому научилась. Хотя, по правде ска-зать, эти разочарования в любимых учителях вряд ли добавили мне уважения к их профессии, к ним как личностям.

В дальнейшем, став сама учительницей, я помнила эти уроки и никогда не старалась быть такой же. Возможно, поэтому столько любви и благодарности имела от своих учеников. Но об этом позже, а пока продолжу о детстве.

Итак, поразмыслив, я решила остаться у Софьи Ивановны. А ведь странно, это было связано с тем, что пожалела её как человека одино-кого, у которого мало кто хотел учиться из-за сурового характера.

 

Начиная с трёх лет, после тяжёлой болезни Боткина, врачи посоветовали родителям срочно везти меня к морю. Так впервые мы приехали в Сочи. Наверное, трудно найти семью, которая девять раз выезжала в этот южный город. Сначала меня возили мои родители, затем я сама отдыхала с мужем и уже нашим ребёнком. Море действовало на меня прекрасно всегда.

После этой поездки родители брали меня с собой. Мы отдыхали в Крыму, на Кавказе, в Прибалтике, несколько раз плавали на комфорта-бельных теплоходах по Волге. Но это уже будет позднее.

Какое стечение обстоятельств. Как раз в то время, когда подошло мне написать о Сочи и Крыме, сейчас, в 2014, году там происходят исторические события.

Например, Сочи в этом году стал городом зимних олимпийских игр. Сколько за эти годы было ругани, писанины о том, как Россия готовит Сочи к зимним играм. И много потрачено денег, и плохо строят, и Путин такой-сякой, и воровство… А перед самым открытием начались политические бойкоты… Открытие состоялось … – и мир ахнул. Всё прекрасно работало, подготовка на высшем уровне всех спортивных объектов. За четыре года выстроен огромный олимпийский город рядом с Сочи. Великолепные спортивные стадионы, площадки, лыжные трассы. Для спортсменов удобное жильё, отличное питание, места для отдыха и общения. А сам Сочи преобразился, стал современным городом.

Состоялось грандиозное открытие и не менее потрясающее закрытие олимпийских игр. А то, что на строительство и реконструк-цию было потрачено 50 миллиардов, так оно того стоило. Это американцы построили тюрягу для будущих преступников и разметили в ней на время игр спортсменов из разных стран, и ведь не стыдно было. Держава называется.

А Россия сумела показать свой высокий статус, хотя она уже давно не держава, а просто страна Россия. Возможно, кто-то скажет, а тебе-то что до этого? Ты уже в Израиле. Поверьте, за много лет мне вдруг стало приятно, что я связана была с этой страной, родилась и выросла в ней. Познала и тяжёлые, и радостные стороны жизни. Где было много чудесного, навсегда сохранённого в памяти. Там могилы моих предков. А где-то на огромном кладбище за городом похоронен мой отец, настолько любивший свою родину, что не сумел от неё оторваться даже тогда, когда это нужно было сделать во имя своих родных. Он навсегда остался в стране, которой гордился, за которую болел, до последнего вздоха отдавая свои силы любимому делу.

Может, кому-то будет странным моё восхищение сегодняшней Россией, сразу скажу: что восхищает – восхищает, отчего на душе погано – это другая тема, которую я не собираюсь освещать в своих воспоминаниях. Я давно живу в другой стране и мне ближе боль и радость моего Израиля.

 

Сочи помню как чудесный город с его потрясающими запахами пихт и каких-то цветов. В огромном парке-дендрарии по зелёным лужайкам разгуливали павлины, роняя свои красивые перья. Чёрное море пахло особым морским запахом. После вечернего купания мы сидели у моря до тех пор, пока солнце не уходило за горизонт. Стано-вилось свежо, мы шли в какое-нибудь кафе или лёгкую забегаловку. Почему-то помню, как ели горячие пончики, в детском кафе объеда-лись пельмешками. А потом долго гуляли по главному проспекту.

Мы снимали комнату у хозяев, селились, как правило, поближе к морю, чтобы ходить пешком до него два раза в день: утром, до обеда, и вечером. Вечернее морское купание было обязательным. Одноэтажные домики, утопающие в зелени, находились в старом районе Сочи. Возвращались домой под стрекотание кузнечиков и мелькание светлячков.

Утром подъём был уже в семь. К морю шли через какое-нибудь кафе, где завтракали, и через пять-десять минут были на пляже. Как правило, в первый же день родители покупали лежак в тени: на солнце целое утро находиться было опасно. В 12-00 мы покидали пляж и шли обедать в ресторан. Особенно мы любили «Приморский», где мне заказывали осетрину, но иногда ходили в другие рестораны – для разнообразия.

Кроме отдыха в Сочи, родители покупали небольшое морское путешествие по близлежащим городам. Так мы совершили круизы до Сухуми на теплоходе «Адмирал Нахимов». Тогда мне было лет шесть. Теплоход был просто потрясающий. Поражало дорогое убранство:  «стены вестибюлей, кают, салонов, ресторанов отделаны различными ценными породами дерева, отражавшими всё, словно в зеркале; трапы сверкали витиеватыми украшениями и бронзированными поручнями, на стенах красовались роскошные канделябры. Палубы были устланы добротным ковровым покрытием, причём каждая палуба имела свой отличительный цвет. В салонах висели дорогие картины на морскую тематику, стены музыкального салона украшали бронзовые барельефы русских флотоводцев. Пассажир, входивший в салон, чувствовал, точно он попадал во дворец или музей. Работали рестораны, бары, кинотеатр, парикмахерские, библиотека. Негромко раздавалась мелодичная музыка, временами прерывавшаяся для информации. На пароходе царила торжественная праздничная обстановка». (Сайт Интернета.)

 Родители не стали покупать каюту, так как к вечеру мы прибывали уже в Сухуми. Конечно, описанную выше красоту могла помнить только моя мама. Я же помню музыкальный салон, где был организо-ван вечер для мам с детьми. Мужчин не пускали, так что мой папа посетил кинотеатр и был тоже очень доволен проведённым временем.

 

Маленькая справка: «Адмирал Нахимов» – бывший «Берлин», был построен в 1925 году в Германии. До 1939 года «Берлин» совершал регулярные рейсы через Атлантику, между портами Бремерхафен и Нью-Йорк. По комфорту «Берлин» конкурировал с превосходными английскими атлантическими лайнерами. Судно ежегодно совершало по 12 рейсов. Компания «Norddeutscher Lloyd» придерживалась принципа: путешествие на судне, даже в третьем классе, должно быть удобным и приятным. Начиная с 1939 года и до начала 1945 теплоход использовался в качестве госпитального судна. В январе пароход был атакован советскими торпедными катерами, но даже с такой пробоиной мог двигаться. И только подорвавшись на немецком минном поле почти у самого берега затонул. Советский Союз в 1947 году, уже вторично, сумел поднять корабль, отремонтировать и дать имя «Адмирал Нахимов». В 1957 году вошёл в состав пассажирского флота СССР и приписан к Черноморскому морскому пароходству.

 

В Сухуми мы прибыли поздно вечером, прямо в порту ходили люди и предлагали ночлег. Мои родители сняли комнату на ночь, а утром мы посетили обезьяний питомник.

В следующий наш приезд мы попали на теплоход «Россия». Это было просто ознакомление с красивым комфортабельным теплоходом, который вывозил пассажиров на морские прогулки на несколько часов.

 

Маленькая справка: Теплоход построен в 1938 году в Германии и носил название «Патриа». Во время Второй мировой войны использовался как плавбаза германских ВМФ в Штеттине. В мае 1945 года судно было передано в СССР как часть германских репараций и получило название «Россия». В СССР принадлежало Черноморскому морскому пароходству. «Россия» пользовалась огромной популяр-ностью у отдыхающих и часто брала на борт ещё дополнительно до 200-250 (а при необходимости до 500) «палубных» пассажиров, которые ночевали в шезлонгах на прогулочных палубах, не имея собственных каютных мест. Вещи такие пассажиры сдавали в камеры хранения.

 

У обоих теплоходов был и свой конец. Но если «Россия» «из-за старости» была списана в 1985 и разделана на металл в Японии, то с теплоходом «Адмирал Нахимов» связана страшная трагедия, разыграв-шаяся 31 августа 1986 года. Теперь красавец теплоход лежит на морском дне, и похоже, никогда больше не поднимется на поверхность.

Тогда гибель огромного количества людей потрясла мир. Наша семья тяжело переживала эту катастрофу и не только из-за гибели людей, но и от того ощущения, что мы потеряли что-то очень близкое и дорогое, принёсшее в нашу жизнь когда-то большую радость и восторг и теперь так бездарно уничтоженное глупостью двух капитанов.

 

Возвращусь к отдыху в Сочи. Каждый год летом на гастроли в этот курортный город приезжало много театральных и музыкальных коллек-тивов. Как я уже упоминала, мои родители очень любили симфоничес-кую музыку и меня чуть ли не с пелёнок приучали слушать Бетховена, Чайковского… Естественно, и в эти дни нашего отдыха мы обязательно посещали какой-либо концерт в исполнении Ленинградского симфони-ческого оркестра, который проходил в летнем театре (под открытым небом). Дирижировали сначала  Кирилл Кондрашин, а в последующие годы Юрий Темирканов. Помню, что сравнительно легко воспринимала классическую музыку, не капризничала и давала родителям насла-диться концертом в полной мере. Но то, что случилось в первый раз, хорошо врезалось в мою память. Когда ударили литавры, это меня почему-то так рассмешило, что я захохотала во весь голос, чем вызвала удивление у моих родителей, а мама даже закрыла мне рот ладонью. Признаюсь, до сих пор, когда музыкант ударяет в литавры, я еле сдерживаю смех.

В театры родители ходили без меня, я, как правило, оставалась с кем-нибудь из новых знакомых, с которыми родители знакомились тут же в Сочи, или с друзьями, приехавшими с нами в этот курортный город.

 

Однажды произошло удивительное происшествие, связанное с природным явлением. Это случилось днём, внезапно погода измени-лась, на море поднялись огромные волны, и все увидели, как началось образование трёх смерчей. Отдыхающие не сразу заволновались, любопытство брало верх, зато сочинцы стали нервничать, быстро собирать вещи, пляжные работники цепями прикручивали лежаки, убирали всё, что можно было убрать. И, конечно, требовали срочно всем подниматься в закрытые помещения. За сравнительно короткое время смерчи быстро приблизились к городу. Гроза, ветер и дикий поток ливня обрушился сверху… в общем, погода разбушевалась. Мы, как и многие отдыхающие, побежали наверх, с расчётом спрятаться в зимнем театре. Помню, что я плакала, боясь потерять кого-либо из родителей, и говорила, что если умирать, то вместе.

К счастью, два смерча были расстреляны военными, а один вышел на молокозавод за городом, повредив цистерны с молоком, так что пару дней в городе не было молока. Но, как говорили сочинцы, легко отделались.

С Крымом у меня связаны воспоминания об отдыхе в городах Евпатория и Ялта. Евпатория – чудесный маленький санаторный городок, в котором всё было организовано для отдыха и лечения детей. Туда мы приехали большой дружной компанией, состоящей из трёх мужчин – мой папа, Ной Приямпольский и холостяк Анатолий Элькинд, – одной женщины (моя мама) и двух детей – я и Лина, дочь Ноя. Поселились мы все вместе, сняв две комнаты в чудесном домике, утопающем в зелени. По предложению хозяйки мы столовались у неё, а она готовила просто восхитительные блюда, так как раньше работала поваром в одном из ресторанов Евпатории. Обедали всей шумной компанией на открытой веранде, увитой вьюном. Еды было так много, что оставалось на вечер, можно было ещё поужинать перед сном, не тратя денег и времени на поиски закусочной.

Пожалуй, самой большой достопримечательностью этого городка был чудесный берег моря, белый песок, спокойный прилив. На пляже – огромное число детей и мамаш, некоторые из которых даже на этом горячем солнце умудрялись кормить своих чад манной кашей.

Запомнился этот отдых ещё и тем, что было очень весело: и Ной и Анатолий буквально искрились юмором, они знали массу анекдотов, их шутки вызывали постоянный смех. А на пляже многие женщины ломали голову, кто чей ребенок и кто муж единственной женщины в этой компании. Иногда их любопытство пересиливало тактичность, и они расспрашивали маму.

Поскольку отдых у всех был почти месяц, решили вторую половину посвятить Ялте. Но этот город не вызывал у меня никаких эмоций: возможно, оттого что я была ещё мала. Но отдыха, подобного евпаторийскому, уже не было. Во-первых, каменистый пляж очень отличался от белого светлого песчаного пляжа Евпатории, во-вторых, Ялта расположена на горе, спускаться к морю было удобно, а вот подъём, да ещё под горячим солнцем, был очень утомителен. Наконец, третье, мы попали в период дождей, после которых в городе было очень влажно и сыро. Из достопримечательностей в Ялте запомнился музей А.П.Чехова, хотя в то время с творчеством писателя не была знакома.  

Как и во время отдыха в Сочи, из Ялты мы сделали «вылазку»: в этот раз посещали Севастополь. Побывали на Малаховом кургане, где расположен музей-панорама обороны Севастополя в Первой мировой войне и музей-диорама – Севастополь в Великой Отечественной войне. Мы видели Черноморский военный флот. Уже в то время он восхищал своей грандиозностью и мощью.

 

Маленькая справка: В то время, когда мы отдыхали в Крыму, он уже был передан в состав Украинской республики (это случилось в 1954 году) и находился под её юрисдикцией до 1992 года, когда руководство республики провозгласило Крым суверенным государст-вом. В этом же году вышел Закон Украины «О разграничении полномочий между органами государственной власти Украины и Республики Крым».

В начале 2014 года на Украине начался политический кризис, в результате которого сменилось правительство страны. Кризис серьёзным образом затронул Автономную Республику Крым. Так, 24 февраля Верховный Совет Крыма отказался подчиняться новому правительству Украины. 6 марта 2014 Верховный Совет принял решение о вхождении в состав России в статусе одного из субъектов федерации. 11 марта Верховный Совет Крыма и Севастопольский горсовет приняли Декларацию о независимости Автономной Республики Крым и города Севастополя.

16 марта на полуострове Крым прошёл референдум, по его итогам 17 марта власти Крыма провозгласили республику суверенным государством – Республикой Крым – и обратились к РФ с предложением о принятии её в состав федерации. 18 марта Крым наравне с городом Севастополем вошёл в состав России. Соответствующий документ подписали президент России, руководители Крыма и мэр Севастополя.

 

В детстве, как вспоминала мама, я была весёлым ребенком, но если плакала, то очень громко и горько. Когда меня спрашивали, почему так плачу, отвечала: «Мне меня жалко».

Сейчас я понимаю, как мало тогда было поводов для слёз. Как, по существу, прекрасно было детство, которое теперь видится только маленькой яркой звёздочкой, удаляющейся всё дальше и дальше, но отложившей огромный отпечаток на мою будущую жизнь.

В сентябре 1960 года я пошла в первый класс. Помню, что идти в школу не хотела. А почему?

 














 


Об этом в будущих воспоминаниях.

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера